Три жизни Томоми Ишикава Констэбл Бенджамин
– Напомните мне, я вам потом кое-что расскажу, – произнесла Беатрис.
Я замолчал и взглянул на нее, но на лице у Беатрис было написано «продолжай», и я продолжил:
– Томоми Ишикава была моим другом. Она умерла, но перед смертью оставила несколько подсказок, ведущих к разным вещам, которые она спрятала для меня. Я вроде как ищу сокровища.
Женщина нахмурилась.
– А я-то тут при чем?
– Покажите ей, что вы нашли в Брайант-парке, – велела Беатрис.
Я достал конверт и протянул женщине.
Пока она читала письмо и приписку, мы с Беатрис внимательно смотрели друг на друга, обмениваясь невербальными сигналами, которые были чуть выше моего уровня понимания. Женщина перевернула оба листка, заглянула в конверт и нахмурилась, задумавшись.
– Вы нашли это в Брайант-парке?
– Да. Я знаю, что письмо адресовано мне, потому что на конверте мое имя.
– Ваше? – Она нахмурилась. – Как будто из Диккенса.
Беатрис подавила смешок, и женщина, казалось, порадовалась непредвиденному успеху собственной шутки.
Теперь уже нахмурился я.
– Вообще-то изначально Бенджамин – еврейское имя, – заметил я немного свысока (хотя весьма смутно представлял себе подлинную историю своего имени).
– Слушайте, я правда не знаю, чем могу помочь, – заявила женщина. – Ломать голову над загадками мне некогда, но адрес, кажется, правильный, и у меня действительно есть пианино, и я люблю французское вино. Я вообще люблю Францию.
– Я живу в Париже, – сказал я.
– Я там тоже раньше жила, – добавила Беатрис.
– Правда? – удивился я.
– Потом расскажу.
Женщина посмотрела на нас и хотела что-то спросить, но удержалась.
– Можно взглянуть на ваше пианино?
Она покачала головой.
– Нет. Честное слово, там ничего нет. Никто ничего для вас не оставлял. Извините.
– Это могло случиться без вашего ведома, – настаивал я. – Оно здесь давно?
– Семь лет, – ответила она. – Я купила его у одной девушки из Вест-Виллидж, кажется с Чарлз-стрит. Она распродавала всю мебель.
Беатрис переступила с ноги на ногу.
– Миниатюрная девушка с длинными прямыми черными волосами и как будто азиатскими чертами лица? – уточнил я.
– Да. Я ее хорошо помню. Она была такая забавная. Мы долго говорили о разных вещах, только пианино тут ни при чем. Мы говорили про Францию.
– Это и есть моя покойная подруга, – объяснил я.
– Честно говоря, мне сейчас очень хочется сказать, чтобы вы уходили и не возвращались. Но благодаря вам вечер стал намного интереснее, и я желаю знать, правы вы или нет.
Я слегка улыбнулся, а Беатрис засияла в ответ.
– Я кое-кого жду, – продолжала женщина. – Я думала, что это как раз вы. Но, наверное, во Франции сейчас уже вечер. Давайте выпьем по бокалу вина и быстренько осмотрим пианино.
– Excellente idйe![9] – воскликнула Беатрис без всякого акцента, и я рассмеялся.
– Десять минут максимум, – предупредила женщина.
Я посмотрел на Беатрис, и она телепатически поздравила меня с победой. Я пропустил ее вперед, как настоящий джентльмен.
– Где-то тут лежал штопор…
Женщина ловко открыла бутылку и достала с полки три бокала.
– Пройдем в другую комнату?
Она вошла в гостиную, где было множество книг. Я увидел пианино. Поставив бокалы на низенький столик, женщина села в кресло и разлила вино. Мы с Беатрис устроились на кушетке.
– Так вы музыкант? – спросил я.
– Я учитель музыки, – ответила она. – Но и для себя играю.
Я взял свой бокал.
– Ваше здоровье.
Беатрис и хозяйка подняли бокалы.
– М-м. Хорошее вино, – сказала Беатрис.
– Да, прекрасное, – искренне подтвердила женщина.
– Он купил его в магазине за углом.
Я нахмурился.
– Значит, это вино не из Франции?
Женщина рассмеялась, и я недвусмысленно взглянул на Беатрис, намекая, что она испортила дело.
– Я нашел подсказку час назад. Я не знал, что придется ходить, запасшись вином на все случаи. И потом, мой багаж где-то заблудился.
