Злой волк Нойхаус Неле

Четверг, 1 июля 2010

В отделе К2 царил исполненный надежды оптимистический дух. Выступление Боденштайна в программе «Дело № XY» принесло новую волну наводок, которые оставалось только проверить. Свидетельница Карен Веннинг ровно в девять явилась в комиссариат и поминутно описала произошедшее 7 мая. Она была абсолютно уверена, что девушка, которая так отчаянно просила о помощи, была той самой обнаруженной в Майне жертвой, и вызвалась при участии специалиста из Управления уголовной полиции земли помочь в составлении фоторобота мнимых родителей.

– Она художник-гример во франкфуртском драматическом театре и разбирается в лицах, – объяснила Пия своему шефу, который приехал, когда она и Джем закончили беседу со свидетельницей. – Дама уже работала в кино, на телевидении и в театре.

– Она заслуживает доверия? – Боденштайн снял пиджак и повесил его на спинку стула у своего письменного стола.

– Да, безусловно. – Пия села за свой письменный стол и в сжатой форме изложила ему информацию, которую они получили в результате разговора с Лутцем Альтмюллером. Боденштайн внимательно слушал.

– Ты сомневаешься в том, что Ротемунд преступник? – Он наморщил лоб.

– Да. В их отношениях с Ханной Херцманн есть что-то, что выходит за рамки профессионального интереса, – ответила Пия. – В среду вечером она отвозила его в кемпинг и была у него в вагончике. Волос, найденный там, принадлежит ей. А что, если в ту ночь у них были просто половые сношения по обоюдному согласию?

– Может быть, – проговорил Боденштайн. – А что с Принцлером?

– Коллеги из Франкфурта сделали милость и назначили мне время для встречи в Пройнгесхайме сегодня во второй половине дня, – сказала Пия с сарказмом. – Кстати, я узнала, что обыск в его доме не дал результатов, как ты и предполагал. Никакого оружия, никаких наркотиков, украденных автомобилей или нелегально проживающих девушек.

Боденштайн сделал глоток кофе и воздержался от комментариев. Пия продолжила свое сообщение, рассказав, что они проверили всю картотеку пациентов Леонии Вергес, но безуспешно.

– С какой целью вы это делали? – спросил Боденштайн.

– Чутье подсказывает мне, что Ханна Херцманн проводила свое расследование не в отношении «Королей дороги», – ответила Пия, скрестив руки на груди. – Я думаю, что оба случая – с Ханной Херцманн и Леонией Вергес – взаимосвязаны. Вероятно, это был один и тот же преступник.

– Понятно. Почему ты так думаешь?

– Кай, Кристиан и я говорили о возможном психологическом профиле преступника. Мы думаем, ему где-то от сорока до пятидесяти лет, у него или коммуникационный барьер, или проблемы с женщинами в целом и заниженная самооценка. У него явные садистические и вуайеристические наклонности, он испытывает удовлетворение от страданий других, когда жертва молит его о пощаде и борется со смертью. Ему нравится властвовать над людьми, которые его превосходят, но которых он может унизить и оскорбить их достоинство тем, что заковывает их в кандалы и вставляет в рот кляп. У него отсутствуют представления о морали. Он скорее холерик, но тем не менее очень умен и, вероятно, также образован.

Она улыбнулась, когда увидела удивленное лицо Боденштайна.

– Повышение квалификации Кая оправдалось, не так ли?

– По крайней мере, это звучит впечатляюще, – ответил Боденштайн. – Кому из наших подозреваемых подходит этот профиль?

– К сожалению, мы до сих пор не знаем достаточно хорошо ни Ротемунда, ни Принцлера, чтобы судить об этом, – призналась Пия. – Поэтому я хотела бы сегодня после обеда взять с собой в Пройнгесхайм Кая или Кристиана.

– С моей стороны никаких возражений, – Боденштайн допил кофе. – Это все?

– Нет. – Пия решила самую щекотливую тему оставить «на закуску». – Я бы очень хотела услышать от тебя что-нибудь о смерти Эрика Лессинга.

Боденштайн, который как раз хотел поставить свою чашку, замер с ней в руке. Его лицо мгновенно закрылось, как будто у него внутри опустилось жалюзи. Чашка парила в двух сантиметрах от блюдца.

– Я об этом ничего не знаю, – сказал он, поставив чашку, и встал. – Пойдем в переговорную комнату.

Пия была разочарована, хотя и рассчитывала на подобную реакцию.

– Это Франк застрелил его и двоих «Королей дороги»?

Боденштайн остановился, не оборачиваясь к ней.

– Что это значит? – спросил он. – Какое это имеет отношение к нашим делам?

Пия вскочила и подошла к нему.

– Я думаю, что Франка использовали, чтобы устранить опасного свидетеля, а именно осведомителя Эрика Лессинга. Лессинг, видимо, узнал у «Королей дороги» нечто, что никто не должен был знать. Это не было ни случайностью, ни самообороной. Это было тройным убийством, которое кто-то заказал. Франк выполнил этот заказ. Кто знает, что ему рассказали? Так или иначе, он застрелил коллегу.

Боденштайн тяжело вздохнул и обернулся.

– Ну, тогда ты все знаешь, – сказал он.

На какой-то момент в комнате воцарилась полная тишина, только через закрытую дверь доносился приглушенный звон телефона.

– Почему ты мне этого никогда не рассказывал? – спросила Пия. – Я никак не могла понять, почему к Франку было такое особое отношение, почему ты его всегда защищал. Твое недоверие обижает меня.

– Это не имеет ничего общего с недоверием, – ответил Боденштайн. – Я сам не имел к этому никакого отношения, поскольку работал совсем в другом отделе. Причиной, по которой я вообще узнал некоторые подробности, была…

Он запнулся, задумавшись.

– …доктор Николя Энгель, – закончила фразу Пия. – Она была руководителем соответствующего отдела. Я права?

Боденштайн кивнул. Они посмотрели друг на друга.

– Пия, – сказал он наконец тихо, – это очень опасное дело. Вплоть до сегодняшнего дня. Я сам не знаю имен, но некоторые из ответственных лиц того времени и сегодня все еще занимают высокие посты. Они в свое время прошли по трупам, они сделают это и сегодня.

– Кто?

– Я этого не знаю. Николя мне не рассказывала детали. Наверное, чтобы защитить меня. Но и я не хотел знать больше этого.

Пия внимательно посмотрела на своего шефа. Она задавалась вопросом: говорит ли он ей правду? Что в действительности было ему известно? И совершенно неожиданно осознала, что больше не доверяет ему. Что бы он сделал и как далеко пошел бы, чтобы защитить себя и других?

– Что ты намерена делать? – спросил он.

– Абсолютно ничего, – солгала она, пожав плечами. – Это старые дела. Видит бог, нам есть чем заняться.

Их взгляды встретились. В его глазах на мгновение вспыхнуло нечто подобное облегчению. Или ей это только показалось?

В дверь постучали, и Кай просунул голову внутрь.

– Я сейчас разговаривал по телефону с человеком, который в ночь, когда была изнасилована Ханна Херцманн, видел кое-что интересное за бензозаправочным комплексом в Вайльбахе. – Тот факт, что даже Кай, который обычно поражал каждого своим невозмутимым спокойствием, был прямо-таки вне себя, свидетельствовал о том, насколько даже его подточило напряжение последних недель. – Он около двух часов ночи ехал по проселочной дороге между Хаттерсхаймом и Вайльбахом, когда внезапно с полевой дороги выскочила машина без габаритных огней. От неожиданности он чуть не съехал в кювет, но успел мельком бросить взгляд на водителя.

– И что? – спросил Боденштайн.

– Это был мужчина с бородой и зачесанными назад волосами.

– Бернд Принцлер?

– По описанию похож. К сожалению, он не запомнил марку автомобиля и номер. Он только сказал, что это был большой автомобиль темного цвета. Это вполне мог быть «Хаммер».

– Хорошо. – Боденштайн напряженно думал. – Принцлера надо привезти сюда. Я хочу устроить ему очную ставку со свидетелем, сразу завтра утром.

Пия села в свой автомобиль и выругалась, потому что чуть не обожгла себе руки, взявшись за руль. Машина стояла на солнце и была горячей, как жерло печи. Ей нужна была спокойная обстановка, чтобы обдумать все, что она только что узнала. В двухстах метрах от Регионального отделения уголовной полиции начинались поля Крифтеля, плантации с овощами и клубникой, которые простирались до самой трассы А66. Пия свернула налево на трассу L3016, которую в народе называли «клубничная миля», и доехала до первой полевой дороги. Там она оставила машину и пошла дальше пешком.

Сегодня опять господствовало солнце, но, как обычно, это сопровождалось ужасной духотой, что не позднее чем к вечеру вновь предвещало грозу. На поросших травой полевых дорогах то и дело попадались глинистые лужи, которые оставались после последнего дождя. Силуэт Франкфурта казался более отдаленным, чем обычно в ясные дни, как и горный хребет Таунуса на западе.

Пия, сунув руки в карманы джинсов и опустив голову, с трудом брела мимо яблоневых и сливовых деревьев, поддерживаемых шпалерами. Ее глубоко потрясло то, что у Боденштайна были такие тайны. Пия знала и уважала его как мужчину, который защищал свои убеждения, даже если они были непопулярны, как человека с выраженным чувством справедливости и высокими моральными ценностями, неподкупного, дисциплинированного, корректного и прямолинейного. Она считала его снисхождение к проступкам Бенке простительной слабостью, лояльностью по отношению к коллеге, с которым проработал много лет и у которого возникли личные и финансовые проблемы, потому что именно этим оправдался однажды перед ней Боденштайн. Теперь она поняла, что это была ложь.

С самого начала они хорошо понимали и дополняли друг друга, но всегда между ними существовала определенная дистанция. Это изменилось, когда разрушился брак Боденштайна. С этих пор между ними возникли настоящие доверительные отношения, почти дружба. По меньшей мере, так думала Пия, так как, очевидно, с доверием не все было в порядке. Она боялась думать, что ее шеф мог иметь большее отношение к делу Эрика Лессинга, чем он утверждал. Она ничего не собиралась предпринимать, даже наоборот. Если бы только Катрин назвала ей имя своего бывшего любовника, она бы с ним поговорила, она даже вынашивала мысль призвать к ответу Бенке. Само по себе это не имело отношения к старому делу, но инстинкт подсказывал ей, что между тройным заказным убийством, нападением на Ханну Херцманн и убийством Леонии Вергес есть связь. Это не могло быть случайностью, что тогда, как и сегодня, в деле были замешаны Ротемунд и Принцлер.

Зазвонил ее мобильный телефон. Сначала она не отреагировала на него, но потом победило ее чувство долга. Это был Кристиан Крёгер.

– Ты где? – спросил он.

– У меня обеденный перерыв, – ответила она коротко. – А что такое?

– Я видел твою машину на обочине. Вчера я не успел тебе еще кое-что рассказать. Ты когда вернешься?

– В 14 часов, 11 минут и 43 секунды, – ответила она язвительно, что вообще-то было ей не свойственно. Она сразу об этом пожалела, так как именно Кристиан не заслужил быть громоотводом ее дурного настроения. – Извини, – сказала она. – У тебя нет желания прогуляться среди живописных клубничных плантаций? Мне требуется немного движения и свежего воздуха.

– Да. Все ясно. С удовольствием.

Пия объяснила ему, какой дорогой она пошла, и уселась на валун, который служил ограничительным камнем. Она повернула лицо к солнцу, закрыла глаза и стала наслаждаться теплом, согревающим ее кожу. Выводя трели, в голубое небо поднимался жаворонок. Монотонный рокот, доносившийся с расположенного вдали автобана, был привычным шумом. Биркенхоф находился всего в трех километрах по прямой, непосредственно на трассе А66. У Кристиана, видимо, не было такой потребности в движении и свежем воздухе, как у нее. Голубой автобус «Фольксваген», принадлежащий службе по сохранности следов, громыхая, ехал по полевой дороге. Пия встала и пошла навстречу своему коллеге.

– Привет, – сказал он и испытующе посмотрел на нее. – Что-нибудь случилось?

Его чуткость не переставала ее удивлять. Он был единственным из всех коллег-мужчин, который мог позволить себе такой вопрос. Все остальные обращались с ней так же, как друг с другом. Любой из коллег скорее прикусил бы себе язык, чем справился бы о ее чувствах и эмоциональном состоянии.

– Давай немного пройдемся, – сказала Пия вместо ответа. Некоторое время они шли молча. Проходя мимо сливового дерева, Кристиан сорвал пару слив и предложил Пие.

– Похититель слив, – усмехнулась Пия, потерла сливу о свои джинсы и отправила ее в рот. У нее был тонкий, согретый солнцем сладковатый вкус, который невольно пробудил воспоминания детства.

– Маленькая кража ненаказуема. – Кристиан тоже усмехнулся, но тут же опять стал серьезным. – Я думаю, что в биографии прокурора Фрея есть некие темные пятна.

Пия остановилась.

– Почему ты так решил? – спросила она удивленно.

– Я вспомнил одну газетную статью, – ответил он. – Это было вскоре после ареста Ротемунда. Брали интервью у его жены, и она утверждала, что этот арест – личная месть Фрея ее мужу, так как он, то есть Ротемунд, установил, что Фрей купил свою докторскую степень.

Кристиан выплюнул косточку от сливы.

– Я копался в этом минувшей ночью и нашел, кто был научным руководителем Фрея. Волей случая он тоже работает в попечительском совете Фонда Финкбайнера. Профессор Хазлингер. Он был деканом юридического факультета и вице-президентом Гете-университета, а после этого был приглашен в Карлсруэ в Верховный федеральный суд.

– Это еще ничего не значит, – сказала Пия. – Почему тебя вообще интересует прокурор Фрей?

– Потому что я нахожу странным его интерес к делу. – Кристиан остановился. – Я уже больше десяти лет занимаюсь работой по обследованию мест преступления, но еще ни разу не встречался с подобной ситуацией, когда главный прокурор собственной персоной присутствует на обыске квартиры. Они обычно присылают своих подчиненных, если вообще кого-нибудь присылают.

– Его это интересует не с профессиональной точки зрения, – ответила Пия. – Он и Ротемунд были когда-то близкими друзьями.

– А почему он был в Эддерсхайме в тот вечер, когда мы нашли в реке тело девушки?

– Он был тогда как раз поблизости, у своих друзей на пикнике. – Пия попыталась вспомнить, как Фрей в тот вечер объяснил свое появление. Она и сама тогда вообще-то была удивлена.

– Я верю, что он был на пикнике, – сказал Кристиан, – но то, что это было где-то рядом, уже сомнительно.

– На что ты намекаешь? – спросила Пия.

– Я еще сам точно не знаю, – признался Кристиан. Он сорвал стебель травы и рассеянно стал наматывать его на палец. – Но, на мой взгляд, здесь слишком много случайностей.

Они пошли дальше.

– А что тебя мучает? – спросил он через некоторое время.

Пия размышляла, следует ли ей рассказать ему о деле Эрика Лессинга и об участии в этом Франка Бенке. Но с кем-то она должна была об этом поговорить. Кай отпадал, так как он был серьезно занят текущими делами. Джема она недостаточно хорошо знала. Боденштайн и Катрин были пристрастны и не могли занимать нейтральную позицию. Так что в Кристиане Крёгере она все больше и больше видела единственного человека в своем профессиональном окружении, которому действительно доверяла. Наконец она собралась с духом и поделилась с ним своим подозрением.

– Боже мой! – воскликнул Кристиан, пораженный услышанным рассказом. – Это многое объясняет. Прежде всего поведение Франка.

– Кто мог тогда дать задание устранить Лессинга? – спросила Пия. – Это не могла быть Энгель: она была руководителем отдела, а это исходило от значительно более высоких чинов. Начальник полиции? Министерство внутренних дел? Федеральное управление уголовной полиции? Бенке до сих пор находится под чьей-то защитой. При обычных обстоятельствах за все, что он сделал, его должны были бы не просто временно отстранить от должности, но и вовсе уволить из ведомства.

– Нужно узнать, у кого мог возникнуть интерес в том, чтобы убрать Лессинга с дороги, – размышлял Кристиан. – Что он мог такого нарыть? Это должно было быть нечто сенсационное, что могло представлять серьезную угрозу для кого-то из высоких чинов.

– Коррупция, – предположила Пия, – торговля наркотиками, продажа девушек.

– Это ведь все равно была его официальная миссия как осведомителя, – возразил Кристиан. – Нет, это должно быть что-то личное. Что-то, что может погубить человека.

– Мы должны спросить об этом Принцлера, – сказала Пия и посмотрела на часы. – А именно через час. Ты поедешь со мной в Пройнгесхайм?

– Я знаю, что ты не хотела, чтобы я приходил, но мне нужно было тебя обязательно увидеть. – Вольфганг огляделся, смущенно вертя в руках букет цветов.

– Положи его просто на стол. Сестры поставят его потом в вазу. – Ханне больше всего хотелось попросить его сразу забрать свои цветы с собой. К тому же белые лилии! Она терпеть не могла резкий запах, который напоминал ей траурные залы и кладбища. Цветы должны расти в саду, а не стоять в маленькой, плохо проветриваемой комнате.

Вчера вечером она написала ему еще одно эсэмэс-сообщение, в котором просила его не приходить в больницу. Ей не хотелось, чтобы любой мужчина, не являющийся врачом, видел ее в таком состоянии. Она могла себе представить, как она выглядела. Она ощупывала руками свое лицо, обнаруживая отеки и швы на лбу, на левой брови и на подбородке. Были ли косметологи достаточно искусны, чтобы из этого катастрофического поля битвы воссоздать лицо, подходящее для демонстрации по телевидению?

В последний раз она смотрела на себя в зеркало у себя в гримерной на студии. Тогда ее лицо было еще безукоризненным и красивым, за исключением пары морщинок. Сейчас она не хотела себя видеть, потому что знала, что не смогла бы вынести это зрелище. Ей было достаточно ужаса, который она читала в глазах своих посетителей.

– Присядь на минуту, – предложила она Вольфгангу.

Он придвинул стул к ее кровати и неловко взял ее за руку. Множество трубок, которые входили и выходили из ее тела, привели его в замешательство. Ханна видела, что он пытается избегать прямого взгляда.

– Как ты себя чувствуешь?

– Сказать «хорошо» было бы ложью, – прохрипела она.

Их разговор был принужденным, и постоянно возникали паузы. Вольфганг выглядел бледным и невыспавшимся и, казалось, нервничал. Под его глазами лежали фиолетовые тени, каких она еще никогда у него не видела. В какой-то момент все темы были исчерпаны, и он замолчал. Ханна тоже ничего не говорила. Что она могла ему рассказать? Как ужасно иметь искусственный задний проход? Как боится она на всю оставшуюся жизнь остаться обезображенной и психически травмированной? Раньше она бы ему доверилась, но теперь все было как-то иначе. Сейчас ей хотелось, чтобы другой человек сидел рядом с ней и держал ее руку.

– Ах, Ханна, – сказал Вольфганг и вздохнул. – Мне так жаль, что тебе пришлось все это пережить. Я бы очень хотел что-то сделать для тебя. Ты хотя бы предполагаешь, кто мог такое сотворить?

Ханна проглотила слюну, борясь с нарастающим ужасом, воспоминанием о смертельном страхе, боли и кошмаре.

– Нет, – прошептала она. – Ты знал, что Леония Вергес, мой психотерапевт, убита?

– Майке мне сказала, – кивнул он. – Все это так жутко.

– Я этого не понимаю. Полиция по моему случаю подозревает двоих мужчин. – Ханне было тяжело говорить. – Но оба совершенно точно не имеют к этому никакого отношения. Зачем им нужно было это делать? Я работала вместе с ними. Я скорее поверю, что это связано с делом, над которым я работала…

Внезапно ее озарило подозрение. Невероятное подозрение.

– Ты ни с кем об этом не говорил, Вольфганг?

Она попыталась приподняться, но ей это не удалось, и она бессильно откинулась назад.

Вольфганг замялся и на мгновение отвел взгляд в сторону.

– Нет. То есть только с моим отцом, – признался он смущенно. – Он ужасно был разгневан, мы с ним из-за этого здорово поругались. «Это немедленно отразится не только на рейтинге передачи», – сказал он. Именно он! – Вольфганг рассмеялся, но это был вымученный смех. – Он не хотел, чтобы его каналы занимались бездоказательной клеветой. Эти имена – именно они его возмутили больше всего. Он до умопомрачения боится иска или скверного пиара. Мне… мне действительно очень жаль, Ханна. Очень.

– Ладно. – Ханна устало кивнула.

Она знала отца Вольфганга уже тридцать лет и могла живо представить себе его реакцию. Так же хорошо она знала и Вольфганга. Она могла бы догадаться, что он расскажет о ее намерениях своему авторитарному отцу. Он испытывал прямо-таки благоговение перед ним и находился в полной зависимости от него. Вольфганг все еще жил на вилле своих родителей и свой пост директора программы занимал только из милости отца. И хотя он хорошо и добросовестно выполнял свою работу, ему не хватало мужества и пробивной способности. Всю свою жизнь он был лишь сыном крупного медиамагната Хартмута Матерна, а она в их дружбе – более успешной, умной и сильной. Ханна знала, что его это не раздражало, но не представляла себе, как он может мириться с тем, что и сегодня, когда ему было за сорок, отец отчитывает его перед всей собравшейся командой, если он допускает какую-либо ошибку или даже просто позволяет себе принять собственное решение. Вольфганг никогда об этом не говорил. Он вообще очень неохотно говорил о себе. Если подумать, Ханна едва ли что-то знала о нем, так как все всегда вертелось вокруг нее, будь то ее программа, ее успех или ее мужчины. В ее безграничном эгоизме ей никогда это не бросалось в глаза, но сейчас она об этом жалела. Как много было всего, что она сделала или не сделала в своей жизни.

У нее заболело горло от того, что она много говорила, веки отяжелели.

– Тебе сейчас лучше уйти, – пробормотала она и отвернула голову. – Мне очень тяжело говорить.

– Да, конечно. – Вольфганг отпустил ее руку и поднялся.

Глаза Ханны закрылись, ее душа уходила из невыносимо мучительной реальности в сумеречное пространство промежуточного мира, в котором она была здоровой, счастливой и… влюбленной.

– Поправляйся, Ханна, – услышала она голос Вольфганга, как из далекого будущего. – Может быть, ты когда-нибудь сможешь меня простить.

– Луиза? Луиза!

Эмма обыскала всю квартиру. Она только на минуту отлучилась в туалет, и малышка пропала.

– Луиза! Дедушка и бабушка ждут нас. Бабушка специально для тебя испекла морковный торт.

Никакой реакции. Может быть, она убежала?

Эмма подошла к входной двери. Нет, ключ торчал с внутренней стороны, и дверь была закрыта. Она всегда это делала с тех пор, как Луиза однажды случайно заперлась. Девочка с паническим криком бегала по квартире, пока срочно пришедший господин Грассер не открыл старомодную дверь с помощью отмычки.

Это невозможно! Эмма должна взять себя в руки и набраться терпения. Больше всего ей хотелось сейчас закричать. Она все время должна была с кем-то считаться, но кто считался с ней?

– Луиза!

Она вошла в детскую комнату. Шкаф не был закрыт как надо, Эмма открыла дверцу и вздрогнула от испуга, когда увидела свою дочь, сидевшую скорчившись под висящими платьями и куртками. Она держала большой палец во рту и опустошенным взглядом смотрела перед собой.

– Ах, моя дорогая! – Эмма опустилась на корточки. – Что ты здесь делаешь?

Никакого ответа. Девочка еще сильнее стала сосать большой палец, одновременно потирая указательным пальцем носик, который стал уже совсем красным.

– Ты не хочешь пойти со мной вниз к бабушке и дедушке и съесть морковный торт со сливками?

Луиза энергично покачала головой.

– Может быть, ты хотя бы выйдешь из шкафа?

Опять отказ.

Эмма чувствовала себя беспомощной и растерянной. Что происходит с ребенком? Может быть, ее надо было показать детскому психологу? Какие страхи мучили ее?

– Знаешь что? Я позвоню бабушке и скажу, что мы не придем. А потом я сяду к тебе и что-нибудь тебе почитаю. Хорошо?

Луиза робко кивнула, не глядя на нее.

Эмма с трудом поднялась и пошла к телефону. Ее печаль смешалась с гневом. Она должна убедиться в том, что Флориан действительно что-то сделал с ребенком, и тогда пусть пеняет на себя!

Она позвонила свекрови и извинилась за то, что они не придут на чай, потому что с Луизой не все в порядке. Эмме пришлось на корню пресечь громкие причитания Ренаты и ее явное разочарование. У нее не было никакого желания оправдываться.

Когда она вернулась, Луиза все еще сидела в шкафу.

– Какую книгу тебе почитать? – спросила Эмма.

– Франца Хана и Джонни Маузера[35], – пробормотала Луиза, не вынимая большого пальца изо рта. Эмма нашла на полках книгу, поставила рядом с открытым шкафом кресло-мешок и села.

Было ужасно неудобно в ее положении сидеть на полу. У нее затекала то левая, то правая нога. Но она мужественно продолжала читать, так как Луизе это нравилось. Девочка перестала сосать палец, потом вылезла из шкафа и прижалась к руке Эммы, чтобы смотреть в книгу. Она смеялась и потешалась над картинками, которые знала наизусть. Когда Эмма закрыла книгу, Луиза вздохнула и закрыла глаза.

– Мама!

– Да, моя сладкая? – Эмма нежно погладила дочку по щеке. Она была такая маленькая и доверчивая. Ее нежная кожа была такой прозрачной, что видны были жилки на висках.

– Я не хочу больше никогда от тебя уходить, мама. Я так боюсь злого волка.

У Эммы перехватило дыхание.

– Тебе не надо бояться. – Она старалась, чтобы ее голос звучал спокойно и твердо. – Ведь волк сюда не придет.

– Придет, – прошептала Луиза сонным голосом. – Он всегда приходит, когда тебя нет. Но это секрет. Я не должна тебе ничего говорить, иначе он меня съест.

Утром Бернда Принцлера привели к судье, занимающемуся проверкой законности содержания под стражей, и из штрафного изолятора в Управлении полиции, где он пробыл ночь, перевели в следственную тюрьму в Пройнгесхайме. Прошло почти полчаса, пока его проводили в комнату для посетителей, в которой ждали Пия и Кристиан. Два судебных чиновника, которые его сопровождали, были выше Пии, но Принцлер превосходил их по росту на целую голову. Пия была готова к тому, что разговаривать с ним будет непросто. Мужчина имел многолетний опыт пребывания за решеткой, атмосфера следственной тюрьмы его ничуть не шокировала, как это случалось с людьми, которые впервые в жизни проводили ночь в камере и приобретали внушающий страх опыт тюремного заключения. Такие люди, как Принцлер, в основном не говорят ни слова и в лучшем случае ссылаются на своего адвоката.

– Добрый день, господин Принцлер, – сказала Пия. – Меня зовут Пия Кирххоф. Это мой коллега главный комиссар Крёгер. Отдел К2 в Хофхайме.

На мрачной физиономии Принцлера не отразилось никаких эмоций, но в его темных глазах мелькнуло выражение тревоги и напряжения, которое удивило Пию.

– Садитесь же. – Потом она обратилась к исполнительным чиновникам: – Спасибо. Вы можете подождать за дверью.

Принцлер уселся на стул, широко расставив ноги и скрестив на груди покрытые татуировками руки, и пристально посмотрел на Пию.

– Что вы теперь от меня хотите? – спросил он, когда в замке снаружи повернулся ключ. – Что вообще случилось?

Его голос был глубоким и хриплым.

– Мы проводим расследование по делу об убийстве Леонии Вергес, – сказала Пия. – Одна свидетельница в тот вечер, когда был обнаружен ее труп, видела вас и второго мужчину, когда вы выходили из дома фрау Вергес. Что вы там делали?

– Когда мы пришли в дом, она была уже мертва, – ответил он. – Я со своего мобильника позвонил на номер 110 и сообщил о трупе.

После этого многообещающего начала он больше не ответил ни на один из вопросов, которые ему попеременно задавали Пия и Кристиан.

– С какой целью вы приходили к фрау Вергес?

– Откуда вы ее знаете?

– Ваш автомобиль соседи часто видели у дома фрау Вергес. Что вы у нее делали?

– Кто был сопровождавший вас мужчина?

– Когда вы в последний раз разговаривали с Килианом Ротемундом?

– Что вы делали в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июня?

Наконец он соблаговолил открыть рот.

– Почему вас это интересует?

– В ту ночь произошло нападение на телеведущую Ханну Херцманн. Она была избита и жестоко изнасилована.

Пия заметила вспышку в глазах Принцлера. Его челюстные мышцы задвигались, а внушительные мышцы на шее напряглись.

– У меня нет потребности насиловать женщин. И я ни разу еще не ударил ни одну из них. Двадцать четвертого я был в Маннгейме на встрече байкеров. Это могут подтвердить примерно пятьсот свидетелей.

Тем не менее он не отрицал, что знает Ханну Херцманн.

– С какой целью вы были накануне вечером вместе с Килианом Ротемундом у фрау Херцманн дома?

Пия не ожидала встретить в лице Принцлера болтуна, но ее терпение – самое ценное качество следователя – было подвергнуто суровому испытанию. Время шло.

– Послушайте, господин Принцлер, – Пия пошла необычным путем. – Мой коллега и я не подозреваем вас в совершении этих преступлений. Я думаю, вы кого-то покрываете или защищаете. Я могу это понять. Но мы должны найти опасного психопата, который самым жутким образом изнасиловал молодую девушку, обезобразил и утопил ее, а потом выбросил в Майн как какой-нибудь мусор. Ведь у вас самого есть дети, с которыми могло случиться нечто подобное.

Во взгляде Принцлера читалось удивление. И уважение.

– Ханна Херцманн была зверски изнасилована ножкой зонтика от солнца и получила такие тяжкие телесные повреждения, что чуть не погибла от внутреннего кровотечения, – продолжала Пия. – Ее обнаружили в багажнике собственного автомобиля, и она только чудом осталась жива. Леония Вергес была прикована к стулу. Кто-то наблюдал за ней, пока она умирала от обезвоживания. На нее была направлена камера, которая фиксировала ее мучительную смерть. Если бы вы могли нам как-то помочь найти преступника или преступников, чтобы привлечь их к ответу за их деяния, я была бы вам действительно очень признательна.

– Если вы поможете мне выбраться отсюда, – ответил Принцлер, – я тоже смогу вам помочь.

– Если бы это зависело от нас, вы бы сейчас уже смогли уйти. – Пия с сожалением подняла плечи. – Но в игре участвуют более высокие чины.

– Я могу и поторчать здесь пару дней, – сказал он. – Вам все равно нечего мне предъявить. Мой адвокат подаст заявление об изменении меры пресечения, и я даже получу бабки за те дни, которые здесь проведу.

Его лицо с тщательно выбритой бородой было будто высечено из камня, но выражение его глаз, несмотря на внешнее безразличие, свидетельствовало о том, что он лжет. Мужчина, который прошел через многочисленные допросы, который привык к суровому тону и наверняка не был чрезмерно чувствительным, забеспокоился. Весьма забеспокоился. Человек, которого он хотел защитить, был ему очень дорог. Пия отважилась и произвела прицельный выстрел.

– Если вы беспокоитесь за свою семью, я могу распорядиться, чтобы ей была предоставлена полицейская защита, – сказала она.

Идея о полицейской защите для семьи развеселила Принцлера. На его губах мелькнула чуть заметная улыбка, но сразу погасла.

– Позаботьтесь лучше о том, чтобы меня сегодня выпустили отсюда. – Он смотрел на нее проницательным и требовательным взглядом. – У меня постоянное местожительство, я никуда не денусь.

– Тогда ответьте на наши вопросы, – вмешался Кристиан.

Принцлер не обратил на него никакого внимания. Это свидетельствовало о четком осознании им того, что он проявил слабость и в некоторой степени попросил полицейских ищеек помочь ему. Мужчины его калибра обычно ничего не испытывали к полицейским, кроме презрения.

– Вас видели в том месте, где фрау Херцманн обнаружили в багажнике ее автомобиля. Завтра состоится очная ставка со свидетелем.

– Я ведь уже сказал, где я был в тот вечер.