Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим

– Это самая лучшая вещь на свете. Но могучего шевалье вы любите больше, чем Гриманда, правда?

Карла замерла и посмотрела на девочку. Она вспомнила ревность во взгляде Эстель, вспомнила плескавшуюся в ее глазах боль после изгнания. Теперь ревность исчезла, и ее сменило отчаяние. Сердце графини сжалось. Все сомнения были отброшены: Эстель – дочь Гриманда. Карла была уверена в этом не потому, что уловила в лице девочки сходство с Инфантом Кокейна, – у Эстель были глаза Алис. Яростные и серые, как море. Невероятно печальные. К горлу женщины подступили слезы, и она сглотнула. Ей хотелось посмотреть на старую хозяйку, но она не решилась.

«Могучий шевалье?» – с грустью повторила итальянка про себя слова девочки. Она выжала тряпку и хотела вытереть ею лоб, но вода и ткань были такими грязными, что пришлось воспользоваться тыльной стороной ладони. Мысли путались от наплыва чувств, и Карла решила отвлечься на практические дела.

– Выходи из таза, Эстель, – сказала она. – Для лица мы возьмем чистую воду.

Девочка послушно ступила на пол. Графиня встала, опершись на кровать, после чего наклонилась, чтобы взять таз, но Эстель опередила ее.

– Я сама. – Она понесла таз к окну. – Эй, поберегись!

Девочка вылила воду наружу, и снизу донеслись проклятия. Потом она поставила пустой таз на стол, а Карла налила в него чистой воды из кувшина и оглянулась в поисках новой тряпки.

– Ты говорила о могучем шевалье, – вернулась итальянка к прерванному разговору. – Ты знаешь моего мужа, Матиаса?

– Вы его любите, да? – спросила Эстель, со страхом ожидая ответа.

– Да, конечно, я люблю его больше всех. Я люблю Матиаса. Но откуда ты о нем узнала?

– Малыш Кристьен говорил, что шевалье даст Гриманду много золота, если он отпустит вас домой, и я сказала, что вы здесь. Но он врет, они все врут. Он назвал меня Иудой, но я не Иуда, и поэтому я убежала, чтобы предупредить Гриманда и вас.

– Значит, ты не видела Матиаса? Не видела этого шевалье?

– Нет. Просто они о нем говорили.

– Они? Кто еще?

– Моя мать и Жоко.

– Тот Жоко, которого я видела утром?

Эстель кивнула.

А ведь Гриманд унизил Жоко по наущению Карлы…

– Малыш Кристьен служит в Лувре, при дворе королевы? – уточнила итальянка, догадываясь, о каком Кристьене идет речь.

– Не знаю. Он прислуживает богатеям. Маленькая зеленая жаба.

Карла мяла в руках тряпку. Очень точное описание льстивого придворного! Если Матиас ищет ее, то логично было бы начать именно с Кристьена. Возможно – хоть это и не его метод, – Матиас согласен заплатить ему выкуп. Но тогда он пришел бы сюда сам. Не стал бы ждать помощи от швейцарской гвардии, а пришел бы сам, несмотря на мрачную репутацию Кокейна. Зачем Кристьену Жоко? Графиня вспомнила слова Гриманда, советовавшего ей не доверять своим связям в Лувре: те, кто нанял его для убийства, находились далеко от Дворов.

Женщина больше не чувствовала себя в безопасности. Ей стало страшно. Мысли вновь начали путаться.

– Карла? – окликнула ее хозяйка. – Если не возражаешь, старая женщина вымоет лицо Эстель.

Алис протянула ей дочку. Мать взяла ребенка и крепко обняла его. Ампаро спала. Грудь Карлы наливалась тяжестью. Она увидела, что старуха внимательно смотрит на Эстель, не только глазами, но и сердцем. Девочка отпрянула от нее, но Алис села на кровать и поманила ее к себе:

– Не бойся старой женщины, Эстель. Ты же хочешь, чтобы твое чудесное лицо было чистым и красивым к приходу Гриманда?

– А он вернется? – спросила ее маленькая гостья.

– Гриманд всегда возвращается. Он мой сын.

Эстель улыбнулась. Карла подумала, что впервые видит улыбку на ее лице. Это была улыбка короля Кокейна, немного безумная и такая же большая, как его сердце. Алис вздохнула, вложив в этот вздох всю свою боль, всю украденную у нее радость. Она похлопала себя по коленям, приглашая Эстель сесть. Девочка послушно села – ее чумазое лицо оживилось.

– Я не знала, что у Гриманда есть мать, – сказала она.

– У всех есть мать, любовь моя. Даже у дракона.

Намочив и намылив тряпку, Алис и принялась смывать сажу с лица Эстель. Она прикасалась к коже девочки с такой нежностью и любовью, то и дело прополаскивая тряпку, словно всю жизнь ждала каждого прикосновения, и вместе с сажей смывала свою боль.

Карла прижала Ампаро к щеке, наблюдая, как перед ней снова разворачиваются мгновения вечности. Ее страхи прогнало что-то более сильное, мистическое, более долговечное, чем все земные горести. Новорожденная открыла глаза и принялась агукать, и мать повернула ее, чтобы дочь тоже все видела.

– Гриманд сажает меня на плечи, – объясняла Эстель, пока Алис полоскала тряпку. – Это самое высокое место в Париже. Я выше всех людей, и он несет меня туда, куда я хочу. Я дергаю его за уши, показывая, куда поворачивать, а он рычит и извергает изо рта огонь. И все уступают нам дорогу и завидуют мне, потому что я единственная девочка в мире, которая может летать с драконом. Мое лицо уже чистое?

– Нет, любовь моя, – вздохнула старуха.

– А почему вы плачете?

– Потому что я счастлива.

Эстель посмотрела на Карлу:

– И вы тоже счастливы?

Итальянка поняла, что по ее щекам тоже текут слезы. Она кивнула.

– А я плачу только когда мне грустно, – заявила девочка.

– Слезы печали – это хорошо. Но слезы радости лучше, – произнесла Алис.

Она смыла сажу с губ, ноздрей и ушей Эстель, потом сказала ей закрыть глаза, протерла девочке веки и пристально посмотрела на нее.

– Ты не она, – сказала старуха. – Ты – это ты. Можно я тебя обниму?

Эстель посмотрела на Карлу, словно искала поддержки, и та кивнула.

– Ладно, – согласилась девочка.

Алис обняла ее. Графиня видела, как в поисках истины она осматривает обширные земли своих познаний. Старуха должна была отринуть собственные притязания, которые были для нее бесценны. Так она и сделала, стараясь за своими желания разглядеть то, что больше всего было нужно Эстель.

– Другая женщина – ты понимаешь, о ком я, – утверждала, что ребенок не его, – сказала Алис. – Так она избавилась от моего сына. Сказала, это какой-то господин, который ей заплатил, хотя если он и дал ей денег, никто их не видел. К тому времени Гриманд стал меняться, и она его стыдилась. Наверное, ему было легче поверить ей, чем не поверить. Одно старая женщина знает точно: он любил ее дочку с той самой секунды, как она появилась на свет.

– Он и сейчас ее любит. Хотите, чтобы я ей сказала?

– Женщина вытащила для себя карту, на сегодняшний день. Утренний полумрак. Круг и квадрат, красное и белое, прошлое и будущее, надежда и вера. Покой после бури, – стала перечислять хозяйка дома.

– Звезда, – добавила Карла.

Девочка ловила каждое их слово. Не понимая смысла сказанного, она догадывалась, что речь идет о ней. Ее взгляд не отрывался от итальянки.

– Ты видела расклад сегодня утром, – напомнила Алис графине. – Возможно, она обретет его ненадолго.

– Тем больше причин сказать ей правду, – предположила Карла.

– Может, он мудрее нас. Родитель – это просто родитель. Но дракон? Первый ее бросил. Второй выбрал.

Итальянка вспомнила, что Матиас то же самое говорил ей о ее первом ребенке. Когда он впервые, в аду форта Сент-Эльмо, сказал мальчику, что пришел для того, чтобы вернуть его матери, Орланду расстроился. Подросток думал, что могучий Тангейзер выбрал его в друзья благодаря достоинствам, а не потому, что он чей-то сын. Наличие другой, скучной и практичной причины для выбора лишало его сознания собственной значимости.

– О чем это вы? – уставилась Эстель на обеих женщин.

– Мы говорим о тебе, – ответила Алис. – Ты Утренняя Звезда, самая яркая на небе. Вот почему Гриманд выбрал тебя.

Девочка долго всматривалась в лицо старухи.

– Гриманд называет меня Ля Росса, – сказала она. – Можно мне вымыть для него еще и волосы?

Мытье головы и причесывание Эстель отняли у Алис больше сил, чем роды Карлы, но каждая секунда доставила обеим огромное удовольствие. Итальянка ограничила свое участие в этом тем, что забирала ведра с водой, которые Гуго оставлял у двери. Ампаро все это время лежала на кровати. К концу у графини намокла рубашка на груди. Она снова покормила ребенка и переоделась в свое золотистое платье, которое теперь складками висело у нее на бедрах. Карла прижала ладони к животу. Внутри все болело, а время от времени чувствовались слабые спазмы. Она очень устала. Радость, близкая к экстазу, сменялась глубокой печалью. Женщину все сильнее беспокоил Малыш Кристьен.

Некоторое время она ходила по комнате с дочерью на руках.

Ей ничего не оставалось, кроме как волноваться. Она не могла выйти на улицу – Гриманд мог вернуться с минуты на минуту и даже привести с собой Матиаса. По мере того как проходило странное оцепенение родов, желание Карлы увидеть мужа становилось все сильнее. Ведь он всего в миле от нее, а может, и ближе! Женщина направила свои чувства в полутьму за окном, чтобы указать ему дорогу.

Из синей шелковой сорочки – Алис клялась, что не надевала ее лет двадцать, – они соорудили платье для Эстель. Карла нашла у себя в сундучке пару заколок. Девочка наслаждалась восхищением, которое вызывала у них и которое было ей внове.

Графиня почувствовала, что у нее кружится голова, и ухватилась за оконную раму, чтобы не упасть. Алис подошла к ней и сжала сильными ладонями ее талию:

– Мы тебя утомили. Иди, ложись.

– Просто кружится голова. Сейчас пройдет.

Карла закрыла глаза и тряхнула головой. Силы вернулись. Выглянув из окна, она увидела Антуанетту. С завязанными глазами девочка бегала среди других детей, пытаясь кого-нибудь поймать. Она смеялась. Похоже, Антуанетта сменила всю одежду, оставив только шапку с белым крестом. Теперь итальянка уже не чувствовала себя виноватой за то, что не вспоминала о ней весь день.

Праздник был в самом разгаре. Во дворе собралось человек семьдесят. Они бродили вокруг остатков свиньи, подвешенной над углями в облицованной кирпичами яме. Рядом горели другие костры. На освещенных лампами столах лежал хлеб и блюда с бобами, рисом и рубцом. Открыли бочку вина из запасов д’Обре. На земле сверкали лужи – видимо, прошел дождь. Через толпу к дому пробивалась массивная фигура. Мужчина поднял голову, увидел Карлу и остановился под окном. Это был Пепин. Мокрый от пота, задыхающийся. И напуганный.

– Гриманд здесь? – спросил он.

Графиня не хотела, чтобы Пепин увидел Ампаро. У нее снова подогнулись колени, но на этот раз не от слабости. Она так ждала появления Матиаса! Алис тоже выглянула в окно:

– Что тебе нужно?

– Где Гриманд? – повторил свой вопрос Пепин.

– Он занят. Ест свинину.

– Можно мне войти, мадам?

– Только посмей. Ты знаешь правила.

– Беда, мадам.

– Неси ее в другое место.

– Не могу. Она идет сюда.

– Жди внизу.

Старуха отошла от окна. Лицо ее было серым.

– Плохие люди идут, – сказала Эстель.

Эту фразу произносил Алтан Савас. Карла и Алис повернулись к девочке.

– Кристьен говорил о гвардейцах и Воинах Христа. – От дочери Гриманда исходила та же ярость, что и утром в спальне итальянки. – Им нужен Гриманд. И вы, Карла.

– Эстель, – сказала Алис. – Спустись и запри дверь на засов. Там есть не только верхний засов, но и нижний. И брус поперек двери. Справишься?

Девочка выбежала из комнаты, отбросив за спину мокрые рыжие волосы.

– И еще закрой окна и ставни! – крикнула ей вслед хозяйка.

Затем Алис оперлась на кровать, нагнулась, достала оловянный ночной горшок, после чего подошла с ним к окну, вылила наружу его содержимое и постучала пустым сосудом по подоконнику. Звук от него был как от гонга.

– Кокейн! Кокейн! – крикнула старуха. – Слушай свою мать!

Это был голос пожилой женщины, истощенной временем и судьбой, но исполненный такой внутренней силы, что у Карлы похолодело внутри. Голос Алис отражался от стен Двора и обрушивался на головы пирующих, словно проклятие одержимой дьяволом женщины. И старуха дорого за это заплатила. Она выронила горшок и, тяжело дыша, обеими руками уперлась в подоконник. Голова ее опустилась на грудь. Итальянка погладила ее по спине, а Ампаро при этом заморгала и посмотрела на мать. Алис снова выпрямилась. Теперь во дворе стало тихо: слышалось только потрескивание костров.

– Вы слышите их? Тех, кто нас ненавидит? Тех, кто всегда нас ненавидел? – спросила старуха.

Карла прислушалась. До нее донесся приглушенный звук шагов идущего ускоренным маршем отряда.

– Черепица, дети мои! Черепица! Судный день настал! – крикнула пожилая женщина. – Черепица…

Она снова обмякла, обессиленная, а толпа во дворе пришла в движение. Снова послышались голоса: испуганные, растерянные, яростные… От толпы отделились юноши и побежали к дверям домов.

Карла перехватила Ампаро в левую руку, наклонилась, уперлась правым плечом в подмышку Алис и обняла ее. Потом она подтащила старуху к стулу, усадила на него, налила вина и вложила чашку ей в руку, после чего вернулась к окну.

Участники пира, оставшиеся без предводителя, пребывали в нерешительности. Темнота была почти полной, и пламя костров лишь сгущало тени. Итальянка не видела ни Пепина, ни Антуанетту. Гуго что-то крикнул нескольким парням, и они вместе с ним побежали к двери.

Внезапно весь двор осветился вспышками мушкетного залпа. Карла вздрогнула. Клубы порохового дыма окутали толпу, и раненые стали падать на руки товарищей или прямо в лужи. Двор охватила паника, и люди бросились врассыпную, к дверям и переулкам. Мушкетеры – шестеро? Нет, целых восемь! – бегом выстроились в две шеренги, вдоль южной и западной стороны двора, и начали перезаряжать оружие. Каждого из них защищал ополченец с пикой. За ними хлынула разъяренная орда горожан, выкрикивающих имя святого Иакова. У них были красно-белые повязки на рукавах, стальные шлемы, мечи, топоры и копья. Ополченцы набросились на сгрудившихся у дверей жителей Кокейна, кололи и рубили всех подряд, взрослых и детей.

Карла увидела несколько человек на крышах в южной части двора. Они стояли и смотрели, встревоженные массовым убийством.

Ампаро заплакала, и мать прижала ее к себе.

В темной щели переулка появился Гриманд – его громадную фигуру нельзя было не узнать. Подкравшись сзади, он перерезал горло одному мушкетеру и его охраннику – оба умерли, не успев ничего понять. Потом король воров подбежал к огню и вскинул вверх руки, в каждой из которых был окровавленный нож.

– Черепица! Сражайтесь за свои души! За Кокейн! – закричал он.

К нему двинулся ополченец с пикой, но Гриманд швырнул в него отрезанную голову, и шлем напавшего на него человека упал на землю. Инфант Кокейна отнял у врага пику, подтянул его к себе, ударил ножом в пах, а потом схватил за шею и ткнул лицом в горящие угли, отчего вверх взметнулся сноп искр. Вертел опрокинулся вместе с подставкой. Волосы ополченца загорелись, и Гриманд отпустил его. С крыш полетели черепица и выпущенные из пращи камни, сопровождавшиеся потоками проклятий. Ополченец, пошатываясь, бросился прочь – к лицу его прилипли горячие угли, а волосы были охвачены пламенем. Король Кокейна схватил пику и, размахнувшись, бросил ее в отряд милиции. Его члены бросились врассыпную, словно голуби, а одному из них пика пронзила бедро. Раненый упал, а выскочившая из темноты женщина всадила нож ему в живот.

Гриманд оглянулся и посмотрел на Карлу.

– Дверь! – крикнула та.

Она повернулась, подошла к Алис, поцеловала Ампаро, которая все еще плакала, и, пересилив себя, отдала ребенка старухе. Потом графиня поспешила к двери. В животе опять начались спазмы, но Карла не обращала внимания на боль. На лестнице было темно, и лишь снизу пробивался желтоватый свет. Ноги не слушались, и итальянке пришлось опираться о стену. В самом низу она поскользнулась и последние несколько ступенек проехала на ягодицах. Потом женщина с трудом поднялась и нетвердым шагом прошла на кухню. Там Эстель разглядывала карты, все еще лежавшие на столе.

– Гриманд вернулся, – сказала ей Карла. – Помоги открыть дверь.

Снаружи раздались выстрелы – уже не залп, а разрозненные. Девочка бросилась к двери и отодвинула нижний засов. Вдвоем они подняли тяжелый брус. Удивляясь, как ребенок смог задвинуть этот брус один, графиня распахнула дверь. Гриманд ввалился в дом, а посланная ему вслед пуля ударила в косяк, так что щепки впились ему в шею. Карла стала закрывать дверь, но Пепин просунул плечо в щель и тоже протиснулся в кухню. Король Кокейна поставил на место брус и задвинул оба засова.

– Я не нашел Матиаса, – сказал он Карле. – Только мертвецов, которых он после себя оставил. Я слишком поздно узнал об этом. – Потом он повернулся к девочке. – Ля Росса? Боже, какой ты стала красавицей!

– Я не Иуда, – сказала Эстель.

– Разве ты можешь быть Иудой? Ты – крылья дракона.

Младенец улыбнулся и погладил девочку по голове. Та просияла.

– Тогда ты вернешь мне нож? – спросила она вкрадчиво.

Гриманд отдал ей маленький нож, который она спрятала на поясе.

– А теперь на крышу, все! Пепин, тут есть кувалда – возьми ее. – Предводитель воров снял с крючка торбу, достал кошелек и сунул его туда, встряхнув, чтобы звякнули монеты. – Пепин, перестань дрожать. Постыдись девочек! Неси кувалду на крышу.

– Как ты сбежал, Пепин? – спросила Эстель.

– От одного сержанта? – усмехнулся молодой человек. – Легко! А ты?

– Хватит болтать, – шикнул на них Гриманд. – За дело!

Пепин схватил кувалду и побежал вверх по лестнице.

– Эстель, – сказала Карла, – попроси Алис потуже запеленать Ампаро.

Девочка бросилась вслед за Пепином, а Инфант Кокейна сунул в торбу рог с порохом. Потом он взял итальянку под руку и повел к лестнице. У стола он остановился и взглянул на карты.

– «Пилигримы святого Иакова» пришли вас спасти, – сказал Гриманд Карле. – Другой причины у этих фанатиков нет. Будь они одни, я бы вас отпустил, но с ними Кристьен. А я выяснил, что это он нанял меня, чтобы вас убить.

– Зачем?

– Не знаю. А еще он нанял пять головорезов – не повезло беднягам! – чтобы захватить или убить Матиаса. Если Кристьен или его хозяин хотели вашей смерти сегодня утром, их намерения вряд ли изменились. Так что идите на крышу.

Король Кокейна смахнул разложенные на столе карты вместе с остальной колодой.

– Алис не сможет подняться на крышу, – сказала графиня. – Думаю, она даже не будет пытаться.

– Скажите, – спросил Гриманд, – какой была первая карта в предыдущем раскладе?

– Повешенный, перевернутая. Алис называла его Предателем.

– Дракон кусает свой хвост. – Гриманд кивнул. – Я уничтожил Кокейн. А карта вопрошающего?

– Смерть.

– Вы правы, маман никуда не пойдет. Оставьте ее.

Оконные стекла за ставнями разлетелись на куски. Послышались удары кулаков в дверь и голоса, требовавшие открыть именем короля. Карла стала подниматься по лестнице. Внутри ее словно что-то сместилось. Придерживаясь обеими руками за стены, она добралась до верхней площадки и почувствовала, как что-то течет у нее по ноге. В родильной комнате Алис сидела на кровати с Ампаро на коленях, а Эстель стояла рядом и изучала, как ребенка пеленают в платок. Когда Карла подошла, старуха протянула ей дочь.

– Можно мне ее подержать? – спросила Эстель. – Я теперь чистая.

Карла передала Ампаро ей в руки. Алис одобрительно прищелкнула языком, а рыжеволосая девочка охнула, и ее дерзкие серые глаза наполнились бесконечным удивлением. Возможно, она ощутила необъятность и тайну собственной судьбы, своего появления на свет и своего будущего. Они с Ампаро словно растворились друг в друге, объединенные безграничной любовью, не имеющей ни причины, ни цели, которые могли бы объяснить ее существование. Карла знала, что от этой связи дочь Гриманда никогда не отречется, поскольку у нее еще никогда не было того, что полностью и без остатка принадлежало только ей. Эстель подняла голову, и взгляд ее был печальным.

– Я была плохой сегодня утром, – призналась она. – Сказала, что убью вашего ребенка. Простите меня, Карла.

– Ты просто боялась, – улыбнулась итальянка. – Я и сама боялась. Не думай больше об этом.

– Она такая легкая, – удивилась Эстель.

– Ты тоже родилась в этой комнате, – сказала Карла. – Как Ампаро.

– Я?

– Да, – подтвердила Алис. – Ты была маленьким чертенком, с самого начала.

Девочка задумалась:

– Значит, я одна из нас?

– Одна из нас? Конечно. Без тебя мы были бы очень бедными. – Старуха обняла ее. – Зато теперь все дочери вместе. Сядь сюда, Карла, любовь моя.

Графиня села на кровать рядом с Алис и обхватила ее руками. Она ощущала тепло старого, грузного тела, его печаль, его радость, его силу. Чувства переполняли ее.

– Говорят, жить труднее, чем умирать, и в этом есть своя правда, – сказала пожилая женщина. – Но не тогда, когда жизнь так хороша, а?

Она рассмеялась хриплым смехом колдуньи, и Карла с Эстель присоединились к ней.

В дверях появился Гриманд. Он посмотрел на них, нахмурив лоб, но войти не решился.

– Нужно торопиться, – сказал он.

– Тут не торопятся, – возразила Алис. – Подожди снаружи.

Ее сын, не возражая, отступил в темноту коридора.

– Карла? – позвала вдруг итальянку хозяйка дома.

Графиня повернулась к ней. Их лбы почти соприкасались, и она не видела страха в глазах старой женщины.

Только умиротворение.

– Ты перенесла великий ужас, чтобы попасть в этот дом, – сказала Алис. – Ты принесла с собой красоту. Ты принесла жизнь. Ты принесла любовь. Ты даже поселила доброту в душе моего сына – подвиг, который еще не удавался никому.

Старуха повернула голову и посмотрела на худенькую девочку, баюкавшую ребенка Карлы.

– Никому, кроме Эстель, – уточнила она, а затем снова повернулась к Карле. – Женщина благословляет тебя от всего сердца.

– Алис…

– Могу я называть тебя сестрой?

– Вы моя сестра. Моя мать. Мой ангел, – прошептала итальянка.

– Твой ангел по имени Ампаро с тобой. Она присматривает за тезкой. Но я знаю, что могу сделать. Ты все вытерпишь. Верь мне и не отчаивайся. Матиас тебя найдет. Ты призвала бледного всадника. И он явится.

– Я вас люблю.

Карла поцеловала Алис в губы.

Потом старуха повернулась к Эстель:

– А от тебя старая женщина получит поцелуй?

Девочка колебалась. Наверное, она не привыкла к поцелуям или испугалась нависшего над ней лица, с лиловыми пятнами и складками обвисшей кожи.

– Давай, маленький чертенок! – подбодрила ее хозяйка.

Она вытянула губы, и Эстель поцеловала ее.

– А теперь вам лучше идти с его величеством, – Алис снова обняла Карлу. – Беги к Огню.

Итальянка взяла Ампаро у Эстель. За дверью они обнаружили Гриманда, который стоял у стены, уткнувшись лбом в локоть поднятой руки. За спиной у него был лук Алтана Саваса и колчан со стрелами. Инфант Кокейна слышал их шаги, но не пошевелился.

– Шабаш закончился? – поинтересовался он.

– Что мы должны делать? – спросила Карла.

Гриманд вытащил из-за пояса двуствольный пистолет и взвел один из курков, а потом опустил назад. Он посмотрел на графиню, и в его прекрасных карих глазах она увидела боль и растерянность.

– Вы умеете с ним обращаться? – спросил у нее Младенец.

– Я не стану убивать с ребенком на руках, – покачала головой женщина.

– Я умею, – вызвалась Эстель. – Ты мне показывал.

Гриманд отдал ей пистолет. Девочка взяла его двумя руками и прижала к груди. Ее отец снял с шеи шнурок с ключом для завода пружины, повесил на шею Эстель и спрятал ей под платье.

Входная дверь затряслась от ударов – похоже, ее рубили топором.

– Отведешь Карлу в монастырь Филь-Дье, – сказал Гриманд дочери.

Эстель кивнула.

– Мне нужен поцелуй и от тебя тоже, – окликнула его из комнаты старая мать.

– Алис пойдет с нами? – спросила Эстель.

– Мы встретимся с ней позже, – ответил король Кокейна. – Ждите меня на крыше.

Гриманд пошел к матери, раскрывшей объятия.

Подъем по двум темным лестничным пролетам отнял больше сил, чем думала Карла. Ее суставы утратили гибкость после родов, растянутые мышцы болели. Каждый шаг – неуклюжий, неуверенный – давался женщине с огромным трудом. Эстель шла сзади. Наверху была дверь, через которую пробивались последние отблески заката. Графиня прислонилась к косяку. Голова у нее кружилась. Закрыв глаза, она крепче прижала к себе Ампаро. Живот был одним комком тупой боли. Боль она вытерпит, но все остальное не подвластно ее воле. Она открыла глаза.

Крыша была пологой, а за ее краем виднелся охваченный безумием двор. Карла заметила на крышах силуэты людей, которые отрывали черепицу и бросали ее вниз. Грохнул мушкетный выстрел, и на землю, кувыркаясь, полетел ворох юбок. Потом итальянка увидела Пепина, в страхе прятавшегося в тени башни Гриманда. На нее парень не смотрел.

С близкого расстояния башня выглядела еще более странной и хлипкой, чем снизу. Она больше напоминала построенную ребенком башенку, чем архитектурное сооружение, которым можно было бы гордиться. Три этажа представляли собой три хижины, громоздившиеся одна на другую: так, что каждая следующая была меньше предыдущей. Нижняя хижина стояла почти у самого края крыши, при этом все сооружение просело и накренилось, натянув веревку, один конец которой был обвязан вокруг башни, а другой прикреплен к вбитому в крышу железному кольцу.

Карла шагнула к Эстель:

– Ты знаешь, куда нам идти?

Девочка показала на восток, и у графини все похолодело внутри. Крыша дома Гриманда сменялась соседней, более крутой, а за ней тянулись другие, разного наклона и высоты. Сооружения, появлявшиеся здесь на протяжении нескольких столетий, больше походили на творения природы, чем человеческих рук. Под ногами был мох, влажный и скользкий.

– Ты уже ходила этой дорогой? – спросила Карла.

Эстель покачала головой, но, похоже, это ее не беспокоило.

– Тогда откуда ты знаешь, как спуститься вниз?

– С крыш всегда найдется выход. Чердаки, окна.

– Ты хочешь сказать, что мы проникнем в чей-то дом?

Юная спутница итальянки пожала плечами, словно ответ был очевиден.

Появился Гриманд. Он взял свою торбу, завязал узел на лямке, чтобы укоротить ее, и повесил на плечо Эстель. Торба была тяжелой, но девочка даже не поморщилась.

– Я не смогу пройти по этим крышам, – сказала графиня.

– Тогда я вас понесу, – заявил Младенец. – Не волнуйтесь. Пепин!

Гриманд подошел к своему молодому подручному и начал давать ему какие-то указания. Он ткнул пальцем в кусок корабельной мачты, отходившей от соседней крыши и подпиравшей башню. Пепин кивнул. Король воров вернулся, вытащил из сапога нож и принялся резать веревку.

– Отойдите, – приказал он Карле и Эстель.

Те попятились. Разрезанные волокна веревки встопорщились по обе стороны от лезвия.

– Давай, Пепин! – скомандовал Гриманд. – Не подведи.