Кровавая жертва Молоху Ларссон Оса

«Странная штука – человеческое сердце», – думает она.

И тут девушка обнаруживает, что забыла в классе кофту.

«Вот растеряха!» – говорит она себе.

Два сердца ищут любви. Находят ее. Теряются в ней. Любят. Почти умирают от любви. Следующая мысль для нее невыносима. Он встретил другую. Заснул, насытившись ее любовью, а теперь, открыв глаза, поспешил прочь, испытывая голод – к другой, не к ней.

«Не обязательно все обстоит именно так, – пытается убедить себя Элина. – Может существовать так много других объяснений».

Весь мир вооружается. Директор Яльмар Лундбум экспортирует руду в США и Канаду. И конечно же, в крупнейшую европейскую кузницу оружия – на заводы концерна «Крупп» в Германии. Швеция соблюдает нейтралитет и продает железо всем, кто готов платить. Он наверняка работает день и ночь. С самого 14 августа он в отъезде.

В тот день церковные колокола звонили беспрерывно, как и во всех городах Швеции. Везде проходили манифестации – страна готова была отразить возможное нападение. Сирены на шахте тоже гудели с утра и до вечера. Несколько призванных в армию садились в поезд одновременно с Лундбумом. Плач женщин и детей смешивался с шумом и гомоном. Элина пришла попрощаться с ним. Он был в приподнятом настроении, говорил, что будет отсутствовать довольно долго. Но, поймав ее взгляд, пообещал писать. Он пообещал.

Ни строчки. Сначала она решила, что это вовсе не странно. Многие уже называют эту войну мировой. Потом Элина начала думать, что если бы он скучал по ней, любил ее, тогда он не мог бы удержаться, чтобы не написать ей, сочинял бы по ночам, отказавшись от сна. Затем она начала думать, что он может идти на все четыре стороны. Что он о себе возомнил? И с какой стати? Ведь есть другие. Чуть ли не каждый день под дверью их с Щепкой квартиры лежат письма от разнообразных поклонников, предлагающих выпить кофе и прогуляться.

Когда господин Яльмар Лундбум в следующий раз объявится в Кируне, она будет идти по улице под ручку с кем-нибудь другим! А если он захочет встретиться, она ответит, что занята подготовкой к урокам, – и пусть сидит один!

Пытаясь избавиться от безрадостных мыслей, она ходила на разные собрания, много читала. Щепка часто просит ее почитать вслух: «Посиди, почитай мне, – говорит она, – а я пока посуду помою». Однажды она даже пошла со своей подругой в клуб работающих женщин и на собрание Армии спасения, чтобы послушать струнный квартет.

Щепка рада компании. Юхан Альбин обожает свою невесту Щепку, но в церковь и в клуб работающих женщин с ней не ходит, это для него, как он говорит, совершенно исключено.

Но с благими намерениями дело обстоит неважно. Вот она уже бежит по улице, забыв кофту.

Как в Писании. Как в Песне песней. Она бродит по городу и ищет своего возлюбленного, хотя стражи города бьют ее и смеются над ней. «Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям и буду искать того, которого любит душа моя»[26]. И вновь, и вновь повторяет она: «Я больна от любви».

Вот такие дела. Эта любовь – болезнь в крови.

Приблизившись к дому Яльмара Лундбума, она замедляет шаг. По телу пробегает дрожь, когда она видит его. Как притаившаяся форель – быстрое движение, распространяющееся по всему телу. В ней живет эта предательская любовь, это она так пульсирует. Затем по телу снова пробегает дрожь, на этот раз – от страха, потому что рядом с господином директором стоит Фаст и беседует с ним. Управляющего она не видела с того фестиваля раков. Щепке она рассказала обо всем задним числом, и та предостерегала ее: «Берегись, держись от него подальше, слушай, что говорю тебе, – он опасен». Чуть в стороне мается начальник детской избы Юханссон и ждет, пока настанет его черед поговорить с директором.

Фаст первым замечает Элину, поскольку Яльмар стоит к ней спиной. С деланым спокойствием она проходит мимо них и, поравнявшись, приветствует легким наклоном головы.

Лундбум произносит:

– Фрёкен Петтерссон!

И все трое мужчин прикасаются к полям шляпы – ну, кроме Юханссона, поскольку у него на голове серая вязаная шапка, за которую он неуклюже тянет. Но она уже прошла мимо, унося свое ноющее сердце. В голове у нее стучит от любви и страха.

