В ночь на Хэллоуин (сборник) Шолохов Алексей

– Это он сломал, – сказал Паша, ткнув своим пухлым пальцем в замершего Диму. Кашин поднялся на ноги. Вид у него был немного обескураженный – впервые все пошло не так, как он планировал. Толстяк наклонился, бегло взглянул на сломанные ножки и торопливо зашлепал к своему спальному месту. – Его кровать, значит, он и сломал, – бросил он.

Дима с отсутствующим видом начал расправлять скомканное одеяло, стараясь не встречаться взглядом с Ирой. Движения его были вялыми и заторможенными, как у больного.

За дверью послышались быстрые шаги и дети, как по команде, нырнули под одеяла, моментально притворившись спящими.

– Что здесь происходит? Алексеев?

Елена Борисовна выжидательно смотрела на Диму.

– Ну? Я жду объяснений.

– Я не знаю, – с усилием выговорил он.

– Что ты сделал с кроватью? – всплеснула руками воспитательница, подойдя ближе и увидев накренившееся к полу изголовье. – Ты что?! Зачем ты ее сломал?!

Дима молча смотрел в пол, словно все, что его интересовало в данный момент – его собственные босые ступни, худые, с неаккуратно подстриженными ногтями. Он хотел сказать, что он тут ни при чем, что кровать сломалась случайно, что он вовсе не ломал ее, но… Слова намертво застряли в горле, царапая плоть, будто шершавые куски сухаря.

– Елена Борисовна, это все Павлик Кашин!

Голос Иры, прозвучавший в звенящей тишине, дрожал от возмущения.

– Она врет! – завопил Паша, поднимая с подушки голову.

– Что между вами произошло? – потребовала объяснений Елена Борисовна.

– Я спал. А Димка прыгал на кровати. И сломал, – выпалил Паша.

– Если ты спал, то как узнал, что Дима прыгал на кровати? – удивилась женщина, но Пашу этот нюанс ничуть не смутил:

– Он прыгал и разбудил меня. Я проснулся и увидел, как он сломал.

– Он все врет, – снова вмешалась Ира. – Он приставал к Диме, и они стали драться. А потом упали на Димину кровать.

После этих слов притворяться спящими было уже глупо, и дети, откинув одеяла, жадно прислушивались к конфликту.

Елена Борисовна размышляла недолго.

– Я предупреждала вас, чтобы вы вели себя тихо. Кашин, Алексеев, по стульям. В разные углы. У вас еще есть время подумать перед тем, как начнется праздник.

Дима молча поплелся к стульям, стоявшим в длинный ряд у стены.

– Кашин! Тебя что, разве не касается?

Тон Елены Борисовны стал прохладным.

– Это все он, – пробурчал Павлик. – Я ничего не делал.

– Я больше повторять не буду. Быстро на стул. Я жду.

Кряхтя, словно немощный старик, мальчик сполз с кровати и с нарочитой неторопливостью направился к Диме.

– Нет. Сядь в другой конец, – велела воспитательница. Кисло улыбнувшись, Павлик подчинился. – Подумайте над своим поведением. Я очень хочу надеяться, что вы сделаете правильные выводы, – сухо произнесла Елена Борисовна.

– Дура, – обронил Павлик, как только дверь за женщиной закрылась. Он поднялся со своего места и как ни в чем не бывало подошел к Диме. – Я все равно сильнее тебя. Твой папа в Африке живет и каждый день под кустик срет. Понял?

– Это твой папа под кустик срет, – выдавил Дима. Он с ненавистью смотрел на свои трясущиеся руки. Почему он так боится этого жирдяя? Почему папа с Верой не отдадут его в секцию карате? Или айкидо?! Тогда бы он показал этому Пашке!

Потоптавшись на месте, Павлик внезапно наклонился к Диме, и тот отпрянул назад, стукнувшись затылком об стенку. Он чувствовал неприятное дыхание Кашина – запах сыра и кофе с молоком.

