Планета Вода (сборник с иллюстрациями) Акунин Борис

Станция Граница

Дрезина у Келецкого управления железнодорожной жандармерии была превосходная – с теплой кабиной, большим столом и удобными креслами. До Границы домчали с ветерком, быстро сокращая отставание от пассажирского поезда, который ехал в полтора раза медленнее, да еще делал остановки.

До последнего населенного пункта Российской империи добрались в начале третьего пополудни. Здесь, в ста двадцати верстах южнее, снег, кажется, не выпадал вовсе. Сквозь рыхлые облака сочился унылый зимний свет, окрашивая крыши, деревья и голую землю всего в три цвета: серый, светло-серый и темно-серый. Только лента реки с обманчивым названием Бяла Пржемша, обрамлявшая пейзаж, была черной.

На подъезде к станции, у стрелки, возникло яркое пятно. Там стоял человек в синей шинели и энергично махал оранжевым флажком.

– Вот и Зуев, – сказал Сергей Кириллович. – Нас поджидает. Тормози-ка, братец.

Скуластый немолодой поручик с маленьким носом и большими усами откозырял начальству, но, услышав фамилию «Фандорин», на подполковника больше не глядел и обращался прямо к Эрасту Петровичу.

«Умный, опытный, спокойный, цену себе знает, цену Павлову тоже, – по привычке мысленно выводил Фандорин. – Выслужился из нижних чинов. В железнодорожной жандармерии состоит по меньшей мере с войны – потому и знает, кто я такой. С поручиком, кажется, повезло».

Жандармский офицер

Зуев оказался еще и немногословен. Доложил обо всем коротко и точно.

– Сели на краковский в Стржемпешицах, согласно полученной инструкции. – Трудное название станции офицер выговорил на польский лад – стало быть, знал язык. – Объект был обнаружен в купе первого класса. Документов у него не проверял, согласно полученной инструкции. Вообще на него не смотрел. Разговаривал с соседом по купе. Согласно полученной инструкции, сообщил, что главная проверка будет на самой границе. Делал вид, что тороплюсь. Только убедился, что Ружевич в поезде, выполнил предписание полученной инструкции и вышел.

– Молодцом, п-поручик. Только перестаньте посекундно поминать инструкцию. Скажите лучше, какое впечатление на вас произвел Цукерчек?

Зуев встал свободнее, заговорил без официальности, и в речи сразу проступил северно-русский говор – пожалуй, онежский.

– Так серьезный господин. Я всегда за руками [у поручика получилось «за рукама»] слежу, привычка. Этот левую из кармана не вынимал. Известно – левша… Собой культурный, интеллигентный. Одет с иголочки. Бороденка волосок к волоску, еще и маслом смазана – блестит. Голос мягкий, тихий. Пожалуйте, говорит, прошу входить, вы нисколько нас не обеспокоили. Вежливый. А глаза, как у гадюки. Впиваются и не мигают. Я, Эраст Петрович, по правде сказать, перетрусил даже – вот какие глаза.

Поручик сконфуженно улыбнулся, а Фандорин сделал дополнение к психологическому портрету: храбрый. Только очень храбрые люди не стесняются признаться, что чего-то испугались.

– Как вы д-действовали дальше?

– Никак. – Зуев пожал плечами. – За мундирным нарядом двое агентов в штатском шли. Хорошие ребята, дело знают. Они остались, а я что? Отправился по другим купе, а в Границе вылез. Объект тоже сошел. Из багажа у него только ранец. Желтый, кожаный. Как у гимназистов, но на одном ремне, косом таком.

– Где он? Где Ружевич сейчас? – не выдержал Сергей Кириллович. – Ваши агенты его не упустят?

Поручик оглянулся на здание станции, до которого было метров полтораста.

– Он всё там же, господин подполковник. В ресторане. Если б ушел, мой человек вон в том окне штору бы задвинул. А упустить мы его никак можем. У меня на участке такого не случается.

– Пойдемте, посмотрим, – сказал Фандорин. – Остальное по дороге доложите. Что он делает в ресторане?

– Десять минут назад собирался кофей пить с пирожными. На перроне переговорил с Косяткой – и сел ждать. Косятко – это пограничный маклер, – пояснил поручик, не дожидаясь вопроса. – Господин подполковник знает, как оно у нас тут. Для местных, у кого родственники на той стороне, упрощенный режим пересечения. Выдается краткосрочный пропуск, если попросту – «полупасок». Пограничные маклеры зарабатывают тем, что продают «полупаски», у кого родни за австрийской границей нет.

– И вы так спокойно об этом рассказываете? – удивился Фандорин. – Маклеры у вас клиентов прямо на п-перроне ждут?

На вопрос ответил начальник управления:

– Эраст Петрович, контролировать границу всё равно невозможно. Мелкая контрабанда неистребима. Вреда от нее мало, поэтому есть негласное распоряжение смотреть сквозь пальцы. Но маклеры сотрудничают с нами или с особым отделением пограничной стражи. Уговор такой: обо всех, кто похож на шпиона, немедленно сообщать. Австрийцы в последнее время обнаглели, так и шлют агентов, так и шлют. Благодаря маклерам многих выявляем. Ну, и наших людей, конечно, при необходимости маклеры переправляют на ту сторону.

– Ясно, – вздохнул Эраст Петрович. – Россия-матушка. Рука руку. Поручик, вы поговорили с этим Косятко?

– А как же. Клиент заказал ему не только «полупасок», но и «картчку». Это такая особым образом вырезанная картонка, условный знак на случай, если остановит патруль. Чтоб не досматривали.

– Ну да, – развел руками Павлов в ответ на красноречивый взгляд. – Есть вода, то бишь деньги, – будет и ржавчина. Такова человеческая природа. Все по земле ходят, ангелов на свете мало.

– С этой философией я з-знаком… Скажите, поручик, а кормят у вас в ресторане п-прилично? Ужасно есть хочется.

– Лучше, чем на вокзале в Кельцах, не в обиду господину подполковнику будь сказано. Станция приграничная, много взыскательных пассажиров. Таких фляков, которые делает наш повар, ближе Варшавы не отведаете.

– Фляки так фляки, – пробормотал Эраст Петрович. Они уже подходили к зданию. – Откуда бы незаметно внутрь заглянуть?

Маленький, аккуратненький мужчина с безупречным пробором и лоснящейся бородкой сидел (разумеется, спиной к стене) за столиком между буфетной стойкой и дверью, которая, очевидно, вела на кухню. Постреливал туда-сюда острым взглядом, по которому всегда можно распознать существо из иного, ночного мира, только прикидывающееся обычным человеком. Желтый ранец стоял на полу, возле стула.

– В зале будем брать? – спросил в ухо Павлов, зачем-то перейдя на шепот, хотя наблюдали через окно. – Тогда надо поставить кого-то с той стороны кухонной двери. На случай если кинется бежать.

– Не нужно. П-побежит – догоню. Но возьмем мы его не в ресторане, где могут пострадать люди, а снаружи. Как только выйдет… Зуев, вы оставайтесь в коридоре. Незачем ему вас видеть во второй раз. Появится маклер – дайте знак, я к вам выйду и объясню, как действовать дальше.

– Слушаюсь, Эраст Петрович.

Завидев синий мундир Павлова, Цукерчек так и впился в жандарма глазами. Левая рука нырнула в карман пиджака.

Но подполковник держался отменно – со смехом рссказывал анекдот, вовсе не глядя в сторону буфета, а сел через три стола, спиной к преступнику. Тот некоторое время посверлил взглядом Эраста Петровича и, успокоенный элегантностью дорогого пальто с бобровым воротником, руку из кармана вынул. Агенты так богато не одеваются.

Не глядя на объект, посредством одного лишь периферийного зрения (этот способ наблюдения требовал специальной тренировки), Фандорин изучал того, кто несколько часов назад хладнокровно убил восемь человек.

Ничего «гадючьего» во взгляде Болеслава Ружевича с такого расстояния не усматривалось. Безобидный франтик, с изящными умеренными движениями и приятной улыбкой. Сделал умильную гримасу очаровательной златокудрой малышке, которая сидела за соседним столиком между папой и мамой. Девочка – ей было года три – засмотрелась на красивого дядю. Он подмигнул. Маленькая кокетка закрыла личико ладошкой. Подглядела между пальцев. Цукерчек высунул язык. Девочка захихикала. Симпатичнейшая сценка, прямо прелесть.

– Зуев, – тихо сказал подполковник, задание которого было наблюдать за входом – не подаст ли знак поручик. – Зовет. Объект не заметил?

– Нет. Он в ту сторону не смотрит. – Фандорин поднялся, сдернув салфетку. – Эй, любезный, где тут у вас клозет?

Прошел за официантом к выходу.

Зуев стоял в коридоре. С ним еще трое: двое крепких мужчин в одинаковых коричневых пальто и переминающийся с ноги на ногу субъект в кепи с наушниками.

– Мои ребята, – кивнул поручик на коричневых. – А это Косятко.

– По-ихнему, по-польски, значит «котенок», – хмыкнул один из агентов, мордатый. – Кис-кис, Котятка.

Маклер нервно улыбнулся, а поручик цыкнул на весельчака:

– Роток на замок, Шипенко! Это господин Фандорин. Тот самый.

Агент уставился на Эраста Петровича, будто на коронованную особу. Второй шумно сглотнул.

– Цо мне делать, пан начальник? – спросил маклер, мешая русские и польские слова.

– Подхдите, даёте пропуск и к-картонку. Берете деньги. Уходите. Вот и всё, – объяснил Фандорин. – Вы, поручик, с агентами спрячьтесь куда-нибудь. Понадобитесь потом, когда я его уже возьму.

Снова заговорил Косятко – теперь по-польски, сильно волнуясь. Эраст Петрович разобрал только два слова: «zodziej» и «pocig» («поезд»).

– Спрашивает, не один ли это из грабителей, перебивших охрану почтового вагона, – перевел поручик. – У маклеров свой «телеграф». Знают уже.

– Нет, – сказал Фандорин поляку. – Это просто австрийский шпион. Ничего опасного.

– Так, – кивнул тот, но, кажется, не поверил. Рука, дотронувшаяся до ворота, дрожала.

– Вот что, поручик. Я возвращаюсь в зал, а вы дайте ему успокоиться и запускайте.

Сел на место, не глядя на Цукерчека. Объяснил Павлову, что маклер нехорош, что нужно подождать.

– Пусть объект выйдет в коридор. Возьму, как м-миленького. Вы только проследите, чтобы кто-нибудь случайно под пулю не сунулся.

– Я помню, как вы тогда, в Твери на вокзале, брали японского агента, – с восхищением шепнул подполковник. – Я даже не разглядел, что именно вы сделали, а он, голубчик, уже лежит и только глазами хлопает… Как же мне повезло, что вы проезжали через Кельцы! Признаться, я уж думал – всё, моей службе конец. Так и вышло бы. Стал бы трясти этого несчастного Коркина, а он ни сном ни духом. Теперь же получится, что преступление раскрыто в тот же день и грабитель задержан. Я, конечно, доложу генералу и в министерство, что это стало возможно лишь благодаря вам, Эраст Петрович.

– Ну и г-глупо, – покривился Фандорин, одновременно наблюдая за Цукерчеком и – по отражению в лезвии столового ножа – за дверью. – Мне это совершенно ни к чему, а вам карьеру делать.

Почему бы не помочь приличному человеку и неплохому офицеру в продвижении по службе? В будущем может оказаться полезно.

– Что вы такое говорите! Мне чужие заслуги приписывать… – горячо начал возражать подполковник, но Эраст Петрович двинул бровями: внимание!

В ресторан вошел Косятко, и вид его Фандорину совсем не понравился.

Маклер уже не трясся, как давеча, но вжимал голову в плечи и чаще нужного моргал.

– Черт, глазки бегают, – пробормотал Эраст Петрович. – Будем надеяться, что сойдет за естественную для противозаконной сделки нервозность…

На всякий случай отодвинулся подальше от стола, чтобы, оттолкнув стул, сразу кинуться на преступника.

Ружевич, однако, глядел на приближающегося маклера безо всякой тревоги и улыбался, хотя левая рука снова сползла в карман.

Косятко наклонился, о чем-то пошептались. Произошел обмен – конверт на конверт.

– Загляни. Пересчитай деньги, – беззвучно подсказал Фандорин.

Но чертов маклер сунул конверт за пазуху, не раскрыв, и быстро, слишком быстро зашагал к выходу. Еще и вытер рукавом лоб.

– Нехорошо, – шепнул Эраст Петрович приподнимаясь.

А Цукерчек уже был на ногах. Правой рукой подхватил ранец. Точеное лицо исказилось бешеной гримасой, в левой руке будто сам собою появился «кольт».

– Judasz![9] – крикнул убийца тонким голосом вслед маклеру.

Грохот выстрела. Плевок пламени. Дым.

Косятко дернулся вперед, словно кто-то со всей силы ударил его по затылку, и повалился лицом в пол.

Фандорин уже бежал к кухонной двери, чтобы отсечь преступнику путь отхода. Если кинется в коридор – там его примут поручик с агентами.

Но Ружевич метнулся к соседнему столу, где застыло от ужаса идиллическое семейство.

Сдернул со стула золотоволосую девчушку, перебросил через плечо и попятился к кухне, быстро двигая стволом револьвера вправо-влево. В зале многие повскакивали со стульев, и разобрать, кто тут жандарм, преступник не мог – лишь поэтому и не стрелял. Малышка пищала, сучила ножками.

– Не двигаться! – крикнул Фандорин подполковнику и сунувшемуся в дверь Зуеву. – Пусть уходит!

Цукерчек толкнул спиной створку, исчез на кухне. С той стороны грянул выстрел.

Эраст Петрович был уже у двери. Толкнул – подалась, но плохо. Что-то мешало ей открыться. Навалились Зуев и один из агентов, отворили.

Под ногами, на полу, лежал кто-то грузный, в белой куртке и поварском колпаке.

– Не будет больше фляков! – охнул поручик. – Ну, гадина…

И побежал через пар и чад кухонного отсека, опередив Фандорина.

Тот на миг склонился над лежащим.

Мертв. Выстрел в упор. Между глаз.

Ай да Цукерчек. Прикрылся ребенком. Убил человека, просто чтобы подпереть им дверь.

Стиснув зубы, Фандорин бросился вдогонку за остальными.

На перроне, слава богу, пассажиров не было – попрятались. Однако, ситуация выглядела паршиво.

Преступник не успел далеко оторваться и бежал не особенно быстро, но оба офицера и агенты не решались к нему приблизиться. Девочка уже не кричала и не двигалась, должно быть, лишившись чувств, однако стрелять было рискованно – не дай бог, заденешь. Если б иметь при себе оружие, можно было бы прострелить убийце ногу, но вооружиться Эраст Петрович не позаботился, уверенный, что легко возьмет субтильного Цукерчека.

– Не соваться! Я сам! – крикнул Фандорин, быстро догнав жандармов.

Перрон

Ружевич вскинул руку с револьвером, быстро выстрелив четыре раза: в Эраста Петровича, в поручика, в одного агента, во второго. Запыхавшийся подполковник отстал и под пулю не попал.

Фандорин-то от выстрела увернулся; горячая волна лишь щекотнула висок и ухо, но трое остальных полетели с ног, будто кегли в кегельбане.

Теперь барабан «кольта» был пуст, и Эраст Петрович уже безо всяких зигзагов рванулся вперед.

Но меткий стрелок отшвырнул бесполезный револьвер, выдернул из-за пояса другой – семизарядный «наган», и пришлось перейти в партер. На этот раз пуля шевельнула Фандорину волосы на макушке.

Пришлось немного отстать, чтобы был люфт для маневра.

Следующие несколько секунд напоминали странный танец под аккомпанемент ударных. Цукерчек, семеня, отступал вдоль кромки перрона, оборачивался, стрелял. Эраст Петрович прыгал из стороны в сторону, приседал, раз даже перекатился по бетонному настилу. И считал выстрелы.

Второй. Третий. Четвертый. Пятый.

И тут влез подполковник Павлов.

