Планета Вода (сборник с иллюстрациями) Акунин Борис
Что на свете счастья нет, Фандорин усвоил еще в ранней юности – судьба объяснила с исчерпывающей ясностью. Но покоя и воли на свете больше тоже не было. Их забрал с собой год, который заканчивался сегодня.
Самое первое и самое последнее утро 1912 года по антуражу почти полностью совпадали. 1 января Эраст Петрович тоже ехал в поезде: только тогда – с театральных гастролей, а сейчас с кинематографических съемок, вот и вся разница. Но спутники были те же и постукивали вагонные колеса, и звякала ложечка о стакан с чаем, и за окном простирался скучный зимний пейзаж. Жена так же без умолку говорила, и вряд ли что-нибудь более умное – но январский Фандорин, в отличие от декабрьского, слышал и видел ее иначе. Год назад ему, чертову идиоту, казалось, что он всю жизнь ошибался и что счастье все-таки есть.
Воистину, красота – это светофильтр, вмонтированный во взгляд смотрящего, а вовсе не характеристика объекта, на который этот взгляд устремлен. Фильтр называется «влюбленность», его функция – замутнять остроту зрения и порождать оптический обман. Но фильтр выпал, острота зрения восстановилась. И стало видно: то, что казалось непосредственностью – отсутствие ума; живостью – капризный характер; искренностью – актерство.
– Право, в польском шипении есть нечто злобное, – шепнула жена, когда официант, с ледяным «пше прашем» подал тарелочку с маслом и отошел. – Они нас, русских, не любят.
Слова сопровождались обворожительной улыбкой – потому что официант на ходу обернулся. Утомительный актерский инстинкт – во что бы то ни стало нравиться всем встречным-поперечным, даже если этот кто-то совсем случайный и мимолетный.
– За что ж им нас любить? – вяло сказал Фандорин и ткнул вилочкой в ломтик сыра. – Была страна Польша. Мы ее з-захватили и превратили в какой-то безличный «Привисленский край».
– Но вы забыли, что поляки первые хотели нас захватить! Они взяли в плен русского царя и патриарха!
Поставленный голос зазвенел, все заоборачивались, и жена расцвела на глазах. Она обожала быть в центре внимания, а тут представилась отличная возможность покрасоваться. Элиза возвращалась со съемок исторической фильмы, которую готовили к 300-летию дома Романовых. Играла порочную паненку, которая пытается склонить патриарха Филарета к капитуляции перед римским папой. Роль не очень большая, но эффектная. Иезуитскую темницу и вообще всю польскую часть снимали в Ченстоховой, где превосходные локации и готовые декорации.
Вступая в брак, влюбленный Эраст Петрович пообещал, что будет сопровождать жену во всех поездках. И уже больше года таскался за нею на гастроли и на съемки, чувствуя себя то ли рабом, прикованным к скамье галеры, то ли болонкой на поводке. И никуда не денешься. Слово благородного мужа – не бабочка омурасаки.
– Это какого же царя? – спросил усатый господин, сидевший за соседним столиком, глядя на Элизу с удовольствием, отчего ее глаза засветились чудесным блеском.
– Ну как же! Василия Шуйского. Он был ужасный интриган и хитрец, но малодушный и несимпатичный.
Слушатель тронул ус и осторожно покосился на Фандорина и Масу, пытаясь понять, кем они приходятся красавице.
– Как интересно, сударыня! А я, представьте, из гимназического курса ничего не помню. Царь Иван Грозный, царь Борис Годунов – помню. А царь Василий Шуйский – убей бог…
– Историю отечества нужно знать, – укоризненно молвила Элиза. – Я вам сейчас всё расскажу.
Фандорин быстро скомкал салфетку и поднялся.
– Пойду уложу б-багаж. Скоро станция.
Вскочил и Маса, до сих пор помалкивавший и лишь кидавший на господина сочувственные взгляды.
– Буду помогачь!
Элизе, слава богу, было не до них – у нее появились слушатели. Кроме усатого господина еще несколько пассажиров заинтересованно смотрели на прелестную рассказчицу.
– Весь багаж я уже сложил, – сказал Маса по-японски, когда они вышли из вагона-ресторана. – Вам нужно отдохнуть. Покурите, господин. Время есть.
Из Ченстоховой до Варшавы шел и прямой поезд, но в кассе не оказалось билетов первого класса, а вторым Элиза ездить отказывалась, поэтому пришлось добавить в маршрут лишнюю пересадку в Кельцах. До этого губернского центра оставалось не более четверти часа.
Эраст Петрович мрачно раскурил сигару. Японец деликатно вздыхал, отгоняя густой дым веером.
– Я придумал, чем вас утешить, господин. Читали ли вы «Сказание о Доране Кукумото, женившемся на девушке, которая оказалась лисицей?»
– Не читал, – буркнул Фандорин. – Но с-содержание легко угадывается. Какой-то самурай по имени Доран Кукумото женился на девушке, а она оказалась оборотнем.
Маса расстроился:
– Вам неинтересно рассказывать. Вы всё всегда знаете заранее. Но даже вы не угадаете, чем заканчивается сказание.
– Как все истории про самурая и кицунэ, я полагаю. – Эраст Петрович пожал плечами. – Или он ей снес голову с плеч, или она его з-загрызла.
– А вот и нет! Обе версии ошибочны! – Японец засмеялся, довольный. – Лисица не загрызла Дорана, потому что она-то ведь в нем не обманулась. Знала, за кого выходит. А Доран ее не зарубил, потому что самурай может зарубить жену, только если она изменила своему долгу. Даже если жена – лисица. Но лисица оказалась верной супругой, и предлога, чтобы ее убить, у Дорана не нашлось. Поэтому он жил с ней до самой смерти. Понемногу привык к ее повадкам. У него порыжели кончики усов, и он даже научился есть сырую зайчатину.
– Б-благодарю за утешение. – Фандорин с трудом сдержался, чтобы не вырвать у Масы веер и не треснуть им сказителя по круглой башке.
Но японец, конечно, был ни в чем не виноват, и благородный муж уныло обронил:
– Если ты хотел сказать, что я набитый Д-Доран, ты прав…
– Нет, господин. Я хотел сказать совсем другое. Когда человек честно несет бремя долга, это само по себе является большим утешением. Вот я, например, всегда безропотно служу вам, хотя быть вашим вассалом очень нелегко.
– Поскорее бы в Москву… – пробормотал Эраст Петрович, с тоской прислушиваясь к звонкому голосу, доносившемуся из ресторана.
Подумал: «В Москве сразу же в сыскное. Выяснить, нет ли какого-нибудь интересного дела, с которым не может справиться полиция. Желательно за пределами города. И уехать, уехать…»
– «Куда ты завел нас, несчастный?!» – громко воскликнула Элиза, кажется, уже добравшаяся до Ивана Сусанина.
Господи, пошли мне поскорей какое-нибудь расследование, взмолился Фандорин. Можно даже не очень интересное. Только бы подальше от Москвы.
Вдруг вагон качнуло. Тошнотворно заскрежетали тормоза. Эраста Петровича кинуло на японца. Сигара, будто ожив, выскочила из пальцев, ударилась о стену, рассыпала искры и упала бы, но Маса, хоть и потерявший равновесие, успел ее подхватить.
Поезд резко сбросил скорость, начал останавливаться.
– Что такое? – Фандорин смотрел в окно. – Города еще не видно. Вокруг поле.
Мимо быстро шел кондуктор.
– П-почему затормозили?
– Не могу знать, сударь. Впереди поезд стоит. Должно быть, десятичасовой. Что-то на путях.
И исчез за дверью.
– Эраст! Эраст! Где вы? – позвала из ресторана жена. – Господа, сходите кто-нибудь за моим мужем. Шестой вагон, второе купе.
– Пойду посмотрю чт там, – быстро сказал Фандорин, открывая наружную дверь, откуда пахнуло холодом и брызнуло снежной пылью.
– Я с вами, господин.
– Нет. Побудь с Элизой. Она не любит оставаться одна.
Спрыгнул.
В отпуск!
Из передних вагонов на насыпь тоже спускались люди. Все смотрели куда-то вперед. Перед пыхавшим дымом паровозом уже скопилась небольшая толпа, однако дальше не двигалась. Приблизившись, Фандорин увидел, что совсем недалеко, в полусотне шагов, стоит другой состав, и последний его вагон, судя по синей окраске и золотым орлам – почтовый, оцеплен жандармами.
– Не подходи! Не подходи! – строго покрикивал вахмистр.
Не крушение, понял Эраст Петрович. Должно быть, какое-то препятствие на путях. Но почему железнодорожные жандармы, целый взвод? И что стряслось с почтовым вагоном?
Он шел прямо на караульного начальника, хотя тот всё кричал свое «Не подходи!» и даже замахал на штатского рукой.
– Кто старший? – спросил Фандорин, и было в его виде, голосе, повадке что-то такое, отчего вахмистр перестал жестикулировать и подтянулся.
– Его высокоблагородие подполковник Павлов. Начальник губернского управления.
Эраст Петрович прищурился. Во время японской войны он служил советником в железнодорожной жандармерии и хорошо знал командный состав этого ведомства – уж во всяком случае, на уровне губернского начальства.
– Павлов? Сергей… Кондратьевич?
– Никак нет. Кириллович.
– Да, верно, Кириллович.
Был такой. Правда, в ту пору еще штабс-капитан. Звезд с неба не хватал, но старательный и дотошный. Оказывается, сделал карьеру – начальник железнодорожно-жандармского управления по Келецкой губернии.
– Подите, скажите ему, что здесь Фандорин.
– Кто? – переспросил вахмистр. Как видно, он был не из старослужащих. Иначе знал бы.
Пришлось повторить фамилию.
Поколебавшись не более секунды, унтер козырнул и пошел к вагону. То и дело оглядывался, не уверенный, что делает правильно, оставив пост.
Зато обратно от вагона несся со всех ног – и все равно отстал от рослого офицера в синем мундире, с болтающимися серебряными аксельбантами.
– Господин Фандорин! Эраст Петрович! – кричал Павлов, умудряясь на бегу всплескивать руками. – Бог вас послал!.. Господи, и правда вы, – сказал он, остановившись. – Что за чудо! И ничуть не изменились. Откуда вы здесь?
Подполковник пребывал в крайней степени возбуждения и, кажется, в изрядной растерянности – причем отнюдь не из-за внезапного появления старого знакомца. Похоже, на железной дороге произошло нечто исключительное.
– Неважно. Рассказывайте, что стряслось.
Павлов взял Эраста Петровича по локоть, повел в сторону.
– Нападение на почтовый вагон… Я, собственно, только четверть часа, как примчал из города с дежурным взводом. – Он кивнул на недальний кустарник, где коноводы держали лошадей и стоял автомобиль. – По телефонному звонку… Взрыв на путях. Динамитная шашка. Там. – Он показал куда-то вперед. – Машинист еле успел затормозить. И напали, двое каких-то. Варшавский «Торговый банк» перевозил крупную сумму. Двести тысяч. Взяли. Но не в деньгах дело. – Офицер вытер распаренный лоб. – Вы не представляете, чт там, внутри. Ужас. Бойня.
Почтовый вагон
– Двое грабителей захватили почтовый вагон? – поразился Фандорин. – П-погодите, но по инструкции от 15 марта 1905 года – я сам ее составлял – при перевозке крупных сумм должна быть охрана минимум из пяти солдат с унтер-офицером. Вагон должен иметь стальные решетки на окнах, блиндированную дверь…
– Всё было! У меня в губернии полный порядок! – еще пуще разволновался подполковник. – Шесть человек охраны! Дверь бронированная! Строжайшее запрещение открывать на дистанции! Всё как положено. Но ведь аварийное торможение. Сопровождающие подумали – крушение. И постучал не кто-нибудь, а старший кондуктор. Его, оказывается, держали на мушке злоумышленники… Почтовый сотрудник открыл, ну и… Забрали только банковскую сумку. Она нетяжелая, двадцать пачек сторублевых купюр…
– С-сопротивление было?
– Нет. Взяли врасплох. И тем не менее всех убили, всех! Сатанинская безжалостность!
У Павлова дрожала рука, которой он всё пытался застегнуть пуговицу на воротнике кителя.
– Полагаю, убили не всех. Иначе откуда вы узнали бы, что постучал именно старший кондуктор?
– Да. – Подполковник махнул вахмистру, чтобы не торчал столбом, а возвращался на пост. – Почтовый служащий Коркин чудом выжил. Ранен, но нетяжело. Я как раз начал его допрашивать, когда мне доложили, что вы здесь…
– Ясно. Пойдемте. Посмотрим, что там. Да и холодно здесь стоять…
Фандорин поежился в своем твидовом пиджаке. Декабрь в южной Польше выдался малоснежный, но противный – ветер пробирал до костей.
В вагоне пахло пороховым дымом, кровью и рвотой. Остановившись на пороге, Эраст Петрович покачал головой.
Действительно бойня.
Вдоль стены, в ряд, как на построении, в одинаковых позах лежали шестеро в жандармских мундирах. Все лицом вниз. У каждого посередине затылка аккуратная дырка.
Человека в железнодорожной форме, и еще одного, пожилого, очкастого, в обычном пиджаке, смерть, по-видимому, застигла в движении, но и эти двое получили только по одной пуле: в переносицу и в сердце.
– Это старший к-кондуктор, – показал Фандорин на железнодорожника. – Штатский кто?
– Сотрудник банка. А Коркин – вот…
Тощий блондин в черной почтовой тужурке, мучнисто белый, сидел на стуле, держался руками за перебинтованную голову и раскачивался из стороны в сторону.
– Я пока еще не полностью восстановил картину произошедшего, – начал объяснять Павлов, но Эраст Петрович его остановил.
– А что тут восстанавливать? Солдаты не успели взять оружие. Их, кондуктора и банковского заставили лечь на пол. Взяв сумку с деньгами, грабители открыли огонь на п-поражение. Из двух револьверов. – Фандорин наклонился над мертвецами. – Кажется, «кольт» сорок пятого и «наган». Быстрота и точность п-поразительные. Сначала, разумеется, стреляли в жандармов. Кондуктор и банковский успели приподняться. Но и только…
Он смотрел уже не на покойников, а на раненого.
– Так всё было, Коркин?
– Я не знаю… – Голос был жалобный, прерывистый. – Открыл дверь. Сразу удар в лоб, вот сюда… – Коркин осторожно потрогал переднюю часть головы, где сквозь бинт проступало красное пятно. Другое, больше размером, виднелось сбоку, над ухом. – В глазах темно… Очнулся – лежу на полу. Лицом вниз… Боялся шевельнуться. Пусть думают, что убит. Или без чувств. Даже глаза закрыл… Ничего я не видел. Совсем ничего…
– Но уши-то вы не з-заткнули. Значит, всё слышали. Ну-ка, поподробнее. С самого начала.
– Ага. – Почтовый служащий перевел взгляд на подполковника Павлова. Тот сделал грозное лицо. Раненый быстро закивал. – Хорошо. С начала… Сидел, сверял посылки по описи. Солдаты, четверо, играли в домино. Двое спали. Господин Гжебич из банка что-то писал… Вдруг толчок, грохот. Меня чуть со стула не сбросило… Я думал, столкнулись с чем-то. Или паровоз с рельсов сошел. Все вскочили, закричали. А выйти нельзя – инструкция. И непонятно, чт там… Ну, а дальше я говорил. Стук. Старший кондуктор Хвощинский, я его знаю. Часто вместе ездим. «Откройте, пан Коркин! – кричит. – Скорее!». Я открыл. Лицо у Хвощинского странное такое. Глаза вытаращены, губы прыгают. Ну понятно – авария. Но спросить я ничего не успел. Сбоку что-то мелькнуло, и по голове… Я рассказывал. Наверно, рукояткой пистолета. А впрочем, не знаю…
– Воды ему, – велел Фандорин и похлопал заплакавшего рассказчика по плечу. – Успокойтесь. Вспоминайте, ничего не упускайте.
Павлов поднял со стола опрокинутый графин, в котором еще оставалось немного воды. Налил в стакан.
– …Спасибо. – Зубы почтового чиновника клацали о стекло. – Значит, лежу. Не шевелюсь. В ушах шумит – волнами. То накатит, то отхлынет… Слышу голос. Тихий такой, спокойный. «Уважаемые господа жандармы, – говорит, – убедительно прошу не кидаться за карабинами. Иначе будете застрелены на месте. Извольте лечь на пол, если вас не затруднит».
– Так в-вежливо?
– Даже еще вежливей. Я слово в слово не помню. Прямо как приказчик в галантерейном магазине. Казимиру Вацлавовичу – это Гжебич, из банка – он говорит: «Будьте любезны указать, которая здесь сумка «Торгового банка». Премного благодарен». Я даже подумал: раз так интеллигентно всё, убивать не будут. Это, думаю, не бандиты, это революционеры.
– По-русски говорили? Без акцента?
– Да. То есть нет… – Коркин поправился. – По-русски, но с акцентом. Вежливый, наверное, поляк. Твердое «л» проглатывал. А второй кавказец. Басистый. Но этот мало говорил. Только «Нэт», «Сдэлаю» и «Хорошо». Поляк главный был. Ах да. Еще он немного заикался. Как вы.
– Поляк; очень вежливый; заикался?
Эраст Петрович на несколько секунд закрыл глаза. Заикание и акцент легко изобразить, а вот интеллигентную речь, феноменальную меткость, явную опытность в подобных делах не сымитируешь…
Сима Ланжерон? Так далеко от дома не работает. Янек Варшавский? Этот вежливо не умеет. Ружевич? Всегда ходит на дело один…
– Какого «поляк» был роста? В какой руке держал оружие? Вы на него даже тайком не взглянули?
– Какое там! Лежал, молился. Чтобы кто-нибудь из жандармов не вздумал геройствовать… Ох, не о том надо было… Вдруг выстрелы. Два, еще два, еще два. Быстро так. Подряд. Да-дах, да-дах, да-дах! Потом еще два. Дах! Дах! Кажется, еще и крики, но я оглох. Всё, как через вату… Господи, молюсь, яви чудо! Спаси! И тут, как палкой по голове…
Коркин закрыл лицо ладонями, зарыдал.
– Пуля прошла по касательной. Выше уха, – пояснил Павлов. – Торопились уйти. Или же…
Подполковник многозначительно поглядел на Фандорина.
– Вы потеряли с-сознание?
– Что? Нет… Больно было ужасно, но я даже не ойкнул. Пусть думают, что убит… И спас Господь. Ушли. Этот, поляк который, говорит: «Здесь всё, теперь на варшавский». Кавказец ему басом: «Идем». И ушли… Чудо, чудо!
Почтовый плакал и крестился, крестился и плакал. А Фандорин прошелся по вагону, стараясь не наступать в кровь. Поднял с пола серую замшевую перчатку. Внимательно рассмотрел, примерил. Перчатка была маленькая. Сунул в карман.
– Сергей Кириллович, у меня к свидетелю вопросов больше нет. Заканчивайте. Я скоро вернусь.
И действительно вернулся довольно скоро – минут через пятнадцать. Павлов стоял над раненым, который испуганно смотрел на жандарма снизу вверх, будто не понимал, чего от него хотят.
– Оставьте его. У вас есть с собой ж-железнодорожное расписание?
– Обижаете, Эраст Петрович. Наизусть помню.
– Какие поезда проходят через Кельцы в это время?
– Два, по Ивангородской линии. дин к австрийской границе, на юг. В десять тридцать. И один на север, варшавский. В десять сорок. – Подполковник посмотрел на часы. – То есть отходит через пять минут.
– Это поезд, на котором должен был ехать я, – сказал Фандорин безо всякой, впрочем, печали. – А какое расстояние отсюда до вокзала?
– Семь с половиной верст.
– Значит, было какое-то средство п-передвижения. Пойдемте-ка прогуляемся.
Он спрыгнул с подножки на землю, огляделся. Перешел на другую сторону пути – не ту, где ждали жандармские лошади – и быстро зашагал в сторону кустарника.
– Удивляюсь на вас, – догнал его подполковник. – Ведь очевидно, что Коркин – сообщник. Потому и открыл дверь. Я не верю ни одному его слову. Приметы наверняка ложные. Сколько на самом деле было грабителей – неизвестно. И про варшавский поезд, конечно, тоже враньё. Направляет по фальшивому следу. Но ничего, главная нить у меня в руках: сам Коркин. Я вытрясу из него правду, будьте уверены.
– Зима называется, – сказал Фандорин невпопад. – Хорошо, хоть сколько-то снега есть.
Поле было похоже на шкуру пегой коровы: то белые пятна, то черные. На белых, где лежал тонкий слой снега, Эраст Петрович замедлял шаг. Один раз даже присел на корточки.
– Что вы ищете? – недовольно спросил Павлов. – Видно же, что здесь прошел всего один человек. А нам нужны минимум двое.
– Идемте, идемте. – Фандорин перешел на рысцу, по-прежнему глядя в землю и из-за этого сделавшись похожим на взявшую след лягавую собаку. – Не врет Коркин. Ошибается, но не врет.
– Не врет? – нервно переспросил подполковник, не осмеливаясь спорить. – Отчего вы так уверены?
– Я вижу, когда человек говорит правду. Так достоверно роль не сыграл бы и Качалов.
Офицер с сомнением покачал головой – аргумент его не убедил.
– А в чем он ошибается?
– Что грабителей было двое.
– Я тоже уверен, что больше. Вдвоем провернуть такое дело невозможно. – Павлов поравнялся с Эрастом Петровичем, и теперь они трусили по хрусткой мерзлой траве, будто пара рысаков. – Я по роду своей деятельности собираю сведения обо всех ограблениях поездов и совершенно точно знаю, что успех такого рискованного и хлопотного предприятия напрямую связан с размером банды. В 1908 году, когда «боёвка» Пилсудского ограбила почтовый вагон под Вильной, в нападении было задействовано двадцать человек. В роговском налете 1906 года – помните, под Лодзью? – участвовало полсотни революцинеров. А вот в аризонском рейде 1900 года, в Фэрбенке, грабителей было только пятеро, и они остались с пустыми руками. Вдвоем же на поезд пытались напасть только единожды – весной нынешнего года, в Техасе. Оба преступника убиты на месте. Потому что, как я уже сказал, вдвоем поезд взять нельзя. Это я вам говорю как специалист по безопасности железных дорог. Поэтому ваше утверждение о правдивости показаний Коркина вызывает у меня…
Ограбление поезда под Лодзью
Фандорин неделикатно перебил лекцию специалиста:
– Грабитель действовал в одиночку. Коркин ошибся, когда поверил, что их двое. Поляк был один и сам себе отвечал за напарника. Изобразить кавказский акцент нетрудно, если произносить только короткие слова.
Подполковник остановился.
– Извините, Эраст Петрович, я знаю, что вы всегда правы, но это уж, прошу прощения, никак невозможно!
– Когда я выходил, оставив вас наедине со свидетелем, я проделал то, что несомненно сделали бы чуть позже и вы. Опросил людей из предпоследнего вагона. Они непременно должны были выскочить из своих купе в коридор после того, как поезд резко затормозил. Так и было. Несколько человек видели, как старший кондуктор прошел в хвост поезда. Его сопровождал кто-то один. Один, ясно? Причем шел вплотную, чуть ли не приобняв Хвощинского. Все были взбудоражены и оттого ненаблюдательны, описать внешность подробно не смогли. Только что это был очень прилично одетый господин. Кажется, с аккуратной бородкой. Кажется, худощавый и маленького роста. Серый котелок, длинное пальто, тоже серое. Белые гамаши. Рука, лежавшая на плече кондуктора – правая – была в серой замшевой перчатке. Вероятно, вот в такой.
Он достал из кармана перчатку, подобранную в вагоне.
Павлов озадаченно взял перчатку, повертел.
– Здесь капелька крови.
– Разумеется. Потому он перчатку и бросил.
Ни черта не понимающий подполковник схватился за голову.
– Да как же можно одному человеку провести такую операцию?! Восемь трупов! И кто-то ведь еще взорвал рельсы!
– Пусть эксперты исследуют место взрыва. П-полагаю, там найдутся фрагменты часового механизма… Как злоумышленник попал в почтовый вагон, мы знаем. Приставил кондуктору дуло – вот и вся хитрость. А по людям стрелял с двух рук. Меткость и скорость, конечно, исключительные. Это не политический, а уголовник. Причем очень опытный.
На заснеженной полосе перед самым кустарником следы были особенно заметны. Павлов наклонился.
– Судя по размеру обуви, роста он действительно невысокого… Башмаки новые, дорогие. Тупоносые, по последней моде.
– К тому же левша, – заметил Фандорин. – Видите, левый шаг на два-три сантиметра длиннее правого? Потому и кондуктора прижимал к себе правой рукой. В левой был револьвер… Ага! – воскликнул он, заглядывая за первый куст. – Глядите, чт здесь.
На земле валялась брезентовая сумка с надписью «Bank Handlowy». Пустая.
– А вот тут он заранее оставил в-велосипед. Переложил пачки в рюкзак или что-то заплечное. И покатил в город. Чтобы успеть на поезд.
Подполковник уже не сомневался в фандоринской правоте.
– Скорее! – закричал он. – К автомобилю! Варшавский уже отошел, но это ничего! Я отобью приказ по телеграфу на все станции северного направления!
Побежал к насыпи, оглянулся.
– Что же вы? Время дорого!
– Вы хотите, чтобы я ехал с вами? – спросил Эраст Петрович, улыбаясь.
– Конечно! Мало ли что? Вдруг какая-то неожиданность! Очень прошу! Эраст Петрович, ведь шуму будет на всю Россию. Или я быстро возьму виновного – и тогда… – Жандарм задохнулся, вообразив славу и награды, которые на него обрушатся. Но тут же и померк. – А если упущу… Тогда всё. Конец.
Фандорин тронулся с места, но пошел не за Павловым, а немного наискось – ко второму поезду.
– Если я вам так необходим, подождите пять минут. Они ничего не изменят.
В голову Эрасту Петровичу пришла ослепительно заманчивая идея.
А зачем ждать возвращения в Москву? Вот оно, отличное дело. Конечно, незамысловатое, но привередничать не приходится. Главное – свобода, свобода!
Возле вагона Фандорин пригнулся, чтобы жена не увидела из окна. Досеменил до Масиного купе. Привстав на цыпочки, заглянул внутрь. Японец, слава богу, был на месте. Сидел, сердито обмахивался веером.
– Где она? – шепотом спросил Эраст Петрович, когда Маса в ответ на осторожный стук приподнял окно.
– Эридза-сан дерает туарет перед сутанцией, – сурово ответил японец. Он всегда говорил с Фандориным по-русски, если был обижен.
– Отлично! Вынеси мне верхнюю одежду. Я дальше не еду. Раз ты мой верный вассал, вези дальше лисицу один. Утешайся тем, что выполняешь свой долг.
У Масы затрепетали крылья короткого носа.
– Господин будет расследовать ограбление поезда без меня? – перешел он с русского на официальный японский, и это означало, что слуга не просто обижен, а смертельно оскорблен. – Да простит меня господин, но я ему этого не прощу никогда.
Выход в такой ситуации был только один. Эраст Петрович сделал жалобное лицо и понурился.
– Маса, я ужасно устал… Мне нужно отдохнуть. Позволь мне уйти в отпуск… Там ничего сложного и опасного, клянусь. Просто грабитель с двумя револьверами. Тебе все равно было бы неинтересно. Ну пожалуйста! Разве я часто тебя о чем-то прошу?
– Часто, – проворчал Маса – слава богу, на обычном японском, без церемонностей. – Ладно, Буцу с вами. Развлекайтесь.
Некто Цукерчек
По зимней дороге, белесой от еще не оттаявшего с ночи инея, мчались на бешеной скорости, звякая намотанными на колса цепями. Подполковник всё пытался записать в блокнот текст экстренной телеграммы, но машину заносило на поворотах, и карандаш плясал по бумаге кривыми зигзагамии.
– Вот! Отправлю на станции Загнаньская, Скаржисская, Радомская и далее до самой Варшавы! – повысил голос Павлов, чтобы заглушить рев мощного четырехцилиндрового мотора. – Со всеми приметами! Невысокий, маленькая бородка, левша, серое пальто, серый котелок, белые гамаши, заплечная сумка с лямками. Еще какие-нибудь приметы?
– Легкое заикание, маленькие руки, вероятно, с маникюром, – начал диктовать Фандорин, – брюнет, очень белая кожа, глаза, сколько мне помнится, к-карие, под левой скулой приметная родинка…
Павлов перестал писать, захлопал глазами.
– Откуда вы всё это взяли?!
– Из памяти, Сергей Кириллович. Хороший сыщик должен знать приметы и биографии уголовной аристократии всей Российской империи и сопредельных государств. По-настоящему опасных преступников не так уж много. На Россию, Европу и Америку меньше трехсот. Если быть точным, на сегодняшний день двести девяносто семь. Ограбление почтового вагона проведено мастерски. Во всей России на такое способны только трое. Если считать Казаряна Тифлисского – четверо, но Казарян недавно женился и отошел от дел. Характеристики нашего фигуранта соответствуют только одному человеку. Кстати, добавлю к перечисленным вами еще две: Болеслав Ружевич абсолютно безжалостен и маниакально чистоплотен. Когда я поднял перчатку, запачканную крошечной капелькой крови, сразу подумал, что это он. Окончательно убедился, увидев, что левша.
– Ружевич? – Подполковник потер лоб. – Что-то такое припоминаю… – И вскрикнул: – «Виленский велосипедист»?!
– В польской уголовной среде Ружевича называют… – Эраст Петрович пощелкал пальцами. – …Какое-то смешное слово, означает «конфетка»… Цукрчек? Да, Цукерчек. Потому что маленький, сладкоречивый и обожает нарядные обертки. «Виленским велосипедистом» – кличка, совершенно невозможная для бандита, – его прозвали газетчики после той шумной истории в Вильне.
– Ее я помню! Тройное убийство в ювелирной лавке. Репортеров поразило, что преступник взял из сейфа лишь гранатовую брошь, а остальные драгоценности, в том числе более дорогие, не тронул. На допросе сказал, что они были слишком вульгарны. А попался только из-за того, что велосипед проколол шину. И этот тоже на велосипеде! – перебил сам себя Павлов. – Неужто в самом деле Ружевич? Но погодите, это невозможно! Ружевич получил пожизненная каторгу и находится в Сибири!
– Значит, сбежал, – пожал плечами Фандорин.
– Такой опасный преступник был бы объявлен во всеимперский розыск!
«Паккард» уже прыгал по булыжной мостовой губернского города, сбросив скорость до сорока.
Беседа прервалась. Жандарм осмыслял услышанное и качал головой. Фандорин, никогда прежде не бывавший в Кельцах, с любопытством оглядывался по сторонам.
Ничего особенно интересного он не увидел. Обычный западно-российский город среднего размера: двухэтажные каменные дома с вывесками на польском, русском и идише; костелы, церкви, синагоги; на окраине преобладали мастеровые и евреи, ближе к центру появилась «чистая публика».
Базарная площадь в Кельцах
– Наша базарная площадь. Самая большая в Малой Польше, – с гордостью показал подполковник на, по-видимому, единственную местную достопримечательность. – …А вот и вокзал. Мое хозяйство в левом крыле наверху.
Вокзал в Кельцах был хорош: монументальное классическое здание, какие строили в предыдущее царствование во всех западных губернских городах, чтобы произвести впечатление на прибывающих из Европы путешественников.
– Сначала отправьте з-запрос по Ружевичу. Прямо в Главное тюремное управление, на имя главного инспектора генерал-лейтенанта Лукьянова. В начале поставьте «Дорогой Николай Иванович», в конце подпишите «Ваш Фандорин». Быстрее выйдет, чем просто с пометой «сверхсрочно», – сказал Эраст Петрович, когда они оказались у телеграфного аппарата. – …П-прекрасно. Теперь разошлите приметы по дистанции. Только не по северной, а по южной. На варшавский поезд преступник, разумеется, не сел. Он едет к австрийской границе.
– Ага! – вскричал Павлов. – Я же говорил, что Коркин направляет нас по ложному следу! Это сообщник!
– Нет, не сообщник. Но что убийца промахнулся нарочно, сомнений не вызывает. Цукерчек (если это он) не промазал бы. Насколько я помню досье, он в юности работал в цирке: номер «Вильгельм Телль с револьвером» или «Робин Худ с пистолетом» – что-то такое. Это стрелок от бога. Вернее, от дьявола… И чертовски расчетлив. Он с самого начала решил, что одного свидетеля оставит в живых. Для этого была устроена интермедия с несуществующим кавказцем и будто бы случайно обронена реплика про «варшавский». Зачем удачливому грабителю ехать в Варшаву? Ясно же, что будет облава по всей империи. Нет, с таким кушем он наверняка собирается улизнуть за границу. Там, на границе, мы его и возьмем. Как скоро поезд достигнет последней станции? И как она н-называется?
– Так и называется – Граница. Краковский поезд будет там через два с половиной часа…
Сергей Кириллович стоял над телеграфистом со своим блокнотом в руках и имел вид нерешительный. Все-таки сомневался в фандоринской дедукции.
– Одно лишь меня смущает… – задумчиво произнес Эраст Петрович. – Преступление весьма дерзкое и исполнено безукоризненно – это на Цукерчека похоже. Но вот объект нападения… Ружевич никогда не гнался за большим кушем, он этакий грабитель-эстет. История с виленским ювелирным магазином для него типична. Я хорошо знаю этот тип криминальной личности. Таких привлекает не прибыль, а эффектность. И чистота исполнения. В Вильне он попался случайно – из-за проколотой шины. Все прочие свершения Цукерчека не доказаны, хотя о них в польской уголовной среде ходят легенды. Убийство коллекционера Войцеховского из-за картины Брейгеля осталось нераскрытым. Дело о екатерининском перстне тоже повисло. Помните, как застрелили графиню Корф с шофером, причем у ее сиятельства срезали палец вместе с кольцом, а бумажник не взяли?
– Что-то такое было. Я впрочем, больше осведомлен по линии железнодорожных преступлений. Отрезал графине палец?
– Да. Ходили слухи, что это работа Цукерчека. В нашем же случае куш огромный, но с точки зрения Цукерчека, слишком прозаический. На него не похоже.
– Вот видите. Тем более что Ружевич в Сибири. Нет, это не он.
Здесь ожил аппарат. Затарахтел, из него полезла узкая белая лента.
– Ваше высокоблагородие, из министерства юстиции. Господину Фандорину.
Павлов потянул телеграмму, едва не обрывая ее от нетерпения.
Читать бесплатно другие книги:
