Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим
Грегуар сунул руку под рубашку, вытащил сверток мятой ткани, пропитанной потом и водой, и протянул своему господину. Только увидев мокрую ленту, которой был перевязан сверток, тот сообразил, что это крестильная сорочка.
Перекрестившись, он приблизился к гробу.
Покойная лежала головой к алтарю. Иоаннит замер.
Тело было незнакомым ему. Рост, формы, телосложение – всё было другим.
Тангейзер ринулся вперед. Труп был завернут в белую простыню, край которой закрывал лицо. Рыцарь откинул ткань. Перед ним было женское лицо – восковое, серое, обезличенное смертью.
Но это была не Карла.
Матиас уронил сорочку на пол.
Он приготовился к боли, но никак не к полной растерянности. Конечно, он испытал облегчение от того, что мертвое тело не принадлежало его жене, но это облегчение было абстрактным – мыслью, а не чувством. Бремя страдания почти раздавило госпитальера. Такого груза ему еще не приходилось нести. Ни что-то материальное – сталь, камень, – ни даже любовь не могли сравниться с этой тяжестью. Но Тангейзер выдержал. Страдание стало его неотъемлемой частью. Он превратился в человека, который носит страдание в себе, и оно не уничтожило его. Может, у него не было на него права? И страдание исчезло? Но разве может исчезнуть подобная тяжесть? Тем не менее она испарилась за одно мгновение, оставив после себя пустоту. Рыцарь ничего не чувствовал.
Он подумал о женщинах, которых сегодня сделал вдовами, о детях, которые уже никогда не увидят отцов, о горе, которое сеял без оглядки и жалости.
Пустоту в его душе заполнил страх, который уничтожила смерть Карлы. Матиас уже привык к ней, как и к тяжелому грузу страдания, причем привык быстрее, чем вдовы.
Он снова повернулся к гробу, в котором не было его супруги.
Где она?
Жива ли?
Страх рвался наружу, грозя уничтожить его окончательно, завершить то, что начало горе.
Если Карла жива, он может снова ее потерять. Хотя неизвестно, хватит ли у него сил оплакать ее во второй раз. Если не хватит, он недостоин жить.
Даже если Карлу не убили в особняке д’Обре, убежать она не могла. Свидетельством тому было тело Алтана Саваса. Только смерть могла заставить серба оставить свою госпожу. С этого мгновения грабители могли делать с ней все, что пожелают. И Тангейзер мог представить их желания. Оставить ее в живых они могли лишь ради развлечения. Кое-кому нравятся беременные женщины. Карла находилась у них в руках целый день – вместе с ребенком, которого она носила. Жива ли она или негодяи позабавились с ней, а потом убили? Матиас никогда не узнает, мог ли он спасти ее от того и другого.
Вот в чем причина его вины и его страхов. Вовсе не горе остановило его на лестнице дома д’Обре и уж точно не малодушие. Это было чувство вины, потому что он виновен: в том, что оказался плохим мужем, в эгоизме, тщеславии и невнимании, в том, что оставил ее одну, во всех неверных решениях, которые принимал в Париже, в том, что опоздал. Это был страх, потому что он многого боялся: отцовства и связанных с ним обязанностей, потери свободы, рождения еще одного мертвого ребенка.
Вот почему у него не хватило смелости подняться по лестнице и встретить обвинения, которые предъявили бы ему мертвое тело Карлы и собственная совесть. И своей трусостью он еще раз предал любимую женщину, бросил ее на поругание чудовищам, поддавшись праведному гневу и жалости к самому себе.
Раньше он не знал, что такое чувство вины и страх.
Теперь знает. И они останутся с ним навечно.
Хватит.
Хватит страха, вины и отвращения к самому себе!
Все это – и вечность тоже – может подождать до завтра.