Теперь она должна сдержаться и не пуститься наутек.

«Не бежать, – приказывает она себе, ощущая спиной их взгляды. – Не бежать, не бежать!»

Главный управляющий Фаст переводит взгляд с Элины на директора. Вот оно что. Она проходит парадом без кофты и без пальто, как потаскушка, чтобы показать свою тонкую талию и пышную грудь. И роскошные светлые волосы. Но директор, он… он стоит перед Фастом, ожидая продолжения разговора. Похоже, это маленькое приключение уже позади? Ну что ж, тогда путь свободен. Когда волк и медведь попировали всласть, наступает время воронов и лис.

«Беги, маленький крольчонок, – думает он, разглядывая крутой изгиб ее бедер. – Беги, беги».

Вечером мальчик-посыльный приносит Элине записку.

«Любимая моя Элина, – пишет Яльмар Лундбум. – Сегодня ты так быстро прошла мимо, что я даже не успел с тобой толком поздороваться. Возможно, война уже отняла тебя у меня. Возможно, твои чувства остыли – и ты встретила кого-то другого. Если даже это так, я хочу оставаться твоим другом и как друг хочу пригласить тебя на ужин сегодня вечером. Ты можешь? Ты хочешь? Твой Я».

Она видит только «Любимая моя Элина». Читает слово «любимая» снова и снова. А потом спешит к нему. Да. Она больна от любви. Еще до десерта они оказываются в постели.

И она не спрашивает: «Ты любишь меня? Я тебе по-прежнему нравлюсь? Что нас ждет в будущем?»

Но она смотрит на него. Он засыпает, словно его ударили по голове. Если бы он хоть чуть-чуть поговорил с ней, как когда-то. Прошептал, что любит ее, а потом заснул в ее объятиях, как ребенок. Нет, он переворачивается на спину и мгновенно засыпает. Она встает, подмывается. Возвращается в постель. Смотрит на него долгим взглядом. О сне нечего и думать.

Мысли как песок. Элина дышит этим песком, он заполняет ее легкие с каждым вдохом. Скоро вся она превратится в породу из серого шлака. Он больше не любит ее. Она для него ничто.

В конце концов она одевается и одна среди ночи отправляется домой. А он остается спокойно спать.

На Луосс-ярви лег лед. В такую холодную ночь он быстро нарастает, трескается и гудит. У лопарей есть для этого особое слово, «йомидит» – когда лед поет, воет, хотя никто по нему не ходит.

Всю дорогу до дома лед завывает в ушах Элины, беспрерывно плачет, жалуется и раскалывается.

– Я почти уверена, – сказала Марианн Аспехульт в продуктовом магазине BW, указывая на фотографию Йокке Хэггрута. – То есть я совершенно уверена. Он иногда бывает у нас, хотя я и не помню, чтобы он покупал именно сим-карту.

Анна-Мария Мелла оглядела магазинчик. Тут очень уютно. А она никогда сюда не заходила, хотя существует он, наверное, уже много лет.

Марианн Аспехульт посмотрела на фотографии двух других мужчин, которые, по словам Сиввинга, имеют рыбацкие будочки в районе Абиску.

– Вполне вероятно, что эти двое тоже иногда заходят сюда, хотя я и не помню. Однако мне кажется, что… нет.

Анна-Мария кивнула.

– Спасибо, – проговорила она.

– Скажите мне, пожалуйста, – спросила Марианн Аспехульт. – Это как-то связано с убийством в Курравааре?

Анна-Мария с сожалением покачала головой.

– Нет? Ясное дело, – проговорила Марианн Аспехульт. – Возьми сладостей, если хочешь. Или вечернюю газету.

«Люди такие милые, – думала Анна-Мария, выходя из магазинчика. – И большинство из них не склонно убивать своих ближних».

Затем она набрала номер фон Поста. Настало время забрать Йокке Хэггрута на допрос.

Ребекка Мартинссон вела машину по шоссе в сторону Юккасярви. Сын Суль-Бритт Матти работал в ледяной мастерской возле «Ледяного отеля».

Здесь выпиливали ледяные кубы, из которых потом строили отель, обеспечивали скульпторов блоками для создания их творений и выпиливали узоры на ледяной поверхности по их эскизам. Здесь делали стаканы изо льда, тарелки изо льда – всю утварь для отеля, который начнут строить зимой.

Все это походило на самую обычную мастерскую – тот же звук пилы и дрели. Разница была лишь в одном – здесь поддерживалась очень низкая температура.

«Надо было надеть пуховик», – подумала Ребекка.

Спрашивая то одного, то другого, Ребекка добралась наконец до Ханнеса Карлссона. Именно он обнаружил Матти Ууситало, когда того сбила машина. В немногословных материалах следствия было написано, что они сослуживцы.

Ханнес Карлссон работал возле небольшой пилы, вырезая кристаллы льда сантиметров в пять толщиной.

Когда она подошла, он выключил пилу, снял защитные очки и наушники.

– Из этого потом получится люстра, – проговорил он. – Мы делаем отдельные предметы из того льда, который хранится у нас на складе. А затем художники и дизайнеры начнут творить. Когда здесь все заканчивается, я обычно уезжаю в Бьеркис и работаю там, когда начинается лыжный сезон.

У Ханнеса была короткая черная борода, лицо сохранило остатки летнего загара. Он казался сильным, хотя фигура была тощая и жилистая. Он разглядывал Ребекку с откровенным интересом.

«Этакий искатель приключений, – оценила собеседника Ребекка. – Разъезжающий на собачьих упряжках зимой и развлекающийся рафтингом на порогах летом».

– Мы можем пойти в другое место, – предложил он, показывая кивком головы, что заметил, что ей холодно. – У меня все равно сейчас перерыв.

– Ужасная трагедия, – проговорил он, когда они, взяв по чашечке кофе, уселись в комнате отдыха. – Матти сбили три года назад. Маркусу было всего четыре. Не будь Суль-Бритт… а теперь… страшное дело… как он себя чувствует?

– Я не могу оценить его состояние, – ответила Ребекка. Отхлебнув кофе, она продолжила: – Один из полицейских взял его к себе. Сын Суль-Бритт Матти и ты – вы были друзьями, не так ли?

– Именно.

– Ты не мог бы рассказать о… ну, когда Матти… это ведь ты его нашел.

– А, ну да. Я думал, ты расследуешь дело Суль-Бритт.

Ребекка терпеливо ждала.

– Что сказать? Он погиб во время пробежки. Три дня в неделю он обычно бегал из Курраваары в город. Потом принимал душ и переодевался у меня – я тогда жил в городе, мы вместе ехали на работу, а вечером он от меня бежал домой.

– Всегда в одни и те же дни недели?

– Всегда. Понедельник, четверг и пятница.

Ребекка кивнула, взглядом призывая его продолжать.

– Что я могу сказать? – снова повторил он. – Дело было в четверг, мы должны были закончить заказ для ледяного бара в Копенгагене, так что опаздывать было нельзя. Я занервничал и стал звонить. Попал на Суль-Бритт. Она всполошилась, потому что он вышел из дому давно и должен был уже быть на месте. Я позвонил на работу, сказал, что задержусь, и поехал в Курраваару. Никаких следов. Тогда повернул назад – и тут я увидел его. В кустах. Это было ранней весной, листочки еще были маленькие – будь дело летом, я бы его и не заметил. Он отлетел на порядочное расстояние. Почему ты спрашиваешь об этом?

– Не знаю, у меня какое-то странное чувство, которое называется «печенкой чую», – произнесла Ребекка со сдавленным смешком. – Но, возможно, я просто что-то не то съела.

– Возможно, я съел то же самое. Понимаешь, мне все это показалось очень странным. На прямом участке дороги. Уже было светло. К тому же он носил светоотражающий жилет. Хотя, конечно, есть и пьяницы, и такие, которые сидят на таблетках, и те, кто засыпает за рулем. Между прочим, я спросил полицию, намерены ли они проверить все машины в округе. Ну, ты же сама знаешь, как это обычно бывает в деревне. Все знают, кого нельзя пускать за руль, но они тем не менее ездят, полуслепые и полуспящие. А тех, кто едет в город из Курраваары так рано, в половине седьмого, совсем немного. «Проверьте то, что лежит на поверхности», – сказал я. Но они и этого делать не стали. «Вот если бы у нас был подозреваемый», – заявили они мне. И списали дело. ДТП, виновный скрылся.

Поднявшись, Ханнес принес им обоим еще кофе.

– Честно говоря, я сам предпринял небольшое расследование в Курравааре. Наверное, сам был в состоянии шока, когда нашел его, хотя сам я тогда этого не понимал. Взял на работе парочку отгулов. Йёран сказал, что мне не обязательно брать больничный. Мы ведь все были совершенно выбиты из колеи. И беспокоились за мальчишку. Все ведь знали, что Суль-Бритт…

Подняв руку с воображаемым стаканом, Карлссон запрокинул голову, изображая, как пьют.

– …и мы боялись, что она не сможет позаботиться о мальчишке. К тому же мы знали, что его мать не захочет забрать его к себе. У Матти с ней были чертовы проблемы. Он считал, что она должна встречаться с сыном хоть иногда – типа провести с ним неделю летом. Но нет. Она совершенно вычеркнула его из своей жизни. Своего собственного сына. Но тут Суль-Бритт взялась за ум. Ну так вот. Поговорив с полицией и поняв, что они палец о палец не ударят, я сел в машину и объездил всю Курраваару. Спросил одного своего тамошнего знакомого, кто рано едет на работу и кто не в состоянии водить машину, но все равно садится за руль. Я проверил штук десять автомобилей. Искал хоть какую-нибудь вмятину или признаки того, что машину только что особенно тщательно помыли или что-нибудь в этом духе…

– И что?

– Ничего. Так что не знаю. Возможно, мне самому нужно было это проделать, чтобы успокоиться.

Ребекка не ответила. Некоторое время они сидели молча.

«Но что, если это был не несчастный случай, – подумала Мартинссон. – Все знали, что он бегает по этому пути три дня в неделю. Если бы я хотела убить его, я поступила бы именно так. И полиция тебе на хвост не сядет. Когда все думают, что это просто ДТП, то особых усилий на расследование не тратится».

– Алло! – прервал затянувшуюся паузу Ханнес, помахав рукой перед глазами Ребекки. – Ты витаешь в облаках?

Он улыбался.

– Похоже на то, – ответила она и улыбнулась в ответ. – Спасибо, что нашел время. И спасибо за кофе.

– Тебе это что-то дало?

– Не знаю, – проговорила Мартинссон, пожав плечами, и поднялась.

– Ты знаешь, что он состоял в родстве с Яльмаром Лундбумом? – спросил Ханнес, пытаясь удержать ее интерес.

– Да, я слышала об этом. И об учительнице, которой Яльмар Лундбум сделал ребенка. Кто там она ему – прабабушка, получается? Ее убили.

– Ой, я и не знал. Послушай, у нас в пятницу будет небольшой корпоратив. Сотрудники и наши лучшие друзья. Живая музыка. Не хочешь прийти?

– К сожалению, не могу, – ответила Ребекка с виноватой улыбкой. – В пятницу сюда приедет мой друг.

«И если мне крупно не повезет, то так оно и будет», – подумала она про себя.

Усевшись в машину, Ребекка Мартинссон принялась выбирать радиоканал. Когда на одном из них раздались звуки While my guitar gently weeps в исполнении «Битлз», она прекратила поиски. Но едва она протянула руку, чтобы включить музыку погромче, как зазвонил телефон – это была Анна-Мария Мелла. Ребекка отключила звук и ответила.

– Мне кажется, мы его нашли, – проговорила Анна-Мария, чуть задыхаясь. – Того мужика, у которого был роман с Суль-Бритт Ууситало. Я просто хотела, чтобы ты знала. Мы едем туда проводить обыск и все такое.

– Отлично, – сказала Ребекка.

Она сама слышала, как сухо прозвучал ее ответ.

– Как вы его нашли? – спросила она, желая показать свое участие.

– Отследили его сим-карту и выяснили, где он ее покупал. А затем увидели, что он пользовался ею в городе днем и в Курравааре вечерами.

– Стало быть, он из Курраваары, – проговорила Ребекка.

– Да, – подтвердила Анна-Мария. – Йокке Хэггрут. Ты его знаешь?

– Нет. Но я практически никого в Курравааре не знаю.

Повисла пауза. Обе женщины твердо решили не сердиться. И каждая обдумывала, не попросить ли прощения, но в конце концов ни одна этого не сделала.

– Мы хотели взять его на работе, – продолжила Анна-Мария после паузы. – Но когда Свен-Эрик позвонил туда, оказалось, что мужик заболел и сидит дома.

– Заболел! Лежит дома и мучается угрызениями совести.

– Скорей всего. Короче, мы его возьмем.

– Удачи, – проговорила Ребекка. – Хотела сказать тебе одну вещь, чтобы ты услышала это от меня, а не от кого-то другого. Я проверяю то ДТП, в котором погиб сын Суль-Бритт.

– О’кей…

Казалось, Анна-Мария хотела еще что-то добавить, но промолчала.

– Спасибо, что ты позвонила, – сказала наконец Ребекка.

– Но ведь… да нет, не стоит благодарности.

Тем временем песня «Битлз» закончилась.

«И все же, все же, все же, – думала Ребекка. – Мне не помешает чем-нибудь заняться».

Она взглянула на унылые березы, протягивавшие свои худые руки к ясному небу. Несколько отдельных золотых и красных листьев еще висели на ветках деревьев. Стаи черных птиц взлетали и поднимались к небу.

Ребекка набрала номер судмедэксперта Ларса Похъянена.

«Форд Эскорт» Анны-Марии несся, как стрела, по дороге в деревню. В машине сидели ее коллеги Свен-Эрик Стольнакке, Фред Ульссон и Томми Рантакюрё. Они ехали к подозреваемому Йокке Хэгруту в Курраваару. Его дом стоял чуть на отшибе, в стороне от деревни.

Коллеги Анны-Марии переглядывались. Проклятье, как она несется!

– Тут может быть встречная, – проговорил Свен-Эрик, но она, кажется, не услышала его.

– Как там дети? – попытался привлечь ее внимание Томми Рантакюрё.

Неужели у нее нет никакого материнского инстинкта? Кто позаботится о ее отпрысках, если она разобьется насмерть?

Прокурор Карл фон Пост на своем новехоньком «Мерседесе GLK» заметно отстал.

– Им шесть и десять лет, – ответила Анна-Мария, решив, что Томми имеет в виду детей Йокке Хэггрута. – Сам Йокке на пятнадцать лет моложе Суль-Бритт, но это не препятствие.  Что такое происходит с людьми? – спросила она.

Никто не ответил. Все были заняты тем, чтобы удержаться на крутых виражах.

– Лично у меня никогда не хватило бы времени на то, чтобы бегать налево. Радуешься, если со своим собственным мужиком удается иногда это проделать. Хотя это необязательно он, – продолжала Анна-Мария, когда машина въехала на гравиевую дорожку. Остальные инстинктивно уперлись ногами в пол, тщетно пытаясь затормозить.

Домик был построен из бревен, выкрашен традиционной красно-коричневой краской, обшит досками. Рядом с главной постройкой выстроились в ряд хлев и сеновал.

Хутор переходил по наследству в семье Йокке, но когда родители умерли, они с женой вырубили лес, разделили землю на участки и продали.

«В этом семействе с деньгами все в порядке!» – поговаривали в деревне.

Дверь открыла жена Йокке. Волосы у нее были схвачены в хвостик, осветленные, отросшие и черные у корней. Вокруг глаз – много косметики, а из-под широкой футболки выглядывали наружу разнообразные татуировки – розы, ящерицы, руны, племенные узоры.

– Йокке болен, – проговорила она, глядя через плечо Анны-Марии на трех ее спутников, которые вылезали из машины, разминая онемевшие ноги.

Во двор въехал фон Пост и припарковал машину в стороне от «Форда» Анны-Марии. Выйдя наружу, он поправил длинное пальто и стряхнул невидимую пылинку с цветастого шарфа.

– Ему придется выйти, – сказала Анна-Мария. – А тебе стоит надеть куртку и ботинки, потому что мы будем делать обыск.

– Да бросьте! – воскликнула жена. – Ты что о себе возомнила?

Однако она сорвала с вешалки куртку и засунула ноги в ботинки, одновременно окликнув мужа, который вскоре появился из глубины дома.

Йокке Хэггрута выглядел так, словно его только что откопали из-под земли. Бледное лицо, щетина, красные глаза, темные круги под ними. Увидев одетых в штатское полицейских, он не проронил ни слова. Казалось, даже не удивился.

– Мы хотели бы, чтобы вы проследовали с нами, – сказала Анна-Мария. – В доме еще кто-нибудь есть?

– Нет, – ответила жена.

Ее взгляд перескакивал с одного на другого, следя за людьми, которые теперь рассредоточились по ее двору. Томми Рантакюрё исчез в сарае, где хранилось сено, Фред Ульссон – в гараже.

– Дети в школе. Кто-нибудь может мне объяснить, что тут происходит, черт возьми?

– У твоего мужа был роман с Суль-Бритт Ууситало, – заявил фон Пост. – И теперь мы хотим, чтобы он поехал с нами и ответил на кое-какие вопросы. И еще мы намерены провести обыск.

Жена издала безрадостный смешок.

– Что за ерунда! Вы лжете! – воскликнула она несколько мгновений спустя и обернулась к мужу. –  Скажи, что они лгут.

Йокке Хэггрут смотрел в землю.

– Ты не хочешь взять свою куртку? – спросила Анна-Мария.

Черт подери этого фон Поста! Зачем он это выложил?

– Ну, скажи же, что они лгут! – надрывно крикнула жена.

На несколько секунд воцарилась жуткая тишина. После этих слов она толкнула Йокке кулаком в грудь.

– Посмотри мне в глаза, сволочь ты этакая, и скажи, что они лгут! Скажи хоть что-нибудь!

Йокке Хэггрут поднял руку, готовясь защитить голову.

– Мне нужны ботинки, – проговорил он.

Жена смотрела на него взглядом, полным отвращения. Потом зажала рот рукой.

– Меня сейчас вырвет, – произнесла она. – Фу, какая мерзость. С этой… старухой. Проклятье! Это неправда.

Анна-Мария потянулась за самой большой парой ботинок, стоявшей в прихожей, и поставила их перед Йокке Хэггрутом.

Он вставил ноги в ботинки и начал осторожно спускаться с крыльца. Анна-Мария приготовилась ловить его сзади, если он вдруг упадет навзничь.

– Прости, – сказал он, не оборачиваясь.

Жена отшвырнула в сторону стул, стоявший на крыльце.

– Прости? – закричала она. – Прости?!

Схватив керамический горшок, стоявший вверх дном на тарелке и использовавшийся в качестве пепельницы, она с силой швырнула его в спину мужу.

Йокке оступился, сделал поспешный шаг вперед, чтобы не упасть. Свен-Эрик положил руку ему на спину и повел к машине.

– Успокойся, – сказал Анна-Мария жене. – А иначе нам придется…

– Успокойся? – как эхо повторила жена. Она кинулась вдогонку мужу, который уже садился в машину – Свен-Эрик придержал ему дверь. Накинувшись на мужа сзади, она дотянулась до лица, расцарапав его ногтями. Когда Свену-Эрику удалось схватить ее, она вцепилась в одежду мужа и не отпускала.

Йокке Хэггрут пытался отвернуться, защищая лицо от ударов.

– Сволочи проклятые! – кричала она, когда Анна-Мария и Свен-Эрик совместными усилиями оторвали ее от мужа. – Я тебе убью, гнида чертова! Отпустите меня! Отпустите!

– Спокойно, – сказал Свен-Эрик. – Я тебя отпущу, если ты успокоишься, и тогда ты сможешь быть дома и встретить детей из школы. Подумай об этом.

Она тут же перестала кричать, обмякла у них в руках.

– Ты в порядке? – спросила Анна-Мария.

Женщина кивнула.

Она стояла, безвольно опустив руки, но прежде, чем Анна-Мария успела закрыть за ее мужем дверцу машины, она крикнула ему:

– Ты сюда не вернешься. Слышишь? Никогда.

Повернувшись, она кинулась к новому «Мерседесу» фон Поста, который стоял, припаркованный рядом с тачкой.

Прежде чем кто-либо успел что-либо предпринять, она схватила тачку, подняла ее высоко над головой и швырнула в машину прокурора. Тачка с грохотом приземлилась на крышу.

После этого она, не оборачиваясь, припустила к лесу.

Никто не стал ее догонять. Фон Пост поднял руки. Медленно наклонился к машине, положил на нее ладони, словно пытаясь исцелить. Потом закричал надтреснутым голосом:

– Возьмите ее, черт подери! За ней!

– В другой раз, – ответил Свен-Эрик. – У тебя есть свидетели, все уладится. А сейчас нам надо провести обыск.

В ту же секунду Томми Рантакюрё присвистнул. Он замахал рукой, чтобы привлечь их внимание. Убедившись, что коллеги обернулись, он нагнулся и нырнул под сарай. Когда он снова показался, в руках у него были вилы с тремя зубцами.

Фон Пост разжал ладони, вцепившиеся в машину, и снова выпрямился.

Сердце Анны-Марии забилось чаще. Три зубца. Какова вероятность? У большинства вил их два.

«Это он, – подумала она. – Мы взяли его».

Обернувшись, она посмотрела на Йокке Хэггрута. Глаза их встретились. Он посмотрел на нее пустыми глазами, а потом его взгляд скользнул на Томми Рантакюрё, державшего в руках роковой предмет.

«Вот гадина хладнокровная», – подумала Анна-Мария Мелла. Йокке сложил руки на груди, откинулся на сиденье и устремил взгляд строго вперед.

Ребекка Мартинссон курила в комнате отдыха для сотрудников, сидя на обшарпанном диване с судмедэкспертом Ларсом Похъяненом. Он часто дышал, как будто легкие мечтали вдохнуть воздух до самой глубины, но уже не были способны на это.

Время от времени его охватывал затяжной период кашля. Тогда он вынимал из кармана скомканный платок и прижимал его ко рту. Прокашлявшись, он некоторое время изучал содержимое платка, прежде чем отправить его обратно в карман.

– Спасибо, – поблагодарил Ларс.

– Это же твои сигареты, – ответила Ребекка.

– За то, что составляешь мне компанию, – проговорил он. – Со мной теперь никто не хочет курить. Считают, что это глубоко аморально.

Ребекка усмехнулась.

– Я это делаю только для того, чтобы ты оказал мне услугу.

Похъянен весело хохотнул. Затем протянул ей свой окурок. Ребекка положила его в пепельницу. Откинувшись назад, он нацепил на нос очки, висевшие на шнурке на шее.

– Стало быть, его задрал медведь…

– Его съел медведь. Его имя Франс Ууситало.

– И он, значит, отец Суль-Бритт?

– Да. О его исчезновении было заявлено еще в июне. В сентябре застрелили медведя. А в его животе обнаружили часть человеческой руки. После этого охотники собрали народ, прочесали лес и нашли его. Думаю, зрелище было вполне аппетитное. Вскрытие проводил не я, я бы запомнил. Наверное, коллеги из Умео.

– Хм. От него не так много осталось.

Глаза Похъянена сузились, платок снова отправился ко рту, и он откашлялся в него.

– Хр-р. Так чего ты от меня хочешь, Мартинссон?

– Не знаю. Просто меня не покидает странное чувство. Я думаю, что вскрытие наверняка и провели исходя из того, что он умер в лесу естественной смертью, а медведь нашел его… или… что его задрал медведь… короче, я бы хотела, чтобы ты посмотрел на него еще раз… повнимательнее.

– Чувство, говоришь, – пробормотал Похъянен.

«Мартинссон не покидает чувство, – думал Похъянен. – Тьфу!»

Хотя с ней такое уже случалось. Полтора года назад ей приснилась утонувшая девочка. Это заставило его взять пробы воды из легких погибшей. И тогда выяснилось, что она не утонула в той реке, где ее нашли, что это не было несчастным случаем.

«Чувство, – подумал он и поднял очки на лоб, после чего они соскользнули обратно на нос. – Мы слишком неверно употребляем это слово».

Более девяноста процентов интеллекта, творческого потенциала и аналитических способностей человека сосредоточено в подсознании. И все то, что люди называют чувством, интуицией, на самом деле отражение интеллектуальных процессов, о которых они сами не подозревают.

«И она умна, – подумал он. – Даже в своих снах».

– И ты хочешь, чтобы я проделал все это без…

Он описал рукой круг в воздухе, изображая все необходимые формальности.

Ребекка кивнула.

– Я не при исполнении, – проговорила она. – И скорее всего, меня завтра уволят.

Похъянен издал хриплый смешок.

– Наслышан, наслышан, – усмехнулся он. – Вокруг тебя, Мартинссон, всегда какой-нибудь скандал. Нет, ничего не выйдет. Если его нашли два месяца назад, значит, давно уже закопали или сожгли.