Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим
– Пяти парижским наемным убийцам?
– Просто головорезам. Они привыкли стрелять купцам в спину.
Рыцарь ткнул пальцем в план:
– Ты прав, у меня не получится выманить их в коридор. Но если они поверят, что я хочу это сделать и жду их, то часть из них покинет церковь. Они войдут в парадную дверь дома, чтобы зайти сзади. – Тангейзер указал на обе стороны внутренней двери. – Окружат меня.
– Почему вы уверены, что они выйдут?
– Услышав крики Ла Фосса, они будут вынуждены что-то делать, а не просто сидеть и молиться за его душу.
Мальтийский рыцарь отдал Грегуару последний двойной пистоль и объяснил, как найти дом Ирен. Потом он приказал ему взять Клементину и кружным путем добраться до перекрестка южнее дома Ла Фосса. Мальчик не должен был появляться перед церковью, но с перекрестка ему будет все хорошо видно. Если дело закончится плохо, пусть присоединяется к остальным, если хочет, или идет своим путем, оставив себе деньги, которые честно заработал.
– Предупреждаю твой вопрос, – прибавил Тангейзер. – В драке ты не участвуешь.
Затем он пошел вдоль улицы, держа в левой руке спонтон.
У входа в церковь иоаннит остановился – так, чтобы его силуэт виднелся в просвете двери. За ступенькой была арка, дюймов на восемь ниже, обрамленная двумя каменными архитравами. Два человека, выходящие из нее одновременно, задели бы друг друга плечами. А с арбалетами они просто не поместились бы в проходе. Матиас посмотрел на гроб. Перекрестился. Ему не пришлось притворяться – горе и страдания были искренними. Изнутри не доносилось ни звука, но в зловонном воздухе города рыцарь различил новые запахи. Гнилые зубы и кишечные газы. А еще сыр. Опустив голову, госпитальер прочел молитву, чтобы не дать повода для подозрений, спровоцировав атаку. Убийцы никак не проявили себя. Хорошая дисциплина.
С востока донесся глухой раскат грома. Первые капли дождя упали в пыль.
Тангейзер еще раз перекрестился и пошел к дому священника. У порога он прислонил пику к стене и постучал в дверь. Ла Фосс сразу же открыл. Вид у него был такой, словно он пил, чтобы успокоить нервы, но вино сделало его старания скрыть страх еще более жалкими.
– А, брат Матиас. Слава Богу. – Хозяин дома отступил, освобождая проход.
– Слава Иисусу Христу и его Святым Апостолам, – ответил его гость.
Слова заглушили всхлип отца Филиппа – Тангейзер ударил его в солнечное сплетение и швырнул на колени. Дверь в коридор, ведущий к церкви, была распахнута настежь. Матиасу показалось, что он уловил ее движение. Если ему не изменяла память, петли у нее слева, а открывается она в сторону церкви.
Иоаннит схватил Ла Фосса за горло и ударил о стену.
– Сколько головорезов в церкви? – зашипел он на священника. – Не лги, я знаю ответ.
– Четыре, – пробормотал отец Филипп. – Нет, теперь пять.
– Арбалеты, ножи, мечи? Какое еще у них оружие? Вспоминай.
– Арбалеты, ножи, мечи, – повторил Ла Фос. – Больше я ничего не видел.
– Арбалеты у всех пятерых? Вспоминай как следует.
Священник закрыл глаза. Он старался вспомнить все как можно точнее.
– Да, – прохрипел он наконец.
– Доспехи, нагрудники, шлемы?
– У троих шлемы. Нагрудников я не видел, разве что они спрятаны под одеждой.
– Пистолетов нет?
– Нет, я не видел никаких пистолетов.
– А твоя работа – заговорить мне зубы и направить в церковь?
– Да. Простите меня. Господи, прости!
Тангейзер решил, что у него есть несколько минут на разговоры, прежде чем у убийц появятся основания для тревоги. Он сформулировал свои догадки так, словно это были уже известные ему факты.
– Ты устроил, чтобы моя жена остановилась у Симоны д’Обре, – заявил он. – Зачем?
– Кристьен Пикар попросил меня познакомить его с Симоной, по делу. Я представил их друг другу. Он ее очаровал. У меня не было причин подозревать злой умысел.
Малыш Кристьен отрицал, что это он поселил Карлу у Симоны.
– Симона была протестанткой, – напомнил Филиппу Матиас. – Почему он обратился к тебе, католическому священнику?
– Симона раньше была католичкой, но сменила веру. Я крестил ее в детстве. Она перешла в протестантство, когда вышла за Роже или когда он ее околдовал. Роже был известным фанатиком, воинствующим гугенотом.
– Почему Кристьен выбрал именно ее?
– Она была известным музыкантом. Ваша жена тоже – так мне говорил Кристьен. Замысел состоял в том, чтобы украсить королевскую свадьбу музыкальным символом примирения двух…
– Когда Малыш пришел к тебе со своим планом?
– После объявления о свадьбе. В конце апреля или в начале мая.
Больше трех месяцев назад.
– Симона сразу же согласилась?
– После смерти своего мужа, Роже, она выступала за мир.
– Почему Кристьен сам не пришел к Симоне?
– Не знаю. Он спросил, знаком ли я с ней, что было вполне вероятно. Это мой приход, и такие дела – часть моей работы.
– Откуда Кристьен мог знать о Симоне?
– Может, он знал Роже, которого убили в Гастине.
– Кристьен участвовал в подавлении мятежа?
– Участвовало его братство, «Пилигримы святого Иакова».
– Фанатики.
– Сторонники Святого Причастия из церкви Сен-Жак, которую построили мясники недалеко от Ле-Аля. Один хлеб, одно тело. По большей части это лишь предлог устраивать пирушки и занимать лучшие места во время мессы. Но среди них есть и воинственно настроенные – политики, капитаны милиции…
– А ты?
– Нет, нет, я далек от всего этого.
– У тебя другие интересы.
Иоаннит схватил Ла Фосса, оторвал от стены и повернул к портрету кардинала, ласкавшего своего незаконнорожденного сына. Потом он зашептал отцу Филиппу в ухо:
– Кристьен Пикар служит сводником у знати. Какие деликатесы он доставляет тебе?
– Пожалуйста, брат Матиас…
– Ты раскрываешь тайны, доверенные тебе на исповеди, а он платит за это мальчиками. Кристьен продает тебе мальчиков, и ты их покупаешь. Этим он держит тебя на крючке?
– Кардиналы в Риме доказали, что ни в Священном Писании, ни в сочинениях отцов церкви плотское познание мальчика не названо блудом.
– Это успокоит мою совесть, когда я перережу тебе горло.
– Господи, Господи!
Рыцарь снова швырнул священника к стене.
– Ты сообщил обо мне Кристьену, – сказал он. – Предупредил, что я сюда вернусь.
– Да, конечно. Я должен был сообщить ему, что произошло в доме д’Обре. Вы лучше других знаете, какой ужасной неожиданностью это для меня стало.
– Скажи мне вот что. Не случись сегодня мятежа, как восприняли бы люди случившееся в особняке д’Обре?
– Ограбление с убийством трудно скрыть.
– А если жертвы радикальные протестанты, кто стал бы их оплакивать, за исключением общины гугенотов?
– Трудно представить, что это вызвало бы серьезные волнения, – согласился Ла Фосс.
– Сержанты заодно с католическим ополчением, и поэтому расследование было бы формальным, а о преступлении скоро забыли бы.
Узел начинал распутываться.
– Им не нужна эта массовая резня, чтобы скрыть убийство Карлы, – сказал Тангейзер. – Оно уже было замаскировано под смерть случайного свидетеля. Кроме того, католичка, живущая в доме протестанта, не вызовет особой жалости. – Он вспомнил о Бернаре Гарнье и убийствах на Паперти. – Некоторые даже приветствовали бы это преступление – как очередное предупреждение не только гугенотам, но и любому католику, настроенному доброжелательно по отношению к ним.
Отец Филипп сгорбился, словно до него только что дошла ужасная правда.
– Не только предупреждение, – прошептал он.
– Объясни.
– Если бы все шло обычным порядком – то есть в адмирала Колиньи не стреляли бы и праздничная неделя закончилась балом у королевы, на котором, как и планировалось, прозвучала музыка, – то убийство Карлы и Симоны рассматривали бы как серьезный случай религиозной нетерпимости. То есть не просто проявление фанатичной ненависти к протестантам вообще, а неприятие королевской свадьбы, Сен-Жерменского эдикта, указа о веротерпимости и всей политики королевы…
Наконец Тангейзер понял.
– Убить символ, – пробормотал он.
– Совершенно верно. Гугенотская знать потребовала бы справедливости. И не просто повесить нескольких грабителей. Они никогда бы не поверили, что это дело рук обычных преступников. Симону даже не назовешь богатой. Колиньи давил бы на короля, требуя найти и наказать заговорщиков, но король не посмел бы. Не только фанатики, но и весь Париж против этого брака. Не получив согласия Папы, они пошли на хитрость, заставив кардинала де Бурбона совершить обряд. Таким образом, преступление поставило бы короля перед выбором: поссориться с Колиньи или поссориться с предводителями католической партии. Последние могут не одобрять его политику, но готовы за него сражаться.
– Очередная война.
Массовые зверства, захлестнувшие весь город, стали превосходной ширмой для сокрытия убийства Карлы – по крайней мере, так до сих пор думал Тангейзер. Но на самом деле все было ровно наоборот. Убийство символа – двух музыкантов, олицетворявших примирение между католиками и гугенотами, – потерялось среди тысяч смертей, хотя вряд ли это расстроило заговорщиков. Вместо многообещающей хитрости они получили войну на уничтожение, которой так жаждали.
Выступление на балу у королевы должно было состояться в пятницу вечером. До той поры графине де Ла Пенотье ничего не угрожало. Нет смысла убивать символ, пока он не стал таковым. Карлу и Симону планировали убить следующей ночью.
На подготовку преступления ушли не часы – будь это непредвиденная возможность благодаря массовой резне, – а месяцы. И самый подходящий случай – это бал у королевы, которую считали главной предательницей католической веры. Матиас не мог не признать изящества этого плана. Рец говорил ему, что Колиньи стал угрожать гражданской войной только последнюю неделю. Убийство символа примирения нарушило бы хрупкое равновесие. Поводом к предыдущим войнам послужили менее громкие события.
В убийстве Карлы не было ничего личного. Только политика. И она, и Симона – это пешки, которыми пожертвовали ради атаки на Екатерину Медичи и политику веротерпимости.
Но никто не ждал приезда мужа одной из пешек, даже она сама. Сам того не подозревая, мальтийский рыцарь поставил под угрозу план, который так долго вынашивался и исполнение которого было намечено на конкретную ночь.
За Орланду, единственным защитником Карлы в городе, следил служитель коллежа, на самом деле знавший, кто такой Тангейзер. Служитель предупредил Малыша Кристьена, который проследил за госпитальером до Лувра и, в свою очередь, предупредил Доминика Ле Телье. Доминик, импровизируя, попытался устроить так, чтобы его убили на дуэли, а когда из этого ничего не вышло, арестовал. Вероятно, до Орланду дошли какие-то слухи, и в него стреляли, чтобы сын не мог предупредить или защитить мать. Но почему его бросили в тюрьму, а не убили?
Узел распутался почти полностью.
Все это время Матиас оставался глух к своим инстинктам. Нет, хуже – он слышал их голоса, но предпочел не слушать. Нужно было приставить нож к горлу служителя коллежа, а вместо этого он пытался навязать свою волю городу. Из страха. Город пугал его, хотя иоаннит не отдавал себе в этом отчета. А потом высокомерие толкнуло его к разговору с Рецем, результатом чего стала массовая резня, отнявшая у него столько времени. Кстати, о времени. На сожаления его уже не осталось. Убийцы ждут. Тангейзер посмотрел на Ла Фосса.
– Клянусь кровью Христа, я ничего не знал о заговоре, не говоря уже об участии в нем, – простонал тот. – Вы должны мне верить.
– Верю. Кто у вас на посылках? Привратник?
– Бонифаций, служитель коллежа д’Аркур.
– Значит, Бонифаций? Скажи, кто такой Орланду?
– Орланду? Не знаю. Понятия не имею. Клянусь, я…
– А какова роль Марселя Ле Телье?
– Я вообще не знал о его участии, пока он не пришел ко мне вместе с Кристьеном. Я никогда с ним не встречался, хотя его репутация известна всем.
– Он фанатик? Один из «пилигримов»?
– Не знаю. Многие скрывают свои убеждения из страха перед королевой. На его должности это было бы разумно.
– Что сказал Марсель?
– Расспросил о нашем разговоре, который я ему передал. Клянусь, я отзывался о вас в высшей степени уважительно.
– И указал, что нужно делать с гробом.
– Да. Я отдал распоряжения насчет гроба сразу же после вашего ухода. Марсель приказал в точности следовать вашим пожеланиям, несмотря на то что тело…
– Он предупредил, что придут наемные убийцы, и ты должен их слушаться.
– Совершенно верно, только я не знал, что это убийцы, пока они не появились тут.
Пришла пора головорезам отрабатывать свое жалованье.
– Что еще ты можешь мне о них рассказать? – спросил Матиас священника.
Тот колебался, явно скрывая что-то важное.
– Если я умру, они не узнают, что ты мне помог. Если выживу, тебе придется рассчитывать на мою добрую волю.
– Кажется, Ле Телье хочет захватить вас живым, если такое возможно.
– Он сам это сказал?
– Нет. Я слышал, что эти люди рассуждали, как нужно стрелять, чтобы вас покалечить, но не убить.
– Скоро им придется распрощаться со своими желаниями.
Тангейзер расправил отвороты сапог, так что они закрыли пах.
– Если получится взять вас живым, они собирались отвезти вас в таверну «Слепой волынщик» – логово преступников, насколько я знаю. Если нет, принести туда вашу голову.
– Ты уверен, что их пятеро. Ты их видел. Ты видел их в церкви.
– Да, пятеро. Я уверен.
Госпитальер приставил кинжал к горлу Ла Фосса. Тот пустил ветры.
– Ты будешь первым священником, которого мне придется убить.
– Пожалуйста, брат, прошу вас…
– Если попытаешься их предупредить, умрешь первым.
– Клянусь. И еще тело. Я должен кое-что сказать вам о теле…
– Тело подождет. Иди со мной, только молча.
Рыцарь вытолкнул отца Филиппа из комнаты к двери в коридоре. Если он правильно запомнил, до церкви было футов двадцать, а до комнаты – около десяти.
Теперь Матиас говорил очень тихо, на ухо священнику:
– Стань лицом к двери, вплотную. Вот так. Теперь подними обе руки над головой. Прижми ладони к двери, одну на другую. Но не толкай дверь.
Ла Фосс подчинился. Руки у него тряслись.
– Зачем? – прошептал он.
– Я хочу, чтобы ты оставался в этом положении, пока я не вернусь. Понимаешь?
Плечи святого отца опустились – он явно испытал облегчение:
– Хорошо.
Правой рукой иоаннит взялся за ручку двери, которая была чуть-чуть приоткрыта. Удерживая дверь, он со всей силы воткнул кинжал в ладони священника, пригвоздив их к дереву. От вопля Ла Фосса кровь стыла в жилах. Тангейзер толкнул дверь, так что она наполовину открылась, потянув за собой Филиппа. За его скорчившимся от боли телом рыцарь уловил в конце коридора какое-то движение.
– Выходите, трусливые ублюдки! – крикнул он, дождавшись паузы в воплях Ла Фосса.
Повернувшись, иоаннит выбежал на залитую дождем улицу. Он схватил спонтон, нырнул в арку церковного входа и остановился перед двойным архитравом, после чего перехватил спонтон, взяв его, как дровосек берет топор. Пальцы его правой руки касались стены, левая нога была впереди, глаза не отрывались от прохода. Наконечник пики длиной в один фут, с двумя боковыми отростками, был насажен на пятифутовое древко с заостренным противовесом на конце. Тяжесть оружия успокаивала. Тангейзер услышал голоса – напряженные, но не испуганные. Его противники совещались. Никаких молитв за Ла Фосса, крики которого доносились изнутри.
Самым разумным было отправить трех человек наружу, а двоих – в коридор, чтобы окружить рыцаря. Нельзя было позволить всем троим выйти на улицу. Если второй убийца доберется до порога, Матиас его устранит. Но тогда внутри останется третий, невидимый и держащий на прицеле вход. Придется вернуться к тем двоим, что в коридоре, которых задержит – а если повезет, то и остановит – Ла Фосс.
Голоса смолкли. Послышались приближающиеся шаги.
Никто не решится бежать, положив палец не спусковой крючок арбалета, – слишком велика была вероятность непроизвольного выстрела. Из церкви выскочил первый из наемников Ле Телье: его арбалет был наполовину опущен, а правая рука сжимала рукоятку. Он успел сделать два шага, прежде чем заметил госпитальера, и в этот момент в арке показался второй головорез.
Матиас быстро шагнул вперед и отрубил первому убийце руку у самого локтя. Арбалет упал на землю. Тангейзер повернулся к проходу.
Второй наемник резко затормозил и покачнулся. Его лысый череп шелушился от солнечного ожога. Он поднял арбалет, но иоаннит отступил в сторону и плашмя ударил лезвием спонтона по тому месту, где стремя соединялось с изогнутым ложем. Арбалет качнулся вниз и выстрелил. Стрела вонзилась в засохшую грязь на улице, так что торчать осталось одно оперение. Рыцарь повернул лезвие пики и проткнул убийце горло. Почувствовав, что достал до позвоночника, он отступил назад и одновременно поднял пику. Послышался скрежет стали о кость, и лезвие освободилось, а мертвое тело наемника упало через порог лицом вниз. Лысая голова дергалась на обмякшем теле, изо рта текла кровь, превращая пыль на дороге в жидкую грязь. А в арке прохода появилась еще одна темная фигура, подсвечиваемая сзади свечами.
Матиас прильнул к стене, и вылетевшая из темноты стрела вонзилась в деревянную стену дома на противоположной стороне улицы. Лишившийся руки наемник стоял на коленях в двух ярдах позади Тангейзера и в оцепенении смотрел на кровь, хлеставшую из рукава. Противовесом спонтона госпитальер пробил дыру у него в макушке: глаз убитого вывалился из глазницы и повис на ниточке нерва.
Затем рыцарь решил рискнуть, надеясь, что раскусил тактику врага. Он заглянул в арку.
Третий наемник натягивал тетиву, продев ногу в стремя арбалета. Единственным, что удивило Тангейзера, была скорость, с которой он это делал. В зубах убийца держал стрелу. Матиаса больше беспокоили два других головореза, чье оружие уже заряжено, но полумрак не мог скрыть того обстоятельства, что в церкви больше никого не было. Иоаннит вошел.
– Он здесь! Он здесь! – крикнул третий наемник, выхватив изо рта стрелу.
Похоже, он сам не сознавал, что голос у него охрип от страха.
Рыцарь позволил ему вложить стрелу в паз, а затем ударил спонтоном в грудь. Уклонившись от черной пенистой струи, хлынувшей из рассеченного пищевода, он выдернул из-за пояса наемника запасную стрелу и зажал ее зубами. Потом Матиас выхватил арбалет из ослабевших рук, позволил телу соскользнуть с наконечника пики в притвор и правой рукой перехватил оружие, приготовившись использовать его как дротик. После этого он прошел к двери, через которую утром попал в дом Ла Фосса.
Полуоткрытая дверь находилась рядом с алтарем в стене правого прохода. Петли у нее были слева, а открывалась она в коридор. Тангейзер проверил арбалет. Дуга стальная, паз для стрелы вырезан из оленьего рога. Наконечник стрелы напоминал гигантский гвоздь для подков. Арбалетная стрела была короткой, что было очень удобно для наемных убийц, и с сорока ярдов могла пробить стальную кирасу.
Госпитальер услышал, как священник умоляет двух оставшихся убийц освободить его – с отчаянием человека, не стыдящегося повторять свою просьбу. Однако у наемников хватило здравого смысла не делать этого. Причитания Ла Фосса, вероятно, заглушили те негромкие звуки, которыми сопровождалась смерть трех их подельников. Подойдя к двери, Матиас выглянул.
Четвертый убийца стоял, слегка присев, футах в пятнадцати от двери, спиной к Тангейзеру. За ним взывал к Господу Ла Фосс, прячущий голову между прибитыми к двери руками. Его тело загораживало добрую половину прохода. Узкое пространство затрудняло движения наемника, которому нужно было повернуться вокруг своей оси и выстрелить. Судя по движениям головы и плеч, он пытался разглядеть, что происходит позади священника.
– Мунт! – позвал он. – Черт возьми, где ты там?
Послышался приглушенный крик его скрытого от глаз товарища.
Под возобновившиеся стенания священника иоаннит шагнул в коридор, подняв руку с пикой. Наемник услышал четвертый шаг рыцаря, но узкие стены не позволяли ему повернуться, одновременно целясь из арбалета. Ему нужно было поднять арбалет, переступить ногами, повернуться и только после этого выстрелить. Не успела его стрела описать и половину дуги, как Матиас вонзил фут стали ему под мышку. Повреждения сердца и легких были такими обширными и быстрыми, что из груди наемника вылетел лишь хриплый вздох. Ногой сбросив тело с пики, рыцарь приблизился к священнику, который служил ему живым щитом.
Он толкнул Ла Фосса плечом, и тот взвыл.
– Молись громче, – сказал Тангейзер, все еще сжимавший зубами стрелу.
Отец Филипп зажмурился и принялся читать молитву.
Госпитальер снова вошел в дом, приблизился к двери в главную комнату, прислонил к стене спонтон и поднял арбалет.
– Где ты? – крикнул он. Голос его был искажен зажатой в зубах стрелой и латынью Ла Фосса.
– Выходи! – послышался ответ. – Шмидт мертв! Рикар тоже.
Матиас вошел и поднял арбалет.
Мунт, пятый головорез, стоял под дождем за порогом входной двери.
Увидев Тангейзера, он бросился бежать.
Мальтийский рыцарь подошел к двери и уперся локтем в косяк. Мунт бросил оружие, стеснявшее его движения, но все равно оставался легкой мишенью даже для неопытного стрелка. Стрела попала ему между лопаток и исчезла – Матиас только увидел, как из лужи шагах в пятидесяти дальше по улице взметнулся фонтанчик воды. Мунт выгнул спину и покачнулся на ослабевших ногах. Потом он уперся ладонями в колени и, подняв голову, посмотрел в сторону перекрестка, словно увидел там чудо. Руки его подогнулись, он упал лицом в грязь и больше не шевелился.
Тангейзер поставил арбалет на стремя и вынул изо рта запасную стрелу. Потом он вышел за порог и пригнулся, хотя ничего подозрительного не увидел. На улице ничего не изменилось – добавился только новый труп. Словно материализовавшись из солнечного света, на перекрестке появился Грегуар и побежал к нему сквозь пелену дождя.
Перепрыгнув через Мунта, мальчик захлопал в похожие на лопаты ладоши. Он смеялся на бегу своим странным смехом, поначалу так удивлявшим Матиаса. У его ног вилась лысая собака, покрытая черной коркой из засохшей человеческой крови. Грегуар растопырил пять пальцев. Госпитальер кивнул.
– Кто это? – спросил мальчик, прислушиваясь.
– Ла Фосс благодарит Бога за наше спасение, – усмехнулся Матиас.
Потом вспомнил о гробе. Возбуждение после схватки сменилось отчаянием.
– Приведи Клементину и, если не очень устал, оттащи это тело в церковь, – сказал он, указывая на Мунта.
Первые два трупа Тангейзер оттащил в притвор. Обыскав всех троих, он нашел двенадцать золотых экю и немного серебра. По дублону на каждого.
У мертвеца в коридоре обнаружилось еще четыре экю. Ла Фосс все это время дрожал и бормотал что-то несвязное, словно безумец. Взывая к милости Всевышнего, он сравнивал себя с разбойником на кресте. Госпитальер обыскал его и забрал все три золотых пистоля, которые вручил ему утром.
– Вместе с Иисусом в рай попал разбойник, а не мужеложец, – напомнил он отцу Филиппу.
Затем, прижав его руки к двери, рыцарь выдернул кинжал. Священник со стоном соскользнул на пол. Говорить, чтобы он не двигался с места, не было нужды.
Тангейзер оттащил четвертый труп к трем первым. Появился насквозь промокший Грегуар. Он нашел в кошельке Мунта запасную тетиву с короткими железными стержнями на обоих концах. Привязав один ее конец к ноге Мунта, а второй – к хвосту Клементины, мальчик большую часть работы переложил на кобылу. Он протянул своему хозяину еще четыре экю.
– По крайней мере, мы с прибылью, – сказал Матиас.
– Это тоже ваше, – Грегуар отдал ему пригоршню мелких монет, в основном медных. – Я продал башмаки. Думаю, не продешевил.
Это была лишь малая часть той суммы, которую иоаннит уплатил за обувь для мальчика днем раньше.
– Умеешь торговаться. Молодец, – похвалил он своего слугу.
Тот кивнул.
– И я ценю твою честность, – добавил рыцарь. – Большинство бы соврали и оставили себе деньги.
Его лакей улыбнулся:
– Я больше не вор.
– Возможно, нам еще понадобится твой талант, но ты поступаешь правильно, что не воруешь у товарищей. – Тангейзер кивком указал на улицу. – Собери арбалеты. Прежде чем брать их в руки, вытащи стрелу и нажми на спусковой крючок. Береги пальцы.
Мальтийский рыцарь уложил Мунта рядом с четырьмя его сообщниками. Их кровь заливала притвор, а глаза и рты были устремлены в небеса, словно их всех поразил разгневанный Бог, застигнув за каким-то тайным ритуалом. Матиас подумал, не отрубить ли им головы и не выложить ли их на алтарь для Марселя. Пусть враги думают, что он сошел с ума. Однако всех пятерых Тангейзер убил за пределами алтарной части, не осквернив останки Карлы, и поэтому он решил, что оставит все как есть.
Потом иоаннит посмотрел на гроб, и сердце его сжалось от горя и чувства вины. Он не спешил подходить к нему – тянул время, занявшись насущными делами.
В углу за дверью обнаружилась кожаная торба. В ней лежали веревка, ножные кандалы, окованные железом дубинки, запасные стрелы, половина буханки хлеба и круг сыра. Рыцарь вытащил кандалы и дубинки. Вернулся Грегуар, и они осмотрели арбалеты. Маленькие, очень удобные для ремесла хозяев, требующие крепкой спины и сильных рук. Все пять были отрегулированы и находились в хорошем состоянии. Один был полностью сделан из стали и инкрустирован серебром и слоновой костью. Сила натяжения тетивы у них оказалась в два раза больше, чем у лука Фроже.
– Если ты вырос не на конюшне, то где? – спросил Матиас мальчика.
– Здесь, в Вилле. Во Дворах.
Тот, кто взял Грегуара из колыбели в соборе Нотр-Дам, сделал это не из сострадания, а для того, чтобы использовать его как подручного в банде грабителей. До определенного возраста его уродливая внешность позволяла заработать гораздо больше, чем другим попрошайкам. Когда мальчик подрос, его использовали как приманку, научили срезать кошельки и выхватывать сумки. Он жевал мыло, имитируя припадки, и выслеживал богатых людей, выбирая жертв для грабежа. Грегуар видел, как его товарищей обезглавливали и вешали на Гревской площади. Однажды он заметил, что воры собираются украсть лошадь и телегу с добром, и предупредил хозяина, который впоследствии обнаружил, что его помощник в сговоре с преступниками. В порыве благодарности – вовсе ему не свойственной – этот человек предложил Грегуару работу. Это был конюший Энгель.
– Значит, ты преуспевал, – сказал Тангейзер, – пока не появился я.
– С новым помощником Энгелю придется больше работать самому. Он возьмет меня обратно, – уверенно заявил мальчик.
– Сомневаюсь.
В церковь вбежал Люцифер. Пес тяжело дышал, и вид у него был такой, словно, несмотря на свое состояние, он нашел самку своего вида, которая проявила к нему благосклонность. Дворняга исследовала мертвые тела и выбрала два из них, чтобы пометить.
– Если собираешься взять пса домой, следует научить его приличным манерам, – заметил госпитальер.
– У меня нет дома, – покачал головой Грегуар. Это была не жалость к самому себе, а констатация факта.
– Я имел в виду мой дом, на юге. Поедешь туда со мной?
Мальчик уставился на рыцаря во все глаза. Потом он моргнул, словно отгоняя видение.
– Да, сударь, – пробормотал он, похоже не веря в то, что услышал.
– Я не собираюсь умирать в Париже, – заверил его Матиас. – А паж мне не помешает.
– Паж?
– Это более благородный вариант лакея, да и жалованье у него побольше.
Эти подробности сделали перспективу более осязаемой. Грегуар просиял.
– Вы уже видели свою жену? – спросил он, словно ему не терпелось отправиться в путь.
– Это следующая моя обязанность, которую я долго откладывал.
– Я вам сочувствую.
– Отнеси торбу и оружие на кухню. И найди какую-нибудь еду.