Тангейзер посмотрел на распятие над алтарем. Он не сомневался, что душа его темна. Но о тьме он тоже ничего не знал. Иоаннит не стал молиться. Свет ему не нужен. Опускается ночь, и сквозь нее его проведет только тьма.
Рыцарь призвал на помощь холодную ярость. И она пришла.
Ла Фосс сидел на полу в коридоре, разглядывая свои раны. Тангейзер схватил его за голову, вцепившись пальцами в его лицо под скулами, рывком поднял на ноги и прижал к стене. Глаза священника закатились, как у заарканенной коровы. Он вскрикнул от боли в пережатых лицевых нервах.
– Где моя жена?
– Не знаю! Я пытался вам сказать, что в гробу…
– Она жива?
– Я не знаю!
Боль была так сильна, что извивающийся отец Филипп отважился схватить запястья Матиаса, за что получил удар коленом в пах, после чего рыцарь надавил на его лицо еще сильнее.
– Где моя жена? – повторил госпитальер.
– Думаете, я что-то скрываю? Думаете, я боюсь чего-то больше, чем вас? Я боюсь вас больше, чем Бога! И всем сердцем жалею, что не знаю, где искать вашу жену. Господи Иисусе, этого даже они не знают! Пожалуйста, не мучайте меня! Прошу вас…
Тангейзер отпустил его. Священник обмяк, но Матиас заставил его выпрямиться.
– Что значит «даже они не знают»? – спросил он.
– Я слышал слова Кристьена, которые вырвались у него при виде тела. Он вспыльчивый человек. Он пришел в ярость. Сказал, что это другая женщина, словно я не знал Симону лучше его.
– Что именно он сказал?
– Пожалуйста, позвольте мне объяснить! Я не могу дышать.
Иоаннит убрал ладонь с груди Ла Фосса.
– Я нанял людей забрать тело женщины из спальни, в точности как вы сказали. Они принесли Симону д’Обре. Клялись, что в доме больше нет тел. Это надежные, честные люди. Я все это объяснил Кристьену и Ле Телье, и тогда Кристьен сказал Марселю… сейчас вспомню… да, он сказал: «Заказ был недвусмысленным. Проклятое животное. Что он с ней сделал?»
– Как отреагировал Ле Телье?
– Взглядом заставил Пикара умолкнуть. После этого тот не произнес ни слова.
– Они оба думали, что Карла мертва.
– Вне всяких сомнений.
– Телье был встревожен, озадачен?
– Все это время он был спокоен, как дохлый карп.
– Что-нибудь еще говорилось о нападении или о том, кто исполнители? Имена?
– Нет, ни имен, ни чего-то еще. Я сказал Ле Телье, что вы должны вернуться – он меня заставил, – но я не знаю когда. Он приказал выполнять ваше поручение, несмотря на то что это не ваша жена. Остальное вы знаете.
– В окне висела еще одна женщина. Она до сих пор там.
– Это служанка Симоны. Кажется, ее звали Дениза.
Тангейзер задумался. Гнев Малыша Кристьена подтверждал, что именно он организовал нападение – или нанял бандитов. Массовая резня гугенотов сделала убийство символа политически бессмысленным. Поэтому Карла, если она жива, больше не представляет ни ценности, ни угрозы. У Ле Телье нет причин считать ее помехой или ненавидеть.
Главной проблемой Ле Телье стал Матиас. Однако Марсель хотел взять его живым. Зачем? Он также взял в заложники Орланду. Пока мальтийский рыцарь не схвачен или не убит, парню ничего не угрожает. Но все это не так важно. Где искать Карлу в этом огромном и безумном городе?
Животное. Малыш Кристьен знает того, кто напал на дом Симоны. Следовательно, знают и другие, хотя Тангейзеру еще не известны ни эти люди, ни как их найти. В Лувре, скорее всего, царит суматоха, а Кристьен – мелкая сошка. Вряд ли он там.
Иоаннит оттащил Ла Фосса на кухню.
– Как ты связываешься с Бонифацием?
Священник указал на территорию монастыря за окном.
– Брат Ансельм из Сент-Крус. Он доставляет записки.
– Святоши собираются в стаи, да?
Отец Филипп не стал защищать честь собрата. Однако монах мог беспрепятственно перебраться на другой берег. Матиас окликнул Грегуара и послал его за Ансельмом.
– Где твои лучшие перчатки? – спросил он после этого священника
– Перчатки? – удивился тот.
Тангейзер присыпал раны священника мукой, посоветовав радоваться, что это не соль. Потом он помог ему натянуть на пальцы шелковые перчатки, которые священник надевал во время службы, позволил выпить стакан вина и усадил за стол с бумагой, пером и чернилами.
– Это твой последний шанс сохранить жизнь. – Иоаннит положил перед Ла Фоссом лист бумаги с записями. – Если твой почерк будет отличаться от образца, ты ее лишишься.
– Мне нужны очки, если они все еще у вас. Потом можете забрать их назад. Да, оставьте их себе. Считайте их своими.
Рыцарь вытащил очки, и отец Филипп надел их. Потом он размял пальцы и поморщился, надеясь вызвать у Матиаса сочувствие. Не дождавшись реакции Тангейзера, он взял перо.
– Начни с обычного обращения к Малышу Кристьену, – велел ему госпитальер.
Перо заскрипело по бумаге. Тангейзер, прищурившись, смотрел из-за плеча священника – очков ему явно не хватало. На бумаге появилась клякса.
– Господи! Господи… – простонал Ла Фосс.
– Пара клякс простительны. Продолжай так: «Шевалье все знает».
Пером священника водило отчаяние. Почерк был неровным – впрочем, в данных обстоятельствах Кристьен посчитает это естественным, – но, вне всякого сомнения, принадлежал Ла Фоссу.
– «Я убежал. Вы меня не найдете».
Эти слова породили надежду. Всхлипнув, Филипп обмакнул перо в чернила.
– Могу я предложить: «Даже Ле Телье меня не найдет…»? – спросил он робко.
– Хорошо. И лучше бы это было правдой.
– В Вилле сотни религиозных общин, которые ничем ему не обязаны.
– Тогда прибавь: «Пусть дерзость этих слов предупредит тебя о том, чьего гнева я боюсь больше всего».
– Очень хорошо, брат Матиас. Очень достоверно. Но может быть… «Пусть дерзость этих слов укажет на изменение в иерархии моих лояльностей, приоритетов и страхов…»?
Тангейзер кивнул, и Ла Фосс принялся водить пером по бумаге.
– «Заговор Ле Телье полностью раскрыт влиятельными силами при дворе. Он уже не жилец», – продолжил диктовать иоаннит.
– Могу я прибавить: «Союзники шевалье действительно могущественны…»? – спросил священник.
– Хорошо. Пиши дальше: «Шевалье поклялся кровью Христовой, что пощадит вас при одном условии».
– Может: «Пощадит вашу жизнь, как благородно пощадил мою…»?
Рыцарь кивнул, обдумывая, что писать дальше. Он не очень рассчитывал на успех своего замысла и не собирался ждать его осуществления. Пять или шесть часов дадут ему шанс попробовать другие пути, а если ничего не выйдет, он посмотрит, к чему привело письмо.
– «Вы должны ждать, один, у виселиц на Гревской площади, в полночь», – сформулировал он наконец следующую фразу.
Открытое пространство площади позволит вовремя заметить предательство и, если придется, прорваться с боем.
Отец Филипп обмакнул перо и записал.
– «При малейшем намеке на предательство вас убьют», – продолжил Тангейзер.
– «В этом вы можете верить его слову», – приписал священник, уже не спрашивая согласия.
Матиас не стал его останавливать.
– «Если вы не придете на встречу, – диктовал он, – шевалье вас выследит и убьет. Медленно. Ради вашего же блага прошу пересмотреть свои представления о лояльности…»
– Превосходно. Может, прибавим: «…что время от времени вынуждены делать все мы…»?