– Вы потеряли багаж?
– Не я, авиалиния, – ответил я. – Можно посмотреть на пианино?
– Да, – разрешила женщина, подошла к инструменту и открыла крышку.
Я нажал несколько клавиш, как будто знал, что делать.
– Боюсь, придется снять переднюю стенку. Ничего?
– Не сомневаюсь, вы будете осторожны, но лучше я сама, – произнесла хозяйка.
– Понимаю.
Она откинула крышку и выдвинула верхнюю стенку. Мы оба заглянули внутрь, потом к нам присоединилась Беатрис.
– Я ничего не вижу, – сказала она.
– Я тоже.
– Настройщик не обнаружил здесь ничего странного. А что мы ищем?
– Скорее всего, коричневый конверт.
– Давайте снимем нижнюю стенку, – предложила женщина.
Там тоже ничего не было.
– А за декой? – спросила женщина, и я испытал облегчение, потому что не хотел первым заговаривать о том, чтобы отодвинуть пианино и снять заднюю стенку.
– Придется отодвинуть его от стены.
– Подождите, – сказала Беатрис, опустилась на колени и просунула руку под нижнюю часть инструмента – бежевую деку. Мы отступили на шаг, глядя, как она ползет на четвереньках справа налево вдоль пианино, потом возвращается к середине и с силой напирает, чтобы протиснуть кисть в узенькую щель. Я слышал, как ее ногти царапали дерево.
– Ой. Вызовите службу спасения. Я застряла!
– Правда?
– Нет. – Беатрис вытащила руку, торжествующе выпрямилась и протянула мне большой коричневый конверт без подписи. Я открыл его. Внутри лежала записная книжка. На ней большими буквами было написано «Комори». Я осушил одним глотком бокал вина, а Беатрис с хозяйкой из вежливости поднесли бокалы к губам, наблюдая за мной.
Я пролистал страницы, исписанные почерком Бабочки, синей ручкой, и закрыл записную книжку.
– Ну? – спросила Беатрис.
– Это оно.
– Вы уверены?
Я открыл книжку на первой странице и положил письмо с подсказкой рядом.
– Сравните почерк.
Беатрис и хозяйка подошли ближе. Я позволил им посмотреть несколько секунд, после чего быстро захлопнул книжку.
– Думаю, сначала должен прочитать я.
Обе поспешно отстранились, почувствовав себя излишне любопытными. Хозяйка подлила себе еще вина, а я вновь открыл книжку и прочел: «С самого моего детства Комори готовила меня к своей смерти».
Я убрал книжку в конверт и с облегчением вздохнул.
Глава 14
Комори
Как раз когда мы уходили, прозвучал сигнал внутренней связи, и на лестнице мы разминулись с поднимавшимся мужчиной.
Беатрис шла по улице, тихонько посмеиваясь над нашим недавним приключением.
– Мы такие забавные, – сказала она.
У меня было слишком много мыслей, чтобы придать им какой-либо порядок. Мы пересекли Первую авеню, площадь Святого Марка и зашли в знакомое кафе. Там я завтракал.
Мы сели за столик недалеко от дверей и некоторое время молчали, как будто между нами происходило какое-то телепатическое общение, которого я не понимал. Это было приятно. К нам подошла официантка (возможно, именно она обслуживала меня утром) и улыбнулась так, как будто узнала. Беатрис пристально взглянула на нее.
– Давайте продолжим пить, раз уж мы начали, – предложила она, – иначе нам захочется спать.
Я улыбнулся.
– Bon plan[10].
– Вина?
– Красного.
– Сейчас принесу меню, – сказала официантка.
Я вспомнил, что надо поесть, и, кроме бутылки вина, заказал entrйe (слава богу, Беатрис объяснила, что так в Америке называется главное блюдо, иначе я бы по ошибке решил, что это закуска, и взял две). Беатрис заказала оливки, чтобы «пощипать». Когда вино принесли и официантка ушла, Беатрис сказала: «Бен», и я поднял глаза.
– Вас ведь так зовут, да?
– Да. Бен. Бенджамин. Я не возражаю.
– Я кое-что знаю про вашу подругу Томоми Ишикава.
– И что же?
– Я каждый день вижу ее имя.
– Где?
– В моей квартире.
– Как? Где? На чем?
– На письме, которое пришло на мой адрес. Были и другие, просто реклама, я их сразу выбрасывала. А это письмо показалось мне важным, поэтому я его оставила. Оно лежит у меня на кухне, прислоненное к мельнице для перца. Томоми Ишикава жила там раньше.
– О боже.
– И еще кое-что.
– Что?
Беатрис сделала глубокий вдох, прежде чем продолжить.
– Она хозяйка моей квартиры.
– О господи.
– Ей принадлежит квартира, где я живу.
– Ваша квартира?
– Может быть, не только моя. Не знаю.
– Значит, вы знакомы?
– Нет, – твердо ответила Беатрис. – Я договаривалась через посредника. Но это ее квартира.
– Как странно.
– Вы так думаете?
– Очень странно. Слишком много совпадений. Черт возьми…
Она удивленно смотрела на меня.
– Где вы живете? – спросил я.
– В Нью-Йорке.
– Э… да. Но где конкретно?
– В Уильямсбурге, – ответила Беатрис и почесала нос.
– Я там никогда не был.
– Там красиво.
Несколько мгновений я размышлял о красоте Уильямсбурга. Мозг лопался.
– Может, покурим? – предложил я.
Когда мы вышли из кафе, Беатрис достала зажигалку и поднесла к моей сигарете, прежде чем закурила сама.
– Все это слишком странно и нереально, – произнес я. – Почему вы не сказали раньше, что жили в Париже?
– Мы ведь только что познакомились.
– Да, но я сказал вам, что жил в Париже, а вы нет. Могли бы заметить: «О, как занятно, я тоже».
– Я подумала, что это не важно и ни к чему. И, между прочим, я сама решаю, что говорить незнакомцам о себе.
– Ладно. Конечно, вы не обязаны рассказывать то, чего не хотите, я просто удивлен, вот и все. А потом вы упомянули про Париж просто вскользь, как о случайном факте.
– Ну, это и есть случайный факт, хотя и интересный, признаю. Но у меня много знакомых из Парижа, и я уже не обязана приходить в бурный восторг.
– Да, но вы жили в Париже, и Томоми Ишикава сдает вам квартиру, и мы только что случайно познакомились на ступеньках Нью-Йоркской публичной библиотеки, а потом вместе отправились искать сокровище в чужой квартире, после чего пришли в кафе, где я завтракал.
– Правда? – наконец ее что-то впечатлило.
– Не знаю, как по-вашему, но по-моему, слишком много совпадений за один день.
– Да, много. Но совпадения – это нормально. Я бы удивилась, если бы их не было. Тогда я бы решила, что какая-то сила удерживает похожие вещи на расстоянии. Вот что я назвала бы странным.
Я задумался.
– Да, вы правы. Но все-таки я никак не могу прийти в себя. Очень уж это подозрительно.
– Не становитесь параноиком, – предупредила Беатрис, как героиня фильма. – Никакая девушка не потерпит подозрений. Вы довольно интересный и забавный человек, но уж придется вам смириться с тем, что у нас есть нечто общее. Обычно считается, что это хорошо.
– Но вы попросили зажигалку…
– И что? – Взгляд Беатрис упал на зажигалку, которую она держала в руке. – Я как раз искала ее в сумочке, когда увидела, что вы закурили. Проще было попросить. Вдобавок вы говорили с таким милым акцентом, плюс поиски сокровищ, плюс мертвая подруга. Достаточно интересная комбинация для случайной встречи в будний день, согласитесь.
– Допустим.
– А потом вы пригласили меня выпить кофе, и внезапно я задумалась: а что, если ваша история – часть какого-то замысловатого розыгрыша? Впрочем, она кажется слишком невероятной для выдумки, и у вас чересчур невинный вид.
– Я просто притворяюсь.
Я все еще был неудовлетворен ответами, но пришлось поставить точку.
– Хотя когда я допью, то уйду, – продолжила Беатрис. – У меня есть дела, и я не хочу напиваться средь бела дня.
– Ладно.
– И потом, вам, наверное, нужно прочесть записную книжку, которую мы нашли.
Мы вернулись в кафе, съели то, что заказали, и выпили вино. Беатрис слегка захмелела и стала разговорчивее. У нее были энциклопедические познания о поп-музыке, она читала те же книжки, что и я, и знала лучшие парижские кафе и бары, от Монмартра до Лабютт-о-Кай. Она мне нравилась. Мы остались «еще на пять минут», выпили вторую бутылку, тем временем прошло три часа, и Беатрис сказала:
– Я опаздываю. Попросите счет, а я пока позвоню.
Она встала и вышла.
Когда она вернулась, я уже расплатился.
– Вы заплатили за все?
– Да.
– Я вам отдам часть.
– Нет, пусть будет за мой счет, если вы не против.
– Ну ладно. Спасибо. В следующий раз я угощаю.
– Договорились.
– Но мне правда пора. Позвоните и расскажите, как продвигается ваша охота за сокровищами. Тогда мы встретимся и выпьем кофе.
– Вообще-то я не пью кофе.
– Что? – с поддельным изумлением спросила Беатрис. – Вы на самом деле не собирались пить со мной кофе?
– Извините.
Она наклонилась, поцеловала меня в обе щеки, как француженка, и сказала:
– До встречи.
– Пока.
Я думал остаться в кафе и почитать записную книжку Бабочки, но ноги болели после утренней прогулки, и голова кружилась от вина. Чтобы побыть наедине, я вернулся в отель.
Кеико Сасаки (1941–1999)Однажды, когда-то в Нью-Йорке, женщина по имени Кеико Сасаки, известная мне как Комори, села в такси и поехала в частную клинику в Нью-Джерси, где впоследствии умерла.
С самого моего детства Комори готовила меня к своей смерти. Она рассказала о своем завещании. Ничего сложного – почти все предназначалось мне. Комори заявила, что я могу продать, выбросить или сделать что угодно с большинством вещей, но некоторые конкретные следовало раздать людям, а еще кое-что нужно было бережно хранить как память. Комори жила в огромной квартире в Уэст-Виллидж. В этой квартире я выросла и здесь сейчас пишу, сидя в невероятном саду, в окружении бесчисленных растений, которые стоят в горшочках на каждой свободной поверхности: на окнах, в ванной, на кухне, даже в кладовках (там прорастают луковицы). Кроме цветов и кустарников, есть еще маленькое японское деревце (кровавая ива, или кацура, слишком большая для квартиры), которую Комори посадила в день моего рождения. Иву подарил мой отец. Я с детства заботилась о растениях – поливала их, подрезала, ухаживала за ними. В чем-то это были вполне обычные отношения между женщиной и девочкой. В чем-то – довольно странные.
Аккуратное завещание было не единственным пунк-том подробной подготовки к смерти. Сама смерть тоже составляла существенную часть плана. Рак пожирал Комори изнутри. Месяцы и годы ремиссии завершались новыми опухолями. Временами она так слабела после химиотерапии, что меня забирали домой, на радость матери, а затем вновь привозили к няне, как только та поднималась на ноги. Но смерть не лишила Комори лучших черт. Она намеревалась уйти с достоинством, а если бы она дрогнула, я должна была довести дело до конца. Меня растили и готовили для единственной задачи – убить человека, которого я любила больше всего.
Несмотря на свой невинный возраст, я знала, что это странно, и старательно хранила секрет (смертельный). Даже сейчас, поверяя тайну бумаге, я чувствую себя предательницей, но все-таки питаю надежду, что, возможно, обрету наконец покой.
Хоть и уклончиво, Комори впервые заговорила о собственной смерти, когда мне было шесть, осторожно приучая меня к мысли о том, что сильная личность должна строго следовать идеалам. Лишь когда мне исполнилось девять или десять, она упомянула, что я могу принять в этом участие. Когда придет время, я обязательно должна буду помочь ей умереть с честью, и я согласилась. Комори намеревалась вырвать собственную смерть из рук судьбы, бога или любой другой силы, способной диктовать условия. Ее достоинство заключалось во власти над обстоятельствами, и для меня это стало жизненно важно. Важно до сих пор. Поэтому мои признания не должны выйти за пределы страниц, на которых они записаны, но я знаю, что их странствия не окончены; иллюзия исповеди не работает, если нет надежды на аудиторию.
Когда Комори слабела, то нуждалась в поддержке. «Пообещай, что ты это сделаешь, Бабочка. Пообещай, что будешь рядом, когда понадобишься. Пообещай, что не испугаешься, не отступишь». И я обещала.
За пять лет до конца мы приступили к обсуждению подробностей. Комори чувствовала, что жизнь неумолимо покидает ее; она уже знала, что не поправится. Пора было заняться организацией. «Пока я в здравом уме, нужно убедиться, что тебе все понятно, – говорила она. – Давай повторим еще раз». Убить Комори предстояло спокойно и безошибочно. Слабость в последнюю минуту или внезапная утрата ясности мышления не должны были заслонить для меня момент необычайной важности, не в последнюю очередь потому, что я не хотела отправиться в тюрьму. Поэтому я готовилась как солдат или как наемный убийца, прокручивая подробности в голове, готовя сознание к тому, чтобы противостоять страху и отвращению. Я заучила движения так, что даже если бы мне отрубили голову, я бы все-таки сумела исполнить свой долг до конца. Смертницей я себя не считала, это было бы просто безответственно.
Время сжималось, приближая меня к важному моменту, и я выкинула из головы лишнее, сосредоточившись как никогда в жизни. Мое повседневное существование стало ширмой, чередой бессмысленных действий на автопилоте: я непрерывно размышляла и повторяла необходимую последовательность, держала адреналин под контролем, становясь все сдержанней и холодней. Мы прах, и в прах возвращаемся, обещание есть обещание, и я сделаю то, к чему готовилась. Смогу ли я вновь обрести такую же ясность и решимость? Смогу ли вновь посвятить себя чему-либо с той же преданностью? Но, боюсь, я родилась на свет для того, чтобы сделать одно дело, – и вот оно сделано, и я в растерянности.
И вот в Нью-Йорке моя няня Комори простилась со своим домом на Манхэттене и отправилась в клинику в Нью-Джерси, где работал ее консультант, доктор Бастид. Она всем сказала, что собирается пройти новый курс интенсивного лечения, но на самом деле Комори намеревалась там умереть. Таков был план.
«Мы могли бы сделать мастэктомию, но убьет ее не рак груди, – сказал мне с глазу на глаз доктор Бастид. – Скорее всего, она не выдержит операции».
Я проводила дни у постели Комори, скрашивая ее досуг. Она больше не носила парик, ее кожа была серой. Я читала Комори вслух. Однажды приехал мой отец, и, пока они разговаривали, доктор Бастид отвел меня в свой кабинет и объяснил, что органы у Комори умирают один за другим и что пора проститься. Оставалось два, может быть, три дня. Уходя, отец кивнул мне. К этому и свелся весь разговор. Я вошла в палату, и Комори сообщила, что ей полегчало.
На следующий день она сказала, что, возможно, у нее даже хватит сил выдержать операцию, и спросила, как поживают растения. Пришла новая сиделка, сменила капельницу, взбила подушки. Потом появился доктор Бастид и просидел около четверти часа, задавая вопросы и слушая Комори при помощи стетоскопа.
«Это чтобы не болело ночью, – сказал он и сделал инъекцию. – Я сейчас ухожу, но буду неподалеку. Вы, Бабочка, позвоните на мобильный, если что-нибудь понадобится».
Он закрыл дверь, а мы молча сидели и смотрели друг на друга. Я гладила руку Комори. Кожа на ощупь была как атлас, глаза закатились. Она казалась намного старше своих лет.
– Давай-ка сядем.
– Зачем? – спросила она.
– Надо принять лекарство, – ответила я и достала из сумки несколько пакетиков.
– Мне трудно глотать, – пожаловалась Комори. – Я привыкла к инъекциям.
Голос у нее звучал беспомощно, как у ребенка.
– Это дополнительно. Попробуй проглотить.
– Я постараюсь, милая, – сказала она. У меня слезы подступили к горлу.
Происходящее не соответствовало плану. Она не должна была называть меня милой.
Я нажала на кнопку, чтобы приподнять изголовье кровати, и обняла Комори, помогая сесть. Она совсем ничего не весила.
– Готова?
– Да.
Я достала капсулу из упаковки и положила ей на язык, потом поднесла к губам стакан воды. Она послушно проглотила и промолчала, хотя явно ощутила боль. Я дала Комори две таблетки, потом еще две и еще. Каждый раз приходилось делать паузу, пока она собиралась с силами, чтобы проглотить. Иногда Комори сама поднимала исхудалую руку, наклоняя к губам стакан.
– Как много, – шепнула она.
– Ничего, мы уже почти закончили. Давай допьем остальные.
Так продолжалось пять минут, и каждый раз, когда я клала таблетку ей на язык, Комори становилось все трудней глотать.
– Я думаю, альстромерию уже можно высаживать в большие горшки, – сказала она.
Я пересчитала оставшиеся таблетки.
– Бабочка?
Читать бесплатно другие книги:
