Второе открытие Америки Гумбольдт Александр

Они занимались охотой на людей, как некогда это было в обычае у карибов и как это еще сейчас в обычае в Африке. То они снабжали рабами (пойтос) голландцев, или паранакуири (жители морей), то они продавали их португальцам, или иаранави (сыновья музыкантов)[203]. В Америке, как и в Африке, алчность европейцев привела к тем же несчастьям: она побудила коренных жителей вести войны для захвата рабов.

Общение народов, стоящих на очень разных ступенях культуры, повсюду ведет к злоупотреблению физической силой и умственным превосходством. Когда-то финикийцы и карфагеняне отправлялись за рабами в Европу. Теперь Европа, в свою очередь, наложила лапу и на те страны, откуда она почерпнула первые начатки своей культуры, и на те, в которых она, сама того почти не желая, распространяет ее, ввозя туда продукты своей промышленности.

Я добросовестно изложил все, что мог узнать о положении этих стран, где побежденные народы постепенно вымирают, не оставляя после себя других следов своего существования, кроме нескольких слов своего языка, вошедших в язык победителей. Мы видели, что преобладающими племенами на севере, ниже порогов, были прежде всего карибы и кабре, на юге, на Верхнем Ориноко, – гуайпунаби, на берегах Риу-Негру – мареписано и манитивитано.

Длительное сопротивление, которое кабре, объединенные под властью доблестного вождя, оказывали карибам, после 1720 года стало для них роковым. Сначала они разбили врагов близ устья реки Каура. Во время поспешного бегства множество карибов погибло между порогами Торно и Исла-дель-Инфьерно.

Пленных съели; движимые утонченной хитростью и жестокостью, свойственными диким народам обеих Америк, кабре пощадили лишь одного кариба, которого они заставили взобраться на дерево, чтобы он видел это варварское зрелище и сообщил о нем побежденным. Триумф Тепа, вождя кабре, продолжался недолго. Карибы вернулись в таком большом количестве, что на берегах Кучиверо от людоедов кабре уцелели лишь жалкие остатки.

Когда Солано прибыл к устью Гуавьяре, на берегах Верхнего Ориноко Кокуй и Кусеру вели борьбу не на жизнь, а на смерть. Первый стал на сторону португальцев; второй, друг иезуитов, предупреждал их всякий раз, как манитивитано выступали в поход против христианских поселений Атурес и Каричана.

Кусеро принял христианство лишь за несколько дней до своей смерти; однако во время сражений он носил прикрепленное к левому бедру распятие, которое ему дали миссионеры и благодаря которому он считал себя неуязвимым. Нам рассказали случай, рисующий его неистовый характер. Он женился на дочери одного индейского вождя с реки Теми.

В приступе злобы на тестя он заявил жене, что вступит с ним в единоборство. Жена напомнила ему о смелости и исключительной силе своего отца; Кусеру, не вымолвив ни слова, схватил отравленную стрелу и пронзил ей грудь. Прибытие в 1756 году небольшого отряда испанцев под начальством Солано вызвало подозрение у вождя гуайпунаби.

Он намеревался было вступить с ними в борьбу, но иезуиты разъяснили ему, что в его интересах поддерживать мир с христианами. Кусеру был приглашен на обед к испанскому генералу; его прельстили обещаниями, предсказав близкое падение его врагов. Из короля он превратился в старосту деревни и согласился поселиться со своими индейцами в новой миссии Сан-Фернандо-де-Атабапо.

Таков по большей части печальный конец вождей, которых путешественники и миссионеры называют индейскими царями. «У меня в деревне, – говорил славный отец Джили, – пять reyecillos, то есть царьков: царек таманаков, авариготе, парека, куакуа и мейепуре.

В церкви я их всех сажаю рядом на одной скамье; но я всегда предоставляю первое место Монаити, царю таманаков, потому что он помог мне основать деревню. Он как будто очень гордится таким отличием». Мы согласны с отцом Джили, что редко можно встретить людей, которые, утратив большую власть, так легко примирились со своим новым положением.

Когда Кусеру, вождь гуайпунаби, увидел, что испанские войска миновали пороги, он посоветовал дону Хосе Солано выждать целый год, прежде чем основать поселение на берегах Атабапо. Он предсказывал бедствия, которые не замедлили произойти. «Предоставьте мне потрудиться с моими людьми и расчистить земли, – сказал Кусеру иезуитам. – Я посажу маниок, и впоследствии у вас будет чем прокормить столько народу».

Солано, горя нетерпением двигаться дальше, не послушался совета индейского вождя. С большими затратами отправили по Мете и Вичаде пироги в Новую Гранаду за мукой. Продовольствие доставили слишком поздно, и много испанцев погибло от болезней, порождаемых во всех климатических поясах голодом и упадком нравственных сил.

В Сан-Фернандо еще сохранились некоторые остатки сельского хозяйства. У каждого индейца есть небольшая плантация какаовых деревьев. Они обильно плодоносят, начиная с пятого года, но перестают давать плоды раньше, чем в долинах Арагуа. Бобы маленькие и превосходного качества. Альмуда (12 альмуд составляют одну фанегу) продается в Сан-Фернандо за 6 реалов, то есть около 4 франков.

На побережье она стоит по меньшей мере 20–25 франков. Однако во всей миссии производится едва 80 фанег в год; и так как монахи миссий на Ориноко и Риу-Негру, согласно старинной монополии, одни только занимаются торговлей какао, то индеец не заинтересован в расширении культуры, которая не дает ему почти никакого дохода.

Вокруг Сан-Фернандо расположены саванны и хорошие пастбища; но там бродят лишь 7–8 коров – остатки довольно большого стада, доставленного в здешние края экспедицией для установления границ. Индейцы несколько более цивилизованны, чем в остальных миссиях. Мы с удивлением увидели здесь кузнеца-индейца.

В Сан-Фернандо больше всего поразила нас пальма пихигуао, или пирияо, придающая ландшафту своеобразный характер. Ее ствол, снабженный колючками, имеет в вышину свыше 60 футов; листья у нее перистые, очень узкие, волнистые и завивающиеся у концов.

Нет ничего необычайнее плодов этого дерева; в каждой грозди их от 50 до 80 штук; сначала они желтые, как яблоки, по мере созревания краснеют; они бывают размером в 2–3 дюйма и обычно не содержат косточки, так как не успевают созреть. В числе 80–90 видов пальм, свойственных Новому Свету и перечисленных мной в «Nova Genera plantarum aequinoctialium» [«Новые рода равноденственных растений»], нет ни одного, у которого мякоть плода развивалась бы таким необычным образом.

Плод пирияо представляет собой мучнистое вещество, желтое, как яичный желток, слегка сахаристое и очень питательное. Подобно банану и картофелю, его едят в вареном виде или печенным в золе; это здоровая и приятная пища. Индейцы и миссионеры не нахвалятся этой великолепной пальмой, которую можно было бы назвать персиковой пальмой и которая в большом количестве культивируется в Сан-Фернандо, Сан-Балтасаре и Санта-Барбаре – повсюду, где нам довелось побывать, двигаясь к югу и к востоку вдоль берегов Атабапо и Верхнего Ориноко.

В этих диких местах невольно вспоминается утверждение Линнея о том, что область пальм – первоначальная родина человечества, что люди в основном пальмоядные существа. Ознакомившись с продуктами, лежащими в хижинах индейцев, вы начинаете понимать, что в течение многих месяцев в году основу их питания составляют наряду с маниоком и бананом мучнистые плоды пирияо. Дерево дает плоды только один раз в год, но до трех гроздей, следовательно, до 150–200 штук.

Сан-Фернандо-де-Атабапо, Сан-Карлос и Сан-Франсиско-Солано – самые крупные поселения среди миссий Верхнего Ориноко. В Сан-Фернандо, а также в соседних деревнях Сан-Балтасар и Явита мы видели красивые дома священника, увитые лианами и окруженные садами. Высокие стройные стволы пальмы пирияо были, на наш взгляд, лучшим украшением этих плантаций.

Во время прогулок отец президент оживленно рассказывал нам о своих поездках по Гуавьяре. Он сообщил, что этих путешествий, совершаемых «для завоевания душ», страстно жаждут индейцы миссий. Все они, даже женщины и старики, хотят принять в них участие. Под вымышленным предлогом преследования новообращенных, убежавших из деревни, уводят детей старше 8—10 лет и распределяют их среди индейцев миссий в качестве рабов, или пойтос.

Путевые дневники, любезно предоставленные в наше распоряжение отцом Бартоломе Мансильей, содержат очень ценные географические данные. Ниже я вкратце изложу эти открытия, когда буду говорить о главных притоках Ориноко – Гуавьяре, Вентуари, Мете, Кауре и Карони.

Здесь достаточно упомянуть, что по астрономическим наблюдениям, произведенным мной на берегах Атабапо и на западном склоне кордильеры Анд, около Paramo Сума-Пас, от Сан-Фернандо всего 107 лье до первых деревень провинций Кагуан и Сан-Хуан-де-лос-Льянос.

Также и индейцы, некогда жившие к западу от острова Аманавени, выше впадения реки Супави, уверяли меня, что, прогуливаясь в лодке (как принято выражаться у индейцев) по Гуавьяре, они на третий день пути за ущельем (angostura) и главным порогом встретили одетых и бородатых людей, которые пришли за яйцами черепахи терекай. Эта встреча так испугала индейцев, что они поспешно удрали, снова спустившись по Гуавьяре.

Возможно, что белые бородатые люди явились из деревень Арамо и Сан-Мартин, так как Гуавьяре образован соединением двух рек, Ариари и Гуайаверо. Нет ничего удивительного в том, что миссионеры с Ориноко и Атабапо совершенно не подозревают, насколько близко они живут от миссионеров с Мокоа, Рио-Фрагуа и Кагуана.

В этих пустынных краях только с помощью определения долгот можно установить истинные расстояния; лишь на основании астрономических данных и сведений, собранных мной в монастырях провинций Попаян и Пасто, к западу от кордильеры Анд, я смог составить себе точное представление о расстояниях между христианскими поселениями на Атабапо, Гуайаверо и Какете.

Все меняется, как только вы вступаете в долину реки Атабапо: и состав воздуха, и цвет воды, и форма деревьев, растущих на берегу. Днем вы уже больше не страдаете от mosquitos. Длинноногих комаров (zancudos) бывает по ночам очень мало. За миссией Сан-Фернандо эти ночные насекомые даже совсем исчезают.

Вода в Ориноко мутная, с примесью глинистых веществ; в бухте из-за скопления мертвых крокодилов и всякого рода гниющих остатков от нее исходит сладковатый мускусный запах. Чтобы сделать эту воду пригодной для питья, нам иногда приходилось процеживать ее сквозь тряпку. Напротив, вода в Атабапо чистая, приятная на вкус, без всякого запаха, коричневатая при отраженном свете и слегка желтоватая при проходящем.

Местные жители называют ее легкой в противоположность мутной и тяжелой воде Ориноко. Температура ее обычно бывает на 2°, а когда приближаются к устью реки Теми, на 3° ниже температуры Верхнего Ориноко. Если приходится в течение целого года пить воду, температура которой достигает 27–28°, то понижение температуры на несколько градусов уже вызывает очень приятное ощущение.

Такое понижение температуры можно, пожалуй, объяснить меньшей шириной реки, отсутствием песчаных берегов, нагревающихся днем на Ориноко до 50 с лишним градусов, и густой тенью лесов, по которым текут Атабапо, Теми, Туамини и Гуаиния, или Риу-Негру.

Исключительную чистоту черных рек доказывают их ясность, прозрачность и та отчетливость, с какой в них отражаются изображения и окраска окружающих предметов. На глубине в 20–30 футов в ней можно различить самых маленьких рыбок, а чаще всего вы видите дно реки – не ил желтоватого или коричневатого, как вода, цвета, а кварцевый и гранитный песок ослепительной белизны. Ничто не сравнится по красоте с берегами Атабапо.

Густо поросшие растениями, среди которых высятся пальмы с султаноподобными листьями, эти берега отражаются в водах реки. Зелень отраженного изображения кажется такого же интенсивного цвета, как и непосредственно видимый предмет, – так однородна и гладка поверхность воды, не содержащей примеси взвешенного песка и органических остатков, которые образуют неровности и полосы на поверхности менее прозрачных рек.

Покидая Ориноко, мы прошли несколько с виду совершенно безопасных маленьких порогов. По мнению миссионеров, река Атабапо впадает в Ориноко среди Raudalitos. Я склонен скорее думать, что Атабапо впадает в Гуавьяре и что это последнее название следовало бы присвоить части реки от Ориноко до миссии Сан-Фернандо.

В реке Гуавьяре, значительно более широкой, чем Атабапо, вода белая; по ландшафту берегов, по птицам-рыболовам, по обитающим в ней рыбам и крупным крокодилам она гораздо больше похожа на Ориноко, чем течение последнего вниз от Эсмеральды. Когда река возникает из слияния двух других рек почти одинаковой ширины, трудно бывает судить, какую из них следует считать истоком.

Индейцы из Сан-Фернандо еще и теперь придерживаются мнения, диаметрально противоположного мнению географов. Они утверждают, что Ориноко образован двумя реками: Гуавьяре и Парагуа. Последним названием они обозначают Верхний Ориноко от Сан-Фернандо и Санта-Барбары до его истоков выше Эсмеральды. В соответствии с этой гипотезой они говорят, что Касикьяре представляет собой рукав не Ориноко, а реки Парагуа.

Если взглянуть на составленную мной карту, то станет ясно, что эти наименования совершенно произвольны. Несущественно, конечно, называют ли реку Парагуа тоже Ориноко или нет, лишь бы только реки, которые связаны между собой и образуют единую систему, не разделяли, как было принято до моего путешествия, горной цепью. Если одной из двух ветвей, образующих при слиянии большую реку, хотят присвоить название последней, его следует дать той ветви, которая приносит больше воды.

Однако в те два периода года, когда я видел Гуавьяре и Верхний Ориноко, или Парагуа (между Эсмеральдой и Сан-Фернандо), мне показалось, что Верхний Ориноко уже, чем Гуавьяре. Точно такие же сомнения возникли у географов-путешественников относительно слияния Верхней Миссисипи с Миссури и Огайо, слияния Мараньона с Гуальягой и Укаяли, слияния Инда с Ченабом (Хидаспес [Джелам] у кашмирцев) и Гуарой, или Сатледжем.

Чтобы не запутывать еще больше номенклатуру рек, столь произвольно установленную, я не стану предлагать никаких новых названий. Вместе с отцом Каулином и испанскими географами я буду по-прежнему называть реку выше Эсмеральды Ориноко, или Верхний Ориноко; замечу, однако, что если рассматривать Ориноко от Сан-Фернандо-де-Атабапо до дельты, которую он образует напротив острова Тринидад, как продолжение реки Гуавьяре, а часть Верхнего Ориноко между Эсмеральдой и миссией Сан-Фернандо считать особым притоком, тогда направление Ориноко от саванн Сан-Хуан-де-лос-Льянос и восточного склона Анд до его устья было бы более однообразное и более естественное, а именно: с юго-запада на северо-восток.

В реке Парагуа, то есть в части Ориноко, по которой поднимаются от устья Гуавьяре к востоку, вода прозрачней и чище, чем в части Ориноко ниже Сан-Фернандо. Напротив, вода в Гуавьяре белая и мутная; по мнению индейцев, обладающих очень тонкими и очень изощренными органами чувств, она такого же вкуса, как и в Ориноко около больших порогов.

«Принесите мне воду из трех, четырех здешних больших рек, – сказал нам старый индеец из миссии Явита. – Выпив ее, я вам безошибочно скажу, откуда она была зачерпнута: из белой реки или из черной, из Ориноко или из Атабапо, из Парагуа или из Гуавьяре».

Крупные крокодилы и дельфины (Toninas) одинаково часто встречаются и в Гуавьяре, и в Нижнем Ориноко; их совершенно нет, если верить тому, что нам говорили, в реке Парагуа (или Верхнем Ориноко между Сан-Фернандо и Эсмеральдой). Здесь мы видим весьма замечательное различие в характере вод и в распределении животных!

Индейцы не упускают случая упомянуть об этом, когда хотят доказать путешественникам, что Верхний Ориноко к востоку от Сан-Фернандо представляет собой особую реку, впадающую в Ориноко, и что подлинное начало последнего следует искать в истоках Гуавьяре.

Неправильно, конечно, поступают европейские географы, отвергая точку зрения индейцев, лучше других осведомленных в географии своей страны; ведь в вопросах номенклатуры и орфографии часто бывает целесообразно, отмечая ошибочность того или иного написания, все же сохранять его.

26 апреля. Пройдя всего 2–3 лье, мы расположились лагерем на скале подле индейских плантаций, или Conucos Гуапасосо. Так как настоящих берегов реки не видно и так как вследствие разлива она теряется в лесах, высадиться можно лишь там, где скала или небольшое плоскогорье выступают над водой. Здешний гранит по расположению тонких чешуек черной слюды иногда напоминает пегматитовый гранит; но чаще всего – и это определяет его возраст – он переходит в настоящий гнейс.

Его пласты, обнаруживающие очень правильную слоистость, простираются, кк и в каракасской прибрежной кордильере, с юго-запада на северо-восток. Падение этого гранитогнейса составляет 70° к северо-западу; его пересекают бесчисленные жилы чрезвычайно прозрачного кварца, достигающие в толщину 3–4, а иногда даже 15 дюймов.

Я не обнаружил в них никаких полостей (друз), никаких кристаллов, даже горного хрусталя, никаких следов пирита или других соединений металлов. Я вхожу в эти подробности из-за легенд, распространяемых с XVI века, со времени путешествий Беррео и Рэлея, относительно «несметных богатств великой и прекрасной Гвианской империи».

Река Атабапо повсюду имеет своеобразный вид; ее настоящие берега, образованные террасами вышиной в 8—10 футов, нельзя различить: они скрыты рядами пальм и очень тонкоствольных низкорослых деревьев, корни которых купаются в воде. От того места, где вы покидаете Ориноко, до миссии Сан-Фернандо в реке много крокодилов; их присутствие указывает, как мы говорили выше, что эту часть реки следует считать рекой Гуавьяре, а не Атабапо.

В истинном русле последнего выше миссии Сан-Фернандо крокодилов больше нет; там встречаются бава, много пресноводных дельфинов, но нет ламантинов. Так же тщетно стали бы вы искать на этих берегах Chiguire, Araguato, или больших обезьян-ревунов, Zamuro, или Fultur aura, и хохлатую птицу, известную под названием гуахарака.

Громадные водяные ужи, по виду похожие на боа, к несчастью, очень распространены и представляют опасность для купающихся индейцев. В первые же дни мы видели, как ужи плавали рядом с нашей пирогой; они были длиной до 12–14 футов. Ягуары на берегах Атабапо и Теми большие и хорошо откормленные, однако их считают менее смелыми, нежели ягуаров с Ориноко.

27 апреля. Ночь была прекрасная, темные облака время от времени очень быстро проносились в зените. В нижних слоях атмосферы ни малейшего дуновения; ветер был лишь на высоте тысячи туазов. Я подчеркиваю следующую особенность: движение, виденное нами, вызывалось не теми противотечениями (с запада на восток), которые, как полагают, иногда наблюдаются в жарком поясе на самых высоких горных хребтах Кордильер; оно было обусловлено настоящим бризом, восточным ветром.

Я произвел удачные наблюдения над меридиональной высотой Южного Креста. Отдельные результаты колебались в пределах всего 8—10 секунд вокруг средней. Широта Гуапасосо – 3°53'55''. Черная вода реки служила мне горизонтом; я с тем большим удовольствием занимался этими наблюдениями, что на реках с белыми водами, на берегах Апуре и Ориноко, нас жестоко кусали насекомые, когда Бонплан отмечал время по хронометру, а я устанавливал горизонт.

С Conucos Гуапасосо мы выехали в два часа. Мы продолжали плыть вверх по течению на юг; река, или, скорее, часть ее русла, свободная от деревьев, становилась все уже и уже. Перед восходом солнца пошел дождь. Мало привычные к здешним лесам, где обитает меньше животных, чем в лесах Ориноко, мы были почти удивлены, не слыша больше рева обезьян Araguato.

Дельфины, или Toninas, играли у бортов нашей лодки. Согласно отчету Колбрука, Delphinus gangeticus, пресноводный дельфин Старого Света, также сопровождает суда, идущие вверх к Бенаресу; но от Бенареса до места, где в Ганг поступает соленая вода, всего 200 лье, тогда как от Атабапо до устья Ориноко свыше 320.

Около полудня мы оставили за собой к востоку устье речки Ипуричапано, а несколько позже – округлый гранитный холм, известный под названием Piedra del Tigre. Эта одиноко стоящая скала, вышиной всего в 60 футов, пользуется большой известностью в здешних краях. Между 4 и 5° северной широты, немного южнее гор Сипапо, расположена южная оконечность того горного хребта, который я в статье, опубликованной в 1800 году, предложил называть хребтом Парима.

На 4°20' он тянется от правого берега Ориноко к востоку и востоку-юго-востоку. Вся местность, простирающаяся от гор Парима в направлении реки Амазонок и пересеченная Атабапо, Касикьяре и Риу-Негру, представляет собой громадную равнину, поросшую отчасти лесами, отчасти злаками.

Тут и там на ней возвышаются небольшие скалы, похожие на укрепленные замки. Мы пожалели, что не разбили свой лагерь у Скалы Тигра, так как выше по Атабапо мы с большим трудом нашли сухое свободное место, достаточно просторное, чтобы развести костры и расположиться с приборами и гамаками.

28 апреля. С заката солнца шел проливной дождь; мы боялись, как бы он не повредил наши коллекции. У бедняги миссионера начался приступ трехдневной лихорадки, и он убедил нас погрузиться в лодку сразу после полуночи. На рассвете мы прошли Piedra и Raudalito[204] Гуаринума. Скала расположена на восточном берегу; это голая гранитная глыба, поросшая Psora, Cladonia и другими лишайниками.

Мне показалось, будто я перенесся на север Европы, на гребни гнейсовых и гранитных гор между Фрейбергом и Мариенбергом в Саксонии. Кладонии, на мой взгляд, были тождественны Lichen rangiferinus L., Lichen pyxidatus L. и Lichen polymorphus L. После того как мы прошли пороги Гуаринума, индейцы показали нам в лесу справа от нас развалины миссии Мендахари, давным-давно покинутой.

На противоположном восточном берегу, около маленькой скалы Кемарумо посреди индейских плантаций, наше любопытство привлек гигантский ствол сырного дерева[205]. Мы высадились на берег, чтобы его измерить; он был высотой почти в 120 футов и диаметром в 14–15 футов. Такое грандиозное развитие растений изумило нас тем сильнее, что до тех пор мы видели на берегах Атабапо лишь маленькие тонкоствольные деревья, издали похожие на молодые вишни.

Индейцы уверяли нас, что область распространения этих маленьких деревьев крайне ограничена. Деревья останавливаются в своем росте из-за разливов реки, а в сухих местах по Атабапо, Теми и Туамини растут прекрасные строевые леса.

Однако последние (и это наблюдение чрезвычайно существенно, если вы хотите составить себе представление об экваториальных равнинах на Риу-Негру и Амазонке) не тянутся беспрерывно к востоку и к западу в направлении Касикьяре и Гуавьяре, а между ними лежат голые саванны Манутесо и реки Инирида.

Вечером подниматься против течения стало довольно трудно; ночь мы провели в лесу, несколько выше Мендахари. Здесь все еще залегает гранит, пересеченный пластом кварца; мы обнаружили в нем группу красивых кристаллов черного шерла [турмалина].

29 апреля. Погода стала прохладней; zancudos нет, но небо все время затянуто облаками и беззвездное. Я начал с сожалением вспоминать о Нижнем Ориноко. Мы по-прежнему движемся медленно из-за сильного течения. Большую часть дня мы простояли и занимались сбором растений; наступила уже ночь, когда мы прибыли в миссию Сан-Балтасар, или, как говорят монахи (Балтасар – это всего лишь имя одного индейского вождя), в миссию Ла-Дивина-Пастора-де-Балтасар-де-Атабапо.

Мы поместились у миссионера-каталонца, жизнерадостного и любезного человека, проявлявшего в здешних диких краях свойственную его народу энергию. Он насадил прекрасный сад, где европейское фиговое дерево росло рядом с Persea L. и лимонное дерево подле Mamei. Планировка деревни отличалась той правильностью, какую мы видим в общинах моравских братьев на севере Германии и в протестантской Америке.

Плантации индейцев возделаны, пожалуй, тщательнее, чем в других местах. Здесь мы впервые увидели белое губчатое вещество, описанное мной под названием дапичо и сапис. Мы сразу поняли, что оно сходно с эластичной смолой; но так как индейцы знаками пояснили нам, что его находят под землей, мы до нашего прибытия в миссию Явита склонны были считать дапичо ископаемым каучуком, хотя и отличающимся от дербиширского эластичного битума.

B хижине миссионера индеец из племени поймисано, сидя у огня, занимался превращением дапичо в черный каучук. Он насадил несколько кусков на очень тонкий прут и поджаривал их, как мясо. Размягчаясь и становясь более упругим, дапичо чернело. Смолистый ароматный запах, наполнявший хижину, указывал, по-видимому, что появление такой окраски объясняется разложением углеводорода и то углерод выделяется по мере того, как водород сгорает на слабом огне.

Индеец колотил по размягченной и почерневшей массе куском бразильского дерева с булавовидным утолщением на конце; затем он разделал дапичо на шарики диаметром в 3–4 дюйма и дал им охладиться. Эти шарики ничем не отличаются от продажного каучука, но их поверхность обычно остается слегка липкой.

В Сан-Балтасаре их не используют для индейской игры в мяч, столь широко распространенной среди жителей Уруаны и Энкарамады; им придают форму цилиндра и употребляют в качестве пробок, которые значительно лучше пробок из пробкового дерева. Такое применение каучука нам показалось особенно замечательным, поскольку мы часто бывали в большом затруднении из-за отсутствия европейских пробок.

Пользу пробкового дерева ощущаешь лишь там, где торговля этой корой не распространена. В равноденственной Америке нигде, даже на гребнях Анд, не произрастает дуб, подобный Quercus suber L., ни легкая древесина бавольника, Ochroma Sw.[206] и других мальвовых, ни початок маиса, которым пользуются индейцы, не могут заменить наших пробок.

Перед Casa de los Solteros (дом, где собираются неженатые юноши) миссионер показал нам барабан, представлявший собой полый деревянный цилиндр длиной в 2 фута и толщиной в 18 дюймов. Бьют в барабан большими кусками дапичо, заменяющими палки; в нем есть отверстия, которые можно по желанию затыкать рукой и тем разнообразить звуки. Барабан был установлен на двух очень легких подпорах.

Дикари любят шумную музыку. Барабан и ботуто, то есть трубы из обожженной глины длиной в 3–4 фута с полыми шаровидными утолщениями в нескольких местах, являются у индейцев незаменимыми инструментами, когда они хотят произвести должное впечатление своей музыкой.

30 апреля. Ночь была достаточно ясная для наблюдений меридиональных высот, Южного Креста и двух больших звезд в ногах Центавра. Я установил для Сан-Балтасара широту в 3°14'23''. На основании часовых углов Солнца я определил по хронометру долготу 70°14'21''. Наклонение магнитной стрелки было равно 27,8° (стоград. шк.).

Поздним утром мы покинули миссию и проплыли вверх по Атабапо еще пять миль; затем, вместо того чтобы двигаться дальше по этой реке на восток к ее истокам, где она носит название Атакави, мы вошли в реку Теми. Перед тем как мы достигли места слияния, наше внимание привлек гранитный холм, возвышающийся на западном берегу около устья Гуасакави; он называется Скала Индианки Гуаибо, или Скала Матери, Piedra de la madre.

Мы осведомились о происхождении столь странного названия. Отец Сеа не мог удовлетворить наше любопытство; но несколько недель спустя другой миссионер рассказал нам о событии, которое я записал в дневник и которое вызвало в нас самые тягостные чувства.

В этих пустынных местах человек очень редко оставляет после себя какие-нибудь следы своего существования, и европеец испытывает двойное унижение, когда узнает, что в названии скалы, в одном из вечных памятников природы, запечатлено воспоминание о нравственном падении человеческого рода, воспоминание о контрасте между добродетелью дикаря и варварством цивилизованных людей!

Миссионер из Сан-Фернандо[207] привел своих индейцев на берега реки Гуавьяре. Это был вооруженный набег, одинаково запрещенный и религией, и испанскими законами. В одной индейской хижине они застали женщину племени гуаибо с тремя детьми, из которых двое были еще малолетними. Они были заняты изготовлением муки из маниока. О сопротивлении не могло быть и речи, так как отец ушел на рыбную ловлю; мать попыталась убежать со своими детьми.

Едва она достигла саванны, как индейцам из миссии, пришедшим охотиться на людей, подобно белым и неграм в Африке, удалось ее схватить. Монах, сидя в лодке, выжидал результата набега, не разделяя его опасностей. Если бы мать сопротивлялась слишком яростно, индейцы убили бы ее; все дозволено, когда отправляются для завоевания душ (conquista espiritual), и особенно важно захватить детей, чтобы продать их в миссию христианам как пойтос, то есть рабов.

Пленников привели в Сан-Фернандо. Все были уверены, что мать не сможет найти дорогу, чтобы добраться по суше до своего дома. Разлученная с теми из детей, которые сопровождали отца в тот день, когда она была уведена, несчастная женщина проявляла глубочайшее отчаяние.

Она хотела вернуть в лоно семьи детей, находившихся во власти миссионера; она несколько раз убегала с ними из деревни Сан-Фернандо, но индейцы снова ее ловили; после того как ее беспощадно избили плетьми, миссионер принял жестокое решение разлучить мать с двумя детьми, захваченными вместе с ней. Ее одну повезли вверх по Атабапо к миссии на Риу-Негру. Пленная индианка, слабо связанная, сидела на носу лодки.

Ей ничего не сказали об ожидавшей ее участи, но по положению солнца она поняла, что все больше и больше удаляется от своей хижины и родной страны. Ей удалось разорвать узы, и, бросившись в воду, она поплыла к левому берегу Атабапо. Течение отнесло ее к каменистому выступу, который до сих пор носит ее имя. Там она вылезла на берег и углубилась в лес; однако президент миссий приказал индейцам пристать к берегу и идти по следам индианки гуаибо.

К вечеру ее привели. Ее положили на скалу (Piedra de la madre) и подвергли жестокому наказанию ремнями из кожи ламантина, которые служат в здешних краях бичами и которыми всегда вооружены алькады. Затем крепкими лианами мавакуре несчастной женщине связали руки за спиной и отвели ее в миссию Явита.

Пленницу поместили в один из караван-сараев, называемых Casa del Rey[208]. Был период дождей. Ночь выдалась очень темная. Леса, считавшиеся до тех пор непроходимыми, тянутся на расстоянии 25 лье по прямой от миссии Явита до миссии Сан-Фернандо. Сообщение между ними поддерживалось только по рекам. Никогда человек не пытался пройти сухим путем из одной деревни в другую, никогда не уходил дальше, чем на несколько лье.

Эти трудности не останавливают мать, разлученную со своими детьми. Ее дети в Сан-Фернандо-де-Атабапо; она должна найти их, должна выполнить задуманный план и освободить из рук христиан, привести к отцу на берега Гуавьяре. В караван-сарае женщину гуаибо плохо стерегли. Так как руки у нее были в крови, то индейцы из миссии Явита без ведома миссионеров и алькадов ослабили ее узы.

Ей удалось зубами их перегрызть. Ночью она исчезла, а на четвертое утро ее увидели в миссии Сан-Фернандо: она бродила вокруг хижины, где были заперты ее дети. «Самый крепкий индеец, – добавил миссионер, рассказавший нам эту печальную историю, – не отважился бы на то, что совершила эта женщина». Она прошла по лесам в то время года, когда небо постоянно покрыто облаками, когда солнце за целый день появляется всего на несколько минут. Может быть, она руководствовалась течением воды?

Но разливы рек вынуждали ее идти вдали от их берегов, среди леса, где движение воды почти незаметно. Сколько раз должны были преграждать ей путь колючие лианы, образующие изгородь вокруг стволов, которые они обвивают! Сколько раз должна была она перебираться вплавь через ручьи, впадающие в Атабапо!

У несчастной женщины спросили, чем она питалась четыре дня; она сказала, что, измученная усталостью, она не могла найти другой пищи, кроме больших черных муравьев, называемых vachacos, которые длинными вереницами поднимаются на деревья, чтобы подвесить к ним свои смолистые гнезда.

Мы просили миссионера сказать нам, довелось ли женщине гуаибо мирно насладиться счастьем от соединения со своими детьми, раскаялись ли, наконец, в излишней жестокости по отношению к ней. Он не пожелал удовлетворить наше любопытство; но по возвращении с Риу-Негру мы узнали, что индианку, не дав ей времени залечить раны, снова разлучили с детьми и отправили в одну из миссий на Верхнем Ориноко.

Там она умерла, отказавшись от всякой пищи, как это делают дикари, когда их постигает большое горе.

Таково воспоминание, связанное с этой мрачной скалой Piedra de la madre. Я вовсе не слонен в рассказе о моих путешествиях останавливаться на описании несчастий отдельных лиц. Эти несчастья обычны повсюду, где существуют хозяева и рабы, где цивилизованные европейцы живут рядом с дикарями, где священники обладают всей полнотой произвольной власти над невежественными и беззащитными людьми.

Излагая историю посещенных мной стран, я большей частью ограничиваюсь указаниями на далеко не совершенные или гибельные для человечества стороны гражданских и религиозных институтов.

Если я остановился подробнее на Скале Индианки Гуаибо, то лишь для того, чтобы привести трогательный пример материнской любви у народа, на который так долго возводили клевету; я сделал это еще и потому, что мне показалось полезным предать гласности факт, услышанный мной из уст монаха-францисканца и доказывающий, как необходим контроль законодателя над режимом миссий.

Выше устья Гуасакави мы вошли в реку Теми, которая течет с юга на север. Если бы мы продолжали подыматься по Атабапо, то отклонились бы к востоку-юго-востоку, отдаляясь от берегов Гуаинии, или Риу-Негру. Ширина Теми не превышает 80–90 туазов; в любой другой стране, кроме Гвианы, это была бы довольно большая река.

Ландшафт здесь крайне однообразный: совершенно ровная местность, поросшая лесом. Прекрасная пальма пирияо с плодами, напоминающими персики, и новый вид баче, или мориции, с усеянными колючками стволом, возвышается среди более низких деревьев, развитие которых, по-видимому, задерживают длительные разливы рек. Mauritia aculeata H. B. et K. у индейцев носит название юрия, или каувая.

Листья у нее имеют форму веера и опущены к земле. В середине каждого листа видны чередующиеся желтые и синие концентрические круги, являющиеся, несомненно, результатом какого-то заболевания паренхимы. В центре преобладает желтый цвет. Вид этих листьев особенно нас поразил. Окрашенные, как хвост павлина, они растут на коротких и исключительно толстых стволах.

Колючки не длинные и не тонкие, как у коросо и у других колючих пальм; напротив, они сильно деревянистые, короткие, расширяющиеся к основанию, как колючки Hura crepitans L. На берегах Атабапо и Теми эти пальмы растут группами в 12–15 стволов, которые стоят близко друг к другу, словно произошли от одного корня.

По внешнему виду, по форме и малочисленности листьев они сходны с веерной пальмой и пальмой-хамеропс Старого Света. Мы отметили, что на некоторых стволах юрии совершенно не было плодов, а на других их было очень много. Это обстоятельство указывает, по всей вероятности, на то, что описанная нами пальма относится к числу раздельнополых растений.