– Люблю, когда все выглядит достоверно. Придумай окончание в том же стиле.
Ла Фосс просиял и провел пером по подбородку.
– «Умоляю последовать этому искреннему совету, дабы наши дружеские отношения могли снова расцвести в более мирных и счастливых обстоятельствах», – предложил он.
Вопреки здравому смыслу, Тангейзер почти решил пощадить Ла Фосса. Но фраза о расцветающей дружбе – понятно, чем обернется эта дружба для городских мальчишек, – заставила его передумать. Он сдернул очки с носа священника и прочел письмо. Человек, писавший его, не собирался умирать. По крайней мере, это будет скорпион в кармане Малыша Кристьена.
– Теперь подпись и все прочее. И твоя обычная печать.
Из глубины дома послышался голос Грегуара, сообщавшего о прибытии брата Ансельма.
– Бонифаций должен поторопиться. Я все услышу, а мой парень будет за тобой следить.
Отец Филипп встал, покачнулся и вдруг, лишившись чувств, снова опустился на стул. Тангейзер большими пальцами нажал ему на определенные точки под скулами. Священник пришел в себя.
– Простите! – взмолился он. – Мои руки… Боль усилилась.
– У меня на поясе есть камни бессмертия. Опиум. Я дам тебе один. Позже, – пообещал госпитальер.
Письмо было передано быстро и без всяких осложнений.
Тангейзер похлопал Ла Фосса по спине:
– Скажи, святой отец, в этой старой церкви есть крипта или нечто подобное?
– Внизу похоронены основатели ордена. А зачем вам?
– Это золото очень тяжелое. Я хочу оставить его в надежном месте – если, конечно, тебе можно доверять.
Филипп заверил его в своей честности. Матиас улыбнулся:
– Шучу. Покажи мне крипту. А потом каждый из нас отправится в свое убежище.
Ла Фосс отвел его в крипту. Убить священника не составило труда – все было сделано быстро и без всяких церемоний. Затем он сдвинул каменную плиту и сбросил тело в гробницу.
Захватив спонтон, рыцарь вышел на улицу. Дождь прекратился. В полумраке Тангейзер разглядел покрытую шрамами кобылу и Грегуара, который скармливал кусочки сыра лысой собаке. За спиной у него висела торба и арбалеты со связанными удавкой стременами. Мальчик не стал спрашивать о священнике, и его господин вскочил в седло.
На перекрестке они остановились.
«Дворы», – подумал иоаннит.
Воздух был горячим и влажным после дождя. Уходившая на запад длинная улица позволяла увидеть дальнюю окраину Вилля, где небо клубилось красным и оранжевым, словно оскверненное пожаром уничтоженного Содома. Последние лучи заходящего солнца освещали витражи высокой колокольни. Их красота была омрачена стыдом, а добродетели, которые они прославляли, выглядели насмешкой на фоне пережитых злодеяний. Крики людей словно прощались с закатом, точно так же, как раньше приветствовали восход. Ночь придаст смелости преступникам, фанатикам и негодяям. Хаос проявит их худшие стороны.
Где-то среди этого океана зла Карла смотрит в лицо смерти. Тангейзер уже видел, как она встречает старуху с косой. Помнил ее взгляд, этот холодный огонь, который даже его пробирал до костей. Его супруга видела мир не таким, как видел его он, даже если этот мир был так уродлив. Она видела возможности, а Тангейзер – границы, которые нужно разрушить. Если кто-то и мог выжить и сохранить благородство, то только она. Если нет, придется оплакивать ее еще раз. Никуда ему от этого не деться. Возможно, это единственная ценность, которая у него осталась. Матиас верил в Карлу. Должен был верить – если не ради нее, то ради себя.
Мальтийский рыцарь закрыл глаза.
Он представил, как бьется сердце ребенка. Его маленькой девочки.
Сегодня он потерял и ее, тосковал и по ней. А теперь она снова с ним.
– У нее большое сердце, – сказал Грегуар. – Я знаю.
Тангейзер открыл глаза.
Мальчик гладил широкую грудь Клементины.
– Не только у нее, – вздохнул госпитальер.
Но сообразительность Грегуара не распространялась на собственные достоинства.
– У вас есть еще лошадь? – удивился он.
– Нет. Клементина верно служила нам весь день. Нужно устроить ее на ночлег.
– Я знаю все конюшни в городе, хорошие и плохие.
– И еще ты знаешь, где переночевать самому. Иди.
– Если вы меня отошлете, я все равно пойду за вами. Незаметно.
– У меня много дел, очень опасных.
Грегуар чихнул, и из его ноздри на дорогу выпал кусочек сыра. Тангейзер вытянул вперед руку:
– Дай мне арбалеты.
Он взял всю связку и зажал ее в правом кулаке, вместе с пикой, после чего снова протянул руку.
– Садись сзади меня.
– Вы хотите, чтобы я ехал с вами? – Юный слуга не верил своим ушам. Ему требовалось объяснение. – Как паж?
– Нет. Как друг.
Грегуар заморгал, словно из всех событий дня это потрясло его больше всего. Он отвернулся, пытаясь скрыть задрожавшую губу.
– У меня были верные друзья, – сказал Тангейзер. – Но никого из них я не ценил так высоко.
Мальчик схватил протянутую руку и вскочил на спину Клементины.
– А Люциферу можно с нами? – спросил он.
– Почему бы и нет? Там, куда мы отправляемся, дьявол не помешает.
Матиас проследил, как пес занимает свое место между огромными копытами лошади.
– А куда мы едем? – поинтересовался его юный спутник.
Рыцарь повернулся к кровавым предсмертным конвульсиям солнца:
– Мы заплатим волынщику, и он будет играть нашу музыку.
Часть четвертая
Помощь далека, как чистилище от рая
Глава 22
Менестрель
Тангейзер еще издалека заметил суету у церкви с высокой башней – Сен-Жак, как назвал ее Грегуар. Помня о цене, назначенной за его голову, и о вездесущих шпионах, он попросил лакея проложить путь по задворкам.
На перекрестке улиц Труссваш и Сен-Дени Матиас приказал Грегуару отвести Клементину на конюшню, но сам остался. Ожидая в темном переулке, он натянул тетиву арбалета, украшенного серебром и слоновой костью, но вставлять стрелу не стал. Когда мальчик вернулся, граф де Ла Пенотье взял из связки пять запасных стрел с жестяным оперением. Они были вдвое тяжелее стрел для лука и обладали большой пробивной силой. Сунув стрелы за пояс сзади, он вернул связку своему юному другу.
Таверна «Слепой волынщик» находилась у юго-западного угла кладбища, зловоние от которого даже на таком расстоянии было сильнее, чем на полях сражений Мальты. Рядом находились многочисленные мастерские и торговые ряды. Граф де Ла Пенотье увидел сержантов и часовых, охранявших товары от грабителей. Грегуар опять повел его кружным путем, по переулкам, куда никогда не заглядывало солнце и где теперь, на закате дня, было почти темно. Они проходили таверны, за толстыми стеклами которых горел свет. Время от времени впереди появлялись какие-то фигуры, но Матиас демонстрировал им лезвие спонтона, прежде чем они успевали разглядеть его самого, и все предпочли бегство.
– Это задний двор «Слепого волынщика», – прошептал Грегуар.
Перед ними были высокие деревянные ворота с двумя створками и кирпичная стена. Ворота оказались запертыми изнутри на висячий замок. Калитка тоже была заперта. Хорошо. Бегство по меньшей мере будет затруднено. Рыцарь и его слуга обошли дом и остановились под деревьями кладбища. До таверны было футов двадцать. В окнах горел желтый свет, справа виднелась массивная дверь.
– Где находится стойка? Сколько за ней народу? – тихо спросил госпитальер.
– Справа. Обычно за ней один человек, – ответил мальчик.
– Дверь открывается внутрь или наружу?
– Наружу.
– Папа Поль. Откуда ты знаешь, что он там?
– Я уверен. Он почти никогда не выходит. Поль – самый толстый человек в Париже. Он сидит на кушетке в дальнем конце комнаты. Два телохранителя помогают ему встать.
Тангейзер имел дело с такими, как Поль, от Стамбула до Марселя и от Неаполя до Танжера. Обычно с ними требовалось терпение, но только не сегодня. В таверне должно быть тихо. Никакого буйства. Мужчины, которые любят и умеют сражаться, не пьют вместе. Общество друг друга им нужно только для ссоры, а это неподходящее место. Кроме телохранителей хозяина, там может оказаться какой-нибудь главарь шайки со своей охраной. Госпитальера они не очень беспокоили. Разве что женщины. Он вытащил кинжал и посмотрел на своего спутника:
– Подними арбалеты повыше.
Затем рыцарь внимательно осмотрел тетиву каждого арбалета.
– У Поля есть шлюхи? – продолжал он при этом расспрашивать маленького парижанина.
– Нет. Он не любит женщин.
– Мальчики?
– Детей он тоже не любит. Только дела и еду.
Матиас убрал кинжал в ножны и вложил стрелу в стальной арбалет.
– Кажется, это музыка? Эта вонь действует мне даже на слух. Пение?
Грегуар прислушался:
– Да. Поль любит менестрелей.
Кто-то пробежал по улице и скрылся за дверью таверны.
– Вот самый невезучий человек в Париже, – усмехнулся иоаннит. – Дай мне арбалеты.
Он взял в левую руку заряженный арбалет, а в правую – спонтон и остальные арбалеты, связанные удавкой.
– Открой мне дверь, но не входи, – велел Матиас мальчику. – Жди здесь. Я немного задержусь.
– Хочу вас предупредить: никто никогда не дотрагивался до Поля. Поэтому его и прозвали Папой.
– Ничего, скоро он лишится своего сана.
Грегуар распахнул дверь в таверну.
Взгляду Тангейзера открылась стойка и часть помещения.
Низкие балки потолка, заметил он, нужно будет беречь голову.
В дальнем конце на кушетке возлежало необъятное тело в пурпурной мантии, увенчанное маленьким розовым черепом. По обе стороны от него стояли два быка в человеческом обличье. Посетитель, только что вошедший в таверну, склонился к уху Поля, заслоняя ладонью рот. В центре комнаты на стуле сидел менестрель и перебирал струны лютни, лежавшей у него на коленях. У него был чудесный голос.
Матиас вошел, закрыл за собой дверь и прислонил спонтон к косяку. За столиками сидели с десяток посетителей – подонки той или иной разновидности, хотя некоторые в богатой одежде. Несколько пар глаз уставились на мальтийский крест на груди нового посетителя. Госпитальер заметил за одним из столиков человека, похожего на матерого бандита, и их взгляды встретились. Компаньон этой подозрительной личности внешностью напоминал молодого придворного, который вышел развлечься. Бандит движением пальца предупредил двух громил за соседним столиком: сидите и наблюдайте. Никаких слов не требовалось – те видели заряженный арбалет, и это им не понравилось.
Иоаннит сделал два шага, поднял связку своего оружия и бросил ее на пол. Четыре арбалета с грохотом упали на каменные плиты и заскользили к Полю. Послышались щелчки спущенной тетивы. Если точное значение этого жеста и осталось неизвестным, то общий намек поняли все.
Менестрель умолк на полуслове. В таверне повисла тишина.
Тангейзер вытащил меч.
Удар слева с разворотом снес менестрелю голову, которая с глухим стуком упала на каменный пол. Кровь из перерубленной шеи брызнула во все стороны, а затем фонтан сменился пузырями. Тело осталось сидеть, сжимая в руках лютню.
Тишина стала еще глубже, пропитавшись страхом.
Рыцарь вернулся к двери.
– Господи, он убил менестреля! – послышался чей-то сдавленный голос.
Матиас опустил засов.
– Силы небесные! – ахнул кто-то еще.
Тангейзер повернулся.
Первыми пришли в себя телохранители бандита. Они поняли, что единственный шанс выбраться отсюда живыми – выхватить кинжалы и броситься в бой. Первому он прострелил грудь: стрела отбросила громилу к стене, словно мешок с тряпьем. Использовав инерцию второго, госпитальер воткнул меч ему под грудину, а затем повернул лезвие и, надавив на рукоятку, на обратном движении вспорол живот до самой лобковой кости. Громила упал, издав ужасающий рев и сжимая ладонями развороченные внутренности.
Пока телохранители умирали, их хозяин метнулся к двери – а может, к спонтону, хотя его намерение так и осталось неизвестным. Матиас свалил его, перерубив подколенные сухожилия, после чего вонзил меч под ребра с левой стороны, так что лезвие пробило почку и кишечник, а также мышцы и кожу живота спереди. Оставив бандита корчиться в предсмертных муках, он положил окровавленный меч на стойку.
Паника захлестнула всю таверну, но Тангейзер не обращал внимания на шум.
Он поставил на пол стремя арбалета, продел в него ногу, взял обеими руками толстую плетеную тетиву и натянул. В это время более массивный из «быков» двинулся к нему вдоль стойки, громко крича и размахивая топором. Рыцарь выпрямился, положил арбалет на стойку рядом с мечом, спусковым крючком вверх, а потом повернулся, схватил спонтон и, шагнув правой ногой вперед, воткнул наконечник пики в живот противника с такой силой, что боковые выступы уперлись в грудную клетку. После этого он отпустил древко и отступил в сторону. «Бык» споткнулся, и топор в его руке опустился под собственным весом. Матиас толкнул его в спину, и «бык» повалился ничком, проткнув острым противовесом спонтона ягодицы умиравшего у двери бандита.
Иоаннит повернулся к второму громиле, отступавшему к Полю, уклонился от летящего кувшина с вином, который разбился о стойку, и схватил меч. Слева от него молодой придворный обнажил рапиру, однако он слишком долго собирался с духом, прежде чем пустить ее в ход. Этот человек наступал так, как учил преподаватель фехтования, – длинное четырехгранное лезвие было выставлено вперед с достойным восхищения изяществом. Но рыцарь с легкостью уклонился от долго готовившегося и предсказуемого выпада и ударом меча разрубил шею придворного до самого позвоночника. Тот упал, захлебываясь кровью, рядом с телами невезучих товарищей.
Тангейзер вернулся к стойке.
Он положил меч, взял арбалет и вставил стрелу в паз.
Второй «бык», не обращая внимания на яростные крики хозяина, оттолкнул от задней двери беднягу посыльного, который пытался отодвинуть засов.
Матиас прицелился и выстрелил. Стрела вонзилась в спину телохранителя Поля на ладонь ниже шеи, слева от позвоночника, пригвоздив его к двери. Руки раненого конвульсивно дергались, хватаясь за бревна стены.
Иоаннит натянул тетиву арбалета и вернул оружие на стойку, на прежнее место. Больше атакующих не было. И не будет. Он взял меч, стряхнул кровь с лезвия и вложил в ножны. Бандит у двери стонал от боли в многочисленных ранах. Рыцарь выдернул из него противовес пики, наступил ногой на грудь мертвого «быка», высвободил лезвие из трахеи раненого и добил его ударом в висок.
Читать бесплатно другие книги:
