Невеста желает знать Маклейн Сара

Глава 10

Научный дневник леди Филиппы Марбери

За эти годы я изучила много образцов флоры и фауны и вывела одну истину: будь передо мной собаки или люди, братья и сестры всегда обнаруживают больше неоднородности, чем однородности. Стоит только взглянуть на Оливию и меня, чтобы увидеть доказательство.

Родители – настоящий розовый куст. Отпрыски – ветка белых цветов.

28 марта 1831 года.

За восемь дней до свадьбы

– Я пришла просить тебя оставить нас в покое.

Кросс стоял у запертой двери своего кабинета, по другую сторону которой делали ставки две сотни самых влиятельных в Британии людей. По пути сюда он придумал много всего, что сказать сестре, – все вариации на тему «Какого черта ты вздумала сюда прийти?»

Но не успел произнести ни слова. Сестра заговорила в ту минуту, как щелкнул замок, словно у нее не было ни малейшей заботы в мире, кроме желания высказать одно спокойное отчетливое предложение.

– Лавиния, – начал он, но она оборвала его. Взгляд серьезных карих глаз не дрогнул.

– Я здесь не для того, чтобы это обсуждать, – отрезала она. – Я пришла от Найта. Он отказался меня видеть. Из-за тебя.

– И прекрасно! – вспылил Кросс. – Тебе вообще не следовало ездить к нему. А если он знает, что для него лучше, больше никогда тебя не увидит.

Лавиния выглядела уставшей. Бледной, худой… явно не в себе. Под глазами темнели круги. Щеки запали, словно она несколько недель не ела и не спала. Похоже, не только время похитило ясноглазую счастливую семнадцатилетнюю девочку, подменив ее этой стоической двадцатичетырехлетней женщиной, которая казалась на много лет старше и на десятилетия мудрее. Слишком мудрой.

Лавиния не отступала:

– Это тебя не касается.

– Конечно, касается. Ты моя сестра.

– Думаешь, если произнес эти слова, они окажутся правдой?

Кросс шагнул к ней, поколебавшись, когда она отстранилась и схватилась за край столешницы, словно черпая силы в большом прямоугольнике черного дерева.

– Но это и есть правда.

Ее губы скривились в горькой усмешке:

– В твоих устах все звучит так легко! Словно ты не сделал ничего дурного, словно от нас ожидают, что мы сделаем вид, будто все хорошо и ничего не изменилось. Словно нам следует заколоть жирного тельца и принять тебя с распростертыми объятиями, как блудного сына.

Слова больно обожгли. Хотя Кросс напомнил себе, что Лавиния была совсем юной, когда умер Бейн. Семнадцатилетняя, едва начавшая выезжать девушка слишком сосредоточилась на собственной боли и собственной трагедии, чтобы увидеть правду. Понять, что у Кросса не было иного выбора, кроме как уйти из семьи.

Понять, что его вынудили так поступить.

Понять, что его никогда бы не простили. Что в глазах родителей он никогда не был достаточно хорош. Достаточно силен. Достоин фамилии Бейн.

Не только в их глазах. В его собственных.

Кросс не поправил ее. Не сказал ей. Вместо этого всем сердцем ощутил горечь ее слов. Потому что заслуживал их. По-прежнему.

И всегда будет заслуживать.

Не дождавшись ответа, сестра добавила:

– Я пришла сказать: какую бы сделку ты ни заключил с мистером Найтом, о чем бы ни договорился – мне это не нужно. Я хочу, чтобы ты все отменил. Я несу ответственность за семью.

– Тебе не следует нести эту ответственность, – рассердился Кросс. – У тебя есть муж. Это его долг. Его роль. Это он должен был защищать будущее детей. Репутацию жены.

Карие глаза гневно блеснули.

– И опять это не твое дело.

– Мое, если тебе требуется защита, а он не может ее обеспечить.

– Теперь ты разыгрываешь эксперта в деле защиты семьи? Идеального старшего брата? После семи лет полного забвения? После семи лет полного самоустранения? Где ты был, когда меня выдавали за Данблейда?

Он откладывал в памяти выпавшие карты в каком-то казино, делая вид, будто не знает, где его сестра. Что делает. За кого выходит замуж. Почему. Какая ирония в том, что казино, скорее всего, принадлежало Найту!

– Лавиния, – попытался объяснить Кросс, – столько всего случилось, когда умер Бейн. Ты ведь многого не знаешь.

Она презрительно прищурилась:

– По-прежнему считаешь меня маленькой девочкой? Думаешь, я чего-то не знаю? Думаешь, не помню ту ночь? Нужно ли напоминать, что я была там. Не ты. Я. Это я отмечена шрамами в память о случившемся. Отмечена по сей день. И это ты был главным действующим лицом в тот вечер.

Лавиния переступила с ноги на ногу, и он заметил мелькнувшую на лице гримаску боли, когда она оперлась на красивую резную трость.

Кросс подошел к стулу, снял с него стопку книг:

– Пожалуйста, сядь,

Она застыла на мгновение. А когда заговорила, слова зазвенели льдинками:

– Я вполне могу постоять. Пусть и хромая, но я не калека.

Черт бы все это побрал! Неужели он ничего не способен сделать как следует?

– Я никогда не имел в виду… конечно, ты можешь стоять. Я просто подумал, что тебе будет удобнее…

– Я не прошу тебя заботиться о моих удобствах или облегчать мне жизнь. Я требую, чтобы ты держался от меня подальше. И пришла сказать тебе именно это. Я не позволю тебе договариваться с Найтом за моей спиной.

Гнев мешался в нем с досадой:

– Боюсь, что решение принимать не тебе. Я не позволю, чтобы ты принесла себя в жертву Найту. Если, конечно, это зависит от меня.

– Ты не имеешь права вмешиваться.

– Имею полное право. Нравится тебе или нет – это мой мир, и ты моя сестра.

Кросс помедлил, подбирая слова. Не желая говорить их, но зная, что обязан.

– Найт воюет с тобой, желая досадить мне.

Лавиния свела брови:

– Прости. Не поняла.

В этот момент Кросс ненавидел себя почти так же сильно, как ненавидел выражение ее глаз: подозрительность и недоверие.

– Ему нужен я, Лавиния. Не ты. Не Данблейд. Диггер знает, что угроза тебе – самый быстрый способ добиться желаемого от меня.

– Почему он так считает? – фыркнула Лавиния. – Ты в жизни о нас не думал.

– Это неправда! – вскинулся Кросс.

Она снова переступила с ноги на ногу. И он не мог удержаться, чтобы снова не взглянуть на ее трость. Ему хотелось увидеть ее ногу. Кросс знал, что нога у нее болит. И хорошо заплатил докторам, чтобы те объяснили ему суть увечья, которое она получила семь лет назад, и ее нынешнее состояние.

– Лавиния, – начал он, – пожалуйста, сядь. Мы это обсудим.

Она не села.

– Мы страдаем из-за тебя.

Сестре неважно, что они страдали из-за слабоволия ее мужа. Будь Кросс не Кроссом… не имей он в прошлом отрицательного опыта отношений с Найтом… все были бы в безопасности.

– Он угрожает тебе, чтобы добраться до меня. Это ты держись от него подальше. Я справлюсь с ним. Мне нужно четыре дня.

– Чего он хочет?

«Мой титул. Мое имя. Наследие твоих детей!»

– Это неважно.

– Конечно, важно.

– Нет. Неважно, потому что он этого не получит. И тебя тоже не получит.

Что-то блеснуло в карих глазах Лавинии, что-то близкое к ненависти. Она грустно рассмеялась:

– Полагаю, мне не стоит удивляться. В конце концов, моя боль – результат твоих поступков. Не так ли? Почему сейчас все должно быть по-другому?

Между ними воцарилось напряженное молчание. Слова словно протянули между ними нить. Тяжелые слова… их вес был знаком и невыносим, как и в ту ночь, семь лет назад.

«На его месте должен был быть ты…»

И пронзительные вопли матери.

«Если бы только на его месте был ты…»

И крики боли Лавинии, когда хирурги делали что могли, чтобы совместить поломанные кости, промыть раны и избавить юное хрупкое тело от лихорадки, пожиравшей ее. Угрожавшей молодой жизни.

Угрожавшей рассудку Кросса.

Он хотел сказать ей правду. Что в ту ночь он терзался угрызениями совести и страхом, что снова и снова жалел, что не сидел в том экипаже. Тогда Бейн остался бы дома. Сильный, спокойный, умный Бейн, который никогда бы их не покинул. Никогда не позволил бы ей выйти за Данблейда.

Что лучше бы погиб Кросс, и тогда все сложилось бы иначе.

Но слова не шли с языка.

Вместо этого Кросс сказал:

– Я все исправлю. Он больше никогда тебя не побеспокоит.

И снова этот смех, ненавидящий и оскорбленный, в котором звучало больше опытности, чем следовало:

– Пожалуйста, не надо. Ты слишком хорошо умеешь причинять неприятности и очень плох в их исправлении. Я не желаю, чтобы ты вмешивался в мою жизнь. Я сама с ним справлюсь.

– Он не примет тебя, – сообщил Кросс. – Это часть нашей сделки.

– Как ты посмел заключать с ним какие-то сделки за моей спиной?

Он покачал головой и сказал правду. Потому что устал ее замалчивать.

– Он сам пришел ко мне, Лавиния. И как бы ты ни хотела считать иначе, я не мог позволить ему ранить тебя. И никогда не позволю.

Должно быть, его слова подействовали, но он никогда не узнает правды, поскольку в этот момент послышался громкий стук с противоположной стороны большой картины, висевшей на стене его кабинета. Он знал, что там, так как знал, куда ведет потайной ход. И с такой же уверенностью знал, кто стоит в нескольких дюймах от его кабинета.

Подняв руку, чтобы заставить сестру замолчать, он обошел стол, схватился за край массивной позолоченной рамы и дернул, открывая потайной вход, а заодно и явив миру перепуганную Филиппу Марбери, которая вывалилась из прохода и едва успела схватиться за ближайший стол, перед тем как выпрямиться и обвести взглядом присутствующих.

Не растерявшись, она поправила очки и, пройдя мимо него, сказала:

– Добрый вечер, леди Данблейд.

И только потом окинула Кросса холодным голубым взглядом и торжествующе водрузила кости на край большого письменного стола.

– Вы, сэр, лгун и обманщик. И я не позволю себе приказывать, как призовой гончей!

Последовал момент общего потрясенного молчания, в течение которого челюсть Лавинии сама собой отпала, а Кросс задался вопросом: как получилось, что его спокойная, размеренная жизнь так бесповоротно вышла из-под контроля?

Его Лавиния оказалась Лавинией, баронессой Данблейд. Леди.

Удивительно, как общество игнорировало тех, кто стал жертвой несчастного случая. Леди Данблейд, конечно, не обходилась без помощи трости. Но теперь, когда она стояла в кабинете мистера Кросса, Пиппа гадала, как можно было не обращать внимания на леди. Если не брать в расчет увечье, она была высока и красива, с чудесными рыжими волосами и карими глазами, которыми Пиппа не могла не восхищаться.

Очевидно, не она одна восхищалась этими глазами. Очевидно, и мистер Кросс считал, что они достойны восхищения. Пиппе не стоило удивляться. В конце концов, мистер Кросс – повеса, пользующийся дурной славой, хотя с Пиппой вел себя безупречно. А леди Данблейд казалась почти невидимкой, ее так часто не замечали, что она могла приходить и уходить из «Ангела», не вызывая никакого скандала.

Но, очевидно, ее присутствие здесь, в кабинете Кросса, было скандальным. Хотя она стояла прямо и гордо. Как греческая богиня.

И почему бы ей не гордиться? Очевидно, она привлекла внимание самого могущественного в Лондоне мужчины.

«Пиппа на ее месте тоже гордилась бы.

Пиппа противилась той мысли и новой, весьма неприятной эмоции, охватившей ее. И даже повернулась, чтобы закрыть дверь потайного хода. Ей стоило догадаться, что Кросс выберет комнату, ведущую в его кабинет, – он не из тех людей, которые полагаются на случайные совпадения.