Повсюду, где река Теми образует бухты, площадь затопленного леса превышает половину квадратного лье. Чтобы не следовать извилинам реки и укоротить путь, здесь плавают самым необычайным образом. Гребцы-индейцы свернули в сторону от русла реки, и наша лодка шла теперь к югу через лес по своего рода тропинкам (sendas), иначе говоря, по открытым каналам шириной в 4–5 футов.

Глубина редко превышает половину морской сажени. Sendas в затопленном лесу образуются так же, как тропинки на суше. Индейцы, направляясь из одной миссии в другую, плывут в своих лодках по возможности одним и тем же путем; но так как плавания происходят не слишком часто, мощная растительность иногда создает неожиданные препятствия.

Индеец, вооруженный machette (большой нож с клинком длиной почти в 14 дюймов), стоял на носу нашей лодки и все время обрубал ветви, которые, перекрещиваясь, нависали с обеих сторон канала. Там, где лес был наиболее густым, нас изумил необыкновенный шум. Когда мы ударили по кустам, стадо Toninas (пресноводных дельфинов), каждый из которых был длиной не меньше 4 футов, окружило нашу лодку.

Животные притаились под ветвями сырного дерева, или Bombax Ceiba L. Они пустились наутек через лес, выбрасывая струи воды и сжатого воздуха. Какое странное зрелище – посреди суши, на расстоянии 300 и 400 лье от устьев Ориноко и Амазонки!

Мне известно, что атлантическая камбала [Pleuronectes limanda L.] поднимается по Луаре до Орлеана; но я твердо уверен, что дельфины в Теми, как и дельфины Ганга и скаты Ориноко, относятся к видам, существенно отличающимся от океанских дельфинов и скатов. В огромных реках Южной Америки и в больших озерах Северной Америки природа как будто повторила некоторые формы морских животных. В Ниле нет пресноводных дельфинов[209]; морские дельфины заходят в дельту не дальше Бианы и Метонбиса и до Селамуна не поднимаются.

Около пяти часов вечера мы не без труда вернулись к настоящему руслу реки. Сначала наша пирога на несколько минут застряла между двумя древесными стволами. Едва удалось ее освободить, как мы очутились в месте, где скрещивалось множество тропинок, или маленьких каналов.

Кормчий был в затруднении, не зная, какой путь наиболее торный. Выше мы говорили, что в провинции Баринас путешествуют в лодке по открытым саваннам от Сан-Фернандо-де Апуре до берегов Арауки; здесь мы плыли по такому густому лесу, что нельзя было ориентироваться ни по солнцу, ни по звездам.

Во время этого перехода мы снова были поражены отсутствием в здешних краях древовидных папоротников. Их становится заметно меньше начиная с 6° северной широты, между тем как количество пальм к экватору значительно увеличивается. Древовидные папоротники свойственны менее жаркому климату, несколько гористой местности, плоскогорьям высотой в 300 туазов.

Лишь там, где есть горы, эти великолепные растения спускаются к равнинам; они как будто избегают совершенно ровной местности – такой, по какой протекают Касикьяре, Теми, Инирида и Риу-Негру. Ночь мы провели около скалы, называемой миссионерами Piedra de Astor.

Начиная от устья Гуавьяре геологическое строение местности все время одно и то же. Это обширная, сложенная гранитом равнина, где через промежутки, примерно в одно лье, горная порода выступает наружу и образует скорее не холмики, а небольшие скалы, похожие на колонны или развалины зданий.

1 мая. Индейцы хотели выехать задолго до восхода солнца. Мы были на ногах раньше их, так как я тщетно ждал появления звезды, проходящей через меридиан. По мере того как мы приближались к Риу-Негру и внутренним областям Бразилии, ночи в этих сырых, поросших лесами равнинах становились все пасмурней. До рассвета мы плыли по руслу реки, так как боялись заблудиться среди деревьев.

После восхода солнца мы опять вступили в затопленный лес, чтобы не бороться с течением. Достигнув слияния Теми с другой речкой, Туамини, вода в которой также черная, мы двинулись по последней на юго-запад. Плывя в этом направлении, мы приближались к миссии Явита, основанной на берегах Туамини. В этом христианском поселении нам должны были предоставить необходимую помощь для перетаскивания нашей пироги по суше к Риу-Негру.

В Сан-Антонио-де-Явита мы прибыли лишь в одиннадцать часов утра. Происшествие, само по себе несущественное, но ясно показывающее исключительную робость маленьких сагуинов, задержало нас на некоторое время в устье Туамини. Шум, производимый дельфинами, испугал наших обезьян, и одна из них упала в воду. Так как животные этого вида, вероятно из-за их худобы, плавают очень плохо, нам стоило большого труда ее спасти.

В Явите мы, к нашему удовольствию, встретили одного весьма развитого, умного и любезного монаха. Нам пришлось провести в его доме четыре-пять дней. Такой срок был необходим для того, чтобы перетащить нашу лодку волоком к речке Пимичин; мы воспользовались задержкой и не только походили по окрестностям, но и вылечились от болезни, донимавшей нас уже два дня.

Мы ощущали какой-то необыкновенный зуд в суставах пальцев и на тыльной стороне кистей рук. Миссионер нам сказал, что это aradores (насекомые пахари), забравшиеся под кожу. В лупу мы различили лишь какие-то полосы, параллельные беловатые борозды. Из-за формы этих борозд насекомое получило название пахарь. Привели мулатку, которая хвасталась тем, что досконально знает всех мелких животных, точащих кожу людей: nigua, nuche, coya и arador.

To была curandera, местная знахарка. Она пообещала удалить одного за другим насекомых, причинявших нам такой нестерпимый зуд. Она нагрела на лампе острие маленького куска очень твердого дерева и поскребла острием борозды у нас на коже. После длительных поисков она с педантичной важностью, свойственной индейцам, заявила, что arador обнаружен.

Я увидел круглый мешочек, который принял за яйцо клеща. Я почувствовал некоторое облегчение, когда мулатке удалось вытащить три, четыре aradores. Но так как под кожей обеих рук было полно клещей, у меня не хватило терпения дождаться окончания операции, уже затянувшейся до глубокой ночи.

Назавтра индеец из Явиты вылечил нас радикально и изумительно быстро. Он принес нам ветку кустарника, называемого усао, с мелкими листьями, напоминающими листья кассии, очень жесткими и глянцевитыми. Из его коры он приготовил холодным способом настой, голубоватого цвета и по вкусу напоминающий солодку (Glycyrhiza L.). При взбивании настой дал много пены.

Простые промывания настоем усао прекратили зуд от aradores. Нам не удалось найти усао в цвету или с плодами. Этот кустарник принадлежит, вероятно, к семейству бобовых, химические свойства которых исключительно разнообразны. Мы были так напуганы перенесенными нами мучениями, что до самого Сан-Карлоса постоянно держали у себя в лодке несколько веток усао, в изобилии растущего на берегах Пимичина.

Почему не нашли никакого средства против зуда, вызываемого укусами zancudos (culex), подобно тому, как нашли против зуда, вызываемого aradores, то есть микроскопическими клещами?

В 1755 году, до экспедиции для установления границ, более известной под названием экспедиции Солано, вся эта местность между миссиями Явита и Сан-Балтасар считалась подвластной Бразилии. Португальцы продвинулись с Риу-Негру через волок Каньо-Пимичин до берегов Теми.

Индейский вождь по имени Явита, прославившийся своей отвагой и предприимчивостью, был союзником португальцев. Область, подвергавшаяся его вооруженным набегам, простиралась на сто с лишним лье – от реки Юпура [Жапура], или Какета, одного из крупных притоков Амазонки, через реки Уаупе и Сие до черных вод Теми и Туамини.

Он получил патент, разрешавший ему «добывать лесных индейцев для завоевания душ», и полностью использовал это разрешение; однако цель его набегов была не столько духовная, сколько захват рабов (пойтос) для продажи португальцам. Когда Солано, помощник начальника экспедиции для установления границ, прибыл в Сан-Фернандо-де-Атабапо, он захватил капитана Явиту во время одного из его набегов на берега Теми.

Он обошелся с ним мягко, и ему удалось с помощью обещаний (которые не были выполнены) привлечь его на сторону испанского правительства. Португальцы, успевшие уже основать несколько постоянных поселений в этих краях, были оттеснены к низовьям Риу-Негру; и миссию Сан-Антонио, чаще называемую Явита, по имени ее основателя – индейского вождя, перенесли дальше к северу от истоков Туамини, в место, где она находится теперь.

Старый капитан Явита был еще жив, когда мы совершали переход к Риу-Негру. Этот индеец отличается большим умом и большой физической силой. Он легко изъясняется по-испански и сохранил некоторое влияние на окрестные племена. Он сопровождал нас во всех ботанических экскурсиях, и мы почерпнули от него множество сведений, тем более ценных, что миссионеры считают его вполне достойным доверия.

Он утверждает, что в юности видел, как ели человечье мясо индейцы почти всех племен, живущих на обширной территории между Верхним Ориноко, Риу-Негру, Иринидой и Юпурой. К самым закоренелым людоедам, по его мнению, относятся дарикавана, пучиринави и манитивитано. Он думает, что этот чудовищный обычай является у них лишь системой мщения: они едят только врагов, захваченных в плен во время битвы.

Как мы увидим ниже, случаи, когда из утонченной жестокости индеец съедает своих самых близких родственников, жену, изменившую любовницу, чрезвычайно редки. На берегах Ориноко не известен также странный обычай скифских и массагетских племен, индейцев капанагуа с берегов реки Укаяли и древних обитателей Антильских островов воздавать почесть мертвецам, съедая часть их трупа.

В Старом и Новом Свете такое обыкновение встречается лишь у народов, которые питают отвращение к мясу пленника. Индеец с Гаити считал бы неуважением к памяти родственника, если бы он не бросил в свое питье небольшой кусочек тела покойного, предварительно высушив его наподобие мумии гуанчи и превратив в порошок.

По этому поводу мы вполне можем сказать вместе с восточным поэтом, что «из всех животных человек наиболее нелеп в своих нравах, наиболее порочен в своих склонностях».

Климат в миссии Сан-Антонио-де-Явита чрезвычайно дождливый. После того как вы пересечете 3° северной широты и приблизитесь к экватору, вам редко представится случай производить наблюдения над солнцем и звездами. Дождь идет почти весь год, и небо постоянно затянуто облаками.

Так как в этом огромном гвианском лесу бриз не ощущается и полярные течения сюда не доходят, столб воздуха, стоящий над этой лесистой зоной, не обновляется за счет более сухих слоев. Насыщающие его водяные пары конденсируются и проливаются экваториальными дождями. Миссионер уверял нас, что дождь часто идет здесь беспрерывно 4–5 месяцев. Я измерил количество осадков, выпавших 1 мая за пять часов; оно достигало 21 линии.

3 мая я даже собрал 14 линий за три часа. Следует напомнить, что эти измерения были произведены во время обыкновенного дождя, а не ливня. Как известно, в Париже выпадает 28–30 линий осадков за целый месяц, даже за самый дождливый, как март, июль и сентябрь. Мне, конечно, известно, что и у нас бывают ливни, во время которых осадков выпадает больше дюйма за час; следует, однако, сравнивать лишь среднее состояние атмосферы в умеренном поясе и в жарком поясе.

Из наблюдений, сделанных мной в гавани Гуаякиля, на берегах Южного моря, а вслед за тем в Кито, на высоте 1492 туазов, следует, по-видимому, что за час в Андах обычно выпадает осадков в два-три раза меньше, чем на уровне океана. В горах дожди идут чаще, но за один и тот же промежуток времени осадков там выпадает меньше.

На берегах Риу-Негру, в Мароа и Сан-Карлосе, небо бывает значительно более ясным, чем в Явите и на берегах Теми. Такое различие я приписываю близости саванн Нижней Гуаинии, которые не препятствуют доступу бриза и благодаря теплоизлучению порождают более сильные восходящие течения, чем местность, покрытая лесами.

Климат в Явите прохладней, чем в Майпурес, но значительно теплее, чем на Гуаинии или Риу-Негру. Стоградусный термометр показывал днем 26–27°, ночью – 21°. К северу от порогов, и в особенности к северу от устья Меты, дневная температура обычно равнялась 28–30°, ночная – 25–26°. Более низкая температура на берегах Атабапо, Туамини и Риу-Негру обусловлена, без сомнения, длительным отсутствием солнца при постоянно облачном небе, а также испарениями, поднимающимися от влажной почвы.

Я не упоминаю об охлаждающем действии лесов, где бесчисленные листья представляют собой огромное множество тонких пластинок, которые охлаждаются, излучая тепло к небу. Это влияние не должно заметно ощущаться вследствие значительной облачности.

Прохладному климату в Явите, по-видимому, способствует также высота местности. Майпурес расположен, вероятно, на высоте 60–70 туазов над уровнем океана, Сан-Фернандо-де-Атабапо – 122 туазов, а Явита – 166 туазов. Так как давление мелких атмосферных приливов и отливов колеблется на побережье (в Кумане) в разные дни от 0,8 до 2 линий, то в этих цифрах у меня нет полной уверенности.

С 29 апреля по 4 мая я не видел ни одной звезды в меридиане и не имел возможности определить широту посещенных нами мест. Я бодрствовал ночи напролет, чтобы воспользоваться методом двойных высот; все мои усилия были напрасны. Туманы в Северной Европе отличаются не большим постоянством, чем в здешних тропических районах Гвианы. 4 мая на несколько минут показалось солнце.

С помощью хронометра и часовых углов я установил, что Явита находится на долготе 70°22', то есть на 1°15' к западу от места слияния Апуре с Ориноко. Этот результат важен для нанесения на наши карты совершенно неизвестной страны между рекой Сие и истоками Иссаны, расположенными на том же меридиане, что и миссия Явита.

Наклонение магнитной стрелки в этой миссии равнялось 26,40° (стоград. шк.); следовательно, оно уменьшилось на 5,85° по сравнению с северным большим порогом при разнице в широте на 2°50'. Не менее значительным было уменьшение интенсивности земного магнетизма; в Атурес она выражалась 223 колебаниями за 10 времени, а в Явите всего 218 колебаниями.

Индейцы миссии Явита, числом 160, принадлежат в настоящее время по преимуществу к племенам поймисано, эчинави и парагини; они занимаются постройкой лодок. С помощью огня и топора они выдалбливают стволы лавра крупной разновидности, называемого миссионерами сассафрас[210]. Эти деревья бывают высотой свыше 100 футов; древесина у них желтая, смолистая, почти не гниет в воде и обладает очень приятным запахом.

Мы видели ее в Сан-Фернандо, Явите и особенно много в Эсмеральде, где строится большинство плавающих по Ориноко пирог, так как в окрестных лесах растут самые толстые сассафрасы. За каждые полтуаза, или вару, нижней и самой главной части пироги (выдолбленный ствол) индейцам платят по пиастру; таким образом, лодка длиной в 16 вар обходится, считая стоимость древесины и работу плотника, всего в 16 пиастров; но гвозди и прилаживание дощатых бортов, с помощью которых увеличивают грузоподъемность лодки, удваивают ее цену.

На Верхнем Ориноко за пирогу длиной в 48 футов при мне давали до 40 пиастров, то есть до 200 франков.

Лес между Явитой и Каньо-Пимичином являет взору огромное разнообразие гигантских деревьев; там растут Ocotea Aubl. и настоящие лавры (третья группа лавровых, Persea L., была найдена в диком состоянии лишь на высоте свыше 1000 туазов), Amasonia arborea H. B. et K., Retiniphyllum secundiflorum Humb. et Bonpl., Curvana, Jacio. lacifate с красной, как у бразильского дерева, древесиной, Guamufate с красивыми, длиной в 7–8 дюймов, листьями, похожими на листья Calophyllum L., Amyris caranna Humb. [Protium carana March] и Mani.

Все эти растения (за исключением открытого нами нового рода Retiniphyllum Humb. et Bonpl.) были высотой в 100–110 футов и больше. Так как ветви отходили от их стволов только у вершины, нам стоило большого труда раздобыть листья и цветы.

Последние часто лежали на земле у подножия деревьев; однако в здешних лесах растут вперемешку деревья разных семейств, и каждое дерево покрыто лианами, а потому представлялось рискованным полагаться только на авторитет индейцев, когда те утверждали, что цветы принадлежат тому или иному растению.

Окруженные богатейшей природой, мы испытывали при этих сборах гербария больше огорчений, чем удовлетворения. То, что мы сумели собрать, казалось нам малоинтересным по сравнению со всем тем, до чего мы не могли добраться. Несколько месяцев шел дождь, и у Бонплана погибла большая часть образцов, которые он пытался высушить с помощью искусственного тепла.

Наши индейцы, как обычно, говорили нам названия деревьев, пожевав предварительно древесину. Листья они различали лучше, чем венчики цветов и плоды. Занятые поисками строительного леса (стволов для пирог), они обращали мало внимания на соцветия.

«На всех этих больших деревьях не растут ни цветы, ни плоды», – беспрестанно повторяли индейцы. Подобно ботаникам древности, они отрицали явления, в существовании которых не дали себе труда убедиться. Когда мы слишком докучали им вопросами, они, в свою очередь, принимались выводить нас из себя.

Одним и тем же органам различных растительных семейств присущи одинаковые химические свойства, а потому эти семейства заменяют друг друга в разных климатических поясах. Некоторые виды пальм снабжают жителей равноденственной Америки и равноденственной Африки маслом, добываемым нами из олив. Ту роль, какую в умеренном поясе играют хвойные деревья, в жарком поясе выполняют терпентинные и гуммигутовые.

В здешних лесах жаркого пояса, где нет ни сосны, ни туи, ни Taxodium Rich., ни даже Podocarpus (LHerit.) Pers., камедями, бальзамами и ароматическими смолами снабжают Moronobea Aubl., Icica Aubl. и Amyris P. Br. Камедные и смолистые вещества являются предметом торговли в деревне Явита. Наиболее известная смола носит название Mani; мы видели ее глыбы весом в несколько квинталов, похожие на канифоль или на мастику.

Дерево, которое индейцы парагини называют Mani и которое, по мнению Бонплана, представляет собой Moronobea coccinea Aubl. [M. grandiflora Choisy-Symphonia globulifera Linn. fil.], дает лишь незначительное количество этого вещества, служащего предметом торговли в Ангостуре. Наибольшую часть его дают Marrro, или Caraa, относящийся к Amyris P. Br.

Примечательно, что название Mani, слышанное Обле из уст индейцев галиби в Кайенне, было, как мы обнаружили, в употреблении и в Явите, на расстоянии 300 лье от Французской Гвианы. Moronobea Aubl., или Symphonie Linn. fil. из Явиты, дает желтую камедь, Caraa – белоснежную, сильно пахучую камедь, которая становится желтой там, где она прилегает к внутренней части старой коры.

Каждый день мы ходили в лес, чтобы посмотреть, как далеко успели перетащить нашу пирогу по волоку. Двадцать три индейца волокли ее по земле, то тут, то там подкладывая под нее ветви вместо катков. Маленький челнок доставляют из Туамини в Каньо-Пимичин, впадающий в Риу-Негру, за один-полтора дня. Наша пирога была очень большая; и так как ей предстояло вторично пройти пороги, то следовало принять особые предосторожности для уменьшения трения днища. Поэтому доставка ее длилась больше четырех дней.

Барометрические высоты, определенные в миссии Явита и у пристани на Пимичине, доказывают, что общий уклон нового канала составлял бы 30–40 туазов с севера на юг. К тому же множество ручейков, через которые приходится перетаскивать пироги при волоке, все текут к Пимичину. Мы с удивлением увидели, что наряду с ручьями с черной водой попадались и такие, в которых вода была при отраженном свете белой, как в Ориноко.

Какова могла быть причина этого различия? Все потоки берут начало в тех же самых саваннах, в тех же самых лесных болотах. При своих измерениях отец Сересо ни в коей мере не придерживался прямой линии и отклонился слишком к востоку; в действительности длина канала не составила бы и 6000 туазов. Я наметил по компасу кратчайший путь, и на самых старых деревьях в лесу было сделано несколько отметок.

Местность там совершенно ровная; на 5 лье в окружности нет ни одного даже самого маленького холмика. Пока что следовало бы облегчить волок, улучшив дорогу, дав ей надлежащее направление, перевозя пироги на телегах, перебросив мосты через ручьи, иногда задерживающие индейцев на целые дни.

В здешнем лесу нам удалось, наконец, получить точные сведения о мнимом ископаемом каучуке, который индейцы называют дапичо. Старый капитан Явита привел нас на берег ручейка, впадающего в Туамини. Он показал нам, что для сбора этого вещества в болотистой почве между корнями двух деревьев, известных под названием Jacio и Curvana, нужно выкопать яму глубиной в 2–3 фута.

Первое из этих деревьев – Hevea Aubl., или Siphonia Rich, современных ботаников, известная тем, что она дает каучук, продаваемый в Кайенне и Гран-Пара; у второго дерева листья перистые; его млечный сок очень жидкий и почти не вязкий. Дапичо, вероятно, представляет собой результат просачивания растительного сока из корней. Такое просачивание особенно часто имеет место, когда деревья достигают большого возраста и внутренняя часть их ствола начинает гнить.

Кора и заболонь трескаются, и тогда, естественно, происходит то же самое, чего искусственно достигают люди при сборе в большом количестве млечного сока гевеи, Castilloa Cervant. и каучуконосного фикуса. По сообщению Обле, в Кайенне индейцы галиби и гарипоны начинают с того, что делают в нижней части ствола глубокий надрез, доходящий до древесины; вскоре затем к горизонтальной насечке они добавляют перпендикулярные и косые, которые идут от вершины ствола почти до корней.

По всем этимнадрезам млечный сок стекает к одному месту, где подвязывают глиняный сосуд, в который поступает каучук. Это почти тот же способ, каким пользовались при нас индейцы из Каричаны.

Если, как я предполагаю, скопление и излияние млечного сока у Jacio и у Curvana представляет собой патологическое явление, то в некоторых случаях оно происходит в окончаниях самых длинных корней, ибо нам случалось видеть глыбы дапичо диаметром в два фута и толщиной в четыре дюйма на расстоянии 8 футов от дерева. У основания засохших деревьев часто ничего не обнаруживают, иногда же дапичо находят под еще зелеными гевеями, или Jacio.

Это белое, пробкообразное, хрупкое вещество по своей слоистости и волнистым краям напоминает Boletus igniarius. Для того чтобы образовалось дапичо, требуется, вероятно, большой промежуток времени; это, по-видимому, сок, сгустившийся вследствие особого расположения растительных органов, излившийся и свернувшийся в сырой земле без доступа света.

Мы имеем здесь дело с особым состоянием каучука, я бы сказал даже, с обесцвеченным каучуком. Волнистая форма краев дапичо и разделение его на слои объясняется, возможно, влажностью земли.

В Перу мне нередко приходилось наблюдать, что при медленном вливании млечного сока гевеи или сока Carica в большое количество воды сгусток принимает волнистые очертания. Дапичо свойственно, конечно, не только лесам, простирающимся от Явиты до Пимичина, хотя до сих пор его больше нигде не находили.

Я не сомневаюсь, что, покопавшись под корнями и старыми стволами гевеи во Французской Гвиане, там тоже время от времени находили бы огромные глыбы пробкообразного каучука, описанного нами выше. В Европе было сделано наблюдение, что после того как листья опадут, сок устремляется к корням; было бы интересно установить, как ведет себя в тропиках млечный сок крапивных, молочайных и кутровых растений: спускается ли он также к корням в определенные времена года?

Несмотря на большое постоянство температуры, деревья в жарком поясе проходят вегетационный цикл, подвергаются периодическим изменениям. Существование дапичо представляет больший интерес для физиологии, чем для химии растений. Алан опубликовал статью о различии между каучуком в его обычном состоянии и тем веществом из Явиты, которое я послал сэру Джозефу Банксу.

В настоящее время в продаже имеется желтовато-белый каучук, легко отличимый от дапичо, так как он не сухой, как пробка, не хрупкий, а очень эластичный, блестящий и мылообразный. Недавно я видел в Лондоне большое количество такого каучука; цена на него колебалась от 6 до 15 франков за фунт. Он белый, на ощупь маслянистый и изготовляется в Восточной Индии.

Он издает животный зловонный запах, который, как я указал в другом месте, обусловлен смесью казеина и альбумина. Когда размышляешь об огромном разнообразии каучуконосных растений в равноденственных областях, невольно сожалеешь, что это исключительно полезное вещество не продается у нас по более низким ценам.

Даже не культивируя деревьев, дающих млечный сок, в одних только миссиях на Ориноко можно было бы собрать столько каучука, сколько может потребить вся цивилизованная Европа. В королевстве Новая Гранада произвели несколько удачных опытов по изготовлению из этого вещества сапог и башмаков без шва. Среди американских народов лучше всех обрабатывают каучук омагуа с Амазонки.

Прошло 4 дня, а наша пирога все еще не была доставлена к пристани на реке Пимичин. «Чем вам плохо в моей миссии, – говорил отец Сересо, – у вас есть бананы и рыба; ночью вас не кусают mosquitos, и чем дольше вы проживете здесь, тем больше шансов у вас будет увидеть звезды моей страны.

Если ваше судно разобьется на волоке, мы дадим вам другое, а я буду иметь удовольствие провести несколько недель con gente blanca у de razon[211]». Несмотря на наше нетерпение, мы с интересом слушали разъяснения, которые давал славный миссионер. Он подтвердил то, что нам уже раньше сообщали об обычаях индейских племен в здешних краях. Они живут группами в 40–50 человек под управлением главы семьи; общего вождя (апото, сибиерене) они признают лишь тогда, когда ведут войну с соседями.

Взаимное недоверие у этих групп проявляется с особой силой, потому что те из них, которые живут ближе всего друг к другу, говорят на различных языках. На открытых равнинах, или в саваннах, племена родственного происхождения, обладающие сходными нравами и говорящие на сходных языках, предпочитают селиться поблизости.

На плоскогорье Татарии [Центральная Азия], как и в Северной Америке, большие семьи народов совершали переселения по почти безлесным и легко проходимым странам. Таковы были передвижения тольтекских и ацтекских народов на мексиканских плоскогорьях между VI и XI веками нашей эры; таково было, вероятно, и движение народов, в результате которого объединились мелкие канадские племена – менгве[212], или пять народов, алгонкины, или ленни-ленапы, чикасавы и мускоги [начезы?].

Так как громадная страна между экватором и 8° северной широты представляет собой сплошной лес, то группы индейцев расселились там по разветвлениям рек, и характер местности заставил их стать в большей или меньшей степени земледельцами. Обосновавшись среди лабиринта рек, семьи не знали, к каким племенам принадлежали их ближайшие соседи.

В Испанской Гвиане гора или лес шириной в пол-лье разделяет иногда группы индейцев, которым потребовалось бы плыть два дня, чтобы встретиться.

Так, в открытой местности или при высоком развитии цивилизации сообщение по рекам очень сильно способствовало возникновению единства языков, нравов и политических институтов, но в непроходимых лесах жаркого пояса, как и на первой ступени варварства человеческого рода, оно усиливает расчленение больших племен, благоприятствует превращению диалектов в языки, которые кажутся нам совершенно разными, порождает недоверие и национальную рознь.

Между берегами Кауры и Падамо на всем лежит отпечаток разобщенности и слабости. Люди убегают друг от друга, потому что они не понимают друг друга; они ненавидят друг друга из-за того, что боятся друг друга.

4 мая вечером нам сообщили, что индейца, помогавшего перетаскивать нашу пирогу через пимичинский волок, укусила змея. Это был высокий крепкий человек; его доставили в миссию в очень тяжелом состоянии. Он упал навзничь, потеряв сознание. За обмороком последовала рвота, головокружение, прилив крови к голове. В здешних краях еще не известна лиана Vejuco de Guaco, которая стала столь знаменитой благодаря Мутису и представляет собой самое верное средство от укуса ядовитых змей.

Множество индейцев сбежалось к хижине больного; его вылечили настоем из Raiz de Mato. Мы не можем в точности указать, какое растение дает это противоядие. Путешественникам-ботаникам слишком часто приходится испытывать живейшее сожаление от того, что они не видят в цвету или с плодами самые полезные для человека растения, в то время как множество видов, ничем не замечательных по своим свойствам, ежедневно предстает их взору на всех стадиях плодообразования.

Я склонен думать, что Raiz de Mato – это кутровое растение, возможно Cerbera thevetia L., которую жители Куманы называют Lengua de Mato или Contra-Culebra и которую употребляют против укуса змей. Очень близкий к Cerbera род[213] имеет такое же применение в Индии. В растениях одного и того же семейства мы нередко находим и растительные яды, и противоядия от змеиного яда.

Так как многие тонические и наркотические вещества представляют собой более или менее активные противоядия, то последние встречаются в растениях семейств, очень отличающихся друг от друга, в кирказонах, кутровых, горечавках, истодовых, пасленовых, сложноцветных, мальвовых, Drymyrhizeae и, что еще более поразительно, даже в пальмах.

В хижине индейца, укушенного ядовитой змеей, мы увидели шарики диаметром в 2–3 дюйма из неочищенной землистой соли, называемые чиви и приготовляемые индейцами с большой тщательностью. В Майпурес сжигают нитчатку, которую Ориноко оставляет на близлежащих скалах, когда после большого паводка он возвращается в свое русло.

В Явите соль изготовляют путем превращения в пепел початков и плодов пальмы Seje, или чиму. Эта прекрасная пальма, в изобилии растущая на берегах Ауваны, близ порога Гуаринума, и между Явитой и Каньо-Пимичином, представляет собой, вероятно, новый вид кокосовой пальмы. Следует напомнить, что молоко, содержащееся в плоде обыкновенной кокосовой пальмы, часто бывает соленое, если даже дерево растет вдали от берега моря.

На Мадагаскаре соль добывают из сока пальмы, носящей название сира. Кроме початков и плодов пальмы Seje, индейцы из Явиты выщелачивают также пепел знаменитой лианы Cupana. Это новый вид из рода Paullinia L., а следовательно, растение, совершенно непохожее на Cupania L. Напомню кстати, что миссионер редко пускается в путешествие, не захватив с собой особо приготовленных семян лианы Cupana.

Приготовление их требует большого труда. Индейцы растирают семена, смешивают их с маниоковой мукой, заворачивают массу в листья банана и оставляют ее бродить в воде, пока она не приобретет шафранно-желтого цвета. Это желтое тесто сушат на солнце; разбавляя водой, его пьют по утрам вместо чая. Получающийся горький напиток полезен для желудка, хотя и показался мне очень неприятным на вкус.

На берегах Нигера и в большей части Центральной Африки, где соль представляет большую редкость, о богатом человеке говорят: он такой счастливый, что ест соль за обедом. Это счастье является уделом немногих во внутренних областях Гвианы. Только белым, в особенности солдатам крепости Сан-Карлос, удается получать чистую соль либо с Каракасского побережья, либо из Читы по реке Мета.

Здесь, как и повсюду в Америке, индейцы едят мало мяса и почти не употребляют соли. Поэтому пошлина на соль не приносит особого дохода государственной казне везде, где живет много индейцев, например в Мексике и Гватемале. Чиви в Явите – это смесь хлористого калия и натра, окиси кальция и некоторых землистых солей.

Местные жители растворяют несколько крупинок чиви в воде, наполняют раствором лист геликонии, сложенной фунтиком, и стряхивают, как с кончика фильтра, несколько капель в свои кушанья.

5 мая мы пустились в путь, чтобы пешком сопровождать пирогу, доставленную, наконец, через волок к Каньо-Пимичину. Нам пришлось переходить вброд множество ручьев. Эти переходы требуют некоторых предосторожностей из-за ужей, которыми изобилуют болота.

Индейцы показали нам на влажной глине следы маленьких черных медведей, столь распространенных на берегах Теми. Они не похожи – во всяком случае по размеру – на Ursus americanus; миссионеры называют их Osso carnicero[214], в отличие от Osso palmero[215], или гигантского муравьеда (Myrmecophaga jubata), и от Osso hormigero[216], или муравьеда-тамандуа.

Мясо этих животных довольно вкусно. Первые два, защищаясь, становятся на задние лапы. Гигантского муравьеда Бюффона индейцы называют уарака; он раздражителен и смел, что довольно необычно для неполнозубого животного. На дальнейшем пути нам попалось несколько прогалин в лесу, который казался особенно великолепным, так как стал более доступным.

Мы собрали там новые виды Coffea (американская группа с метельчатыми цветами, образует, вероятно, особый род), Galega piscatoria Dryand in Ait., которой наряду с Jacquinia и одним сложноцветным, растущим на берегах Теми, индейцы пользуются вместо Barbasco для усыпления рыбы, и, наконец, лиану, известную в здешних краях под названием Vejuco de Mavacure, дающую знаменитый яд кураре.

Это не Phyllanthus L. и не Coriaria Niss. ex L., как полагал Вильденов, а, согласно исследованиям Кунта, скорее всего, Stryhnos L. Ниже нам представится случай говорить об этом ядовитом веществе, составляющем важный предмет торговли среди дикарей.

Если бы какой-нибудь путешественник, находясь, подобно нам, в выгодных условиях благодаря гостеприимству миссионеров, провел год на берегах Атабапо, Туамини и Риу-Негру и еще один год в горах Эсмеральды и Верхнего Ориноко, он, несомненно, утроил бы количество родов, описанных Обле и Ришаром.

Деревья в пимичинском лесу отличаются той же гигантской высотой в 80—120 футов. Это лавровые и Amyris, дающие в здешнем знойном климате великолепный строительный лес, которым на побережье Северо-Западной Америки, в горах, где температура зимой опускается до 20 °С ниже нуля, снабжают хвойные деревья.

Во всех климатических поясах и у всех семейств американских растений чудесная мощь природы так велика, что на 57° северной широты, на одной изотермической линии с Санкт-Петербургом и Оркнейскими островами, вы видите Pinus canadensis L. [Tsuga canadensis Carr.] со стволами высотой в 150 футов и диаметром в 6 футов[217]. К ночи мы добрались до маленькой усадьбы у puerto, или пристани, на Пимичине.

Нам показали крест, водруженный около дороги; он отмечал место, где «бедный миссионер-капуцин был умерщвлен осами». Я повторяю то, что нам сказали монахи из Явиты и индейцы. В здешних краях много говорят об осах и ядовитых муравьях; однако мы не видели ни тех, ни других.

Известно, что в жарком поясе легкие укусы часто вызывают почти столь же сильные приступы лихорадки, какими сопровождаются у нас очень серьезные органические повреждения. Смерть бедного монаха была скорее результатом усталости и сырости, чем яда, содержащегося в жале ос, укусов которых голые индейцы особенно боятся.

Ни в коем случае не следует смешивать ос в Явите с пчелами из рода Melipones, которых испанцы называют ангелочками и которые сплошь усеивали нам руки и лицо на вершине каракасской Сильи.

Вокруг пимичинской пристани расположена небольшая плантация какаовых деревьев. Деревья очень мощные; здесь, как и на берегах Атабапо и Гуаинии, они отягощены цветами и плодами во все времена года. Они начинают плодоносить с четырехлетнего возраста, между тем как на Каракасском побережье они дают урожай лишь на шестом или восьмом году.

Почва здесь повсюду, где нет болот, песчаная; но эти легкие земли по берегам Туамини и Пимичина исключительно плодородны. Когда подумаешь о том, что какаовое дерево прекрасно развивается в лесах Парима южнее 6° северной широты и что влажный климат Верхнего Ориноко больше подходит для этого ценного дерева, чем климат провинций Каракас и Барселона, который год от году становится суше, то невольно жалеешь, что этот чудесный уголок земли находится в руках монахов, не поощряющих никаких земледельческих культур.

Одни только миссии обсервантов могли бы ежегодно снабжать торговцев 50 000 фанег[218] какао; его стоимость в Европе превышала бы 6 миллионов франков.