Второе открытие Америки Гумбольдт Александр

В период дождей, особенно в июле, когда небо пасмурное и отражает излучаемую землей теплоту, зной в Llanos заметно усиливается. В это время ветер совершенно прекращается, и, по прекрасным наблюдениям Посо, термометр показывает в тени 39–39,5°, хотя его держат на расстоянии свыше 15 футов от поверхности земли.

По мере того как мы приближались к берегам Португесы, Апуре и Апурито, воздух становился прохладней вследствие испарения значительной массы воды. Это влияние особенно ощущается после захода солнца; днем речные берега, покрытые белым песком, излучают совершенно невыносимый зной, более сильный, чем в Калабосо и Тиснао с их желтовато-бурой глинистой почвой.

28 марта на рассвете я уже был на берегу и измерил ширину Апуре, оказавшуюся равной 206 туазам. Со всех сторон гремел гром. Это была первая гроза и первый дождь в наступившем сезоне. Восточный ветер поднимал волны на реке, но вскоре стало опять тихо, и тогда большие китообразные из семейства дельфинов, в точности похожие на морских свиней[84], обитающих в наших морях, длинными вереницами стали резвиться на поверхности воды.

Медлительные и ленивые крокодилы, казалось, испугались соседства этих шумных и порывистых в своих движениях животных. Мы видели, как крокодилы ныряли, когда дельфины приближались к ним. Встретить китообразных так далеко от побережья удается очень редко.

Испанцы из миссий называют их, как и океанских морских свиней, Toninas[85]. Их индейское название[86] – оринукна. Дельфины были длиной в 3–4 фута; изгибая спину и опираясь хвостом на нижние слои воды, они выставляют наружу часть спины и спинного плавника. Мне не удалось раздобыть ни одного экземпляра этих животных, хотя индейцы по моим просьбам не раз стреляли в них из лука.

Отец Джили утверждает, что гуамо едят дельфинье мясо. Водятся ли эти китообразные только в больших реках Южной Америки, подобно ламантину, который, согласно анатомическим исследованиям Кювье, также является пресноводным китообразным, или же следует допустить, что они поднялись против течения из моря, как это иногда делает в реках Азии Delphinapterus белуха?

Последнее предположение кажется нам сомнительным, так как мы видели Toninas выше больших Оринокских порогов в реке Атабапо. Неужели они проникли в центр тропической Америки из устья Амазонки по ее рукавам, соединяющимся с Риу-Негру, Касикьяре и Ориноко? Они встречаются во все времена года, и ничто как будто не говорит о том, что они совершают, подобно лососям, периодические путешествия.

Гром гремел уже вокруг нас, а на небе все еще были лишь отдельные тучи, которые медленно двигались к зениту с противоположных сторон. Гигрометр Делюка показывал 53°, стоградусный термометр 23,7°. Электрометр, снабженный дымящимся трутом, не обнаруживал никаких признаков электричества.

По мере того как гроза надвигалась, небо приобретало сначала темно-лазурный цвет, а затем серый. Стал виден водяной пар, и температура поднялась на 3°, как это почти всегда бывает в тропиках, когда небо пасмурное и отражает излучаемую землей теплоту. Шел проливной дождь.

28 марта вид неба, электрические колебания и ливень возвестили о наступлении периода дождей; тем не менее нам посоветовали направиться из Санта-Фернандо-де-Апуре через Сан-Франсиско-де-Капанапаро, через реку Синаруко и Hato Сан-Антонио в деревню отомаков, недавно основанную на берегах Меты, и начать плавание по Ориноко несколько выше Каричаны.

Эта сухопутная дорога проходила по нездоровой, зараженной лихорадками местности. Пожилой владелец усадьбы, дон Франсиско Санчас, любезно предложил быть нашим проводником. Его костюм свидетельствовал о величайшей простоте нравов, царящей в этих далеких краях.

Он нажил состояние в 100 000 с лишним пиастров и все же ехал верхом на лошади босиком, но с большими серебряными шпорами на ногах. По опыту нескольких недель мы уже знали об унылом однообразии растительности Llanos и предпочли более длинный путь, идущий к Ориноко по реке Апуре.

Мы выбрали одну из тех очень широких пирог, которые испанцы называют lanchas. Кормчего и четырех индейцев было достаточно, чтобы управляться с ней. За несколько часов построили на корме хижину, покрытую листьями Corypha L. Она была устлана туго натянутыми бычьими шкурами, прибитыми к чему-то вроде рам из пернамбукового дерева, и была настолько просторная, что в ней уместились стол и скамьи.

Я упоминаю об этих мелочах, чтобы показать, насколько отличалась наша жизнь на Апуре от той, какую нам пришлось вести в узких челноках на Ориноко. Мы погрузили на пирогу месячный запас продовольствия. В Сан-Фернандо можно в изобилии найти кур, яйца, бананы, маниоковую муку и какао.

Славный отец капуцин дал нам херес, апельсины и плоды тамариндового дерева для приготовления освежающего лимонада. Мы предвидели, что кровля из пальмовых листьев будет сильно нагреваться во время плавания по широкой реке, где вы все время подвергаетесь действию вертикальных лучей солнца.

Индейцы больше рассчитывали на свои удочки и сети, чем на купленную нами провизию. Мы везли с собой несколько ружей, употребление которых, как мы убедились, было довольно распространено вплоть до самых порогов; дальше к югу чрезвычайно высокая влажность воздуха препятствовала миссионерам пользоваться огнестрельным оружием.

Апуре изобилует рыбой, ламантинами и черепахами, яйца которых служат скорее питательной, чем приятной пищей. Берега реки населены бесчисленным количеством птиц; наиболее полезными из них были для нас уракс и Guacharaca, которых можно назвать индюками и фазанами здешних мест.

На мой взгляд, их мясо жестче и не такое белое, как мясо наших куриных, ибо им приходится совершать больше мышечных движений. Мы не забыли добавить к провизии, рыболовным снастям и ружьям несколько бочек водки для обмена с индейцами на Ориноко.

30 марта в 4 часа дня мы покинули Сан-Фернандо; было крайне жарко; термометр показывал в тени 34°, хотя дул очень сильный юго-восточный ветер. Из-за встречного ветра мы не могли поднять паруса. В течение всего плавания по Апуре, Ориноко и Риу-Негру нас сопровождал шурин губернатора провинции Баринас, дон Николас Сотто, который недавно приехал из Кадиса и совершил путешествие в Сан-Фернандо.