– В сторону! – закричал он. – Эраст Петрович, в сторону!

Фандорин обернулся и увидел, что Сергей Кириллович припал на колено, оперся локтем и целит преступнику в ноги. Сообразил, наконец.

Увидел это и Цукерчек. Потратил предпоследнюю пулю на жандармского начальника. Расстояние было изрядное, шагов сорок, но снайпер не промахнулся – Павлов со стоном выронил оружие и схватился за бок.

Последний заряд Ружевич берег, наводя на Фандорина ствол, но не стреляя. Расстояние сокращалось, но меньше, чем на десять метров, с таким ловким стрелком приближаться было нельзя – не хватит самой молниеносной реакции.

На станционный путь въехал товарняк, извещая гудком, что следует без остановки и не снижает скорости. Когда паровоз поравнялся с началом платформы, то есть оказался уже совсем рядом, Цукерчек сделал нечто невообразимое: швырнул свою живую ношу вниз, на рельсы, а сам припустил по перрону со всех ног, придерживая прыгающий ранец.

Еще прежде чем сработала мысль, рефлекторно, Эраст Петрович спрыгнул вниз, быстрым движением подхватил маленькое тельце – и едва успел откатиться под настил.

С грохотом и лязгом, почти неразличимые одно от другого, мимо проносились вагонные колеса; с них летела пыль, комки грязи, мелкие брызги мазута.

Фандорин прикрывал собой ребенка и ждал. Пока не пронесется поезд, выбраться из-под перрона было невозможно.

Девочка лежала неподвижно. Личико было прозрачно и спокойно. Эраст Петрович попробовал пристроить головку поудобнее – и она без усилия обвисла. Как бутон на переломленном стебельке.

Девочка не дышала!

– Катастрофа, Эраст Петрович! Полная катастрофа! – Голый по пояс подполковник охал и морщился – ему бинтовали простреленный бок. – Зуев убит! Шипенко убит! Зайонц убит! А этот ушел, и теперь его не найти!

– Это я виноват, – мрачно сказал Фандорин. – Недооценил чутье и безжалостность выродка. Но я найду его. Дело п-принципа.

– Да как вы его найдете? Как? – надрывался Павлов. – Черт, доктор, полегче! С пропуском он перейдет границу где угодно! Пока запрос австрийцам, пока то, пока сё! Ищи-свищи!

– Я ч-частное лицо и формальностями не связан. Австрийская виза в паспорте есть. Найду.

– Да тут Краков близко, шерсть верст от границы! Это как иголку в стоге сена! …Господи, какое чудовище! Двести тысяч – черт с ними! Но тринадцать… нет, четырнадцать убитых! Ребенка не пожалел! … Нет, это невыносимо! Уймет ее кто-нибудь наконец? Доктор, оставьте вы меня, дайте лучше ей валериановых капель!

Собеседники еле слышали друг друга. В соседней комнате истошным бабьим воем заходилась мать погибшей девочки, приличная городская дама.

Лебедик-Голем

Найти иголку в стоге сена не так трудно, как можно подумать. Если точно знаешь, чт ищешь.

Как-то раз, расследуя одно необычное преступление в Ковно, Эраст Петрович познакомился с очень занятным господином – еврейским сыщиком. Оказывается, есть на свете и такие: не криминалисты еврейской крови (таких-то сколько угодно), а сыщики, специализирующиеся исключительно на преступлениях в еврейской среде. Фандорин узнал, что на широких пространствах Восточной и Центральной Европы существует особая страна, не имеющая собственной государственности: большой мир с населением в несколько миллионов человек; целый архипелаг, состоящий из еврейских кварталов и местечек. Эта не нанесенная на карты держава существует сама по себе, почти не соприкасаясь с казенными институциями. В «Идишланде» свой язык и религия, свои обычаи и культура, свои свахи и акушерки, свои школы и академии, свои авторитеты и изгои. И свои преступления, не всегда совпадающие с официальным уголовным кодексом. А где есть преступники, там есть и сыщики.

Рав Шабтай, в обычной жизни преподаватель иешивы, расследовал только преступления, совершенные евреями против евреев – такие, в которые незачем посвящать «гойскую» власть. Этого тихого человека с обманчиво мягкими манерами знали, чтили, а кому положено и побаивались от Риги до Кишинева и от Киева до Вены. Сначала Шабтай никак не желал делиться с Эрастом Петровичем информацией и уклонялся от всяческого сотрудничества. Долго приглядывался, примеривался. Наконец осторожно спросил, нет ли в господине Фандорине хоть немножечко еврейской крови. Эраст Петрович соврал, что есть – у покойного отца было отчество «Исаакиевич». И всё волшебным образом переменилось. Отлично поработали вдвоем, и Фандорин научился у коллеги многим полезным вещам.

У рава Шабтая, например, была собственная классификация сложных расследований, которые он делил на две категории: вензухен (то есть, «кого искать») – если личность преступника невыяснена, и возухен («где искать») – если требуется установить местонахождение объекта, чья виновность очевидна. В каждой из двух категорий имелись виды и подвиды; соответственно варьировалась и методика. Причем «возухен» считалось расследованием более сложным, ибо Вселенная Б-га обширна, и, если преступник скрылся, не оставив следов, найти его не проще, чем знакомую блоху в шерсти у незнакомой дворняжки (еврей сыщик любил сочные метафоры).

Шабтай умел из голой психологии и теоретизирования, то есть из ничего, из воздуха, вычислить траекторию движения объекта. И почти никогда не ошибался.

Метод назывался «Лебедик-Голем», что буквально означает «Оживший Голем» – в память о глиняном чудовище, которое соорудил и заставил двигаться пражский кудесник Махараль. Точнее всего красивое идишское название следовало бы перевести скучным термином «психологическая реконструкция».

Именно ею Фандорин и занялся, когда, переправившись через границу, взял на австрийской станции с непроизносимым названием Szczakowa краковского извозчика. Ехать было немногим более получаса. Чтобы «оживить Голема», этого времени вполне хватило.

Махараль и Голем

Первое правило рава Шабтая гласило: «Стань Големом и пойми, как этот урод видит мир своими глиняными глазами».

Чтобы угадать дальнейшие действия урода по имени Болеслав Ружевич и по кличке Цукерчек, требовалось перестать считать его уродом, ибо сам он себя к таковым, конечно же, не относит. Просто это человек, который воспринимает жизнь особенным образом, не как все. Там иные ценности, иное Добро и иное Зло.

Как устроен мир педантичного, аккуратного, легко убивающего, абсолютно безжалостного, но при этом высоко ценящего красоту человека? Что ж, в профессиональной карьере Фандорина встречались и такие.

Во-первых, в мире подобного… человека (заставил себя повторить Эраст Петрович) есть только одна настоящая, живая личность, чьи чувства, страдания и удовольствия имеют ценность – он сам. Все остальные люди – куклы. Они могут быть либо помехой, либо средством для достижения целей, и больше ничем.

Во-вторых, особого внимания заслуживает обсессия, связанная с чистотой. Для Цукерчека грязь – это агрессивное вторжение нечистой внешней среды. Любая неаккуратность, запачканность мучительны.

В-третьих, я (Фандорин перешел на первое лицо) очень одинок. Я не вступаю в связи с женщинами, потому что они будут трогать меня своими руками и бр-р-р губами. У меня нет и никогда не было друзей.

Подумав, Эраст Петрович сделал к этому пункту уточнение. У такого субъекта нет друзей и он не нуждается в подельниках, но иногда бывают покровители, к которым он относится с сакральной почтительностью: в том случае, если счел кого-то себе ровней или даже существом высшего порядка. Но и с патроном у «аккуратиста» отношения всегда неблизкие, дистанционные. В 1895 году (это было в Сан-Франциско) Эраст Петрович имел дело с профессиональным убийцей из китайской Триады, мастером своего жестокого ремесла, который верой и правдой служил «красному жезлу», главарю банды. Просто близнец Цукерчека, только без бородки и с косой: та же аккуратность, маниакальная чистоплотность, безжалостность. Одиночка получал от босса задание и сам решал, как его выполнить.

В-четвертых, после неудачной попытки ареста не пришлось бегать, а потом несколько верст идти пешком по зимней слякоти, – вновь «оживил Голема» Фандорин. Я вспотел, и это отвратительно. Я испачкал свои белые гамаши, забрызгал чудесные светлые брюки и серое пальто.

Эраст Петрович до того сросся со шкурой ясного, логичного, одинокого любителя чистоты, что ему сделалось физически нехорошо – его собственная одежда после прыжка на железнодорожные пути и сидения под перроном тоже была в далеко не идеальном состоянии. Он заерзал на кожаном сиденье, зачесался.

Нет уж, лучше перейти на третье лицо.

В-пятых, Цукерчек любит удобство и роскошь: дорого одевается, путешествует первым классом.

В-шестых, у него полным-полно денег…

А дальше, спасибо методу, всё стало очевидно.

Сначала Ружевич, конечно, отправился в магазин купить новое белье и новую одежду вместо испачканной.

Потом, естественно…

– Эй, приятель! – Эраст Петрович постучал в стекло закрытого зимнего фиакра. Возница открыл створку. – Вези меня в самую лучшую гостиницу. Чтоб непременно были ванные с горячей водой. И желательно в самую новую, – прибавил Фандорин, подумав, что Цукерчек должен любить всё современное, недавно построенное (и, стало быть, меньше захватанное грязными руками других людей).

Мешая немецкие, польские и русские слова, извозчик сказал, что пану, конечно, нужно в «Хотел Французски», недавно открытый и оснащенный по последнему слову техники. Там и горячая вода, и электричество, и в каждом номере телефон.

– Отлично, – уверенно сказал Фандорин. – Туда меня и вези.

Уже тянулись краковские предместья – грязные, унылые домишки, лепившиеся к грязной, унылой улице. Одно из самых тоскливых зрелищ на свете – среднеевропейская зима в среднеевропейском городе. Обезображенный труп, выставленный напоказ и не прикрытый белой простыней.

Поймав себя на этой неаппетитной мысли, Эраст Петрович подумал: всё-всё-всё, я уже не Цукерчек. Хватит смотреть на мир его глазами. Сам он – шлепок грязи на лике мироздания. Грязное пятно, которое нужно как можно скорее подтереть. А город – что город? Скоро зажгутся фонари, и принарядится.

Словно приободрившись, Краков немедленно начал хорошеть. Едва ранние серые сумерки сменились лиловой, еще не окончательной темнотой, как загорелись огни. Мостовая была уже не голая, а булыжная, и вся мерцала бликами, словно чешуя волшебной змеи. Подтянулись кверху дома, украсили свои фасады балконами и лепниной.

Ближе к центру стало ясно, что Краков – город с гонором. Он безусловно знавал иные времена и лелеял воспоминания о былом величии. Есть в Кракове что-то… московское, подумалось вдруг Фандорину. Внешне вроде бы ничего общего, однако всякая бывшая столица, брошенная ради новой пассии – Варшавы или Петербурга – похожа на вдовствующую царицу: живет прежним сиянием и донашивает потрепанные наряды, давно вышедшие из моды.

Улица Пиярска, куда доставил Эраста Петровича извозчик, располагалась в тени старинной крепостной стены, и современное, украшенное электрическими шарами здание гостиницы странно смотрелось напротив квадратной средневековой башни.

Улица Пиярска

Прежде чем выйти из фиакра, Фандорин прикрыл глаза и заставил себя вспомнить погибших сегодня людей – каждого, по очереди. Мертвого ребенка оставил напоследок. Лишь после этого, нетерпеливо сжимая и разжимая пальцы, Эраст Петрович вошел в мраморный вестибюль отеля «Французски».

Две минуты спустя вышел обратно на улицу и увидел, что умный извозчик никуда не уехал – ждет.

– Цо, нету вольни циммер? – крикнул он.

Фандорин кивнул.

Новостей было две: плохая и хорошая.

Плохая заключалась в том, что Цукерчека в гостинице нет.

Хорошая – что он побывал здесь меньше часа назад.

Служителю в рецепции Эраст Петрович сказал, что ищет приятеля, с которым они договорились встретиться в отеле, и описал внешность Ружевича.

Невысокий господин с бородкой, в забрызганном грязью сером пальто, с желтой заплечной сумкой, был здесь, спросил свободный номер, но комнаты, увы, все заняты. Очень расстроился, однако манеры у пана безукоризненные. Заикание? Да, небольшое. (Здесь портье взглянул на Фандорина с любопытством, возможно, заподозрив, что в Краков съезжаются члены какого-нибудь тайного общества заик). Куда отсюда отправился? Нет, не сказал.

Это было нестрашно. Главное, что метод рава Шабтая оказался верен.

– Какая следующая по уровню гостиница? – спросил Эраст Петрович у кучера, и когда тот не понял слово «уровень», употребил другое: «шик». – Но чтоб нумера непременно с ванными.

Извозчик без колебаний объявил:

– «Гранд-Отель» на Славковской.

– Д-далеко?

– Не бардзо близко, – был уклончивый ответ.

Теперь поехали через самый центр, и стало видно, что город Краков не чужд веяниям двадцатого века. Мимо продребезжал украшенный праздничными лампиончиками трамвай, а на углу большой площади, где тоже светились разноцветные огни, обнаружилась стоянка таксомоторов – там выстроились вереницей французские «рено» новейшей модели «купе-де-вилль».

Кажется, извозчик мудрил – вез кружным путем, чтобы содрать побольше денег, но Эраст Петрович за дорогой не следил. Он нервничал.

Что делать, если нумеров нет и в «Гранд-Отеле»? Где искать маньяка чистоты? Не по городским же баням?

Гостиница располагалась в старом здании, выходившем на опрятную, ярко освещенную улицу, по которой прогуливалась нарядная публика – последний декабрьский день близился к концу, горожане прощались со старым годом.

– Ваш друг прибыл полчаса назад, – сказал портье. – Пан Ружевич, так? Взял прекрасный номер с ванной на втором этаже. Если угодно, я ему протелефонирую.

– Ни в коем случае! – засмеялся Фандорин. «Лебедик-Голем» снова не подкачал! – Я хочу сделать Б-Болеку сюрприз. Скажите, а свободен ли соседний нумер?

– Вам шестнадцатый – с видом на Славковскую или восемнадцатый – с окнами в тихий переулок?

– С-сакимакэ, – пробормотал Эраст Петрович. – Вне всяких сомнений.

– Что, простите?

По буддийскому календарю «сакимакэ» – это день, несчастный в первой своей половине, но к вечеру становящийся все более удачным.

Две победы

Нумер (шестнадцатый) Фандорин оглядел мельком. Дольше пяти минут находиться здесь он не планировал.

Бросил на манерное кресло стиля «Луи-Кенз» пальто, белый шарф, смушковый картуз. Прошел в ванную. У нее был общий водопроводный стояк с соседней – оттуда слышалось журчание льющейся воды.

Чистоплотный убийца отмывался от пота и грязи. Что ж, возьмем сладкого пана розовым и тепленьким, как свежевыпеченный марципан.

Ключ от комнаты был элементарный, с тройной бородкой. Безо всякого усилия, пальцами Эраст Петрович выдернул из кресла гвоздь и соорудил простейшую отмычку.

Что ж, пора нанести визит. По-соседски.

В коридоре никого не было, и замок поддался легко, с приветственным щелчком, однако дверь не открылась – предусмотрительный постоялец задвинул изнутри засов.

Это небольшое препятствие Фандорина не смутило.

В жарко натопленном шестнадцатом прислуга оставила форточки нараспашку. Наверняка то же самое и у Ружевича.

Вернувшись в свою ванную, Эраст Петрович втянулся в тесное отверстие – ногами вперед. По-змеиному изогнулся и оказался на свежем воздухе. Встав на заоконную приступку, первым делом поправил задравшийся пиджак и пригладил волосы. Потом посмотрел вниз.

Свет фонаря был направлен на тротуар и мостовую. Даже если бы кому-нибудь из гуляющих пришло в голову зачем-то посмотреть вверх, различить во мраке темную фигуру, прижавшуюся к темной стене, было бы невозможно.