– А я все знаю, – прошептал Паша. – Все-все-все.

Диме показалось, что его глотку вновь заполонили колючие сухари, которые никак не желали проваливаться в желудок. Все, на что он был способен, – это часто моргать, смотреть на нависающую круглую физиономию толстяка и помимо своей воли вдыхать гадостный запах из его слюнявого рта.

– Мне все папа сказал. Ты боишься страшных сказок. Особенно про Бабу-ягу. Уж я-то знаю.

Дима сделал глотательное движение. «Сухари» не двигались с места.

– Ты боишься всего. Ты трус. А я вам сказку не до конца рассказал.

– Паша! – позвала Ира.

Толстяк обернулся, его маслянистые глаза недобро вспыхнули.

– Я все скажу Елене Борисовне, – пригрозила она.

– Я с тобой потом разберусь, ябеда, – прошипел Павлик и вдруг громко пукнул. – Эй, зачем пердишь, Димка? – хрюкнул толстяк, даже не меняясь в лице, словно так и было задумано.

Дима был настолько шокирован столь вопиющей провокацией, что у него отнялся язык.

– Это ты! – крикнул он, когда к нему вернулся дар речи. Павлик лишь усмехнулся с хладнокровным видом.

– Нет, ты. Все слышали.

«Уж я-то знаю», – красноречиво говорил его взгляд. Дети, угомонившиеся к тому времени, начали хихикать, тыча в Диму пальцами.

– Димка-вонючка, – добавил Павлик и театрально помахал в воздухе рукой, будто бы разгонял неприятный запах. – Ладно, слушай конец сказки. Мы все убежали домой. Димка думал, что все закончилось. Но ничего не закончилось.

– Уй… уйди от… от меня, – пробормотал Дима. Окончательно растерявшись, он начал заикаться, перед глазами клочьями взорвавшейся радуги вспыхивали разноцветные пятна.

– А когда Димка лег спать, к нему ночью прилетела Баба-яга, – все так же тихо произнес Паша. – Она схватила его из кровати и унесла в свою избушку. И зажарила. А потом съе…

– Уйди!!! – заревел Дима. Он закрыл мокрое от слез лицо своими худыми ладонями.

Паша презрительно улыбнулся.

– Тебя сожрали. Вот так. А я пошел спать, – объявил он и зашагал к кровати. Плюхнулся, укрылся одеялом под самую шею. – Вот так, – повторил Павлик уже без улыбки. – А ты сиди на стуле. Ты же трус. А я ничего не боюсь.

Дима не двинулся с места. Съежившийся и сгорбленный, он словно мгновенно усох, уменьшившись в размерах. Судя по вздрагивающим плечам, он продолжал плакать, но только беззвучно. Побледневшая Ира не сводила глаз с его худенькой фигурки, и ее маленькие пальчики медленно сжались в кулачки.

После «тихого часа» был полдник. Елена Борисовна вела себя так, словно ничего не случилось, отчего Диме было почему-то вдвойне обиднее. Возможно, это потому, что воспитательница даже не наказала Павлика, когда он ушел спать вместо того, чтобы сидеть на стуле и «думать над своим поведением».

Как только с полдником было покончено, тут же началась предпраздничная суета. Вдруг разом нагрянули родители маленьких выпускников, помогая им переодеваться в костюмы (мальчики были мушкетерами, девочки – принцессами). Забежала и Вера, сестра Димы. Она вечно куда-то торопится – то на учебу, то на работу, то в парикмахерскую… Вот и сейчас она тоже куда-то собралась, хотя вид у нее был расстроенный. Помогая застегивать Диме пуговицы на манжетах, она сообщила, что не сможет быть на празднике из-за каких-то неприятностей на работе. Поцеловав брата, она добавила, что на праздник, скорее всего, придет папа. А она сможет освободиться только вечером, и они все вместе поужинают.

(скорее всего, придет папа)

Несмотря на юный возраст, Дима уже знал, что это неприметное с виду «скорее всего» означало одно из двух – вероятность появления папы на празднике близка к нулю, либо он не придет вовсе. «Скорее всего» также имело следующий подтекст – папа снова начал пить. И, наверное, будет пить до вечера, пока не ляжет спать.

Дима вздохнул. И без того плохое настроение испортилось окончательно. Сзади его кто-то тронул за плечо. Он обернулся и улыбнулся, увидев Иру.

– Смотри, какое у меня красивое платье, – гордо сказала она, повернувшись вокруг своей оси.

– Да. Ты красивая, – выдавил Дима.

Тем временем Елена Борисовна сказала, чтобы дети построились в ряд.

– Как только в актовом зале заиграет музыка, начинаем идти, – добавила она. Достав помаду, женщина быстро освежила губы.

Дима робко встал рядом с Ирой.

– Ты куда пойдешь после детского сада? В школу? – спросила девочка, и Дима кивнул.

– А ты? – спросил он.

Ира задумчиво посмотрела в окно.

– Не знаю. Я живу далеко. Я бы тоже хотела пойти в школу.

Дима озадаченно почесал затылок.

– А… кто к тебе придет на праздник?

– Бабушка, с которой я здесь живу, – сказала Ира.

Дима неоднократно видел эту бабушку. Он еще был очень удивлен, насколько старой та выглядела. Согнутая пополам, с палкой, старушка ходила так, будто вот-вот упадет, казалось, подуй ветер, и ее унесет, как бумажку. Другие бабушки, приходившие забирать ребят из сада, были хорошо одеты, молодые, стройные и с красивыми прическами. А бабушка Иры была похожа на бомжиху. Так Вера сказала его папе, но, заметив, что Дима слушает их разговор, резко сменила тему. Диме было неудобно спрашивать Иру, кто такая бомжиха, и лишь потом он узнал, что это бедные люди в грязной одежде, которым негде ночевать. Но Ирина бабушка жила в квартире, и одежда у нее была не такой уж и грязной. Не совсем новой – да, но не грязной.

Ира вздохнула.

– Так жалко, что вторая бабушка не может приехать. Она очень старенькая. Бабушка говорит, что она прабабушка, но я все равно их бабушками называю.

– Жаль, – посочувствовал ей Дима. Он украдкой взглянул на нее.

– Ира?

Они встретились взглядами.

– Мы будем дружить после праздника?

Девочка улыбнулась.

– Давай! Ты приедешь ко мне в гости? Сегодня вечером я уезжаю ко второй бабушке. Я буду там жить все лето. Приезжай ко мне. А сегодня у нас будет вкусный ужин. Мои бабушки лучше всех готовят.

У мальчика перехватило дыхание. О таком предложении можно было только мечтать!

– Конечно! Обязательно приеду, – горячо пообещал он.

– Дима, почему ты так испугался сегодня? – вдруг спросила Ира. – Паша глупую сказку рассказал. А тебе было страшно. Я видела.

Диме показалось, как где-то глубоко внутри в его теле разрастается вязкий снежный ком, царапая его внутренности колючими краями.

Пока он соображал, что ответить Ире, внезапно заиграла музыка, и дети встрепенулись, прекратив гомон. Дима почувствовал, как к его ладони прикоснулись прохладные пальцы Иры, и… забыл о неприятном вопросе.

– Дети, идем-идем, – заторопилась Елена Борисовна. – Возьмитесь за руки, как в хороводе!

– Тили-тили-тесто! – услышал Дима позади знакомый ехидный голос, и сердце его тревожно сжалось. – Тесто засохло, неве…

– Кашин, закрой рот! – прикрикнула воспитательница, и Павлик нехотя умолк.

Держась за руки, выпускники цепочкой потянулись к актовому залу.

Праздник начался.

Дима рассеянно слушал вступительное слово Елены Борисовны и, щурясь от вспышек щелкающих фотоаппаратов, которыми вооружились родители, пытался выискать среди взрослых дядь и теть своего папу. Его не было.

«А может, он вообще не придет», – вспомнил мальчик слова сестры, и ему снова стало грустно. Вон, у всех пришли родители! А у этого дурацкого толстяка Павлика вообще, и мама и папа, оба явились!

Дима чуть ли не с ненавистью посмотрел на отца своего врага, полного мужчину лет сорока пяти с коротким «ежиком» на голове. Рубашка на его громадном животе была натянута так туго, что, казалось, одно неверное движение – и она лопнет, а пуговицы пулями разлетятся по актовому залу, как рассыпавшийся горох.

Глядя на обвислые щеки отца Павлика, Дима неожиданно подумал про хомяка Васю, который жил у него на кухне в аквариуме пару лет назад. От него постоянно воняло, и он вечно просился наверх, и, хотя Вера запрещала ему вытаскивать Васю наружу, Диме было жалко грызуна, и он частенько нарушал этот запрет. Так вот, перед тем, как проситься «гулять», Вася набивал свои щеки под завязку едой. После того, как Дима отпускал хомяка побегать, тот, виляя задом, семенил куда-нибудь за шкаф, где в укромном уголочке вываливал все свои запасы. Там он, кстати, в один прекрасный день и сдох, среди кучек засохших фекалий, семечек и орешков.

«Ты хомяк. Ты и твой папа. Вонючие хомяки», – с нарастающим гневом думал Дима, переводя взгляд с Паши на его отца. Наверное, когда Паша вырастет, он станет таким же жирным, как его папа. И у него будут такие же толстые щеки, будто он туда наложил про запас не орешки, как это делал его хомяк Вася, а сосиски с котлетами.

Кашин-старший самодовольно улыбался, с гордостью показывая сыночку большой палец. Другой рукой он держал большой планшет, снимая праздник на видео. А вот у них в семье нет такого планшета. У них даже компьютера нет. И если папа все-таки придет, то единственное, что он сможет, так это снимать на свой сотовый телефон, который все время барахлит и отключается, так как папа постоянно на него что-то проливает или роняет на пол.

Заметив, что Дима смотрит на него, Павлик показал ему язык и засмеялся.

Дима вздохнул.

Его взор случайно переместился на картонную саблю, болтавшуюся на его бедре. Жаль, что она не железная, как, например, у д'Артаньяна (Вера как-то рассказывала ему про этого храброго мушкетера). Тогда бы он подкараулил где-нибудь этого Павлика и проткнул бы шпагой его толстое пузо. Нет, за это могут забрать в тюрьму. Лучше врезать ему стулом по башке, чтобы у него искры из глаз полетели (по правде говоря, Дима не был свидетелем подобного явления, но слышал об этом неоднократно).

Впрочем, нет, это все только мечты. Папа и мама Паши не дадут ему этого сделать. Вдобавок Павлик со своим папой еще отлупят самого Диму, и даже его папа (будь он здесь) вряд ли смог бы помочь ему. У их семей слишком разные весовые категории, в свои семь лет Дима уже прекрасно понимал это. Как ни горько это осознавать.

(…ты трус. И слабак. Как и твой папа…)

Дима до боли сжал челюсти, стараясь переключить мысли на что-нибудь другое.

Ира.

Лето. Тепло. Вот о чем он будет думать.

Ира ведь звала его в гости!

Он снова посмотрел на гостей и вдруг увидел, как между рядами, спотыкаясь, осторожно пробирается бабушка Иры. Родители с равнодушным спокойствием игнорировали ее бормочущие извинения, когда она случайно наступала кому-то на ногу, очевидно, воспринимая бедно одетую старуху как вынужденную необходимость.

Пожилая женщина трясущейся рукой надела очки и внимательно уставилась в зал.

Диме стало жалко ее.

Она была похожа на старое деревце, у которого перерубили все корни. Высушенная, сморщенная, поблекшая и бесцветная, как старая сонная моль, на фоне нарядных гостей она смотрелась так же органично, как в элитном салоне штор выглядели бы ободранные, заляпанные жиром кухонные занавески.

К этому времени Елена Борисовна указала им на стулья, расставленные по периметру зала, и они расселись. Тетя Женя стала играть на пианино, и на середину по очереди стали выходить дети, читая стихи про сад и первый класс. Дима быстро прогнал в памяти свое четверостишие. Вроде ничего не забыл. Самое главное – не испугаться.

«Нет, – поправил он сам себя. – Самое главное – не заикаться».

Он вспомнил, что раньше заикался очень часто, когда ему было около двух-трех лет. Потом все прошло, но смутные воспоминания о заикании почему-то прочно увязывались со сказкой «Гуси-Лебеди». Наверное, именно поэтому сегодня он снова начал заикаться, как только Павлик рассказал свою глупую историю про Бабу-ягу.

Дима нервно вытер об колени вспотевшие ладони.

Он не должен заикаться. И он не будет заикаться. Он расскажет стихотворение лучше всех, и все ему будут хлопать. Может быть, даже папа придет, когда будет его очередь выступать…

– Ой, кто это тут у нас? – воскликнула Елена Борисовна.

Дети с любопытством закрутили головами. Дима вытянул шею, чтобы рассмотреть, о ком идет речь, и тут же сел на место.

(ты же знал… воспитательницы говорили, как будет проходить праздник и кто будет в нем участвовать)

Да, он знал. И все остальные знали.

Но все равно, когда в актовый зал проковыляла Баба-яга, Диме вдруг как никогда захотелось закрыть глаза и не открывать их до тех пор, пока она не исчезнет.

– Ты что? – шепотом спросила Ира.

– Ничего.

Дима попытался улыбнуться, но вместо этого его лицо исказилось в болезненной гримасе.

– Кто это у меня тут собрался? – скрипучим голосом проговорила Бабя-яга. Она трясла лохматой головой, медленно обходя замерших детей, и принюхивалась, шмыгая длинным крючковатым носом.

– А это, Баба-яга, наши детки, наши юные выпускники. Мы к школе готовимся, – ответила Елена Борисовна. – Правда, ребята?

– Да-а-а, – нестройным гулом прокатилось в ответ.

– К школе? – изумилась Баба-яга. – А что это такое, «школа»?

Кто-то из мальчиков вышел в центр и начал с выражением читать стихотворение про школу, но Дима почти не слышал слов. Не отрываясь, он смотрел на Бабу-ягу.

Кто это? Мария Сергеевна? Или их няня, тетя Даша? А может, это уборщица? Неулыбчивая, тихая тетенька с раскосыми глазами, кажется, ее зовут Лейла…

Определить это было проблематично, так как на женщине, изображавшей Бабу-ягу, была надета маска. Хрипло-скрипучий голос тоже значительно затруднял опознание.

– Ты боишься, Дима? – все тем же тихим голосом спросила Ира. Некоторое время мальчик тупо смотрел куда-то в сторону, словно его сознание находилось совершенно в другом месте, оставив на детском стульчике только физическую оболочку в виде худенького тела Димы Алексеева. Потом он медленно повернул голову:

– Нет. Это же Ма… Мария С… Сергеевна?

– Наверное, – неуверенно протянула девочка. – А почему ты заикаешься?

– Потому что я р… раньше много б… болел, – с трудом проговорил Дима.

(потому что ты трус)

(Гуси-Лебеди)

«Они были похожи на птеродактилей», – всплыли в памяти слова из сказки Паши.

– Бабы-яги не бывает. И подземных троллей тоже. И Кощея Бессмертного, это все сказки. Разве тебе папа с мамой не говорили? – поинтересовалась Ира. Ее красивые глаза с пушистыми ресницами внимательно смотрели на мальчика.

– У м… меня только папа. Мама…

Елена Борисовна шикнула на них, и дети замолчали.

– Она ненастоящая, – едва слышно сказала Ира, когда Елена Борисовна отвернулась. – Это переодетая тетя.

«Да знаю я», – хотел с досадой ответить Дима, но решил промолчать.

Все он знал. Все-таки ему семь лет.

И все же…

– А теперь, детишки, я проверю, как вы готовились к школе, – прокряхтела Баба-яга. Она начала бродить вдоль сидевших детей, и каждый раз, когда край ее разлохмаченной юбки из мешковины касался ноги Димы, внутри у него все сжималось, и ему, как никогда в жизни, хотелось стать невидимым. – Ну, начнем. Сколько пальцев у вас на руках?

– Десять, – выкрикнул Максим Погорелов.

– Правильно. А на руках и ноге? – прищурилась Баба-яга.

– Двадцать!

– А вот и нет, – захихикала старуха, неуклюже приплясывая.

– Пятнадцать, – негромко сказала Ира. Родители зааплодировали, бабушка Иры улыбнулась, смахнув слезу.

Баба-яга хлопнула в ладоши:

– Верно! А на одной руке и двух ногах?

– Тринадцать! – проорал Паша, и лицо его расплылось в идиотской улыбке. Дети рассмеялись.

– А вот и нет! – повернулась к Павлику Баба-яга. – Ты ошибся!

– Я не ошибся, – все так же глупо улыбаясь, ответил Паша и ткнул пальцем в сторону Димы. Тот сидел ровно, словно к его спине была привязана палка, взгляд застывший. – У него тринадцать пальцев. Такой родился. И еще один палец между ног висит. Самый маленький.

– Павел! – процедила Елена Борисовна. Женщина сохраняла спокойствие, но ее глаза метали молнии. Кто-то из родителей прыснул и тут же замолчал. Отец Паши осуждающе покачал головой, но выражение его лица и глаз оставалось прежним, он словно всем своим видом мысленно говорил сыну: «Потерпи уж немного этот балаган, а потом можешь делать все, что вздумается»

– Ну, хорошо, – заговорила Баба-яга после неловкой паузы. – А загадки вы умеете отгадывать?

– Да-а-а-а, – оживленно загалдели дети.

– Тогда слушайте. Хорошо его заточишь – и вперед – рисуй что хочешь! Небо, море, солнце, пляж. Вот такой он…

Она выразительно оглядела детей.

– Баклажан, – хохотнул Паша, прежде чем кто-то успел открыть рот.

– Карандаш, – сказала Ира. – Вот правильный ответ. Какой еще баклажан?

– Обыкновенный, – пояснил Паша. – Вот эта старая бабка им на полу рисует.

Выпускники грохнули со смеху. Не улыбались лишь Дима с Ирой.

Елена Борисовна переменилась в лице и шагнула вперед, чтобы осадить Кашина, но Баба-яга ухватилась за локоть воспитательницы:

– Это кто же такой у вас хулиганистый? А, мальчик? Как тебя зовут?

– Я – Павлик Кашин. А тебя нет. Тебя не бывает, уж я-то знаю! – выпалил Паша. – Ты переодетая Баба-яга. И твой нос на баклажан похож!

Баба-яга погрозила мальчику пальцем:

– А я вот тебя с собой заберу. Дети, отдадите своего дружочка мне? А то мне, бабушке старенькой, скучно-о!

– А вот и не заберешь! – задиристо выкрикнул толстяк.

– А вы его не съедите? – с опаской спросила Аня. Эта девочка с желтыми бантами была самой маленькой в группе. Родители начали посмеиваться.

– Нет, – покачала головой старуха. – Я ем кашу и картошку. Зато я его научу, как нужно себя правильно вести.

– Забирайте! – вдруг выкрикнула Ира, и лицо Паши стало лиловым от злости.

Родители засмеялись. Баба-яга тоже издала гортанный смешок.

– А вот и заберу.

Она вытянула вперед руки. И хотя они были в перчатках, Диме почудилось, что даже отсюда он видит острые когти, которые сейчас прорвут материю и вцепятся в горло Павлика.

– Не заберешь, – заявил Паша, однако в глазах его мелькнула тревога, и он нервно заерзал на стуле.

Несколько секунд Баба-яга молча изучала малолетнего наглеца. Елена Борисовна махнула рукой тете Жене, и та, понятливо кивнув, заиграла на пианино. Девочки сорвались с места и закружились в незатейливом танце.

«Ира танцует лучше всех», – подумал Дима и, неожиданно для самого себя, начал хлопать в ладоши. Мальчики подхватили, за ними и родители. Не участвовал в этом, разумеется, Павел Кашин. Он ковырялся в ухе, что-то недовольно бормоча себе под нос, время от времени вытирая желтый от серы мизинец об мушкетерский камзол.

Бабя-Яга мягко отступила и встала у выхода, глядя на Пашу. Когда танец закончился, ее уже не было.

Праздник близился к концу. Многие родители уже выключили свои гаджеты с фотоаппаратами и просто смотрели выступление. Бабушка Иры задремала, свесив седую голову. Дима смотрел на старушку со смешанным чувством любопытства и тревоги. Интересно, с ней все в порядке? А вдруг она умерла, прямо тут?! Что тогда будет с Ирой?

«Тогда мы с Верой заберем ее к себе. Папа только обрадуется и перестанет пить», – подумалось ему. Пианино умолкло, и несколько мальчиков, поднявшись со стульев, вышли на середину зала.

– Дима! – вполголоса позвала его Елена Борисовна, и он, спохватившись (ведь сейчас его очередь читать стихотворение!), понесся к ребятам и встал с самого краю.

Его лицо радостно вспыхнуло, когда он наконец разглядел среди взрослых отца. Поскольку свободные места были заняты другими родителями, папа встал у выхода, слегка покачиваясь. Радостное выражение Димы померкло. В мятой рубашке и запятнанных брюках, с многодневной щетиной и двойными мешками под глазами он выглядел ужасно некрасиво. Словно какой-то голодранец-попрошайка.

(твой отец слабак…)

Дима сглотнул слюну, ощутив, как пересохло во рту.

Отец подмигнул ему, но он лишь плотнее сжал губы.

Внезапная тишина повисла в воздухе, и Дима не сразу понял, что подошла его очередь читать стихи.

– Дима? – зашептала где-то сзади Елена Борисовна.

– Э… гм…

В какое-то мгновенье его охватила жуткая паника.

«Я забыл стихотворение!»

Отец снова качнулся и сделал подбадривающий жест рукой, словно дирижер, старающийся вытянуть нужные ноты из оркестра.

– Праздник грустный и веселый… – шепотом заговорила Елена Борисовна, напоминая Диме текст.

Снаружи подул сильный ветер, и первые крупные капли дождя застучали по окнам, оставляя на стеклах кривые дорожки.

Дима зажмурил глаза и когда открыл их, лицо его было спокойным.

Вздохнув поглубже, он начал:

Дима вдруг запнулся. Слова застряли в глотке, когда он увидел, как мимо отца, словно тень, бесшумно кралась Баба-яга. Она перехватила взгляд мальчика и многозначительно хихикнула.

С улицы донеслись утробные раскаты грома.

Дима разлепил губы:

Он снова начал заикаться и ненавидел себя за это. Заключительные слова, которые уже были готовы вылететь наружу, неожиданно застряли где-то посреди горла, они словно передумали присоединяться к своим ранее произнесенным товарищам, ставя под угрозу успешное завершение стихотворения.

В тишине раздался смех Павлика. Но радости в голосе мальчика было столько же, сколько яблок на березе.

– Не забудем мы матрас! – прокудахтал он.

– Павел! – Елена Борисовна предостерегающе поднесла к губам указательный палец.

Дима побледнел.