Освобождение шпиона Корецкий Данил

«…во временное хранение коробочку непонятного назначения, тоже всю в камнях, а внутри вонючий черный порошок, до того вонючий, будто там мух заживо жгли…»

«…получил две книги огромного формата с непонятными буквами и картинками на религиозную, кажется, тему…»

«…маску золотую с улыбающимся ртом на ней…»

«…книг пять штук, в каждой не меньше пуда весу, написано от руки и ничего не понять, потому что в царские времена еще сделано…»

В конце концов Башнабаш хотел устроить этим папуасам небольшую диктатуру пролетариата и дать по ним очередь из ДШК, чтобы ничего больше не несли. Нет, ну сколько можно, в конце концов, эти их книги ни в какой сейф не лезут, да и толку от них!.. А тут как раз по новостям передали про революцию в африканской Гамбии, где местный негритянский народ сверг колониальный режим и теперь строит свободную и счастливую жизнь. И Башнабашу вдруг подумалось, что его подземные карлики тоже в какой-то мере угнетенный народ, тоже в какой-то мере негры, они ведь жили здесь еще до его появления, никого не трогали, бегали по подземным своим просторам, как африканцы в своей Африке в первобытную эпоху. А вот он пришел и поливает их из своего ДШК непонятно зачем, как последний колонизатор какой-то… Вряд ли это правильно.

И вот, обнаружив как-то утром очередную порцию подношений на «колючке», он поднял руки, помахал ими приветственно в воздухе и сказал:

— От имени законного правительства Страны Советов предлагаю вашему народу мир и дружбу!

Как-то глупо это прозвучало. Будто вообразил себя невесть кем, министром иностранных дел каким-то…

— И хватит нести ко мне всякий царский хлам! — добавил он громче. — Особенно книги! Они в сейф не помещаются!..

Он перевел дух.

— И запомните: я не собираюсь вас эксплуатировать, даже не мечтайте! Ясно?

<>Судя по молчанию, ничего им не было ясно. Башнабаш взял со склада несколько банок тушенки, открыл их и зашвырнул подальше за «колючку». И еще с десяток брикетов шоколада туда же. Через минуту они появились. Будто камни и кочки по мановению волшебной палочки обратились вдруг живыми существами. Не было никого — р-раз, и вот уже шныряют вдоль Разлома коричневые угловатые фигуры, ходят враскачку, ищут, собирают банки и шоколад, грызутся из-за них, тявкают что-то друг на друга… Папуасы несчастные.

…23 мая 1962 г.

Решил сегодня писать вахтенный журнал. Странно: никогда не был любителем писанины. Да и ручку даже держал еле-еле. А теперь решил. Чтоб было чем заняться. Чтоб не забыл родной русский язык. Рядовой Башмакин меня звать, Иван Степанович. Боец особого подразделения 79. Служу, можно сказать, на границе, потому что через «Старую Ветку» проходит последний рубеж обороны Советского Государства. И вот я здесь стою живой и здоровый. А раз так, значит, СССР тоже никто до конца завоевать не сможет. Никакие троцкисты и агенты империализма.

Все, устал на сегодня.

Нет, еще я хочу выразить благодарность Партии и Правительству, что у меня тут все есть. И что я чувствую себя хорошо. И передать, что граница на надежном замке.

29 марта 1963 г.

Сегодня мне исполнилось 27 лет. У меня все хорошо. Только волосы почти не растут. Но это даже удобно, потому что вид всегда опрятный. Во всем остальном боевой дух у меня находится на хорошей высоте. Думаю, если бы ничего не случилось, я бы пошел учиться по рекомендации товарища Шапошникова и получил теперь звание старшего лейтенанта (а так я до сих пор рядовой. Хотя на это я не жалуюсь). Думаю, женился бы даже. Справляли бы сегодня это торжество у нас в общежитии в кругу семьи и друзей. Но так я тоже доволен, потому что могу служить на таком ответственном посту на защите социализма.

30 октября 1964 г.

Радио передало, что Хрущев больше не первый секретарь. Одним троцкистом меньше! Какой-то Брежнев пришел. Не знаю его. Не слышал никогда. Он вернет товарища Сталина И.В. в Мавзолей?

31 декабря 1964 г.

На Новый Год у нас на «Старой Ветке» такая же температура, как и в июле. Снега нет. Елку тоже неоткуда взять. Торжественно установил сегодня столб с надписью «Запретная Территория СССР». Чтоб никто не совался. Думаю, это последний островок настоящей Советской власти. Мне, рядовому Башмакину, выпало счастье здесь жить и служить.

23 июля 1969 г.

За эти годы я стал совсем другим человеком. Раньше, вроде, как неошкуренная доска был — кривой, корявый, весь в занозах. А теперь словно столяр поработал своим рубанком — снял стружку, и доска ровная, гладенькая, блестит, как будто светится изнутри… Думаю, это благодаря «сталинским таблеткам», хотя они и по-другому называются. Товарищ Сталин так меня обработал, и душу и тело.

Я здоров, силен, умом окреп. Все газетные подшивки прочел, да в правительственном отсеке из библиотеки много книг перечитал. В голове много мыслей появилось, много слов новых. Все, что касается механизмов, техники, политики, я знаю хорошо. Гораздо лучше, чем раньше. А чего не знаю, то могу додумать сам. Как бы вспомнить. Потому как чувствую: во мне много таких знаний, и они раскрываются, «вспоминаются» как бы постепенно, когда очень нужно.

А вот что касается письменной речи, у меня как было, так и осталось. Наверное, потому, что в инструкции к «сталинским таблеткам» написано: «Улучшают умственные способности, повышают интеллект. На идеологические установки воздействия не оказывают»…

А письменность — это ведь уже идеология! К математике я всегда способнее был, чем к языкам. А рисовать буквы было трудно: то клякса, то линия не туда пошла, то «а» кривое, то «б» косое… И еще не мог строить фразы и ставить знаки препинания. Сейчас, когда в голове много букв, слов и предложений из книг и газет, то в уме все быстро складывается, а выводить буковки — по-прежнему тяжело. Вот написал несколько строчек, сижу потный. Поэтому заранее извиняюсь, что вахтенный журнал веду нерегулярно. И за ошибки, если вдруг проскочат. Но что-то писать все равно надо. Это ведь все равно как мой отчет о работе, документ высокой важности.

Сегодня отстоял караул как обычно. Никаких происшествий.

Напишу позже, если что-то случится.

Да, только что услышал: на Луну высадились американцы. Мало было железного спутника и троцкистского князя. Теперь вот еще эти. Как мне повезло, что я не на поверхности, не хожу под всеми этими штуками! Там страшно, наверное, под открытым небом.

8 января 1972 г.

Папуасов восемь. Падают на колени, как молятся. И воют. Принесли огромную саблю в серебряных ножнах. Откуда только берут, непонятно. Опять хотят еды. Отсталые забитые папуасы, говорю им, сколько вас можно кормить. Опять падают. Опять воют. Дал еще немного свеклы маринованной, все равно ее не ем. Кажется, что-то они затевают, не пойму.

11 июня 1972 г.

Как я провожу мой обычный день, ОПИСАНИЕ. Это чтоб не писать каждый раз одно и то же. Потому что день у меня проходит всегда одинаково. И если правду говорить, то скучно довольно. Хотя я не жалуюсь.

Встаю в 6-20. Физзарядка, утреннее построение и завтрак. Умываюсь я не каждый день, потому что экономлю фильтры в гидросистеме. А та вода, что здесь капает с потолка, невкусная, и от нее руки становятся как в побелке, и еще изжога.

В 7-00 ровно проверяю все растяжки и самострелы по периметру охраны. Иногда бывает, что что-то сработало, но неясно из-за чего. Потому что папуасы все свои трупы всегда уносят с собой. А может, это крысы. Папуасами я называю местные существа, которые здесь обитают и сожрали несколько наших советских бойцов. Сейчас они никого не жрут, потому что остался я один. Меня они боятся и носят мне всякие вещи (см. Расписки в получении). Я даю им иногда еду со склада. Это тоже у меня все под учетом и все указано (см. Расписки в отдавании). Чтоб потом не подумали, будто сбывал государственный товар налево или еще что. Считаю, поскольку этот самобытный народ живет на территории СССР, то можно ему что-то давать поесть. В русле нашей советской национальной политики, как говорится. Хотя троцкистское правительство, может, думает иначе. Но я троцкистам всяким не служу.

7-20. Заправляю и проверяю дизель-генератор. Без генератора жить нельзя, он и солнце (в смысле свет), и воздух. Хотя свет мне почти не нужен, я и так все вижу, что надо.

7-40. Проверяю все системы Правительственного Командного пункта стратегического назначения. Система, в общем-то, одна, но она состоит из нескольких контуров: энергопитания, микроклимата, оповещения, самоликвидации, и еще один контур — контрольный, который и помогает мне следить за всеми остальными. Я сажусь за ПУ и отбиваю на клавишах контрольного контура нужные комбинации. Две лампочки: красная и зеленая. Если все в порядке, то зеленая загорается. Если горит красная, я начинаю ходить вдоль кабельной трассы и вскрываю кожухи, пока не найду. Там каждый контур помечен своим цветом. Каждый раз оказывается, что кабель погрызли крысы. Их здесь очень много, никакого крысиного яду не хватит. Я беру паяльник и восстанавливаю контур. Потом опять проверяю все на ПУ. Раньше я, конечно, такую работу выполнять бы не смог, поскольку только шоферил и ничего больше не умел. Но сейчас сам себе удивляюсь, сколько всего могу делать и понимать. Как настоящий инженер. Хотя институтов не кончал, вот так-то. Было бы здорово, если бы научился еще красиво излагать разные мысли на бумаге.

Да, вот похвалил себя, что я такой умный, и сразу вспомнил. Линию-то связи с наземным КП наладить я так и не смог. Это плохо. Электрокоммуникационная шахта разрушилась во время обвалов, которые тут были в самом начале. Даже не понять толком, где проходил ее створ, настолько все перемешалось. Но вот радиоточка как-то заработала, черт бы ее побрал. Поет мне про любовь и рассказывает всякие глупости про полеты в космос. Я бы все это отдал за минутный сеанс связи с командованием. Только не с троцкистским, которое товарища Сталина из Мавзолея удалило. А с настоящим советским командованием. Товарищем Шапошниковым и прочими. Только их, возможно, удалили тоже.

8-00. Если никаких сбоев нет, на всю проверку у меня уходит двадцать минут. В восемь ровно заступаю в караул. Одет я по форме, как полагается. Не хожу здесь расхлюстанный, хоть меня никто и не видит. Только ремень расслаблен на три пальца. А пряжка со звездой чуть загнута по краям. Так у нас в ОП-79 ходили «старослужащие», то есть рядовые бойцы, отслужившие полтора-два года в подразделении. Бондаренко так ходил, к примеру. И офицеры на это закрывали, как говорится, глаза. А я отслужил десять раз по столько. Думаю, что мне можно.

Я не то, чтобы стою как столб. Обхожу весь периметр, замечаю какие-то неисправности в виде сломанной опоры заграждения или надломившейся от ржавчины проволоки. И все это чиню. Но и поглядываю тоже. Включаю иногда радио на всю громкость, чтобы там, в карауле, было слышно. Но это только по настроению и если передают хорошую патриотическую песню. А это бывает нечасто.

12–00. Обед. Просто сижу и обедаю. Слушаю концерт «В рабочий полдень». После чего иду снова в караул.

17–00. В это время обычно появляются папуасы, группами по 3–5 существ. Садятся метрах в пятидесяти от периметра и ждут еду. Но сперва я провожу краткую политинформацию, где излагаю политические события, о которых слышал по радио. Помогаю местным жителям осмыслить их в правильном направлении. Они ведь лишены газет и радио, они первобытный по сути народ и остро нуждаются в таких вещах. Они слушают, потом берут еду и уходят.

21–00. Окончание караульной службы. Ужин. Иногда слушаю патефон, который обнаружил в ленинской комнате. Пластинки раньше казались скучными: сплошь одни оперы и симфонии, но постепенно я стал их понимать, возвышенная музыка прямо в душу проникает да сердце расслабляет… Изредка, примерно раз в неделю, включаю киноаппарат, смотрю фильмы. И наши: «Подвиг разведчика», «Кубанские казаки», «Волга-Волга»… И трофейные: «Газовый свет», «Экспресс из Нюрберга», «В сетях шпионажа». Особенно «Тарзана» люблю, он мне как-то ближе, понятней.

Все время слушаю радио, чтобы быть в курсе событий и иметь мысли на завтрашний день. Мысли разные приходят, конечно. Вот взять хотя бы недавний визит американского президента в Москву. Я просто за голову схватился! Главный Буржуин топчет кремлевские паркеты! А ему еще водочку подносят и говорят всякие приятные вещи. При товарище Сталине ничего такого представить было нельзя. Он мог вызвать, конечно, Никсона на ковер. Чтоб всыпать ему розог за войну во Вьетнаме и прочее. А потом отправить в лагеря лес валить и перевоспитываться. Но чтобы в гости его звать, на хлеб-соль — нет уж, выкуси.

Вот такие мысли мне приходят в голову порой. Тогда я иду и делаю внеочередную проверку систем Командного пункта, чтоб отвлечься и чтоб быть уверенным: в случае надобности самоликвидация сработает как надо. А потом еще дозаправляю генератор и иду спать.

Это и есть мой обычный день.

Да, только время может быть неправильное. Потому что часы мои несколько раз останавливались ночью, и все сбилось. И дни неправильные тоже. Я ведь старый календарь использовал — тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Раньше думал — какая разница: понедельник — он и в каждом году понедельник. А потом, когда поумнел, понял: там же все с каждым годом меняется да переставляется… Потому 11 июня в 1972 году — это не 11 июня в 1956 году… Вот оно как получается!

12 мая 1974 г.

Пришли с какими-то носилками. Всем племенем приперлись, как на праздник. Чего надо, говорю. Лопочут, воют. Дружно так воют, у меня прямо мороз по коже. В доски бьют свои мохнатые. Исполняют подземные народные танцы. Несколько папуасов бегут цепью прямо на «колючку», руками машут, будто собираются через нее перелезть. А потом так же рядком пятятся назад. Это они в танце рассказывают, как были глупые и враждовали со мной. Один забрался другому на плечи — изображают кого-то из наших. Борисенко, наверное. А пятеро на них навалились, сбили на землю, топчутся вокруг, хороводы водят. Наверное, показывают, как они Борисенку убили и сожрали. Вот сволочи несознательные. Потом опять бегают на «колючку», опять пятятся, падают, будто их убили. Ага, говорю, понравился вам мой ДШК, да? Мельтешат, мельтешат, я уже и следить за ними устал. Потом всем племенем дружно упали и ползут с воем ко мне. Вроде как прощения просят, если я правильно понимаю.

Идите, говорю, черт с вами. Крыс там выращивайте каких-нибудь, раз пшеница у вас под землей не растет. Как-нибудь налаживайте свою свободную папуасскую жизнь, а то надоели. И стрелять их не хочется, жалко.

30 ноября 1974 г.

Нанес визит к папуасам по их приглашению. Хотели нести меня на своих носилках (там такое сиденье есть, вроде маленького трона), но я отказался от этой глупости. Я все-таки не буржуй, а они не рабы…

Все закрыл, выставил четырнадцать дополнительных растяжек по периметру охраны, взял «ТТ», гранаты, ППШ с запасными дисками. И пошел. Надо ведь, думаю, как-то налаживать дипломатические отношения.

Повели они меня куда-то вверх. У них тут всюду норы, оказывается. Подземные ходы. Папуасы большие мастера по всякому рытью, в этом деле с ними вообще никто не сравнится. Поэтому они так быстро появляются и быстро исчезают. Это как у нас дороги. Шоссе, проспекты, переулки и прочее. Я долго не решался туда лезть, но потом понял, что другого пути просто не существует. Оно и понятно, раз тут подземелье. И тогда я полез. Сперва узко, а потом становится шире, так что можно идти, присогнувшись. Шли больше получаса, не очень долго. Оказались в просторной пещере, потолка не видно. Здесь какие-то постройки, я даже удивился.

Материал похож на дерево, только твердый, как камень. И почти каждое такое бревно покрыто грубой резьбой, пестрит даже в глазах. Резчики они еще к тому же, оказывается. Хижины прямо из земли как бы растут, на первобытные жилища похожи. Я вот знаю, что археологи выкапывают что-то из земли, и чем древнее времена, тем оно глубже бывает закопано. Так здесь, в этой деревне папуасской, оно вот такое закопанное как бы и живет с незапамятных времен. Я так думаю. А откуда еще здесь деревянным постройкам было взяться, на такой глубине-то?

По крайней мере по уровню воспитания своему эти маленькие папуасы чисто пещерные жители. Высыпали из своих хижин, болабочут по-своему, воняют хуже псины. Каждый хочет дотронуться. А то и сожрать, как сожрали они Борисенку. Поди разберись, чего им надо. Если б не дал очередь в потолок, так и не знаю, что было бы.

Вышел вперед один, главный, одет в какой-то халат с узорами. Только грязнющий такой халат, будто на помойке нашли, в пятнах и подтеках. А может, и не халат, а что-то вроде кафтана, я не разбираюсь. Остальные, кстати сказать, кроме шерсти своей природной, ничего не носят. Вот этот главный ручками помахал, зовет куда-то. Я автомат на предохранитель не ставлю, держу наизготовку. Ну, говорю, показывай, чего у тебя там. А он возьми и провались куда-то. Это опять, значит, норы начинаются, опять надо лезть куда-то. Рассмотрел маленько, увидел широкий лаз, по моим габаритам вроде. Полез туда. Уж насколько я приспособился видеть в темноте, вообще без света обхожусь, а тут даже мне темно стало. Не пойму, в чем дело. Ползу на ощупь, впереди поблескивает что-то, тявканье там раздается время от времени, вот на этот блеск и на это тявканье двигаюсь как бы. В одном месте едва не застрял, там поворот такой, вот, думаю, будет хохма, если это все специально подстроено, чтобы рядового Башмакина изловить и употребить в пищу, а «Старую Ветку» предать варварскому разграблению. Но на этот случай у меня в «лимонке» усики чеки согнуты да четыре тротиловые шашки на поясе, так что ни от норы этой, ни от деревни их пещерной ничего бы не осталось и никакой археолог бы потом их не откопал. Все-таки пролез благополучно, вспотел только немного. Ну, а потом, через какое-то время, вывела нас нора прямо в широкий коридор, где можно прямо ходить и даже руками размахивать. И видимость в коридоре нормальная. То есть темнота привычная для меня вполне. Только смрад стоял до того тяжелый, я даже описать не могу.

Главный папуас тявкает впереди, зовет меня. Я подхожу к нему и вижу такую картину. По коридору кости рассыпаны и целые скелеты, и даже трупы, которые полностью разложиться еще не успели. Все свалено в кучу, как металлолом. Трупы, естественно, не человеческие, а папуасские, маленькие, и шерсть всюду разбросана, потому что она не разлагается в отличие от мяса. А в конце коридора, подпертый к стенке, стоит большой черный истукан. Идол как бы. Что примечательно, у идола на голове звезда, как у меня на пилотке, и в руках он штуку такую держит, я сразу подумал про ППШ свой. Хотя не очень похоже, если честно. Да, и еще они бороду идолу этому вырезали, косматая такая. Хотя борода у меня давно уже не растет, несколько лет.

В общем, такая картина предо мной предстала. Оскорбительная, можно сказать, до полного безобразия. За что же, говорю я этому, в халате, за что вы меня, бойца Красной Армии, страшилищем перед всеми выставили и трупы здесь швыряете, жертвоприношения устраиваете? Как вам только не стыдно, говорю, ведь я советский человек, комсомолец, боец прославленного подразделения, я ведь сколько вам тушенки скормил и свеклы маринованной. Он прыгает, лопочет, граблями своими машет передо мной. Что-то объясняет. Я повернулся и пошел обратно. Не оглянулся ни разу, хотя он там верещал, будто его самого в жертву приносят. Не ожидал я такого к себе отношения, если честно.

Оскорбился до самой глубины души. Нашел ту нору, полез обратно, вышел в пещеру. А там уже пляски вовсю, бабы и мужики папуасские срамом своим трясут, и стол как бы накрыт, только никакого стола нет, конечно, а прямо на земле свалены какие-то продукты питания, от вида которых меня едва не стошнило на месте. А тут еще они догадались — вывели девчонку какую-то маломерную, голую, она меня за руку — хвать! А командиры ихние показывают: «Бери, мол, это тебе!» Ну, и она скалится, прижимается, короче — стыд и срам сплошные…

Дал я длинную очередь поверх голов, чтобы народ расступился, и ушел оттуда той же дорогой, какой и пришел. Хотя дорогу я нашел не сразу, а какое-то время блукал, потому что там все норами изрыто, очень сложная система, и я думал даже, что останусь в норах этих навеки. Вот тогда я впервые за все время пребывания ощутил в себе возможность не только видеть в темноте, но и как бы щупать пространство на далеком расстоянии, безразлично, воздух там или глина с камнем вперемежку, или еще что-нибудь. Я пришел к выводу, что это тоже такое тайное знание, которое появилось во мне благодаря «Феномину» и прочим лекарственным препаратам, и оно никак не проявляло себя, пока очень сильно не понадобилось. Тогда я смог определить свое местонахождение и вышел точнехонько к Разлому. В котором, кстати сказать, имеется немало нор папуасских.

На «Старой Ветке» все было спокойно, и не могу сказать, как я обрадовался, когда увидел свой родной пост. Так соскучился. Даже попади я в Башмакино, откуда родом, даже тогда мне не было бы так приятно. Особенно после всей дряни, что я увидел в папуасской деревне, и как они отстало там живут.

А девчонка та за мной пришла. Ну, что с ней будешь делать? Поселил отдельно, в старой палатке — пусть живет, будет посуду мыть да по хозяйству помогать… Назвал Верой, как соседку у меня в деревне.

3 декабря 1974 г.

Передали, что в Нигере военный переворот, Опять буча, опять какой-то полковник пришел к власти. В Эфиопии начинается гражданская война. И в Гане тоже переворот. А король Свазиленда Собхуза Второй отменил конституцию и распустил Народное собрание. Грустно это. Ведь совсем недавно негры эти получили независимость, как им не стыдно. Я помню, как десять лет назад что ни день, то по радио передают сообщение о новой африканской республике, которая свергла иго поработителей и объявила курс на социализм. И я радовался за них, и даже пересмотрел свое отношение к подземным папуасам, которые сожрали Борисенко. А теперь я послушал все это и понял, что глупо иметь с ними дело. С папуасами в смысле. Убивать их не стану, но все контакты надобно прекратить. И еду им давать не буду. Пусть друг друга жрут, если очень захочется. Расстроился я очень. Но девчонка ихняя правильная оказалась, сообразительная, я с ней политзанятия каждый день провожу, русскому языку учу. Вроде получается.

30 декабря 1974 г.

Сдох генератор, который я подключил в феврале 1956-го. Он был рассчитан на 10 лет непрерывной работы, а проработал 18 без единой поломки. Подключил запасной. Надеюсь, проработает столько же. На хозскладе остался еще один, восьмикиловаттный, это на подмену, если что случится. Посмотрел на маркировку: произведено 06.09.1949. При Сталине еще. Сделано на совесть, что тут еще скажешь.

4 мая 1975 г.

Очень хочется обычной жареной картошки. Или картофельных блинов со сметаной. Даже снятся иногда. Вот ведь как бывает: продуктовый склад забит всякими полезными продуктами, лучшими деликатесами, и картошка — единственное, чего там нет.

И уже наплевать на икру всякую, и на пироги и шоколад. Картошки хочется. Думаю, и при коммунизме так может случиться, что не будет хватать одной какой-нибудь ничтожной мелочи, и все примутся думать о ней и хотеть именно ее. А ведь это неправильно, я считаю. Хотя все равно снится, ничего поделать не могу. Уж чего проще, кажется: поджарили картошечку и в консерву ее закатали, чтоб и солдату простому тоже радость была.

9 мая 1975 г.

Тридцатилетие Победы, большой праздник. Вечером выпил спирту, слушал концерт по радио. Ни одной песни, посвященной И.В. Сталину, который вел наш народ к победе. Расстроился.

2 фераля 1979 г.

Совершенно случайно обнаружил, что вентиляционная шахта не работает. И не работает, видимо, давно. Поворошил там лопатой — створ забит синей плесенью. Она плодится в местах, где нет кислорода, он для нее как яд. На открытых площадках в «Старой Ветке», к примеру, нигде нет синей плесени. И в шахте ее точно быть не должно. Шахта раньше работала, в этом можно не сомневаться. Она не попала под обвал, потому что створ находится как раз над Контрольным пунктом. И воздух там раньше шел. Не пойму, в чем дело. Видимо, на поверхности что-то сделали. Может, стройку затеяли да снесли вентиляционный киоск, а трубу выводную засыпали, или замуровали бетоном. Как это могло случиться — ума не приложу: все, что к спецобъектам относится — под особой охраной государства! Наверное, виновного прораба лет на двадцать пять на Колыму отправили…

Ну да ладно с прорабом. Тут другое главное. Выходит, последнее время я жил вообще без воздуха. Как рыба. И ничего не почувствовал. Разве такое может быть? Наверное, может. Папуасы ведь как-то живут, и ничего. Правда, они не принимают «Адаптин», как я. Может, они вообще не люди? В смысле, что они какая-то разновидность рыб или червей? Хотя Вера, в общем-то, баба нормальная. Даже говорить по-нашему выучилась, только неразборчиво так…

12 ноября 1982 г.

Позавчера передали, что умер товарищ Брежнев. Испытываю странное чувство. Я ведь его и не видел ни разу даже. Товарища Сталина видел. Троцкиста Хрущева — видел, помню. Брежнев восемнадцать лет правил страной, это очень много. Столько же работал мой дизель-генератор. А вот попади этот Брежнев ко мне сюда, в преисподнею, так я и не буду знать, что это он. По голосу узнаю только разве. Голос у него особенный, не очень приятный, с каким-то дефектом.

Если опять буду встречаться с папуасами, надо обратить внимание. Сдается мне, что троцкисты после смерти оказываются здесь, в подземной деревне, мыкаются, роют свои норы и приносят друг друга в жертву, как это у них и там, на поверхности, нередко происходит. Так им и надо, я считаю.

11 марта 1985 г.

Что творится наверху, трудно представить. Какой-то парад мертвецов. Черненко умер, а перед ним умер Андропов. Одному 74 года было, другому вообще 69. Не такие уж и старые, чтобы помирать. Наверняка же их пичкали всеми этими чудо-препаратами, и питались они не консервами, и дышали не соляркой, как я, а настоящим воздухом. И все равно умерли. Склоняюсь к мысли, что после троцкистского переворота в СССР наука пришла в упадок и разучились делать правильные медпрепараты. А те, что были — инматефам, феномин, адаптин и прочее, — те просто закончились.

Что ж, мне в таком случае повезло.

Через две недели мне исполнится 49. Я чувствую себя даже гораздо лучше, чем когда сюда пришел. Мне не нужен свет и воздух, я легко передвигаюсь как на двух ногах, так и на четвереньках, вижу через стены (это «щупанцы», как я их называю). Могу спать на голом полу. Могу вообще не спать. Я повысил свой умственный и идеологический уровень — чего нельзя сказать про этих покойников. Судя по их радиовыступлениям, конечно. Только вот Вера тоже умерла — карлики рано старятся и живут недолго. Они мне другую привели, назвал тоже Верой, чтоб привычно. Вначале хотел ей «сталинские таблетки» давать, но потом передумал. Они ведь секретные, я ими и то незаконно пользуюсь.

29 декабря 1991 г.

Союз Советских Социалистических Республик перестал существовать. Коммунистическая партия находится под запретом. Прибалтика, Закавказье, Средняя Азия, Молдавия, Белоруссия, Украина, Россия — везде суверенные страны, как это сейчас модно называть. В Азербайджане война. В Югославии война. Варшавский договор расторгнут.

Вот, написал. Прочел. Ни слову не поверил. Неправдоподобно как-то все это. Дико. Но это — правда. Сам слышал.

С августа месяца караульную службу несу прямо в КП, у пульта системы самоликвидации. «Пээсэл-один» у меня в полной боевой готовности, меньше секунды потребуется, если что. Состояние подавленное. Те, хоть и троцкисты были, но все-таки свои, как бы, люди. Партбилеты на помойку не швыряли. А Ельцин этот оголтелый антикоммунист, по-другому и не скажешь.

Впервые задумался: а что находится на поверхности непосредственно над «Старой Веткой»? Я не знаю, и вычислить никак не получается. Если б знал точно, что Кремль там вверху и Ельцин в нем сидит, сразу бы дернул тумблер. Взрыв такой мощности вспучит поверхность и его трон забросит на небо. И катись оно все к такой-то матери.

Ладно. Не хочу говорить об этом. Слышать тоже ничего не хочу. Они объявили о запрете КПСС, а я объявляю запрет на радио. Выключу, и все. Не буду слушать этот бред. Вообще разобью об стену. Хватит.

19 июля 1992 г.

Только что слышал: в стране свободно ходит американский доллар. Это конец. «Зеленая дорога» спекулянтам. При этом антикоммунист Ельцин издает указ о борьбе с коррупцией. Я чего-то не пойму. Или я просто неправильно понимаю значение слова «коррупция»? Или значение слова «указ»?

4 апреля 2000 г.

Кто такие «олигархи»? По-моему, слово ругательное.

Очень много новых слов, которые не понимаю. И вообще, можно сказать, ничего не понимаю.

Из года в год говорят про организованные преступные группировки в разных городах: «Солнцевская», «Таганская», «Ореховская», «Тамбовская», «Уралмаш»… Выходит, все про них знают, а они живут себе, поживают, и в ус не дуют! Как такое может быть?! Почему эти банды не разгромят, лидеров не уничтожат и не закроют вопрос раз и навсегда?

Почему много лет говорят про коррупцию, но не названы и не расстреляны виновные? В свое время сколько заговоров раскрыли: группу Бухарина расстреляли, Рыкова с Пятаковым, троцкистов вывели под корень, самого Троцкого на другом крае земли достали, а не говорили десятки лет об их вредительской деятельности! А тут враги народа казну грабят, дворцы вокруг Москвы понастроили, а их не трогают… Наоборот — конфискацию имущества отменили, законность доходов не проверяют, это что же такое творится?! На чью мельницу воду льете, дорогие товарищи?! Нет на вас Иосифа Виссарионовича, ох, нету…

30 ноября 2002 г.

Даже интересно стало. Вместо закона «О борьбе с коррупцией» приняли закон «О противодействии коррупции». Здесь есть, наверное, какая-то важная разница. Бороться или противодействовать. Если бы товарищ Сталин противодействовал Гитлеру, а не боролся с ним, то Москва давно называлась бы Москау.

Зачем я слушаю это дурацкое радио?

29 марта 2010 г.

Мой день рождения. Мне исполнилось 74 года. Из них 54 я провел под землей, на «Старой Ветке», на глубине 200 метров. До сих пор рядовой. До сих пор не знаю, старик я или нет. В 74 года скончался Черненко, он был, судя по голосу, глубоким стариком. Я часто разговариваю сам с собой, для тренировки, обсуждаю разные насущные проблемы и отдаю команды, когда нужно. Иногда просто болтаю. Но не оттого, что я сумасшедший (сумасшедшим находиться на объектах системы «Старая Ветка» строго воспрещено), а для того, чтобы было веселее. У меня голос бодрый и резкий. Я делаю физзарядку. Мыслю ясно. Прихожу к выводу, что я никакой не старик.

У меня на самом деле все хорошо. Настроения только нет. Передали, что сегодня произошел взрыв в московском метро на станциях «Лубянка» и «Парк Культуры». Отчетливо слышал колебания почвы около восьми утра и в половине девятого. Со сводов сыпалась земля, и обрушилось несколько старых сталактитов. Тогда подумал, что опять проводятся какие-то подземные работы. Был не прав. Все комментаторы говорят, что это теракт, Погибли 40 человек. Как это может быть — не понимаю. Откуда взялись эти самые террористы, которых в СССР отродясь не водилось? Троцкисты были, а террористов не было. Может, это троцкисты в них превратились? Но откуда они взрывчатку берут? У нас в части ни один патрон не вынесешь, не то что гранату. А уж центнеры взрывчатки… Бред какой-то! А выходит — и не бред…

Вот день рождения испорчен, жалко.

12 сентября 2010 г.

Времени нет подробно писать. Сейчас опять побегу на пост. Началось то, чего я так долго ждал и опасался.

Сегодня опять колебания почвы, источник где-то рядом. Гораздо ближе, чем тогда, весной. Вскоре услышал выстрелы за Разломом. Выключил дизель-генератор, чтобы не привлекать внимание шумом. Потом увидел людей. Больше полувека не видел настоящих людей (в том смысле, что они не папуасы), а тут увидел. Похожи на американских солдат. Одеты, по крайней мере, странно. Один другого убил и сбросил в Разлом. А потом ушел.

Я точно знаю, что они вернутся. У меня все готово к встрече. Приму бой. Если численность будет высокая, выполню то, что возложила на меня партия и командование. Полностью отдаю себе отчет в своих действиях. Каких-либо колебаний, сомнений не отмечается.

8 октября 2010 г.

Пришли, как я и ожидал. Пятеро. Форма одежды незнакомая. Вооружены. Двое навели переправу и перешли Разлом, не предъявив документы и не назвав пароль, как положено при входе на секретный объект. Столб с надписью «Запретная территория СССР» и иные средства предупреждения, о которых я позаботился, лазутчики нагло проигнорировали.

Предпринял меры к тому, чтобы отсечь лазутчиков от остальной группы. То есть обрезал тросы переправы. А когда попытались войти в туннель, открыл огонь.

Лазутчики бой не приняли. Восстановив переправу, позорно отступили и скрылись.

Нахожусь в полной боевой готовности. Возможно, это последняя моя запись. Если так, то можете быть уверены, что рядовой Башмакин И.С. свой долг выполнил с честью.

Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует Родина!

Башнабаш еще раз перелистал вахтенный журнал, то ли вспоминая прошедшие годы, то ли просто удивляясь тому, что смог заполнить так много страниц. Затем решительно захлопнул его, спрятал в сейф и покинул командный пункт.

Он заглушил ненадолго генератор, прислушался. Где-то под сводами капала вода. Перебегали на своих маленьких лапках крысы — далеко отсюда, по ту сторону Разлома. Еще он слышал, как натужно стонет, кряхтит земля под тяжестью огромного города наверху.

Других звуков Башнабаш не уловил. Опять завел генератор. Вкопал поглубже сошки пулемета, еще раз проверил растяжки и самострелы. Отправился в жилблок, поправил и без того идеально заправленную кровать. Остановился у зеркала.

Оттуда на него смотрело почти незнакомое лицо. Последний раз в зеркало он смотрелся, наверное, лет десять назад. Надобности такой просто не возникало. Щетина перестала лезть еще в 64-м, так что бриться не надо. И причесываться тоже, волосы выпали и того раньше, а с ними и брови и ресницы… Кожа гладкая, неприятная на ощупь, как брюшко насекомого. Глаза вроде прежние остались — льдисто-синие, это в материнскую породу, там все синеглазые были. Вот только покрылись они какой-то полупрозрачной пленкой, и синяя радужка проглядывает издалека, из-под ледяной корки. Будто утопленник на тебя смотрит. При этом зрение у Башнабаша стало даже лучше, чем в юные годы. Электрическим светом он не пользуется, в полной темноте может заметить таракана, затаившегося в противоположном углу.

Страшное, наверное, лицо. Было бы чужое — испугался, а так, когда знаешь точно, что твое, вроде и нормально.

Еще показалось Башнабашу, что стал он как бы ниже. В первые годы приходилось нагибаться, чтобы разглядеть себя всего в зеркале, не помещался он там. А сейчас свободно помещается. И даже место еще есть сверху, над макушкой. Видно, придавила его земля, сплющила, как этих карликов-папуасов.

«И шея вот куда-то пропала», — заметил он. А с другой стороны — зачем ему шея?

Зато гимнастерочка на нем новенькая, со склада. Рукава немного коротки. Или руки слишком длинны. Сапоги начищены, как полагается. Что еще? Выправка… Не та, конечно, выправка.

— Рядовой Башмакин, смир-рна! Подтянуть живот! Грудь вперед! Согнулся, понимаешь, как ива плакучая!

Щелкнули каблуки. Хлопнули ладони о бедра, руки вытянуты по швам.

— Хватит в зеркало глазеть, рядовой Башмакин! Отставить! Ты не на танцы собрался, а Родину защищать, исполнять священный долг!

— Так точно! — гаркнул Башнабаш.

Зеркало затуманилось в его глазах, расплылось. Башнабаш стиснул зубы, по-строевому развернулся налево, приставил ногу. И пошел защищать Родину. Свою Родину, которой давно уже не существовало ни на одной карте мира.

Глава 8

Готовим «Рок-н-ролл»

Там, где время остановилось на всю жизнь, не очень много событий и новостей. Поэтому особую силу имеют слухи и домыслы.

— В тринадцатой Америкоса прижмурили, говорю вам. Вчера параши не было оттуда. И сегодня нет. — Дуля с умным видом смотрел на выгребную яму, словно читал там книгу арестантских судеб. — И завтра не будет. Суслик-каптерщик говорит, Блин удавку смастерил из носка. Ночью подстерег и прижмурил. Вот так вот. Нет Америкоса, нет параши. Говном меньше.

— Это Блин молодца, — одобрил Костыль. — Давно пора было его…

— Если б мне в тринадцатой сидеть довелось, я бы и дня терпеть не стал, — признался Дуля как на духу. Я же патриот! — Накинул бы сразу, в первую же ночь. А там будь что будет…

Около ямы рядком стояли три параши, и три сумеречные фигуры высились за этими парашами. Утренний вынос. Время новостей.

— А я слыхал, будто наоборот, — подал голос Шкет, который был третьей фигурой. — Что это Америкос Блина удавил, а его в «Магадан» посадили и жрать не дают.

Двое посмотрели на Шкета. Хоть он, по личной рекомендации Дули, и числится с некоторых пор в «пернатой» хозобслуге, но все еще как бы новичок и авторитета среди «петухов» заслужить не успел.

— Ты, Шкет, умом думай, а не жопой, — урезонил его Дуля. — Америкос — никто, шпион, только хавальник открывать умеет. А Блин — маньяк, по-«мокрому» работал, десятки людей передушил. Кто кого кончит при таком раскладе?

— Шпионов тоже специальным приемчикам учат, — не сдавался молодой, но его не слушали.

— Здесь с самого начала все ясно было. К тому же — слышишь? — Дуля склонил набок голову и потянул носом. — Не воняет. Америкос подох, дышать стало легче. Уловил?

Шкет, а за ним и Костыль принялись громко дышать, как на приеме у врача. Пахло сыростью, дымком, где-то на самой границе обоняния примостился запах таежной хвои. В основном же несло выгребной ямой — именно так, как и положено нести после свежего утреннего выноса. Но три сумеречные фигуры не замечали этого. Возможно, привыкли. А может, воздух и в самом деле стал чище. Хотя бы чисто арифметически — за счет того, что одной гнидой, и одной парашей, стало меньше.

* * *

Как и большинство слухов, этот появился недаром: из двух обитателей тринадцатой камеры действительно дышал только один. Но прав был Шкет: дышал американский шпион Мигунов, потому что именно он «прижмурил» сексуального маньяка Блинова, а не наоборот.

Теперь он лежал на бетонном полу в холодном карцере. Один. Дышит и тоже не может надышаться. Но не потому, что здесь пропитанная запахом хвои чистая атмосфера тайги. Радость доставляет сам факт, что он может дышать, что воздух проходит сквозь горло, а не застревает грубым комком в сломанной трахее…

Руки скованы наручниками, избитое тело болит. Прощальные автографы на долгую память о последней вечеринке. Отжигали там многие: и коридорные контролеры, и резервный наряд, и дежурный с помощником. Сам полковник Савичев прибежал к месту ЧП и сапогом приложился, отвел душу. Как знать, доведется ли свидеться вновь?.. Все-таки убийство на территории особорежимной ИК может быть чревато не только для убийцы, но и для начальства колонии. Ах, ах, какая жалость — всемогущего полковника могут отправить на пенсию, и что тогда останется от его возможности распоряжаться чужими жизнями?

Он лежит в холодном карцере. Еле живой. Больше суток без еды. Мигунов то плачет, то улыбается в пол разбитыми губами. Он надеется, что уже близок спасительный вертолет из приятных снов, и впереди уже забрезжил далекий свет свободы. Эта надежда вызывает улыбку. И он вспоминает, как душил сокамерника. От этого воспоминания он плачет. Беззвучные вопли под подушкой, прожигающие насквозь, до ладони. Колени, пальцы, грязные когти — цепляющиеся, лягающиеся, страшные, бессильные. Как паучьи лапки. Стоит надавить посильнее — слышится хруст…

Сначала подушкой, потом руками. Потому что — ты прав, Блинов! — видимость бывает обманчивой. Посиневшее лицо, оскаленный рот, закатившиеся глаза и так далее… А жилка-то бьется во впадинке между ключицами. Ай-яй-яй! Как тогда — красная перчатка из-под сугроба. Помнишь, сука? То-то же, специалист по удушениям!

Надпись на могильной плите: «Душить надобно с терпением. Блинов». Как тебя хоть звали-то, ублюдок, а? Бэ-бэ Блинов? Никогда уже не узнать, наверное. И — хорошо, черт возьми!

Хотелось смеяться и плакать, куда-то бежать и беспробудно спать одновременно, он разрывался на две половинки и был близок к истерике.

— Эй, сделайте мне укол!

— А ну, тихо там!! — раздался злой окрик коридорного. Это был новый сотрудник, он еще не обтерся, не притерпелся и искренне ненавидит злодеев-пожизненников. — Разорался, скотина!

Открылся глазок в двери, грохнула по металлу дубинка.

— Какой тебе укол?

— Любой, успокаивающий…

— А ты что, разволновался? Щас, я тебя успокою…

Лязгнули засовы. Контролер вошел в карцер, встал над ним, задумчиво почесал скулу — Мигунов понял это по скрипу щетины. Так и стоял сержант или прапор над бывшим полковником, распростертым под ногами в полосатой робе, наслаждался.

— Гражданин начальник, к нам нельзя поодиночке заходить, — честно предупредил Мигунов. — Инструкция запрещает. Среди нас знаете, какие звери есть? Сожрут на раз-два…

— Так ты же в наручниках!

Судя по голосу, совсем молодой парень. А сколько презрения в тоне, сколько чванства… И что из него получится? Может, садист похуже Блинова…

— И-и-и… Что с того? «Молчание ягнят» видели?

— Какие еще ягнята?! Или у тебя крыша едет?

— И наручники только на два часа надевать можно, а я уже сутки…

— Да-а-а, непорядок, — протянул вертухай и перетянул литой резиновой дубинкой по спине. Точнехонько по почкам, как раскаленной проволокой проткнул. А потом громко зевнул. Дескать, скукотища тут с вами, скотами…

Преодолевая боль, Мигунов думает о приятном. «Меня здесь скоро не будет! Понял, ты, рожа! Заозерск, потом Якутск, потом — еще дальше, туда, где страшным словом Siberia путают непослушных детей. А ты, вертухай, ты останешься на Огненном острове, в этой самой Сиберии. Ты приговорен навечно, и дети твои тоже приговорены! И все в этой стране приговорены! А я — свободен!»

Ну, почти свободен. Если выгорит.

А если не выгорит?

— Будешь еще орать, скотина?

— Никак нет, гражданин начальник.

— А-а. Ну, смотри…

Ушел. Мигунов скручен болью, наручниками и совершенным накануне убийством. Все-таки с Дроздом и Катраном было по-другому. Проще. Потому что между ним и их смертью был ток или специальная отравленная игла. А вчера — только подушка и руки…

Вот честно, он не помнил, как все-таки решился на это. Что-то ведь было. А-а… Блинов перед сном вдруг объявил, что собирается подавать прошение на УДО. Якобы он все-таки успел переговорить с кем-то из правозащитников, и вот сегодня пришла весточка с воли: мол, пошуршим, перспектива имеется. С первого раза, конечно, не прокатит, но через год-два: сейчас ведь гуманизация… У него хоть какой-то шанс есть. Реальный. Он Родину не продавал. У Мигунова ничего нет. Его не выпустят отсюда никогда, даже в гробу. В «Архипелаге» этом и так все прекрасно понимают, но им важно привлечь к себе внимание, поднять шум, пропиариться. И на здоровье. Это Блинова не касается. Через год, два, ну, от силы пять лет он окажется на воле. Такова его цель в жизни. И знаешь, что первым делом он сделает? Найдет его жену. Хотя со старухами он никогда не связывался, они ему физически неприятны. Но на этот раз как-нибудь потерпит, пересилит себя. А потом найдет его ребенка — без разницы, мужчина он или женщина. И…

В общем, и так далее и тому подобное…

Мигунов помнил: ровно половина четвертого ночи. Храп Блинова. Он очнулся, хотя и до этого не спал, лежал в полузабытьи. Поднялся, как от резкого толчка. Побрел к его кровати, прихватив носок и подушку. Это не подушка даже — плоский, набитый ветошью блин… Вперед себя как бы шел, не давал времени опомниться. Вогнал заскорузлый грязный носок в приоткрытый мокрый рот, намертво зажал пасть растопыренной пятерней, закрыл харю подушкой и — навалился всем весом! Он прет из-под тебя наружу, как фонтан из прорвавшей канализации, выгибается, становится на мостик, скрюченные пальцы мелькают у самого лица, ты уворачиваешься, тоже припадаешь к подушке, чтобы глаза уберечь… Вся ненависть твоя с тобой. Вот здесь. Это уже не родные твои восемьдесят пять кило (или сколько их там осталось?), это — тонна чистой ненависти.

Бр-р. Отвратительно. И страшно.

Первое мгновение, когда открываешь лицо задушенного тобой человека… Страх, да. И дикое любопытство. Что там, под подушкой? Удалось ли? Под подушкой Блинов улыбался. Скалился. Как и в ту ночь. То ли умер, то ли прикалывается, непонятно. Он был не человек. Точно. Без всяких преувеличений. Какой-то неизвестный науке биологический вид в облике сантехника-убийцы. Мимикрия, маскировка. И жилка бьется, стучит…

Как он его добивал, Мигунов тоже помнит плохо. Под большими пальцами рук что-то еще сопротивлялось, ускользало, извивалось червяком. Потом — провалилось. Он поранился обо что-то, об острую кость. Крики за дверью. Свет. Удар. Он корчится на полу, один контролер наступил ему на грудь, второй склонился над Блиновым. Что он там увидел, неизвестно, но тут же блеванул на пол, едва наклониться успел. Топот ног, встревоженные голоса, ругань, злобный рокот Савичева.

— Убил все-таки!

— Вот гады! И тут загрызают друг друга!

Дубинки падают на плечи, спину, сапоги мелькают перед лицом, топчутся по всему телу. А он почти и не чувствует, в голове только одна мысль: вот и все, он сделал это…

Лежа на полу в холодном карцере, Мигунов открыл глаза.

— Товарищ полковник, за время дежурства происшествий не произошло! — в голосе контролера уже нет царственной чванливости — только показное усердие.

— Давай, отпирай! — а это рокочет Савичев.

Дверь карцера снова лязгнула и открылась — три пары ног стали вокруг его лица.

— Поднимите осужденного! — а это голос новый, незнакомый.

Сильные руки вцепляются в одежду и рывком ставят его на ноги.

Незнакомец — в штатском костюме, рыжий, полноватый, лицо в веснушках. Держится очень солидно, по-начальственному.

— Здравствуйте. Моя фамилия Воронов, старший следователь Следственного Комитета по Заозерскому району.

Мигунов ушам своим не поверил. Впервые за восемь лет, если не считать правозащитников — Любчинского сотоварищи, с ним кто-то поздоровался. Хотя бы формально пожелал ему здоровья, а не скорейшей гибели в мучительных конвульсиях.

— Назовите ваше имя и фамилию.

Савичев смотрит недобро, оттопырив нижнюю губу. Контролер подпирает дверь, почесывает шею концом дубинки. Действительно молодой — не больше двадцати пяти. Но сразу видно: вырастет из него порядочная скотина.

Мигунов называется по всей форме, даже статьи перечисляет.

— Пройдемте на допрос, — говорит следователь и первым выходит в коридор.

Мигунов привычно становится в лягушачью позу, и его ведут в кабинет, напоминающий вытянутый пенал с фанерными стенами. Следователь разложил на хлипком столике синий коленкоровый планшет, заполняет вводную часть протокола. От него доносится слабый аромат одеколона. Слабый. И одеколон дешевый. Но на Огненном острове никто не пользуется даже дешевым одеколоном. Как наружным средством, конечно.

— Что произошло позапрошлой ночью между вами и Блиновым Игорем Васильевичем?

Эту скотину Игорем звали, все-таки было у него человеческое имя, вот как. И-Вэ Блинов.

— Он на меня напал, — сказал Мигунов.

Стоящий у двери Савичев нахмурился.

— Что-о?!! Я тебе, блядь, покажу напал! Говори, как есть!

На самом деле Мигунов не знал, что ему говорить. На этот счет никаких инструкций не было. Предположим, он так и сделает: скажет правду, во всем сознается. А вдруг дело закроют прямо здесь, на месте? Без всякого Заозерска? Что-то вроде судебной «тройки», как в сталинские времена?

— Он на меня напал, — повторил Мигунов, глядя следователю в глаза с бесцветными ресницами. — А до этого угрожал. Сказал, что у него договоренность с начальством колонии.

У Савичева отвалилась челюсть.

— Что если он меня убьет, это обставят как несчастный случай. А ему, Блинову, смягчат режим и разрешат прогулки в неурочное…

— Да врет он! — перебил начальник колонии, стараясь опять не сорваться в крик, даже голос задрожал. Полез в карман за носовым платком. — Ему сейчас хоть в жопу вперед ногами, все едино, вот он и поливает грязью… Ох, смотри, Мигунов, допрыгаешься ты у меня…

Страницы: «« « ... 678910111213 » ... »»