Ложная память Мит Валерий

— Стрекотунчик, значит ли это, что вы снимаете с нас всякую ответственность?

— Мой организм совершенно чист, — уверенно ответил Скит, разглядывая свои пижамные штаны.

Доктор заглянул на сестринский пост на втором этаже, чтобы сказать медицинским сестрам, что ни его самого, ни его пациента из палаты № 246 не следует беспокоить во время сеанса.

— Он позвонил мне и сказал, что утром хочет уйти из клиники, а это, по всей видимости, будет означать для него конец. Я должен отговорить его. Он все еще находится в сильной наркотической зависимости. Выйдя на улицу, он в течение часа добудет героин, и если я правильно понимаю его психопатологию, то он желает ввести себе смертельную дозу и покончить с этим миром.

— И со всем тем, — вставила медсестра Гангусс, — для чего стоит жить.

Это была привлекательная женщина тридцати с небольшим лет, выглядевшая высококвалифицированным профессионалом. Однако, когда дело доходило до этого пациента, она казалась скорее не дипломированной медсестрой, а сексуально перевозбудившейся школьницей, постоянно пребывающей на грани обморока от мозговой анемии, недостаточного кровообращения в мозгу, являющегося следствием усиленного притока крови к матке и гениталиям.

— А ведь он такой хорошенький, — добавила она.

На младшую из женщин, медсестру Килу Вустен, пациент из палаты № 246 не производил впечатления, но было ясно, что она питает интерес к самому доктору Ариману. Всякий раз, когда ей выпадал случай поговорить с доктором, медсестра Вустен прибегала к одному и тому же набору трюков с языком. Притворяясь, что не сознает, что делает — а на деле проводя в долю секунды больше расчетов, чем суперкомпьютер «крэй» сможет сделать за целый день, — она часто облизывала губы, увлажняя их. Это было долгое, медленное, чувственное движение. Получая от Аримана указания, эта хитрая лиса порой высовывала острый кончик языка, словно это помогало ей обдумать услышанное.

Да, вот язык выглянул наружу, в правом уголке рта, словно пытался нащупать прилипшую в нежной складке сладкую крошку. Вот губы раскрылись в удивлении, язык прошелся по верхней губе. Еще раз, увлажняя губы.

Медсестра Вустен была довольно хорошенькой, но совершенно не интересовала доктора. С одной стороны, он был принципиально против того, чтобы «промывать мозги» своим служащим. Хотя контроль над сознанием рабочей силы на его многочисленных предприятиях позволил бы забыть о требованиях повышения заработной платы и дополнительных льгот, но возможные осложнения делали риск чрезмерным.

Он мог бы сделать исключение для медсестры Вустен, потому что ее язык совершенно очаровывал его. Это была игривая розовая штучка. Он с удовольствием позабавился бы с ним. Но, как ни прискорбно, сейчас, когда прокалывание тела для косметических целей больше никого не удивляло, когда множество народа прокалывали себе уши, брови, ноздри, губы, пупы и даже языки и цепляли туда всяческие украшения, доктору было трудно придумать с языком Вустен что-то такое, что после пробуждения показалось бы ей пугающим или хотя бы оскорбительным.

Порой он расстраивался, так как быть садистом в эпоху, когда членовредительство стало всеобщей модой, довольно трудно.

Теперь в 246-ю палату, к своему знаменитому пациенту.

Доктор был одним из основных инвесторов клиники «Новая жизнь», но пациентов у него здесь было мало. Вообще говоря, его не привлекали люди с проблемами, порожденными наркотиками: они так усердно разрушали свои жизни, что любое дополнительное несчастье, которое он мог причинить им, оказалось бы мелким дополнительным штрихом, филигранью поверх филиграни.

В настоящее время у него в «Новой жизни» был один-единственный пациент, помещавшийся за дверью с номером 246. Конечно, у Аримана был свой интерес к брату Дасти Родса, обитавшего дальше по коридору, в номере 250, но он не входил в число лечащих врачей Скита; все его консультации, связанные с этим случаем, нигде не регистрировались.

Открыв дверь 246-й палаты, за которой находились две комнаты с большой ванной, он обнаружил известного актера в гостиной. Тот стоял на голове, упершись ладонями в пол, а пятками и ягодицами прислонившись к стене, и таким образом смотрел телевизор.

— Марк? Что вы тут делаете в такое время? — спросил актер, не меняя своей йоговской — а может быть, и чьей-то еще — позы.

— Я был у другого пациента и подумал, что стоит зайти посмотреть, как у вас дела.

Доктор солгал медсестрам Гангусс и Вустен, сказав им, что актер позвонил ему, угрожая утром выписаться из клиники. На самом деле Ариману нужно было пробыть здесь до прихода полуночной смены, когда чересчур прилежная медсестра Эрнандес отправится домой и он сможет запрограммировать Скита. Актер был его прикрытием. После того как он проведет в 246-й палате пару часов, вполне можно будет как бы случайно заглянуть к Скиту, и никого из персонала этот непредвиденный визит нисколько не удивит.

— Я провожу в таком положении около часа в день, — сообщил актер. — Хорошо для мозгового кровообращения. Надо бы завести второй телевизор, поменьше размером, который я мог бы перевернуть вверх тормашками, когда понадобится.

Взглянув на экран, где разыгрывалась комедия положений, Ариман сказал:

— Если вы собираетесь смотреть что-нибудь такое, то вверх ногами оно гораздо лучше.

— Никто не любит критики, Марк.

— Дон Адриано де Армадо.

— Я слушаю, — ответил актер. Его тело сотряс краткий приступ дрожи, но он продолжал твердо стоять на голове.

Для того чтобы активизировать этот объект, доктор выбрал имя персонажа из «Бесплодных усилий любви» Вильяма Шекспира.

Стоявший вниз головой актер, уже скопивший двадцать миллионов долларов, не считая гонораров за исполнение ролей в фильмах, за свои тридцать с небольшим лет получил очень небольшое образование и практически не имел никакой профессиональной подготовки. Читая роли и сценарии, он, как правило, не обращал внимание ни на что, кроме своих собственных реплик и относящихся к ним ремарок. И поэтому скорее лягушки начали бы летать по небу, чем он сунул бы нос в собрание сочинений Шекспира. Шансов на то, что он получит роль в спектакле по произведению стрэтфордского барда, было не больше, чем у макак и бабуинов — прийти к руководству драматическим театром. Поэтому опасности, что актер услышит имя дона Адриано де Армадо от кого-либо, кроме самого доктора, пожалуй, не было.

Ариман провел актера через его личное пусковое хокку.

Когда Марти закончила завязывать шнурки спортивных туфель Скита, Жасмина Эрнандес сказала:

— Если вы присмотрите за ним, то я принесу бланк формы о передаче вам ответственности за больного, и вы должны будете подписать его.

— Мы завтра же привезем его обратно, — сказала Марти, поднимаясь на ноги и предлагая Скиту последовать ее примеру.

— Да, — подтвердил Дасти, продолжая упихивать одежду в чемодан, — мы хотим лишь привезти его повидать матушку, а потом он возвратится.

— Но все равно вы должны будете подписать бланк, — настаивала медсестра Эрнандес.

— Дасти, — предупредил Скит, — если Клодетта когда-нибудь услышит, что ты называешь ее не Клодетта, а матушка, то она наверняка в кровь исхлещет тебе задницу.

— Он только вчера пытался совершить самоубийство, — напомнила медсестра Эрнандес. — Клиника не может взять на себя никакой ответственности, если он выйдет отсюда в таком состоянии.

— Мы освобождаем клинику от ответственности и берем ее на себя, — заверила Марти.

— Тогда я принесу форменный бланк.

Марти преградила медсестре дорогу, оставив Скита стоять, пошатываясь, на нетвердых ногах.

— Почему бы вам не помочь собрать его? Потом мы все вместе подойдем к сестринскому посту и подпишем бумаги.

— Что здесь все-таки происходит? — спросила Жасмина Эрнандес, прищурив глаза.

— Мы спешим, только и всего.

— Да? Тогда я лучше поскорее принесу бумаги, — ответила медсестра, протискиваясь мимо Марти. В дверях она обернулась и ткнула пальцем в Скита: — Не уходи никуда, пока я не вернусь, стрекотунчик.

— Конечно, конечно, — пообещал Скит. — Но, пожалуйста, поторопитесь. Клодетта действительно больна, и я не хочу ничего пропустить.

Доктор дал актеру команду встать с головы на ноги и сесть на диван.

Любимец американской публики, бывший когда-то эксгибиционистом, был одет только в черные шорты-бикини. Несмотря на огромный список его самоубийственных привычек, он был худощав при прекрасно оформленной мускулатуре и казался здоровым, как шестнадцатилетний парень.

Актер прошел по комнате с гибким изяществом балетного танцовщика. Действительно, хотя его индивидуальность была сейчас глубоко подавлена, и в этом состоянии он, пожалуй, обладал не большим самосознанием, чем репа, он двигался, словно участвовал в представлении. Очевидно, его убежденность в том, что он всегда находится на глазах обожающих поклонников, возникла не после того, как известность развратила его; эта убежденность скрывалась в его генах.

Пока актер ждал, доктор Ариман снял пиджак и закатал рукава сорочки. Потом посмотрел на себя в зеркале. Великолепный вид. Предплечья мощные, мужественные, волосатые, но ничуть не неандертальские. Когда он в полночь покинет эту комнату и пойдет по коридору к палате Колфилда, то накинет пиджак на плечо и превратится в воплощение усталого, трудолюбивого, высококвалифицированного и сексуально привлекательного медика.

Ариман пододвинул к дивану стул и сел лицом к лицу с актером.

— Спокойно.

— Я спокоен.

Дерг-дерг, голубые глаза, при виде которых у медсестры Гангусс подкашиваются ноги.

Этот принц театральных касс пришел к Ариману-младшему, а не к любому другому врачу, из-за того, что родословная доктора была связана с Голливудом. Ариман-старший, Джош, умер, отравившись пирожными, когда этот парень учил арифметику, историю и какие-то еще предметы в начальной школе, и поэтому они никак не могли работать вместе. Но актер рассуждал, что, если великий режиссер получил двух «Оскаров», то сын великого режиссера должен быть лучшим психиатром в мире.

«Кроме, может быть, Фрейда, — сказал он доктору, — но Фрейд живет где-то там, в Европе, а я не могу по нескольку раз в неделю летать туда и обратно на сеансы».

После того как Роберта Дауни-младшего отправили наконец в тюрьму на длительный срок, этот высокооплачиваемый кусок ухоженного мяса забеспокоился, что тоже может попасться в лапы этих «фашистов из агентства по борьбе с наркотиками». Хотя ему совершенно не хотелось как-то менять свой образ жизни в угоду репрессивным органам, но еще меньше его устраивала перспектива разделить тюремную камеру с маньяком-убийцей, имевшим семнадцатидюймовую шею, но никаких предпочтений по отношению к половой принадлежности жертв.

Хотя Ариман постоянно отказывался от пациентов, имевших серьезные проблемы с наркотиками, с этим он стал работать. Актер вращался в высших кругах общества, где мог причинить редкостный вред, что, конечно, очень развлекло бы доктора. И сейчас он готовил актера к исполнению главной роли в поразительной пьесе, которая должна была повлечь за собой исключительной глубины последствия общенационального и даже всемирного масштаба.

— У меня есть для тебя кое-какие важные указания, — сказал Ариман.

Кто-то нетерпеливо постучал в дверь палаты.

Марти пыталась надеть на Скита купальный халат, но тот сопротивлялся.

— Дорогой, — уговаривала она, — сейчас ночь и холодно. Тебе нельзя выходить наружу в одной пижаме.

— Этот халат отвратителен, — возразил Скит. — Он не мой, Марти. Его дали мне здесь. Он весь покрыт катышками, к тому же я ненавижу полосатую расцветку.

Раньше, до того как наркотики начали оказывать на него свое губительное влияние, Малыш оказывал на женщин примерно такое же воздействие, как запах сырой говядины — на Валета. Они просто бегали за ним. В те времена он очень хорошо одевался — петух в роскошном оперении. Даже теперь в этой развалине, оставшейся от прежнего Скита, иногда просыпался вкус к хорошей одежде, хотя Марти не могла понять, почему этот вкус должен был проявиться именно сейчас.

— Пойдемте, — сказал Дасти, щелкнув замками чемодана. Лихорадочно пытаясь найти выход из положения, Марти сорвала с кровати Скита одеяло и накинула ему на плечи.

— А как тебе это?

— В стиле американских индейцев, — сказал он, оборачивая одеяло вокруг себя. — Мне это нравится.

Она взяла Скита за руку и подтолкнула к двери, где в ожидании стоял Дасти.

— Подождите! — резко обернувшись, сказал Скит. — Лотерейные билеты.

— Какие билеты?

— В тумбочке, — пояснил Дасти. — Вложены в Библию.

— Мы не можем уехать без них, — настаивал Скит.

— Я велел не беспокоить меня здесь, — сердито сказал доктор в ответ на стук.

Краткое колебание, затем новый стук.

— Иди в спальню, ложись на кровать и жди меня, — спокойно сказал Ариман актеру.

Тот поднялся с дивана с такой готовностью, будто услышал слова возлюбленной, пообещавшей ему все возможные плотские наслаждения, и направился прочь из гостиной. Каждый из этих легких шагов, каждое движение бедер были настолько исполнены эротической притягательности, что зрители могли заполнить любой театр мира, лишь бы только посмотреть на эти движения.

Стук раздался в третий раз.

— Доктор Ариман? Доктор Ариман?

Направляясь к двери, доктор решил, что, если причиной помехи является медсестра Вустен, то ему следует уделить побольше времени размышлениям о том, что же можно сделать с ее языком.

Марти вынула из Библии пару лотерейных билетов и попыталась вручить их Скиту.

Придерживая свое импровизированное пончо левой рукой правой он отвел руку Марти с билетами.

— Нет, нет! Если я прикоснусь к ним, то они будут стоить меньше, чем бумага, на которой напечатаны; вся удача выйдет из них.

Засовывая билеты в карман, она услышала, как в коридоре кто-то зовет доктора Аримана.

Когда Ариман, открыв дверь с номером 246, вышел в коридор и увидел там Жасмину Эрнандес, то был встревожен даже больше, чем если бы там оказалась медсестра Вустен с ее розовым игривым язычком.

Жасмина была превосходной дипломированной медсестрой, но она была слишком похожа на нескольких особенно неприятных девчонок из тех, с которыми доктор сталкивался в детстве и ранней юности. Они относились к той породе женщин, которую он называл «всезнайки». К этой породе относились те, кто дразнил его глазами, хитрыми быстрыми взглядами и самодовольными улыбками, которые он видел боковым зрением, отворачиваясь от них. Всезнайки, казалось, видели его насквозь, угадывали те его побуждения, которые он желал скрыть, понимали то, что не должно было быть понято. Хуже того, у него было странное чувство, что они к тому же знали о нем что-то смешное, чего он сам не знал, что из-за каких-то неведомых ему самому своих качеств он был смешон для них.

Начиная с шестнадцати или семнадцати лет, когда его подростковая нескладная симпатичность начала сменяться зрелой мужской сокрушительной красотой, доктор редко беспокоился по поводу «всезнаек», которые в большинстве своем, казалось, потеряли способность видеть его насквозь. Однако Жасмина Эрнандес принадлежала к этой породе, и, хотя она пока что была не в состоянии просветить его рентгеновскими лучами, случались моменты, когда Ариман был уверен, что она вот-вот заморгает от удивления и наклонится поближе, ее глаза исполнятся той самой насмешкой, а уголки рта приподнимутся в чуть заметной ухмылке.

— Доктор, простите, что я потревожила вас, но я рассказала медсестре Гангусс о том, что произошло, она сказала, что вы находитесь в клинике, и я посчитала нужным поставить вас в известность.

Она излучала такую энергию, что доктор отступил на пару шагов. Жасмина восприняла это как приглашение войти в комнату, хотя Ариман вовсе не имел этого в виду.

— Пациент выписывается по собственному желанию, — принялась рассказывать медсестра Эрнандес, — и, на мой взгляд, при странных обстоятельствах.

— Могу я забрать мою «Йу-ху»? — спросил Скит.

Марти посмотрела на него, словно считала его немного сумасшедшим. Конечно, когда она подумала так, то с полным основанием продолжила мысль: у них обоих явно не хватает шариков в головах. Поэтому она попыталась исходить из презумпции невиновности.

— Твое что?

— Газировку, — пояснил Дасти, стоявший около двери. — Бери ее скорее, и сматываемся отсюда!

— Кто-то позвал Аримана, — сказала Марти. — Он здесь.

— Я тоже слышал, — согласился Дасти. — Быстрее, бери эту проклятую газировку.

— Ванильная «Йу-ху» с шоколадом, раз уж об этом речь пошла, — принялся объяснять Скит, пока Марти обегала кровать и хватала бутылку с тумбочки, — а вовсе не газировка. Газа там вовсе нет. Это скорее десертный напиток.

Вкладывая бутылку «Йу-ху» в правую руку Скита, Марти нетерпеливо сказала:

— Вот твой десертный напиток, милый. А теперь шевели-ка ногами, а то пну тебя в задницу.

В первом замешательстве доктор подумал, что медсестра Гангусс сообщила медсестре Эрнандес о том, что актер собрался покинуть больницу, и что это и есть тот самый пациент, о котором она с таким возбуждением рассказывает.

Поскольку история об актере была с начала до конца выдумана Ариманом, чтобы скрыть истинную цель его прибытия в клинику, он сказал:

— Не волнуйтесь, медсестра Эрнандес, в конце концов он никуда не уедет.

— Что? Да о чем вы таком говорите? Они прямо сейчас пытаются увести его отсюда.

Ариман обернулся и окинул взглядом гостиную комнату и открытую дверь спальни. Он был почти готов увидеть нескольких молодых женщин, возможно, из клуба поклонников, вытаскивающих почти голого, лежащего в квазикататоническом оцепенении актера из окна, чтобы посадить его под замок и сделать из него своего раба-любовника.

Никаких похитительниц в комнате не было. Кинозвезду никто не похищал.

— Так о ком вы говорите? — спросил он, снова повернувшись к медсестре.

— Об этом стрекотунчике, — пояснила та. — О маленьком колибри. О Холдене Колфилде.

Марти спускалась по лестнице, поддерживая Скита.

Малыш был настолько бледным и хилым, что в пижаме и белом одеяле его можно было принять за один из призраков, часто посещавших дальние помещения «Новой жизни». Немощный призрак. Он дрожащими нетвердыми ногами перебирал ступеньки лестницы, все время думая о необходимости сохранять равновесие. При этом ему все время угрожала опасность наступить на волочившееся по ступенькам одеяло и скатиться с лестницы.

Дасти, державший чемодан, шел следом за Марти и Скитом, прикрывая их со спины, чтобы защитить их, если наверху внезапно появится Ариман. «Кольт» он вынул из кармана и теперь держал в руке.

Убийство видного психиатра не гарантировало бы ему места в ярко освещенном Зале Славы Героев рядом с Улыбчивым Бобом Вудхаусом. Ему пришлось бы не провозглашать тосты на праздничных торжественных обедах, а стоять в очереди за тюремной жратвой.

Несмотря на все, что они узнали о докторе Аримане, все, до чего удалось дойти путем умозаключений, имелась еще и горькая правда. Она состояла в том, что у них не было абсолютно никаких доказательств его незаконных или хотя бы неэтичных поступков. Кассета из автоответчика с сообщением Сьюзен была ближе всего к разряду улик из того, чем они обладали, но и там не было сказано ничего конкретного, говорилось лишь, что Ариман — ублюдок. Если Сьюзен, как она уверяла, каким-то образом сняла Аримана на видео, то в ее доме этой записи не было.

Скит спускался по лестнице, как ребенок, только что научившийся ходить. Он ставил правую ногу на следующую ступеньку, опускал левую ногу рядом, мгновение стоял, обдумывая следующий шаг, и повторял процедуру.

Они дошли до площадки, а наверху все еще не было никаких признаков преследования. Дасти остановился здесь, карауля верхний лестничный пролет, а Марти с Малышом продолжили путь к двери на первом этаже.

Если Ариман войдет на лестницу со второго этажа и увидит, как они спускаются, то поймет, что они раскусили его и представляют опасность, а тогда Дасти должен будет стрелять, как только увидит психиатра. Поскольку, если у Аримана будет время, чтобы выговорить два слова: «Виола Нарвилли», — а потом проговорить хокку о цапле, то он завладеет пистолетом, даже если Дасти будет все так же держать его в руке. А после этого могло произойти все, что угодно.

Ариман не на шутку встревожился. Но он был слишком опытным лицедеем для того, чтобы позволить своему беспокойству проявиться. Вытесняя медсестру Эрнандес из палаты № 246 в коридор, он заверял ее, что Дасти и Мартина Родс не станут предпринимать никаких непродуманных действий, которые могли бы подвергнуть опасности восстановление здоровья Скита.

— Если быть откровенным, то миссис Родс недавно стала моей пациенткой, и я знаю, что она полностью доверяет тому лечению, которое мы предоставляем ее родственнику.

— Они рассказали, что мать стрекотунчика серьезно заболела…

— Ах как досадно!

— …Но, если вы хотите знать мое мнение, эта история показалась мне тухловатой. И, учитывая риск, что клинике придется нести ответственность…

— Да, да, конечно. Я уверен, что смогу разобраться во всем этом.

Плотно закрыв дверь 246-й палаты, доктор Ариман прошел по коридору к 250-й палате. За ним, как тень, следовала Жасмина Эрнандес. Он шел не торопясь, потому что поспешность могла проявить, что он на самом деле относится к событию куда серьезнее, чем ему хотелось бы показать.

Он был доволен, что потратил время на то, чтобы снять пиджак и закатать рукава. Этот облик простого парня, в сочетании с его мужественными предплечьями, поддерживал атмосферу доверия и компетентности, которую он стремился создать вокруг себя.

250-я палата была пуста, если не считать, конечно, фальшивой жизни, бурлившей в телевизоре. Постель была перевернута, ящики секции платяного шкафа выдвинуты и пусты, выданный клиникой купальный халат валялся на полу, а пациент исчез.

— Пожалуйста, пойдите спросите у медсестры Гангусс, не видела ли она, как они ушли: по главной лестнице или спустились на лифте? — обратился доктор к Жасмине Эрнандес.

Поскольку медсестра Эрнандес не была запрограммирована и полностью владела своей волей, которой было больше чем достаточно, то она вступила в спор:

— Но у них было слишком мало времени, чтобы…

— Чтобы проверить заднюю лестницу, вполне хватит одного человека, — прервал ее Ариман. — А теперь идите, пожалуйста, к сестре Гангусс.

Жасмина Эрнандес нахмурилась так сурово, что, наверно, никто не стал бы возражать, заяви она, что является транссексуальным воплощением Панчо Вильи[49], отвернулась от доктора и торопливо направилась к сестринскому посту.

Подойдя к задней лестнице, Ариман открыл дверь, шагнул на верхнюю площадку, прислушался, ничего не услышал, и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Звуки его тяжелых шагов эхом отдавались от бетонных стен, вновь и вновь повторялись в гулком пустом проеме, и к тому моменту, когда он оказался у подножия нижнего пролета, казалось, что за спиной у него осталась бешено аплодирующая аудитория.

Коридор первого этажа был пуст.

Ариман толкнул дверь, ведущую в приемный покой, расположенный в задней части здания. Никого. Еще одна дверь, выходящая на подъездную дорожку…

В ту же секунду, когда Ариман вышел наружу, порыв ветра с грохотом ударился об один из мусорных контейнеров и, казалось, пронес мимо него красный «Сатурн».

За рулем сидел Дасти Родс. Он взглянул на доктора. На лице маляра был написан испуг и слишком уж много знания.

Спятивший от наркотиков, сопливый, бесполезный кусок дерьма, братец, сидел на заднем сиденье. Он помахал Ариману рукой.

Габаритные огни уменьшались, как огни, вырвавшиеся из дюз космического корабля, набиравшего скорость. «Сатурн» ракетой уносился в ночь.

Доктор надеялся, что автомобиль врежется в один из больших мусорных контейнеров, тут и там стоявших на дорожках, надеялся, что водитель не справится с управлением, машина перевернется и взорвется огненным шаром. Он надеялся, что Дасти, и Марти, и Скит сгорят заживо, что их тела превратятся в кучки обугленных костей и дымящегося мяса, и потом, надеялся он, с неба спустится огромная стая ворон-мутантов, которые разорвут обломки «Сатурна» и доберутся до зажаренной плоти погибших, доберутся и станут рвать их, рвать до тех пор, пока от них ничего не останется. Но ничего из этого не свершилось.

Автомобиль проехал два квартала и свернул налево, на широкую улицу.

И еще долго после того, как «Сатурн» скрылся из виду, доктор стоял посреди дорожки, смотря ему вслед.

Его хлестал ветер. Ариман был рад этим холодным ударам, словно они могли унести прочь его растерянность и прочистить голову.

Сегодня днем в комнате ожидания уходящих пациентов Дасти читал «Маньчжурского кандидата», которого доктор дал Марти втемную, как козырь. Эта карта, если ее разыграть, должна была придать игре немного напряженности. Читая триллер, Родс должен был ощущать легкую тревогу, которую можно было объяснить содержанием книги, особенно когда наткнулся бы на имя «Виола Нарвилли» и обнаружил бы какие-то странные соответствия с событиями собственной жизни. Книга навела бы его на размышления, заставила удивляться.

Тем не менее вероятность того, что роман Кондона сам по себе позволил бы Дасти выстроить длиннейшую логическую цепь и прийти к пониманию истинной природы доктора и его реальных целей, была исчезающе мала. Куда больше можно было надеяться на то, что прилетевшие на Марс астронавты обнаружат там киоск с портретом Элвиса Пресли, где будут подавать зажаренного по-кентуккийски цыпленка. И он понимал, что нет — подчеркнуть: нет — вообще шансов за то, что маляр мог вычислить все это за полдня.

Следовательно, должны иметься другие козыри, которые сам доктор не вкладывал в колоду, которые сдала судьба.

Одним из них мог быть Скит. Скит, чей мозг настолько протух от наркотиков, что не был полностью программируемым.

Обеспокоенный ненадежностью подмастерья маляра, Ариман приехал сюда этим вечером именно для того, чтобы заложить в подподсознание Скита сценарий самоубийства, а потом отправить этого никому не нужного негодяя в побег; чтобы тот, оказавшись на свободе, незадолго до рассвета покончил с собой. Теперь ему нужно было вырабатывать новую стратегию.

А какие еще могли быть козыри, кроме Скита? Бесспорно, были сыграны и другие. Однако, как много ни знали бы Дасти и Марти — а их знание вполне могло не быть таким полным, каким казалось, — у них не было возможности собрать такую значительную часть мозаики, воспользовавшись только книгой и Скитом.

Этот неожиданный поворот отнюдь не подхлестнул спортивный дух Аримана. Ему нравилось, когда в его играх присутствовал небольшой элемент риска, но этот риск должен был все-таки подчиняться его воле.

Он был игрок, но никогда не играл слишком уж азартно. Джунглям удачи он предпочитал архитектуру правил.

ГЛАВА 61

Под сильным ветром множество трейлеров сбилось в тесную кучу, словно готовясь к обороне от одного из торнадо, которые всегда находили такие вот места и расшвыривали легкие домики по изуродованным окрестностям ради того, чтобы предоставить телевизионным камерам повод позлорадствовать. К счастью, смерчи в Калифорнии происходили редко, существовали недолго и бывали крайне сильными. Обитателям этой стоянки не суждено было столкнуться с отрепетированными сочувственными речами репортеров, разрывающихся между стремлением показать такую завлекательную панораму разрушений и признанием в том, что сочувствие людским драмам уже давно изжило свое время в службе вечерних новостей.

Улицы поселка образовывали сетку, и каждая следующая являлась точным подобием предыдущей. Сотни передвижных домов, установленных на фундаменты из бетонных блоков, имели между собой гораздо больше сходства, чем различия.

Однако Дасти не составило ни малейшего труда найти жилище Фостера Пустяка Ньютона. Все домики этого поселка были подключены к кабельному телевидению, и тарелку спутниковой антенны можно было увидеть только на крыше трейлера, принадлежавшего Пустяку.

Вообще-то на этой крыше было три спутниковые антенны. Они силуэтами вырисовывались на фоне низкого ночного неба, окрашенного городскими огнями в неприятный изжелта-черный цвет. Все три тарелки были разного размера. Две были установлены стационарно; одна нацелена на юг, другая — на север. Третья, установленная на карданном подвесе, безостановочно меняла наклон и поворачивалась вокруг своей оси, словно высматривала лакомые кусочки в заполнявших мир потоках информации, чтобы проглотить их, на манер козодоя, ловящего мошек на лету широко раскрытым ртом.

Но спутниковыми антеннами дело не ограничивалось. На крыше торчали еще и более экзотические приемные устройства. Пара направленных антенн четырех и пяти футов длиной; каждая из них была снабжена различным количеством перекладин. Двойная спираль из медной ленты. Штуковина, похожая на перевернутую вверх ногами, лишенную иголок металлическую рождественскую елку; она стояла на верхушке и концами всех своих веток глядела в небо. Еще нечто загадочное, напоминающее рогатый шлем викинга, воздетый на шестифутовый шест.

Ощетинившийся всеми этими приемными устройствами трейлер вполне мог сойти за полностью оснащенный космический корабль, наскоро замаскированный под передвижной дом. О подобных вещах то и дело сообщали телефонные звонки, поступавшие в излюбленные Пустяком радиопрограммы.

Дасти, Марти, Скит и Валет собрались на маленькой — восемь на восемь — площадке перед дверью, прикрытой алюминиевым тентом, который после выхода на орбиту мог развернуться, превратившись в солнечный парус. Ощупав косяки в поисках кнопки звонка, Дасти несколько раз стукнул в дверь.

Придерживая обеими руками свою накидку из одеяла, которая вырывалась и хлопала на ветру, Скит походил на персонажа из романа-фэнтези, на беглого кудесника, вызволенного из долгого и мучительного плена у гоблинов. Заговорив, он повысил голос, чтобы перекричать ветер:

— А вы уверены, что Клодетта не больна?

— Полностью уверены, — заверила его Марти.

— Но ведь вы же сказали, что она заболела? — удивленно спросил Малыш, поворачиваясь к Дасти.

— Нам пришлось солгать для того, чтобы вытащить тебя из клиники.

— А я подумал, что она на самом деле заболела, — разочарованно протянул Скит.

— Но ведь ты на самом деле не желаешь ей болезни? — полуутвердительно спросила Марти.

— Смертельной — конечно, нет. Резей в животе и блевоты было бы вполне достаточно.

Лампочка над дверью загорелась.

— И еще сильного поноса, — торопливо добавил Скит.

Дасти почувствовал, что их рассматривают сквозь врезанный в дверь широкоугольный глазок.

Спустя мгновение дверь открылась. Стоя на пороге, Пустяк мигал из-под очков. Серые глаза, которые толстенные линзы делали огромными, были полны печали, никогда не оставлявшей их, даже когда Пустяк смеялся.

— Эй.

— Пустяк, — обратился к нему Дасти, — извини, что тревожу тебя дома, да еще в такой поздний час, но я просто не знал, куда еще нам пойти.

— Понятно, — ответил хозяин и отступил в сторону, приглашая их в дом.

— Ничего, что с нами собака?

— Ничего.

Марти помогла Скиту взойти по ступенькам. Валет и Дасти следовали за ними.

После того как за ними закрылась дверь, Дасти сказал:

— Пустяк, с нами случились большие неприятности. Я мог бы поехать к Неду, но ему, вероятно, рано или поздно захотелось бы удавить Скита, поэтому я…

— Присядете? — спросил Пустяк, указывая на стоявший в стороне стол.

Все трое приняли приглашение и придвинули к столу стулья, Валет залез под стол.

— Мы, конечно, могли бы отправиться к моей матери, но она сразу же…

— Сок? — перебил Марти Пустяк.

— Сок? — эхом отозвался несколько ошарашенный Дасти.

— Апельсиновый, сливовый или виноградный, — углубился в подробности хозяин.

— У тебя есть кофе? — спросил Дасти.

— Не-а.

— Апельсиновый, — решился Дасти. — Спасибо.

— Лучше виноградный, — сказала Марти.

— У тебя есть какая-нибудь ванильная «Йу-ху»? — поинтересовался Скит.

— Не-а.

— Тогда виноградный.

Пустяк отправился к холодильнику, стоявшему в кухне, отделенной от комнаты тонкой стенкой. Пока он наливал соки, по радио какие-то люди говорили об «активной и неактивной инопланетной ДНК, трансплантированной в человеческий генетический код» и волновались по поводу того, «что является целью осуществляемой инопланетянами колонизации Земли: порабощение человеческого рода,, помощь человеческому роду в переходе на более высокую ступень развития или просто сбор человеческих органов для изготовления лакомств к столу иномирных существ».

Марти вздернула брови, как будто желая спросить у Дасти: «Они что, говорят серьезно?»

— Мне нравится это место, — с улыбкой кивнул Скит, оглядев трейлер. — Здесь прекрасный звуковой фон.

* * *

После того, как медсестра Эрнандес получила обещание, что, несмотря на то что ее смена была на два часа короче, чем нужно, она будет оплачена в полном размере, и отправилась домой, после того, как медсестра Гангусс, в свою очередь, получила несколько заверений в том, что их пациенту-кинозвезде в настоящее время ничего не требуется, и после того, как медсестра Вустен нашла несколько новых поводов для демонстрации гимнастических способностей своего проказливого розового язычка, доктор Ариман возвратился, наконец, к своим незаконченным делам в палате № 246.

Актер, как ему велел Ариман, лежал на кровати, поверх покрывала, одетый в свои черные шорты-бикини. Он смотрел на потолок с той же неподражаемой эмоциональностью, которую привносил в каждую из ролей своих кинохитов.

Усевшись на край кровати, доктор приказал:

— Скажи мне, где ты сейчас находишься, но не физически, а мысленно.

— Я нахожусь в часовне.

— Хорошо.

Во время своего предыдущего визита Ариман дал актеру инструкции никогда больше не употреблять героин, кокаин, марихуану или другие запрещенные препараты. Вопреки тому, что доктор сказал медицинским сестрам Гангусс и Вустен, этот человек был сейчас полностью излечен от всех видов наркомании.

Доктор Ариман освободил пациента от этих губительных привычек вовсе не из сострадания, не из чувства профессиональной ответственности за больного человека. Просто он ему был полезнее трезвомыслящим, чем с извращенным наркотиками разумом.

Кинозвезде предстояло вскоре принять участие в опасной игре, которая должна была повлечь за собой огромные исторические последствия. Поэтому нужно было гарантировать, что, когда наступит выход актера, не будет опасности, что тот за хранение наркотиков окажется в тюремной камере в ожидании освобождения под залог. Он должен находиться на свободе и быть готовым к тому, для чего его предназначила судьба.

— Ты вращаешься в высших сферах, — сказал доктор. — В частности, я имею в виду событие, в котором ты должен будешь участвовать через десять дней, вечером в субботу на следующей неделе. Пожалуйста, расскажи мне о том событии, о котором я упомянул.

— Это прием для президента, — сказал актер.

— Президента Соединенных Штатов?

Страницы: «« « ... 2223242526272829 » ... »»