Предательство по любви Перри Энн
– Нет. Я думала, он просто горюет по своему отцу и боится потерять еще и мать. – Она с тоской взглянула на Александру. – Я не так часто общалась с ним, чтобы понять его чувства. Он слишком много времени проводил с дедушкой и с моим мужем. Я думала… причина в том, что его отца убила именно его мать, и теперь он относится ко всем женщинам… – Красавица умолкла с несчастным видом.
– Вас можно понять, – тихо сказал Рэтбоун. – Но если бы вы знали его лучше, то могли бы сказать с большей уверенностью, подвергался ли он растлению…
– Протестую! – быстро вмешался Уилберфорс. – Все эти разговоры о растлении – одно сплошное умозаключение. У нас нет никаких доказательств, кроме болезненного воображения старой девы и девочки-подростка. Они могли ошибочно истолковать увиденное, преувеличить, наконец!..
Судья вздохнул.
– Мистер Ловат-Смит совершенно прав, мистер Рэтбоун, – сказал он, однако тон его доказывал обратное. – Пожалуйста, постарайтесь впредь избегать подобных ошибок, выбирайте слова осмотрительнее.
Оливер поклонился и снова повернулся к Дамарис:
– Много ли времени проводил с Кассианом ваш муж Певерелл Эрскин после того, как мальчик поселился в Карлайон-хаус?
– Да… много. – Женщина побледнела, и голос ее упал до шепота.
– Спасибо, миссис Эрскин. У меня к вам нет больше вопросов, но, будьте добры, задержитесь. Возможно, вопросы возникли у мистера Ловат-Смита.
Свидетельница повернулась к обвинителю.
– Благодарю вас, – отозвался тот. – Это вы убили вашего брата, миссис Эрскин?
По залу пронесся тревожный шорох. Судья нахмурился. Кто-то из присяжных нервно кашлянул. На галерее один из зрителей встал во весь рост.
Дамарис вздрогнула:
– Нет. Конечно, нет.
– Ваша невестка говорила вам что-нибудь о растлении до убийства или же после него?
– Нет.
– Почему же вы предположили, что именно это послужило поводом к убийству? Не мой ли ученый друг мистер Рэтбоун подал вам такую мысль?
– Нет. Об этом знала Эстер Лэттерли.
Уилберфорс замолчал, сбитый с толку.
В зале изумленно перешептывались. Фелиция Карлайон медленно повернула голову и нашла глазами бледную Эстер. Даже Александра обернулась в ее сторону.
– Прошу прощения? – переспросил Ловат-Смит, приходя в себя. – Кто такая Эстер Лэттерли? Это имя уже упоминалось здесь однажды. Родственница? Служанка?.. А, вспомнил: это та особа, к которой обратилась миссис Собелл с просьбой подыскать адвоката! Умоляю вас, объясните: каким образом ей стали известны семейные секреты, о которых не знала даже ваша мать?
Дамарис взглянула на Уилберфорса:
– Не знаю. Я не спрашивала.
– Но безоговорочно поверили ей? – В голосе обвинителя отчетливо звучало сомнение. – Она что, специалист, на мнение которого следует полагаться, вопреки всем имеющимся фактам и несмотря на верность своей семье, миссис Эрскин?
В зале возник ропот. Кто-то на галерее выкрикнул: «Предательница!»
– Тише! – приказал судья. Он повернулся к свидетельнице. – Миссис Эрскин, сказанное вами нуждается в объяснении. Кто такая мисс Лэттерли и почему вы на нее ссылаетесь?
Перед тем как ответить, Дамарис взглянула на Певерелла, а отвечая, она повернулась к присяжным, а не к судье и не к Ловат-Смиту.
– Мисс Лэттерли – просто хороший друг. Она пришла ко мне выяснить, что именно потрясло меня тем вечером еще до того, как был убит мой брат. Она предполагала, что есть еще кто-то, занимающийся с детьми этими ужасными вещами, и я открылась ей. Эстер была права относительно Кассиана, но я так и не спросила, откуда ей это известно. – Свидетельница гордо выпрямилась, и в ее голосе впервые зазвучали знакомые тем, кто ее знал, бунтарские нотки. – А что касается верности моей семье, то вы, кажется, предлагаете мне нарушить присягу и лгать, чтобы спасти бесчестных людей? Чтобы погубить ребенка? Или я должна скрывать правду, давая вам возможность спокойно осудить Александру? – Теперь в голосе ее звенел открытый вызов, глаза красавицы пылали. Несколько раз она бросила уничтожающий взгляд на галерею.
Обвинителю не оставалось ничего другого, как отступить, что он и сделал с большим изяществом:
– Конечно, нет, миссис Эрскин. Нам всего лишь потребовались разъяснения, и вы их сделали. Спасибо. Вопросов больше не имею.
Рэтбоун привстал:
– Я тоже, милорд.
Зрители в молчании следили, как Дамарис спускается по ступенькам и, пройдя к своему месту, садится рядом со вставшим ей навстречу Певереллом.
По залу пронесся отчетливый вздох. Фелиция отвернулась от дочери. Рэндольф сидел неподвижно. Зато Эдит ласково сжала руку миссис Эрскин.
Судья посмотрел на часы:
– У вас много вопросов к следующему свидетелю, мистер Рэтбоун?
– Да, милорд. Его показания могут коренным образом повлиять на исход дела.
– Тогда продолжим завтра.
Монк покидал суд, проталкиваясь в бурлящей толпе. Журналисты метались по мостовой, ловя кебы, чтобы быстрей явиться с новостями в свои редакции.
На ступенях детектив застыл в нерешительности: подождать Эстер или же уклониться сегодня от встречи? Ему нечего было сказать этой женщине, и все же его тянуло в ее общество. Хотя мисс Лэттерли наверняка под впечатлением от заседания и начнет восхищаться Рэтбоуном. Да, адвокат провел день блестяще. Не исключено даже, что он сумеет выиграть этот процесс. С некоторым удивлением Уильям вдруг осознал, что ревнует.
С досадой отмахнувшись от нового чувства, он сбежал по ступеням и смешался с толпой газетчиков, цветочниц и прочих торговцев. Что за нелепость! Ему нравятся и Эстер, и Оливер… В конце концов, он должен только радоваться за них!
Оттолкнув какого-то джентльмена в черном, Монк перехватил у него из-под носа кеб и даже не услышал возмущенного оклика.
– Графтон-стрит, – велел он.
Видимо, все дело в Гермионе. Разочарование еще долго будет причинять ему боль. Что ж, вполне естественно. Он-то надеялся, что обрел любовь и нежность… Дьявол! Сдалась ему эта нежность! Как же нужно извратить собственную натуру, чтобы представить счастливую жизнь с Гермионой!
Наемная двуколка тряслась по булыжникам мостовой, унося сыщика к его холостяцкой квартире на Графтон-стрит.
На следующий день свидетелем был вызван Валентайн Фэрнивел. Несмотря на высокий рост и широкие плечи, он выглядел совсем юным и, как ни задирал голову, страха своего скрыть не мог.
Публика возбужденно перешептывалась, когда мальчик поднимался на возвышение. Он повернулся к присяжным, и сердце Эстер сжалось при мысли о его матери, разглядевшей в этом подростке отражение Чарльза Харгрейва.
Инстинктивно она обернулась, ища глазами доктора, который теперь уже должен был знать, что Валентайн – сын Дамарис. Вскоре она увидела его – побледневшего, с остановившимся взглядом. Сара Харгрейв сидела рядом, чуть отстранившись от мужа и не сводя глаз с мальчика. О том, чтобы найти в зале миссис Эрскин, мисс Лэттерли даже не помышляла.
Судья объяснил Валентайну все, что касалось присяги, и предложил Рэтбоуну приступить к делу.
– Вы знали генерала Таддеуша Карлайона, Валентайн? – спросил адвокат так просто, словно вокруг не было ни присяжных, ни тянущей шеи публики.
Подросток сглотнул:
– Да.
– Вы знали его хорошо?
Легкое колебание:
– Да.
– Как давно вы с ним познакомились?
– Мне было тогда лет шесть.
– Стало быть, вы уже знали его в те дни, когда он получил ножевую рану в бедро? Это ведь случилось в вашем доме?
Никто не шевелился. В зале повисло молчание.
– Да, – произнес мальчик в третий раз.
Оливер приблизился на шаг к возвышению.
– Как это случилось, Валентайн? Или мне следует спросить: почему?
Юный свидетель онемел, уставившись на адвоката. Монку даже показалось, что подросток вот-вот лишится чувств.
На галерее вцепилась в перила Дамарис. Глаза ее были полны отчаяния. Певерелл положил ладонь ей на руку.
– Если ты скажешь правду, – мягко добавил Рэтбоун, – бояться тебе нечего. Суд защитит тебя.
Судья, похоже, хотел вмешаться, но так ничего и не сказал. Промолчал и Ловат-Смит. Присяжные оцепенели в ожидании.
– Это я ударил его. – Валентайн почти прошептал эти слова.
Во втором ряду Максим Фэрнивел закрыл лицо руками. Луиза грызла ноготь. Александра зажала себе рот, словно боясь закричать.
– Для такого поступка должна быть весьма серьезная причина, – заметил защитник. – Рана была глубокой. Он мог истечь кровью, задень лезвие артерию.
– Я… – начал было подросток и задохнулся.
Рэтбоун явно ошибся в расчетах. Он слишком напугал мальчика и сам тут же это заметил.
– Но этого не произошло, – быстро добавил он. – Рана оказалась всего лишь неприятной и, я уверен, болезненной.
Вид у свидетеля был подавленный.
– Почему вы это сделали, Валентайн? – мягко продолжал Оливер. – Раз вы решились ударить человека кинжалом, значит, на то имелся серьезный повод.
Подросток готов был расплакаться, и ему стоило больших усилий сдержать слезы.
Монк глядел на него с состраданием, вспоминая свои тринадцать лет – шаткий мостик между детством и взрослой жизнью.
– От того, что вы скажете, зависит судьба миссис Карлайон, – напомнил мальчику Рэтбоун.
И ни Ловат-Смит, ни судья не посмели прервать адвоката.
– Я не мог больше этого выносить, – с дрожью в голосе проговорил Валентайн. Присяжные едва могли расслышать его слова. – Я просил его прекратить это, но он не слушал!
– То есть вы в отчаянии защищались? – Зато тихий ровный голос Оливера разносился по залу, словно не встречая препятствий на своем пути.
– Да.
– А что вы хотели прекратить?
Валентайн молчал. Лицо его залилось краской.
– Если вам больно об этом говорить, разрешите мне помочь вам, – предложил защитник. – Генерал занимался с вами содомией?
Валентайн кивнул. Это был еле заметный утвердительный наклон головы.
Максим Фэрнивел издал сдавленный крик.
Судья повернулся к мальчику.
– Вы должны отвечать вслух, чтобы не произошло судебной ошибки, – мягко сказал он. – Просто отвечайте: да или нет. Мистер Рэтбоун прав?
– Да, сэр, – прошептал Валентайн.
– Понимаю. Спасибо. Уверяю, что за ранение генерала Карлайона вам не будет предъявлено никаких обвинений. Ваши действия являлись самозащитой и не содержат состава преступления. Любой человек имеет право защищать свою жизнь и честь. Мы все понимаем вас и сочувствуем.
– Сколько вам было лет, когда все это началось? – продолжил Оливер, взглянув на судью и получив в ответ утвердительный кивок.
– Шесть, кажется, – ответил юный Фэрнивел.
Зал задохнулся от гнева и ужаса. Дамарис всхлипнула, и Певерелл обнял ее за плечи. На галерее послышались яростные возгласы. Один из присяжных застонал.
Адвокат выждал несколько мгновений. Задавать вопросы в таком шуме было невозможно.
– Шесть лет, – повторил он, дождавшись относительной тишины. – Но это продолжалось и после того, как вы ударили его ножом?
– Нет… Нет, он перестал.
– А его собственному сыну в то время… сколько было лет?
– Кассиану? – Валентайн покачнулся и вынужден был взяться за перила. Он был очень бледен.
– Около шести? – хрипловатым голосом спросил Рэтбоун.
Подросток кивнул.
На этот раз никто не настаивал на громогласном подтверждении. Судья сидел такой же бледный, как и все остальные.
В задумчивости Оливер сделал пару шагов, заложив руки в карманы, а затем снова повернулся к юному свидетелю:
– Скажите мне, Валентайн, почему вы не обратились за помощью к своим родителям? Почему не пожаловались матери? Ведь это так естественно для маленького ребенка, каким вы тогда были. Она могла бы отказать генералу от дома. Уверен, что ваш отец избил бы хлыстом человека, который позволил себе такое.
Полные слез глаза мальчика обратились ксудье.
– Вы должны отвечать, – хмуро произнес тот. – Отец тоже унижал вас?
– Нет! – Вскрик Фэрнивела-младшего был полон самого искреннего ужаса и изумления. – Нет! Никогда!
Судья вздохнул и с облегчением откинулся на спинку кресла.
– Тогда почему вы не попросили его защитить вас? Почему не пожаловались матери? Уж она бы смогла это сделать!
Слезы катились по щекам Валентайна, но он даже не пытался их утереть.
– Она знала, – выдохнул он через силу. – Она сказала, чтобы я никому не говорил, особенно папе. Сказала, это… расстроит его дела и будет стоить ему положения.
Зал взревел. Послышались крики: «Повесить ее!»
Судейский молоточек застучал, призывая к порядку, но публика угомонилась далеко не сразу.
– Положения? – непонимающе сдвинув брови, повернулся судья к Рэтбоуну. – Какого положения?
– Он зарабатывал много денег на военных контрактах, – объяснил мальчик.
– Которые ему предоставлял генерал Карлайон?
– Да, сэр.
– И ваша мать так вам сказала? Подумайте, прежде чем ответить, Валентайн!
– Да… Она так мне сказала.
– А вы абсолютно уверены, что ваша мать знала о том, чем занимается с вами генерал? Вы в самом деле все ей рассказали?
– Да! Я ей говорил! – Слезы снова хлынули у подростка из глаз.
Атмосфера в зале уже пропиталась яростью.
Максим Фэрнивел с мертвенно-бледным лицом сидел, неестественно выпрямившись. Луиза застыла как изваяние. Глаза ее пылали, а рот искривился от ненависти.
– Пристав! – негромко позвал судья. – Приказываю вам взять под стражу Луизу Фэрнивел. Надлежит также сделать соответствующие распоряжения, чтобы позаботиться о будущей безопасности Валентайна. В настоящий момент пусть остается с отцом.
Огромный судебный пристав, блистая пуговицами, пробрался к тому месту, где сидела бледная Луиза. Не церемонясь, он поднял ее на ноги и повлек вдоль скамей, спотыкающуюся и путающуюся в юбках, – к выходу.
Максим встал в растерянности, но, уяснив, что тут уже ничего не поделаешь, сел снова. Все, что он слепо лелеял, рушилось в одночасье. Отныне его забота сосредоточилась на Валентайне.
Судья вздохнул:
– Мистер Рэтбоун, у вас еще остались вопросы к свидетелю?
– Нет, милорд.
– Мистер Ловат-Смит?
– Нет, милорд.
– Спасибо, Валентайн, суд благодарен вам за вашу честность и мужество. Верьте, что мы искренне вам соболезнуем. Вы можете вернуться к отцу и быть его утешением.
Мальчик молча сошел по ступенькам и под сочувственный шепот двинулся туда, где неподвижно сидел и смотрел на него Максим.
– Мистер Рэтбоун, есть ли у вас еще свидетели? – спросил судья.
– Да, милорд. Я могу вызвать посыльного Фэрнивелов, служившего когда-то барабанщиком в Индии. Он объяснил бы, почему бросил стопку белья и бежал сломя голову, столкнувшись лицом к лицу с генералом Карлайоном в день убийства… если вы сочтете это необходимым. Но я бы предпочел обойтись без этого – по понятным теперь причинам.
– Хорошо, мистер Рэтбоун, – одобрил судья. – Вы можете не вызывать его. Мы ограничимся фактом, что он был испуган и растерян. Вас это удовлетворит?
– Да, благодарю вас, милорд.
– Мистер Ловат-Смит, у вас есть возражения? – обратился судья к обвинителю. – Настаиваете ли вы на том, чтобы посыльный дал точные объяснения своему поступку, отличные от тех, о которых подумали сейчас присяжные?
– Нет, милорд, – немедленно отозвался Уилберфорс. – Если защита заверит, что посыльный действительно служил в полку генерала Таддеуша Карлайона.
– Мистер Рэтбоун? – Судья вновь повернулся к адвокату.
– Да, милорд. Документы подтверждают, что юноша служил под командованием генерала Карлайона, – отозвался тот.
– Тогда не стоит вызывать его. Кто ваш следующий свидетель?
– Я прошу у суда разрешение вызвать Кассиана Карлайона. Ему восемь лет, милорд, и он достаточно сообразителен, чтобы знать разницу между правдой и ложью.
Александра вскочила.
– Нет! – выкрикнула она. – Нет! Вы не посмеете!
Судья посмотрел на нее с угрюмым сочувствием:
– Сядьте, миссис Карлайон. Как обвиняемая, вы имеете право здесь присутствовать при условии, что не будете вмешиваться в ход процесса. В противном случае я буду вынужден удалить вас из зала. Сожалею, но таковы правила.
Женщина медленно опустилась на скамью подсудимых. Тело ее сотрясала дрожь. Две надзирательницы в сером взяли ее за руки и помогли сесть.
– Вызовите его, мистер Рэтбоун. Я сам решу, может ли он давать показания, а присяжные их оценят, – решил судья.
Судебный чиновник проводил Кассиана до открытого пространства над свидетельским возвышением, а дальше он пошел уже сам. Мальчик был около четырех футов ростом, хрупкий, худенький и очень бледный. Взобравшись на возвышение, он поглядел поверх перил сначала на адвоката, а потом на судью.
В зале зашептались, завздыхали. Некоторые из присяжных невольно взглянули на оцепеневшую Александру.
– Как тебя зовут? – тихо спросил судья.
– Кассиан Джеймс Таддеуш Рэндольф Карлайон, сэр, – ответил ребенок.
– Ты знаешь, зачем мы здесь собрались, Кассиан?
– Да, сэр. Чтобы повесить мою маму.
Александра кусала костяшки пальцев, и по щекам ее катились слезы.
Присяжные задохнулись. В толпе громко всхлипнула женщина.
Судья поперхнулся и заметно побледнел.
– Нет, Кассиан, вовсе не за этим! – сказал он поспешно. – Мы собрались здесь, чтобы понять, как умер твой отец, почему это случилось и рассудить все по закону и справедливости.
– Правда? – Выражение лица у ребенка стало удивленным. – А бабушка сказала, что вы повесите маму, потому что она дурная женщина. Она убила папу, а папа был хороший.
Лицо судьи окаменело.
– Пожалуйста, забудь, что тебе говорила бабушка или кто-нибудь еще, и отвечай только то, что сам считаешь правдой. Ты понимаешь, в чем разница между правдой и ложью, Кассиан?
– Да, конечно. Лгать – значит говорить неправду и быть нечестным. Джентльмены никогда не лгут, и офицеры тоже.
– Даже чтобы защитить тех, кого они любят?
– Нет, сэр. Офицер говорит только правду или молчит, когда спрашивают враги.
– Кто тебе это сказал?
– Мой отец, сэр.
– Он был совершенно прав. Теперь ты должен поклясться перед Богом, что будешь говорить нам правду. Я хочу, чтобы ты либо говорил то, что знаешь наверняка, либо молчал. Ты так сделаешь?
– Да, сэр.
– Вот и славно. Мистер Рэтбоун, вы можете привести к присяге вашего свидетеля.
Все было сделано как до€лжно, и адвокат начал задавать вопросы, стоя возле самого возвышения.
– Кассиан, ты ведь был близок со своим отцом, не так ли?
– Да, сэр, – спокойно ответил мальчик.
– Правда ли то, что года два назад он познакомил тебя с новым, тайным видом любви?
Ребенок моргнул. Он смотрел только на Оливера и ни разу не взглянул ни вверх, ни на сидящую на скамье подсудимых мать, ни на бабушку с дедушкой.
– Ему уже не повредит, если ты скажешь правду, – как можно небрежней промолвил Рэтбоун, словно ответ мальчика не имел первостепенного значения. – Зато для твоей мамы очень важно, чтобы ты был с нами откровенен.
– Да, сэр, – произнес малолетний свидетель.
– Познакомил ли он тебя с новым, очень интимным способом любви два года назад?
– Да, сэр.
– Способом тайным?
Секундное колебание – и снова все тот жеответ:
– Да, сэр.
На галерее кто-то разрыдался. Мужской голос отчетливо произнес слова проклятия.
– Было больно? – очень серьезно спросил защитник.
– Только сначала.
– Понимаю. Твоя мама знала об этом?
– Нет, сэр.
– Почему?
– Папа сказал мне, что женщинам этого не понять и чтобы я ей не говорил. – Мальчик сделал глубокий вдох, и его спокойствие вдруг улетучилось.
– Почему он велел тебе не говорить ничего маме?
Мальчик шмыгнул носом:
– Он сказал, что она перестанет меня любить, если узнает. А Буки говорит, что она меня все равно любит.
– Буки совершенно права, – поспешно подтвердил Рэтбоун срывающимся голосом. – Ни одна женщина не любит так своего ребенка, уж я-то знаю!
– Знаете? – Кассиан не сводил с него глаз, словно боялся нечаянно взглянуть на мать.
– О да! Я очень хорошо знаю твою маму. Она сказала мне, что лучше умрет, чем допустит, чтобы тебе причиняли вред. Посмотри на нее, и ты сам это поймешь.
Ловат-Смит приподнялся, потом передумал и снова сел.
Медленно-медленно ребенок повернул голову и впервые взглянул на Александру. Она попыталась улыбнуться, но черты ее лица исказились от боли.
Кассиан снова повернулся к Оливеру:
– Да, сэр.
– Занимался с тобой отец этим незадолго до своей смерти? – продолжил адвокат расспросы.
– Да, сэр.