Стремясь посетить края, представлявшие такой интерес для европейца, он без всяких колебаний решился провести с нами 74 дня в узком челноке, полном mosquitos. Его приятные манеры и веселый нрав часто помогали нам забывать тяготы не лишенного опасности плавания. Мы миновали устье Апурито и прошли вдоль острова того же названия, образованного Апуре и Гуарико.

Этот остров представляет собой очень низкий участок суши между двумя большими реками, которые ниже Сан-Фернандо соединяются в результате первой бифуркации Апуре, а затем обе впадают на небольшом расстоянии друг от друга в Ориноко. Исла-дель-Апурито имеет в длину 22 лье и 2–3 лье в ширину.

Каньо-де-ла-Тигрера и Каньо-дель-Манати делят его на три части; из них две крайние носят названия Исла-де-Бланко и Исла-де-лас-Гарситас. Я вхожу в эти подробности, потому что на всех картах, опубликованных до настоящего времени, течения и разветвления рек между Гуарико и Метой самым странным образом искажены.

Ниже Апурито правый берег Апуре несколько более возделан, чем левый берег, где индейцы яруро (или япуин) построили несколько хижин из тростника и черешков пальмовых листьев. Они живут охотой и рыбной ловлей; и так как они обладают большой сноровкой в охоте на ягуаров, то преимущественно они приносят в испанские деревни те шкуры, что в Европе называют тигровыми.

Часть этих индейцев была окрещена, но они никогда не посещают христианских церквей. Их считают дикарями, так как они хотят быть независимыми. Другие группы яруро живут под управлением миссионеров в деревне Ачагуас, расположенной к югу от реки Паяра. У людей этого племени, виденных мной на Ориноко, в лицах есть некоторые черты, неправильно называемые татарскими и свойственные ветвям монгольской расы.

У них суровый взгляд, очень удлиненные глаза, выступающие скулы, но нос выпуклый по всей своей длине. Они выше ростом, более темные и менее коренастые, чем индейцы чайма. Миссионеры расхваливают умственные способности яруро, некогда объединенных в могущественное и многочисленное племя, обитавшее на берегах Ориноко, в особенности поблизости от Кайкары, ниже устья Гуарико.

Ночь мы провели на Diamante, маленькой плантации сахарного тростника, расположенной напротив острова того же названия.

Во время путешествия от Сан-Фернандо до Сан-Карлоса на Риу-Негру и оттуда до города Ангостура я старался записывать день за днем, будь то в челноке или на бивуаке, все, что казалось мне достойным внимания. Сильные дожди и огромное количество mosquitos, тучами носившихся в воздухе на берегах Ориноко и Касикьяре, поневоле заставляли меня делать пробелы в этой работе.

Я восполнял их записями, произведенными несколькими днями позже. Нижеследующие страницы представляют собой выдержки из моего путевого дневника. Все описанное на основании непосредственных впечатлений носит на себе печать истинности (я бы сказал, даже индивидуальности), придающей интерес самым несущественным подробностям.

Чтобы избежать ненужных повторений, я иногда добавлял к путевому дневнику те сведения по поводу описанных явлений, которые стали мне известны впоследствии. Чем величественней и внушительней проявляет себя природа в лесах, пересеченных громадными реками, тем более необходимо сохранять в картинах природы тот характер простоты, который является главным и часто единственным достоинством первоначальных набросков.

31 марта. Противный ветер заставил нас задержаться на берегу до полудня. Часть посевов сахарного тростника погибла от пожара, перекинувшегося из соседнего леса. Индейцы-кочевники поджигают лес повсюду, где останавливались на ночь; в период засух пожары могли бы опустошить целые провинции, если бы не исключительная твердость древесины, благодаря которой деревья не сгорают полностью. Мы видели стволы Desmanthus Willd. и красного дерева (cahoba), на глубине двух дюймов едва обуглившиеся.

За Diamante вы вступаете в страну, населенную только тиграми, крокодилами и Chiguire – крупной разновидностью рода Cavia L. Стаи птиц, летящих очень близко одна к другой, вырисовались на фоне неба в виде темного облака, каждое мгновение менявшего свои очертания. Река постепенно расширялась. Один ее берег в общем бесплодный и в результате наводнений песчаный; другой выше и порос высокоствольными деревьями.

Местами река окаймлена лесами с обеих сторон и образует прямой канал шириной в 150 туазов. Расположение деревьев весьма примечательно. Сначала идут кусты Sauso[87], которые образуют как бы живую изгородь вышиной в 4 фута; можно подумать, что они подрезаны рукой человека. Позади этой изгороди поднимается лес цедрел, пернамбуковых и гваяковых деревьев.

Пальм довольно мало: встречаются только отдельные стволы Corozo Jacq. ex Giseke и колючих Piritu. Здешние крупные четвероногие, тигры, тапиры и дикие свиньи-пекари, сделали проходы в упомянутой выше изгороди из Sauso. Из них выходят дикие звери, направляясь к реке на водопой.

Так как они не очень пугаются приближения челнока, то мы имели удовольствие наблюдать, как они медленно шли вдоль берега, а затем исчезали в лесу, входя в него по узким тропинкам, тут и там протоптанным сквозь заросли. Должен признаться, что эти часто повторяющиеся сцены всегда сохраняли для меня огромную привлекательность.

Испытываемое удовольствие обусловлено не только интересом, возбуждаемым в натуралисте объектами его изучения, оно происходит из чувства, общего для всех людей, которые выросли в условиях цивилизации. Вы оказываетесь в соприкосновении с новым миром, с дикой, не укрощенной природой.

То появится на берегу ягуар, прекрасная американская пантера, то гокко[88] с черными перьями и хохлатой головой степенно прогуливается вдоль Sauso. Животные самых различных классов сменяют друг друга. «Es como en el Paraiso»[89], – говорил наш кормчий, старый индеец из миссий.

И действительно, все напоминает здесь о том первобытном состоянии мира, которое древние священные предания всех народов описывают как состояние невинности и счастья; однако, внимательно наблюдая за отношениями между животными, вы видите, что они избегают и боятся друг друга. Золотой век миновал, и в этом раю американских лесов, как и повсюду, печальный и долгий опыт разъяснил всем живым существам, что кротость редко сочетается с силой.

Там, где плоские берега имеют значительную ширину, ряды Sauso тянутся вдали от реки. На промежуточном пространстве вы видите крокодилов, нередко по 8—10 штук, растянувшихся на песке. Неподвижные, с разверстой так, что челюсти образуют прямой угол, пастью, они лежат друг подле друга, не проявляя никаких признаков привязанности, которые можно наблюдать у других животных, живущих сообществами.

Как только стадо покидает берег, оно разбредается. Вероятно, впрочем, оно состоит из одного самца и многих самок; как отметил до меня Декуртильс, долго изучавший крокодилов на Сан-Доминго, самцов довольно мало, потому что они убивают друг друга, сражаясь между собой в период спаривания.

Эти чудовищные пресмыкающиеся настолько размножились, что во время нашего плавания по реке мы на каждом шагу видели их сразу по 5–6 штук. А между тем тогда паводок на Апуре едва только начинался, и, следовательно, сотни крокодилов еще лежали в саваннах, закопавшись в иле. Около 4 часов дня мы остановились, чтобы измерить мертвого крокодила, выброшенного рекой на отмель.

Он был длиной всего в 16 футов 8 дюймов; несколько дней спустя Бонплан нашел другого крокодила (самца), длина которого равнялась 22 футам 3 дюймам. Под всеми широтами, в Америке, как и в Египте, это животное достигает одинаковой величины. Больше того, вид[90], столь распространенный в Апуре, Ориноко и Магдалене, – это не кайманы или аллигаторы, а настоящие крокодилы с зубчатыми по наружному краю ногами, похожие на нильских.

Если вспомнить, что самец достигает половой зрелости лишь в возрасте 10 лет и что он бывает тогда длиной в 8 футов, то измеренному Бонпланом крокодилу было, по всей вероятности, самое меньшее 28 лет. По словам наших спутников индейцев, в Сан-Фернандо не проходит почти ни одного года, чтобы эти хищные ящеры не пожрали 2–3 взрослых человек, главным образом женщин, пришедших к реке за водой.

Нам рассказали историю одной девушки из племени уритуку, которая благодаря своему бесстрашию и необыкновенному присутствию духа вырвалась из пасти крокодила. Как только она почувствовала, что животное ее схватило, она нащупала его глаза и со всей силой вонзила в них пальцы; от боли крокодил выпустил ее, откусив левую руку до локтя. Индианка, несмотря на огромную потерю крови, благополучно добралась до берега, плывя с помощью уцелевшей руки.

В этих пустынных краях, где человек ведет постоянную борьбу с природой, то и дело вы слышите разговоры о способах спасения от тигра, от боа, или Trago-Venado, и от крокодила; каждый, так сказать, подготавливается к ожидающей его опасности. «Я знала, – спокойно говорила эта девушка из племени уритуку, – что кайман отпускает добычу, если вонзить пальцы ему в глаза».

Много времени спустя после моего возвращения в Европу мне стало известно, что во внутренних районах Африки негры знают и применяют этот же способ. Кто не вспоминает с живейшим интересом Исаако – проводника несчастного Мунго Парка, – которого дважды (около Булинкомбу) хватал крокодил и которому оба раза удалось ускользнуть от зубов этого чудовища, засунув под водой пальцы ему в глаза!

Африканец Исаако и молодая американка обязаны своим спасением одинаковому присутствию духа, одинаковому ходу мыслей. У крокодила с Апуре движения резкие и быстрые, когда он нападает, но он тащится с медлительностью саламандры, если не возбужден гневом или голодом.

На бегу животное производит сухой треск, обусловленный, вероятно, трением его щитков друг о друга. При быстром движении оно изгибает спину и кажется более длинноногим, чем в лежачем положении. Мы часто слышали на берегу раздававшийся поблизости треск пластинок; но рассказы индейцев о том, что старые крокодилы, подобно ящерам, могут «поставить торчком свою чешую и все части панциря» не соответствуют действительности. Животные обычно двигаются по прямой линии или, скорее, по линии полета стрелы, время от времени меняющей направление.

Впрочем, несмотря на маленькую группу ложных ребер, которые соединяют шейные позвонки и, по-видимому, затрудняют боковые движения, крокодилы при желании поворачиваются очень быстро. Я нередко видел детенышей, кусавших себя за хвост; другие наблюдали то же самое у взрослых крокодилов. Их движения почти всегда кажутся прямолинейными, потому что, подобно нашим мелким ящерицам, они производят их толчками.

Крокодилы – прекрасные пловцы и легко преодолевают самое сильное течение. Однако мне показалось, что, плывя вниз по течению, они с трудом могут сразу сделать полный поворот.

Однажды большая собака, сопровождавшая нас в путешествии от Каракаса до Риу-Негру, подверглась в реке преследованию огромного крокодила, который чуть не настиг ее; собака спаслась от своего врага лишь тем, что свернула в сторону, а затем внезапно поплыла против течения. Крокодил повторил то же движение, но гораздо медленнее, чем собака; она благополучно достигла берега.

Крокодилы на Апуре питаются в основном Chiguire [91] (водосвинка наших натуралистов), которые водятся там в изобилии и живут стадами в 50–60 голов на берегах реки. Эти несчастные животные, величиной с нашу свинью, не имеют никаких средств защиты; плавают они несколько лучше, чем бегают.

Тем не менее в воде они становятся добычей крокодилов, а на суше их пожирают тигры. Трудно понять, каким образом они, преследуемые двумя могущественными врагами, выживают в таком количестве; но они размножаются так же быстро, как морские свинки, завезенные к нам из Бразилии.

Нас снова окружили Chiguire, которые плавают, как собаки, держа голову и шею над водой. На противоположном берегу мы с удивлением увидели большого крокодила; он лежал неподвижно и спал среди грызунов. Когда наша пирога приблизилась, он проснулся и медленно направился к воде, не вспугнув при этом Chiguire.

Индейцы объяснили такое безразличие глупостью водосвинок; скорее, однако, Chiguire на основании длительного опыта знают, что крокодилы на Апуре и Ориноко не нападают на суше, если только тот, кого они хотят схватить, не находится непосредственно на дороге в то мгновение, когда они бросаются в воду.

Около Joval ландшафт приобретает величественный и дикий характер. Там мы увидели самого большого тигра из всех, когда-либо попадавшихся нам. Даже индейцы были удивлены его огромным размером; он был длиннее всех индийских тигров, виденных мной в европейских зоологических садах.

Зверь распростерся в тени большого саманга[92]. Он только что убил Chiguire, но еще не трогал своей добычи, на которой лежала одна из его лап. Zamuros, вид грифов, сходных, как мы указывали выше, со стервятниками Нижнего Египта, собрались стаями, чтобы пожрать то, что останется от обеда ягуара. Странной смесью отваги и трусости они являли взору очень забавное зрелище.

Они приближались к ягуару, останавливались всего в двух футах от него, но при малейшем движении хищника поспешно отступали. Чтобы наблюдать за нравами этих животных с возможно более близкого расстояния, мы сели в маленький челнок, следовавший за нашей пирогой. Очень редко случается, чтобы тигр нападал на челноки, добираясь до них вплавь, и это происходит лишь тогда, когда его кровожадность разыгралась от длительного голодания.

Шум наших весел заставил зверя медленно встать и спрятаться за кустами Sauso, окаймлявшими берег. Грифы захотели воспользоваться его отсутствием и сожрать Chiguire. Но тигр, несмотря на близость нашего челнока, бросился к ним; охваченный яростью, которая проявлялась в его поступи и в движениях хвоста, он утащил добычу в лес.

Индейцы жалели, что не захватили с собой копий, чтобы высадиться на берег и напасть на тигра. Они привыкли к этому оружию и справедливо не рассчитывали на наши ружья, часто дававшие осечку в воздухе, столь насыщенном влагой.

Продолжая плыть вниз по течению, мы увидели большое стадо водосвинок, недавно обращенных в бегство тигром, который схватил одну из них. Животные спокойно смотрели, как мы высаживались на берег. Некоторые сидели, уставившись на нас и шевеля на манер кроликов верхней губой. Они, казалось, не боялись людей, но при виде нашей большой собаки пустились наутек.

Задние ноги у них длиннее передних, а потому они бегают легким галопом, но так медленно, что нам удалось поймать двух из них. Chiguire, плавающие очень проворно, на бегу испускают легкий стон, словно им тяжело дышать. Водосвинка – самое крупное животное из грызунов; она защищается только в случае крайней необходимости, когда ее окружают со всех сторон и ранят.

Коренные зубы, в особенности задние, у нее исключительно крепкие и довольно длинные, и она может ими разорвать лапу тигру или ногу лошади. Ее мясо довольно неприятно пахнет мускусом. Тем не менее в здешних местах из него делают ветчину, и это почти оправдывает название водяной свиньи, данное Chiguire некоторыми старинными натуралистами. Монахи-миссионеры, ничуть не колеблясь, едят эту ветчину во время поста.

По их зоологической классификации, броненосец, Chiguire и ламантин занимают место рядом с черепахами; первый – потому, что он покрыт твердым панцирем, чем-то вроде раковины; остальные два – потому, что они земноводные. На берегах Санто-Доминго, Апуре и Арауки, в болотах и затопленных саваннах Llanos водится так много Chiguire, что от них страдают пастбища.

Они поедают траву, от которой лучше всего жиреют лошади и которая носит название Chiguirero (трава водосвинок). Они питаются также рыбой; мы с удивлением увидели, как животное, испуганное приближением человека, нырнуло и оставалось 8—10 минут под водой.

Ночь мы, как всегда, провели под открытым небом, хотя и на плантации, хозяин которой занимался охотой на тигров. Он ходил почти голый, и кожа у него была черновато-коричневого цвета, как у самбо; это не мешало ему считать себя белым. Он позвал свою жену и дочь, таких же голых, как и он сам, донью Изабеллу и донью Мануэлу.

Он никогда не покидал берегов Апуре, но все же проявлял живой интерес «к мадридским новостям, к тем войнам, которые никак не могут окончиться, и ко всему, что там происходит (todas las casas de allа)»: он знал, что испанский король вскоре должен посетить «их сиятельства в Каракасской стране»; во всяком случае, с сожалением добавил он, «так как придворные едят только пшеничный хлеб, они ни в коем случае не пожелают ехать дальше города Ла-Виктория, и здесь мы их не увидим».

Я принес с собой Chiguire, надеясь, что его нам зажарят; однако хозяин стал убеждать, что nos otros cavalleros blancos, белые люди, как он и я, созданы не для того, чтобы есть «индейскую дичь». Он предложил нам оленя, убитого им накануне стрелой, так как у него не было ни пороха, ни огнестрельного оружия.

Мы предполагали, что банановая рощица скрывает от нас хижину усадьбы; но этот человек, столь гордый своим благородством и цветом кожи, не дал себе труда построить даже шалаш из пальмовых листьев. Он предложил нам повесить наши гамаки рядом с его гамаком, между двумя деревьями, и с удовлетворенным видом заверил нас, что мы застанем его под крышей, когда поднимемся по течению в период дождей.

Вскоре нам пришлось посетовать на философию, которая поощряет лень и внушает человеку безразличие ко всем жизненным удобствам. После полуночи поднялся ураганный ветер, молнии прорезали горизонт, гремел гром, и мы промокли до костей. Во время грозы один довольно странный случай развеселил нас на несколько минут.

Кот доньи Изабеллы взобрался на тамариндовое дерево, у подножия которого мы расположились. Он свалился в гамак одного из наших спутников; оцарапанный когтями кота, разбуженный от крепчайшего сна, тот подумал, что на него напал какой-то дикий лесной зверь. Мы прибежали на его крики и с трудом вывели его из заблуждения.

В то время как дождь ливнем лил на наши гамаки и на выгруженные из лодки приборы, дон Иньясио не переставал поздравлять нас с удачей – с тем, что мы не заночевали на берегу, а находимся в его владениях, с белыми, знатными людьми («entre gente blanco y de trato»).

Насквозь промокшие, мы с трудом могли себя убедить в преимуществах нашего положения и с некоторым нетерпением выслушали длинный рассказ хозяина о его самочинном походе на реку Мета, о доблести, проявленной им в кровавой битве с индейцами гуаибо, и об «услугах, которые он оказал богу и своему королю, отняв детей (los Indiecitos) у родителей, чтобы поместить их в миссию».

Как странно было встретить в этой обширной пустыне, у человека, считавшего себя европейцем и не имевшего другого пристанища, кроме сени дерева, все чванливые притязания, все врожденные предрассудки, все заблуждения многовековой цивилизации!

1 апреля. На восходе мы покинули сеньора дона Иньясо и его жену, сеньору донью Изабеллу. Погода стала прохладнее. Температура воздуха, которая обычно равнялась днем 30–35°, понизилась до 24°. Температура воды в реке изменялась очень мало; она держалась постоянно между 26 и 27°. Течение уносило огромное количество деревьев.

Можно было бы предположить, что в совершенно ровной местности, где глаз не различает ни малейшей возвышенности, река силой своего течения должна была бы прорыть прямое русло. Взгляд на карту, составленную мной на основании маршрутной съемки, убеждает в противном. Берега, подмываемые водой, оказывают неодинаковое сопротивление, и почти незаметных неровностей почвы достаточно для образования крутых извилин.

Впрочем, ниже Joval, где русло реки немного расширяется, оно представляет собой как бы прорытый по прямой линии канал, окаймленный с обеих сторон очень высокими деревьями. Эта часть реки называется Каньо-Рико; по моим измерениям, ее ширина здесь равна 136 туазам. Мы проплыли мимо низкого острова, населенного тысячами фламинго, розовых колпиц, цапель и водяных курочек, являвших взору смешение самых разнообразных красок.

Эти птицы так тесно жались друг к другу, что, казалось, не могли сделать ни малейшего движения. Остров, на котором они живут, называется Исла-де-Авес [Птичий остров]. Ниже по течению мы миновали место, где от Апуре отходит ответвление (река Аричуна) к Кабульяре, и он теряет много воды.

Мы остановились на правом берегу в маленькой индейской миссии, где жили индейцы из племени гуамо. В ней было всего 16–18 хижин, построенных из пальмовых листьев, однако в статистических сведениях, ежегодно представляемых миссионерами двору, эта группа хижин носит название деревни Санта-Барбара-де-Аричуна.

Индейское племя гуамо очень трудно приучить к оседлости. По своим нравам они имеют много общего с ачагуа, гуибо и отомаками, отличаясь такой же мстительностью и склонностью к бродяжничеству; но язык у них совершенно другой. Большинство индейцев этих четырех племен живет рыбной ловлей и охотой на равнинах, расположенных между Апуре, Метой и Гуавьяре и часто затопляемых.

Сама природа этих мест словно побуждает людей к бродячей жизни. Как мы вскоре увидим, в горах близ Оринокских порогов племена пираоа, маку и макиритаре отличаются склонностью к земледелию, у них более мягкие нравы и хижины внутри очень чисты.

На горных хребтах среди непроходимых лесов человек вынужден осесть и возделывать маленький клочок земли. Земледелие там не требует больших забот, между тем как в стране, где нет других дорог, кроме рек, охотник ведет тяжелую, полную невзгод жизнь. Гуамо из миссии Санта-Барбара не смогли снабдить нас продовольствием, в котором мы нуждались. Они выращивают лишь немного маниока. Они, по-видимому, гостеприимны; когда мы входили в их хижины, они угощали нас сушеной рыбой и водой (на их языке куб). Вода у них была охлаждена в пористых сосудах.

За Вуэльта-дель-Кочино-Рото, в месте, где река прорезала себе новое русло, мы провели ночь на очень широком голом песчаном берегу. Так как лес был непроходим, нам стоило очень большого труда набрать сухого топлива для костров, около которых индейцы чувствуют себя в безопасности от ночных нападений тигра. Наш собственный опыт как будто подтверждает это убеждение; но де Асара уверяет, что в Парагвае в его время в саванне тигр утащил человека, сидевшего у горящего костра.

Ночь была тихая и ясная; луна ярко светила. На песчаном берегу лежали крокодилы. Они устроились так, чтобы видеть огонь. Нам показалось, что яркий свет привлекал их, как он привлекает рыб, речных раков и других водяных обитателей. Индейцы показали нам на песке следы трех тигров, в том числе двух очень молодых.

То была, несомненно, самка с двумя детенышами, которая вела их к реке на водопой. Не найдя на берегу ни одного дерева, мы воткнули в землю весла, чтобы привязать к ним гамаки. Все было довольно спокойно до 11 часов ночи, когда в соседнем лесу поднялся такой оглушительный шум, что мы почти не смогли сомкнуть глаз.

Среди множества голосов диких зверей, кричавших одновременно, наши индейцы различали лишь те, что иногда слышались по отдельности. Это были тихие звуки флейты, издаваемые сапажу, стоны обезьян-ревунов, рев тигра, кугуара или американского безгривого льва, крики пекари, ленивцев, гокко, парраков [гуаны] и некоторых других птиц из отряда куриных.

Когда ягуары приблизились к опушке леса, наша собака, которая до тех пор непрерывно лаяла, принялась выть и прятаться под гамаками. Иногда после долгой тишины рев тигров доносился с верхушки деревьев, и в этом случае он сопровождался резким и продолжительным свистом обезьян, убегавших, вероятно, от грозившей им опасности.

Я подробно описываю эти ночные сцены, потому что, лишь недавно пустившись в плавание по Апуре, мы еще совершенно к ним не привыкли. Они повторялись на протяжении месяцев повсюду, где лес подступал к руслу рек. Беспечность, проявляемая индейцами, вселяет в путешественника уверенность.

Вместе с ними он убеждает себя, что все тигры боятся огня и что они никогда не нападают на человека, спящего в гамаке. Действительно, случаи таких нападений очень редки, и за все время моего длительного пребывания в Южной Америке я слышал только один рассказ о Llanero, который был найден растерзанным в своем гамаке напротив острова Ачагуас.

Когда спрашивают туземцев о причинах оглушительного шума, поднимаемого в определенные часы лесными зверями, они весело отвечают: «Они празднуют полнолуние». По моему мнению, чаще всего возбуждение животных объясняется какой-нибудь стычкой, возникшей в глубине леса. К примеру, ягуары преследуют пекари и тапиров, которые, находя себе защиту лишь в своей многочисленности, убегают тесно сбившимися стадами и ломают кусты на своем пути.

Испуганные этой борьбой обезьяны, трусливые и подозрительные, откликаются с верхушек деревьев на шум, поднятый крупными животными. Они будят птиц, живущих сообществами, и мало-помалу весь зверинец охватывает волнение. Мы вскоре увидим, что эта суматоха среди диких зверей не всегда происходит при ярком свете луны, а чаще во время грозы и сильных ливней.

«Пусть небо пошлет им, как и нам, спокойную ночь и отдых», – говорил монах, который сопровождал нас на Риу-Негру, когда, измученный усталостью, он помогал нам разбить лагерь. В самом деле, казалось довольно странным, что мы не можем обрести тишину среди лесных пустынь.

В гостиницах Испании путешественник опасается пронзительных звуков гитар в соседнем номере; в гостиницах на Ориноко, представляющих собой открытый берег или сень одинокого дерева, боятся, что сон потревожат голоса, доносящиеся из леса.

2 апреля. Мы двинулись в путь до восхода солнца. Утро было прекрасное и прохладное, по мнению тех, кто привык к зною здешних мест. Термометр в воздухе показывал всего 28°, но сухой и белый песок на берегу, несмотря на отдачу тепла безоблачному небу, сохранил температуру в 36°. Морские свиньи (Toninas) бороздили реку длинными вереницами.

Берег был усеян птицами-рыболовами. Некоторые пользовались стволами деревьев, плывущих по течению, и с них ловили рыбу, предпочитающую держаться середины реки. Утром наша лодка несколько раз садилась на мель. От таких толчков, если они очень сильные, хрупкие лодки могут разбиться.

Мы ударялись о верхушки больших деревьев, которые годами торчат в наклонном положении, погруженные в ил. Их принесло течением с Сараре во время больших наводнений. Они настолько заполнили русло реки, что пироги, идя вверх по течению, иногда с трудом прокладывают себе путь через мели и среди водоворотов.

Мы добрались до одного места около острова Карисалес, где из воды выступали стволы гименеи огромной толщины. На них громоздились птицы из вида Plotus [змеешейки], очень близкого к Anhinga. Эти птицы усаживаются рядами, как фазаны и парраки. Они часами сидят неподвижно, подняв клювы к небу, что придает им необыкновенно глупый вид.

За островом Карисалес мы были очень удивлены понижением уровня воды в реке, так как после бифуркации у Бока-де-Аричуна [устье Аричуна] нет ни одной протоки, ни одного естественного отводного канала, который отнимал бы воду у Апуре. Потери обусловлены лишь испарением и всасыванием на сырых песчаных берегах.

Некоторое представление о том, насколько велико влияние этих причин, можно составить себе, вспомнив, что температура сухого песка, измеренная нами в разные часы дня, была от 36 до 52°, а песка, покрытого слоем воды в 3–4 дюйма, 32°. Дно реки нагревается до той глубины, до которой солнечные лучи проникают без слишком большой потери своей теплоты при прохождении сквозь верхние слои воды.

Впрочем, влияние всасывания распространяется и далеко за пределы речного русла; оно носит, так сказать, латеральный характер. Песчаные берега, которые кажутся нам сухими, пропитаны водой до уровня поверхности реки. Мы видели, как на расстоянии 50 туазов от берега вода проступала всякий раз, когда индейцы втыкали весла в землю.

Итак, этот песок, влажный на глубине, но сверху сухой и нагреваемый солнечными лучами, действует как губка. Ежесекундно он отдает в результате испарения просочившуюся воду. Образующийся пар пробивается сквозь верхний слой сильно нагретого песка и становится видимым для глаза, когда воздух к вечеру охлаждается.

По мере того как песчаные берега высыхают, они всасывают из реки новую порцию воды; легко понять, что постоянное действие испарения и латерального всасывания должно вызывать огромные потери, трудно поддающиеся точному подсчету.

Потери увеличивались бы пропорционально длине рек, если бы реки от истоков до устья повсюду были окаймлены одинаковыми берегами; но так как последние образованы наносами и так как вода, утрачивающая скорость по мере удаления от истоков, в своем нижнем течении отлагает больше осадков, чем в верхнем, то во многих реках жарких стран убыль воды близ устья увеличивается.

Барроу наблюдал это любопытное влияние песков в южной части Африки на берегах Оранжевой реки. Оно стало даже предметом очень серьезного спора при обсуждении различных гипотез относительно режима Нигера.

Около Вуэльта-де-Басилио, где мы высадились для сбора растений, мы увидели на верхушке дерева двух хорошеньких обезьянок, черных как смоль, ростом с капуцина, с цепкими хвостами. Их лица и движения достаточно убедительно доказывали, что это были не коаты и вообще не паукообразные обезьяны. Даже наши индейцы никогда не видели ничего подобного.

Здешние леса изобилуют сапажу, неизвестными европейским натуралистам; и так как обезьяны, в особенности живущие стаями, а потому более предприимчивые, совершают в определенное время года далекие переселения, то случается, что в начале периода дождей даже туземцы видят вокруг своих хижин таких обезьян, каких раньше никогда не встречали. На том же берегу наши проводники показали нам гнездо молодых игуан длиной всего в 4 дюйма.

Их с трудом можно отличить от обыкновенной ящерицы. У них развился лишь отвислый мешок на горле. Спинные иглы, большие, стоящие дыбом чешуйки, все эти придатки, которые делают игуану такой уродливой, когда она бывает длиной в 3–4 фута, находились еще в зачаточном состоянии.

Мясо этой ящерицы, по нашему мнению, приятно на вкус во всех странах с очень сухим климатом; оно казалось нам таким даже тогда, когда мы не испытывали недостатка в пище. Оно очень белое, и после мяса броненосца, которого здесь называют Cachicamo, может считаться одним из лучших мясных блюд из тех, какими вас угощают в хижинах индейцев.

Под вечер пошел дождь. Перед дождем ласточки, совершенно такие же, как наши, парили над водой. Мы видели также стаю попугайчиков, преследуемую мелкими ястребами без хохолков. Пронзительные крики попугайчиков резко контрастировали со свистом хищных птиц. Ночь мы провели под открытым небом, на песчаном берегу около острова Карисалес.

Поблизости было несколько хижин, принадлежавших индейцам и окруженных плантациями. Наш кормчий заранее предупредил нас, что мы не услышим рева ягуара, который, если только его не очень сильно донимает голод, держится вдали от тех мест, где он не является единовластным хозяином. «Люди его раздражают, los hombres lo enfadan», – говорят жители миссий. Забавное и наивное выражение, передающее часто наблюдаемый факт.

3 апреля. Со времени нашего отъезда из Сан-Фернандо мы не встретили на этой прекрасной реке ни одного челнока. Все говорит о полнейшем безлюдии. Утром наши индейцы поймали на удочку рыбу, которую в здешних местах называют Caribe или Caribito [пиранья], так как это самая кровожадная из всех рыб. Она нападает на купальщиков и на пловцов и часто отгрызает у них большие куски мяса.

Если сначала человек бывает лишь слегка ранен, то прежде чем он успеет вылезти из воды, ему наносятся самые серьезные ранения. Индейцы страшно боятся Caribes; некоторые из них показали нам на своих икрах и бедрах зарубцевавшиеся, но очень глубокие раны, оставленные рыбками, которых майпуре называют умати. Они живут на дне реки, но как только несколько капель крови попадает в воду, появляются тысячами на поверхности.

Если принять в соображение количество этих рыб, самые прожорливые и самые свирепые из которых бывают длиной всего в 4–5 дюймов, треугольную форму их острых и режущих зубов и их широкий, втягивающийся внутрь рот, то не следует удивляться тому ужасу, какой внушает Caribe жителям берегов Апуре и Ориноко. В местах, где река была очень прозрачная и не видно было ни одной рыбы, мы бросали в воду кусочки мяса, покрытые кровью.

Через несколько минут появлялось несметное множество Caribes, оспаривавших друг у друга добычу. У этих рыб острое, зубчатое, как пила, брюшко – признак, встречающийся у многих родов, как-то: у Serra-Salmes, Myletes и Pristigastres. Наличие второго жирового спинного плавника и форма зубов, прикрытых губами, редко посаженных и более крупных в нижней челюсти, дают основание отнести Caribe к роду Serra-Salmes.

У них рот более широкий, чем у Myletes Cuv. Спина у них пепельного цвета, переходящего в зеленый, но брюшко, жабры, спинные, брюшные и хвостовые плавники прекрасного оранжевого цвета. На Ориноко насчитывают три вида (или разновидности?) Caribes, различаемых по размеру.

Средний, или промежуточный, вид, вероятно, тождествен со средним видом Piraya или Pizanha Маркграфа[93]. Я описал их и зарисовал на месте. Caribito очень приятна на вкус. Так как повсюду, где она водится, никто не решается купаться, то ее следует считать одним из самых страшных бичей тех краев, где укусы Mosquitos и раздражение кожи делает купание столь необходимым.

В полдень мы остановились в пустынном месте, называемом Algodonal[94]. Пока вытаскивали лодку на сушу и занимались приготовлением обеда, я ушел от своих спутников. Я направился вдоль берега, чтобы рассмотреть вблизи группу крокодилов, которые спали на солнце, расположившись так, что их хвосты с широкими пластинками упирались друг в друга.

Маленькие белоснежные цапли[95] прогуливались по спинам и даже по головам крокодилов, словно расхаживали по древесным стволам. Крокодилы были зеленовато-серого цвета и наполовину покрыты сухим илом; по цвету и по неподвижности их можно было бы принять за бронзовые статуи. Эта прогулка чуть не стала для меня роковой.

Я смотрел все время в сторону реки; однако, собирая чешуйки слюды, скопившиеся в песке, я обнаружил свежий след тигра, который так легко распознать по его форме и размеру. Зверь прошел к лесу. Когда я взглянул в ту сторону, я находился в 80 шагах от ягуара, лежавшего в густой тени сейбы. Никогда тигр не казался мне таким большим.

Бывают в жизни события, когда попытки сохранить присутствие духа оказываются тщетными. Я был очень испуган, но все же достаточно владел собой и движениями своего тела, чтобы последовать советам, которые индейцы часто нам давали на такой случай. Я не побежал, а продолжал идти; я старался не размахивать руками, и мне казалось, что ягуар сосредоточил все свое внимание на стаде Capybara, переправлявшемся через реку.

Тогда я повернул назад, описав довольно широкую дугу к берегу. Отойдя на некоторое расстояние, я счел возможным ускорить шаги. Сколько раз я испытывал соблазн обернуться и удостовериться, что меня не преследуют! К счастью, я уступил своему желанию очень не скоро. Ягуар по-прежнему не шевелился. Эти огромные кошки с пятнистой шкурой так хорошо питаются в здешних местах, изобилующих Capybara, пекари и оленями, что редко нападают на человека.

С трудом переводя дыхание, я добрался до лодки и рассказал индейцам о своем приключении. Они, казалось, совершенно не были взволнованы; все же после того, как мы зарядили ружья, они последовали за нами к сейбе, под которой лежал ягуар. Мы уже не нашли его там. Было бы неблагоразумно преследовать зверя в лесу, где нам пришлось бы разойтись в разные стороны или двигаться гуськом среди переплетения лиан.

Вечером мы миновали устье Каньо-дель-Манати, названного так из-за огромного количества Manati, или ламантинов, ежегодно убиваемых там. Это травоядное китообразное, которое индейцы называют апсия и авия, обычно достигает здесь 10–12 футов в длину. Оно весит от 500 до 800 фунтов.

Мы видели плававшие в воде его экскременты, очень зловонные, но ничем не отличающиеся от бычьих. Ламантины водятся в изобилии в Ориноко, выше порогов, в Мете и в Апуре, между островами Карисалес и Консерва. На наружной поверхности и на краю совершенно гладких плавников мы не обнаружили никаких следов когтей; но когда мы сняли кожу с плавников, то увидели на третьей фаланге небольшие зачаточные когти.

У экземпляра длиной в 9 футов, препарированного нами в Каричане, миссии на Ориноко, верхняя губа была длиннее нижней на 4 дюйма. Она покрыта очень тонкой кожей и служит хоботом или щупом для распознавания окружающих предметов. Внутри пасть – у недавно убитого животного очень теплая – отличается весьма своеобразным устройством.

Язык почти неподвижен; однако перед языком в каждой челюсти есть по мясистому валику и по выстланному очень жесткой кожей углублению, в которое этот валик входит. Ламантин поедает такое количество злаков, что ими были заполнены и желудок, разделенный на несколько мешков, и кишки длиной в 108 футов. При вскрытии спины животного вы поражаетесь размеру, форме и расположению его легких. В них очень большие ячейки, и они напоминают огромные плавательные пузыри.

Их длина равняется 3 футам. Наполненные воздухом, они имеют объем в 1000 с лишним кубических дюймов. Я был удивлен тем, что Manati, обладая столь значительным запасом воздуха, часто всплывает на поверхность, чтобы подышать. Его мясо, которое вследствие непонятного предрассудка считают вредным и calenturioso[96], очень вкусное. Оно показалось мне похожим скорее на свинину, чем на говядину.

Гуамо и отомаки чрезвычайно лакомы до него; эти два племени особенно усердно занимаются ловлей ламантинов. Соленое и высушенное на солнце мясо заготавливают на целый год; и так как церковь считает это млекопитающее рыбой, то оно пользуется большим спросом во время поста.

Ламантину приходится вести очень тяжелую жизнь; зацепив острогой, его связывают, но не убивают до тех пор, пока не погрузят в пирогу. Если попадается очень большое животное, это часто делается посередине реки следующим образом: пирогу, заполненную на две трети водой, подводят под животное, а затем вычерпывают из нее воду с помощью тыквенной бутыли.

Легче всего производить лов в конце периода сильных наводнений, когда ламантин проникает из больших рек в озера и соседние болота и когда уровень воды быстро понижается. Пока иезуиты управляли миссиями на Нижнем Ориноко, они ежегодно собирались в Кабруте, выше устья Апуре, и вместе с индейцами своих миссий устраивали большую охоту на ламантинов у подножия горы, именуемой теперь Эль-Капучино.

Жир этого животного, известный под названием manteca de manati[97], жгут в церковных лампадах; его употребляют также для приготовления пищи. Он не имеет зловонного запаха жира китов и других китообразных. Кожу ламантина толщиной свыше полутора дюймов режут на полосы, которые, как и ремни из бычьей кожи, заменяют в Llanos веревки.

Она отличается тем недостатком, что при погружении в воду подвергается первой степени гниения. В испанских колониях из нее делают бичи. Поэтому слово manati употребляют также в значении latigo [кнут, бич]. Бичи из кожи ламантина – жестокое орудие наказания для несчастных рабов и даже для индейцев миссий, хотя по закону с ними должны обращаться как со свободными людьми.

На ночь мы разбили лагерь против острова Консерва. Когда мы шли вдоль опушки леса, нас привел в изумление огромный ствол дерева вышиной в 70 футов, усеянного ветвистыми колючками. Индейцы называют его Barba de tigre[98]. Это дерево относится, вероятно, к семейству барбарисовых.

Индейцы разожгли для нас костры у самой воды. Мы снова убедились, что их свет привлекает крокодилов и даже дельфинов (Toninas); производимый животными шум мешал нам спать, пока огонь не угас. Этой ночью у нас были две тревоги. Я упоминаю о них потому, что они рисуют дикий характер здешних мест. Самка ягуара приблизилась к нашему лагерю, чтобы напоить в реке своего детеныша.

Индейцам удалось ее прогнать; но мы долго еще слышали крики детеныша, который мяукал, как котенок. Вскоре затем нашу большую собаку дога укусили или, как говорят индейцы, ужалили, в кончик морды громадные летучие мыши, парившие вокруг наших гамаков. У этих летучих мышей были такие же длинные хвосты, как у молосов [бульдоговых летучих мышей]; впрочем, я думаю, что то были упыри, у которых язык, снабженный сосочками, является сосательным органом и может сильно удлиняться.

Ранка была очень маленькая и круглая. Если собака, почувствовав укус, испускала жалобные крики, то это объяснялось не болью, а тем, что она боялась летучих мышей, появлявшихся из-под наших гамаков. Такие случаи происходят гораздо реже, чем думают даже местные жители.

Хотя в течение нескольких лет мы часто спали под открытым небом, в странах, где вампиры[99] и другие родственные виды очень распространены, мы ни разу не были ранены. К тому же укус не представляет никакой опасности и чаще всего причиняет столь незначительную боль, что человек просыпается лишь после того, как летучая мышь скрылась.

4 апреля. Это был последний день, проведенный нами на Апуре. Растительность по берегам становилась все более однообразной. Уже несколько дней, в особенности после того как мы миновали миссию Аричуна, мы сильно страдали от укусов насекомых, облеплявших лицо и руки.

Это были не Mosquitos, по виду похожие на мелких мушек или мошек[100], a Zancudos – настоящие комары, сильно отличающиеся от нашего Culex pipiens. Эти долгоножки появляются лишь после захода солнца. У них такие длинные хоботки, что, прицепившись к нижней поверхности гамака, они прокалывают жалом гамак и самую плотную одежду.

Мы хотели провести ночь у Вуэльта-дель-Пальмито; однако на берегах этой части Апуре очень много ягуаров, и индейцы, собираясь повесить наши гамаки, увидели двух хищников, прятавшихся за стволом гименеи. Индейцы посоветовали нам снова сесть в лодку и расположиться лагерем на острове, находящемся на реке Апурито у самого ее слияния с Ориноко.

Эта часть острова входит в провинцию Каракас, тогда как правый берег Апуре относится к провинции Баринас, а правый берег Ориноко – к Испанской Гвиане. Мы не нашли деревьев, к которым можно было бы привязать гамаки. Пришлось лечь на бычьих шкурах, разостланных на земле. Челноки слишком узки и слишком полны Zancudos, чтобы ночевать в них.

Так как там, где мы выгрузили приборы, откос берега был довольно крут, то мы увидели на нем новые подтверждения того, что я в другом месте назвал ленью тропических птиц из отряда куриных. У гокко и у каменного уракса[101] существует обыкновение спускаться несколько раз в день к реке, чтобы утолить жажду.

Они пьют помногу и часто. Множество этих птиц присоединилось близ нашего лагеря к стае парраков. Им было очень трудно взобраться по береговому откосу. Они сделали несколько попыток, не пользуясь крыльями. Мы гнали их перед собой, как баранов. Грифы Zamuros также очень неохотно решаются взлететь.

После полуночи я произвел удачное наблюдение над меридиональной высотой Южного Креста. Устье Апуре расположено на широте в 7°36'23''. Отец Гумилья определил его широту в 5°5', Д’Анвиль – 7°3', Каулин – 7°26'. Долгота этого пункта, выведенная мной на основании высот солнца, взятых 5 апреля утром, 69°7'29'', то есть он находится на 1°12'41''к востоку от меридиана Сан-Фернандо.

5 апреля. Мы были очень поражены небольшим количеством воды, приносимой в это время года рекой Апуре и Ориноко. Та самая река, которая, по моим измерениям, была у Каньо-Рико шириной еще в 136 туазов, имела в устье всего 60–80 туазов. Ее глубина в этом месте составляла только 3–4 туаза.

Апуре, конечно, теряет много воды из-за Аричуны и Каньо-дель-Манати, двух его рукавов, идущих к рекам Паяра и Гуарико; однако наибольшая потеря обусловлена, по-видимому, просачиванием на песчаных берегах, о котором мы говорили выше. Скорость течения Апуре у его устья равнялась всего 3,2 фута в секунду, так что я мог бы легко подсчитать общий объем воды, если бы были проведены частые промеры и я знал все глубины поперечного сечения.

Барометр, который в Сан-Фернандо на высоте 28 футов над средним уровнем воды в Апуре стоял в половине десятого утра на 335,6 линии, в месте впадения Апуре в Ориноко в одиннадцать часов утра показывал 337,3 линии. Принимая общую длину (вместе с изгибами) равной 94 милям, или 89 300 туазам, и учитывая небольшую поправку на часовые колебания барометра, мы получим, что среднее падение составляет 13 дюймов (точнее, 1,15 фута) на милю в 950 туазов.

Кондамин и английский исследователь майор Реннел предполагают, что среднее падение Амазонки и Ганга не достигает даже 4–5 дюймов на милю.

Мы несколько раз садились на мель, прежде чем вышли в Ориноко. У места слияния мели огромны. Нам пришлось тащить лодку бечевой вдоль берега. Какой контраст между теперешним состоянием реки перед самым началом периода дождей, когда все последствия сухости воздуха и испарения достигли своего максимума, и состоянием осенью, когда Апуре, похожий на морской рукав, разливается по саваннам насколько хватает взор!

На юге мы увидели отдельные холмы Коруато; к востоку на горизонте стали появляться гранитные скалы Курикима, сахарная голова Кайкары и горы Тирана (Серрос-дель-Тирано). Не без волнения смотрели мы в первый раз на долгожданные воды Ориноко, представшие перед нами в столь отдаленном от побережья месте.