Любимые дети, или Моя чужая семья Чемберлен Диана

– Ты, наверное, думаешь, что я спятила, раз все время таскаю его за собой?

– Вовсе нет. Я подумала, что очень мило со стороны Маркуса купить его тебе.

– Правда.

– Тебе неприятно, что он ночует здесь?

Я выпрямилась.

– Это здорово! Теперь наша семья такая, какой должна быть. Наконец-то.

Я провела ладонью по пуху на спине медведя.

– Собираешься замуж за него?

– Возможно. Тебе бы это понравилось?

– Определенно.

Она сжала мое плечо:

– О, милая, ты хотя бы представляешь, как я счастлива, что ты снова дома?

Я расслышала слезы в ее голосе.

– Не так, как счастлива я оказаться дома.

– Меня беспокоит, что этот год изменил тебя. Ожесточил.

До чего же она неправа.

– Думаю, он смягчил меня, – покачала я головой. – Но я нервничаю из-за того, что происходит сейчас.

Я не помнила, когда в последний раз исповедалась матери. Как-то странно и хорошо одновременно.

– Не будем спешить. Шаг за шагом, – решила она. – И я каждую секунду буду рядом.

Она провела рукой по моей щеке:

– Я забыла сказать, что в четверг у тебя встреча с назначенным судом психотерапевтом.

– Уже?

Мне не хотелось ни с кем говорить. Пока не хотелось.

– Мне сказали, что первый сеанс должен состояться в первую же неделю после твоего освобождения. И у меня есть идея насчет твоих общественных работ. Хочешь послушать сейчас, или завтра, или сегодня, но позже?

– Сейчас.

Я ненавидела мысль о том, что придется выполнять общественные работы, Топсейл-Айленд был не особенно богат возможностями. Да еще, может быть, придется встретиться с оскорбленными и обозленными людьми… от одного этого меня тошнило.

– Моя школа, – сообщила ма. – Дуглас Элиментери. Я говорила с мисс Террел, – знаешь директора? – И она сказала, что ты можешь помочь в одном из классов. Она уже потолковала с учительницей первого класса миссис Хедли, которую ты обязательно полюбишь, и та сказала, что с удовольствием примет тебя.

– В самом деле? Я же бывшая заключенная, ма.

– Не применяй этого термина. Ты же не думаешь о себе таким образом, верно?

На самом деле я думала, хотя эти слова заставили меня представить мерзких старикашек.

– Но именно этим я и являюсь, – возразила я.

– Мисс Террел не считает это проблемой. Мы много беседовали об этом в последний год, и, я думаю, она понимает, кто ты есть в действительности и что заставило тебя пойти на это. Ты хотела бы работать в школе?

– Да, – сказала я. – Если учительница не возражает.

Мне понравилось, что ма все устроила. Сделала все необходимое. Большую часть жизни она предоставляла мне самой заботиться о себе. Так что сейчас на душе потеплело. Кроме того, она сделала хороший выбор. Я хотела загладить вину за пожар перед всеми, но как это сделать, когда боишься выйти за дверь? Маленькие первоклашки будут самым безопасным выбором. Они не знают, кто я или что сделала.

После игрушечного мишки это вторая самая лучшая вещь на свете.

Иногда мать умеет довести меня до бешенства. Кудахтала надо мной, словно я умру, если она каждую секунду не будет спускать с меня глаз. Да, после пожара я едва не откинул копыта, и это давало ей право из кожи вон лезть, чтобы меня спасти, но меня это ужасно доставало. Так что, когда я пришел с пляжа домой, а ее не оказалось, я только обрадовался. Даже через пару часов, когда я согрел на ужин макароны с сыром и съел их перед телевизором, где повторяли «Симпсонов», я ничуть не волновался. Мне это было по душе.

«Симпсоны» все еще шли, когда я услышал шаги на крыльце. В дверь постучали. Я открыл и увидел двоих парней. Один был по другую сторону нашей решетчатой двери, другой, с камерой, держался поодаль.

– Кит? – спросил тот, кто был ближе ко мне. – Сегодня Мэгги Локвуд выпустили из тюрьмы. Что можешь сказать как одна из жертв пожара? Что чувствуешь?

Я не сразу понял, что происходит. Репортеры!

– Пошли к дьяволу!

Я хлопнул дверью перед их носом и обошел трейлер, опуская жалюзи. Словно мне это нужно! Где мать? Она бы открыла дверь и велела бы этим ублюдкам сброситься с причала.

Когда «Симпсоны» закончились, начались новости. Я никогда их не смотрел, но сейчас хотел убедиться, что они ничего не скажут обо мне.

– Ты заслужила это, сука! – крикнул я в телевизор.

Я еще немного посмотрел новости, взглянул на часы на плите, которые было видно с дивана. Почти половина восьмого. Где мать? Возможно, она говорила мне, что куда-то поехала с Дон или еще что-то, а я забыл. Я не очень прислушивался к тому, что она говорила. Но к восьми, в это время она всегда помогала мне с физиотерапевтическими упражнениями, ее по-прежнему не было дома, и я разволновался – не то слово. Взбесился. Я взбесился, что она не оставила записки или чего-то такого. Она знала, что я слушаю ее вполуха, и, если не собиралась прийти в восемь, должна была оставить записку, или сообщение на сотовом, или что-то в этом роде.

Я сел в гостиной и позвонил на ее сотовый. Несколько звонков, после чего сотовый переключился на голосовую почту.

– Уже восемь, – сказал я. – Где ты?

Потом я позвонил Лорел, узнать, не сказала ли ма чего-то Энди. Признак полного отчаяния: я звоню Лорел. Поговорив с ней, я позвонил Дон. На звонок ответил Фрэнки и попытался поболтать со мной.

– Позовите Дон, – перебил я. Не понимаю, что Дон нашла в этом франте.

Когда я сказал, что ма нет дома, она встревожилась. Она ни о чем не договаривалась с матерью, да у той и не было подруг. Совсем. Все эти годы ее лучшей подругой была Лорел, а последний год мать сидела со мной, так что почти никуда не выходила. Дон сказала, что не говорила с матерью с позавчерашнего дня в «Яванском кофе», где обе работали.

Я пытался сделать упражнения сам. Вынул эластичные ленты. Мы с матерью поочередно тянули за них, чтобы работали все мышцы рук и шрамы не стянули кожу. Я обернул ленты вокруг ножки самого тяжелого стула, но каждый раз, когда тянул за ленту, стул сдвигался. Мать всегда старалась меня ободрить.

«Ты можешь это сделать. Тебе полезно. Продолжай».

Я ненавидел ее трескотню. Но без нее у меня что-то плохо получалось.

Я сел, как полагалось, широко расставив ноги, и взял красную ленту левой рукой. Потянул. Откинулся, и чертов стул грохнулся мне на щиколотку.

– Черт бы все это побрал!

Я умудрился столкнуть стул с ноги. Бросил ленту на пол, встал и снова схватился за сотовый.

– Где тебя носит? – заорал я и сунул телефон в карман. Пропади пропадом эти упражнения. Мало мне руки, так еще и нога меня убивает.

Я принял перкосет, хотя до очередного приема было еще часа два, вышел и торопливо сбежал по ступенькам крыльца к машине. Вдруг репортеры еще торчат здесь.

Энди сказал, что мать пошла в магазин. Не то чтобы у Энди была хоть какая-то память, но нужно было откуда-то начинать. Поверить не могу, что мы с Энди в одном классе, хотя он туп, как тыква. Но какая разница? Школа – пустая трата времени. Мать все время приставала с вопросами, что я хочу делать, когда закончу школу. До пожара я не знал, как отвечать, а теперь мои шансы снизились на тысячу процентов. Все в школе толковали насчет колледжей, о том, как они в этом году собираются посетить выбранные, и, поскольку многие были бедны, как мы, о том, что собираются брать кредит или попытаются получить стипендию, и бла-бла-бла, и все такое дерьмо.

Мой психотерапевт сказал, что, если мои оценки повысятся, я тоже смогу получить стипендию, но все время, пока говорил, смотрел в мой правый глаз, чтобы не видеть левой стороны лица. Не хотел, чтобы его поймали за тем, что он глазеет на урода. Притворялся, что беседует с нормальным парнем.

«Ну, конечно, приятель», – думал я. Когда я закончу старшую школу, последнее, что я захочу, – оказаться в очередной школе. С очередными детишками, сверлящими меня взглядами. Я не потрудился сказать ему, что, если поступлю в колледж, стипендия мне не нужна. У меня есть образовательный фонд.

Повинность, выплаченная Маркусом Локвудом после смерти Джейми Локвуда, моего настоящего отца. Я мог использовать эти деньги только на колледж, но если никуда не поступлю, то получу их, когда исполнится двадцать пять. Двадцать пять! И что мне делать до того?

Потом я направился к «Фуд Лайон» в Хэмпстеде, где мать обычно покупала продукты. И проверил обочины в поисках ее машины. Было темно, так что пришлось подсвечивать себе фонариком. И я думал: «Это так глупо». Такая гребаная драма! Да что я, оказался в поганом фильме или как?

Но я все время возвращался к тому факту, что она не могла просто не вернуться. Я звонил ей раз пятнадцать. Может, у нее батарейка села, но могла бы где-то найти телефон и позвонить.

На парковке магазина ее машины не было. Тогда я вернулся на остров и проверил парковки в «Яванском кофе» и ресторанах, и во всех местах, о которых подумал. Потому что не мог понять, что делать дальше. Может, позвонить в полицию? Но это казалось еще театральнее.

Наконец, я приехал домой, сел за компьютер и вошел в Интернет. У нас не было высокоскоростного Интернета, но почти каждый раз мне удавалось подключиться к чужому wi-fi…

Я сделал то, что обычно делал в Интернете. Набрал в Гугле слова вроде «самоубийство», «ожоги», «остракизм», «скорбь» и тому подобное дерьмо. Иногда я входил на порносайты, но это выглядело так жалко. Мне не хотелось думать о том, что эти сайты – возможно, единственные места, куда я смогу заходить всю оставшуюся жизнь Мне больше нравилось читать о том, что чувствуют жертвы ожогов. Вроде меня. Большинство были старше. Некоторых оставили мужья и жены. Их супруги говорили, что не могут вынести стресса, но, бьюсь об заклад, это было больше похоже на стыд иметь партнера, выглядевшего чудовищем.

Большинство жертв огня принимали антидепрессанты. Как и я. Если бы не принимал, меня давно бы не было на свете. Я все еще подумывал о самоубийстве, но все же не так часто, как раньше. Тогда я думал о том, как это сделать. Раздобыть пистолет. Повеситься. Отравиться лекарствами. Но каждый раз, когда представлял, как мать найдет меня мертвым, я начинал плакать. Жалкое зрелище. В этом году я превратился в плаксу. Потом я стал принимать золофт, и желания умереть больше не возникало. Но я до сих пор не был уверен, хочу ли жить. Мать волновалась, потому что слышала, как часто дети, сидящие на антидепрессантах, кончают с собой. Я подумал, что это интересно, и стал обращать внимание на то, как себя чувствую. По правде говоря, я хотел, чтобы золофт подтолкнул меня к краю. Дал мне мужество сделать это. Я стал думать, что мог бы повеситься на дереве у полицейского участка. И сделал бы это ночью, чтобы никто меня не увидел, пока не станет слишком поздно, а потом копы первыми найдут меня и снимут, прежде чем мать увидит меня таким. Но, сидя на золофте, я стал терять энергию. И грусть сменилась раздражением. Мне, скорее, хотелось повесить некоторых людей, чем повеситься самому. Поэтому я желал увидеть мертвой Мэгги Локвуд. Не себя.

Я все еще прочесывал Сеть, когда около полуночи зазвонил телефон. Судя по номеру, звонили из дома Локвудов. Я несколько секунд смотрел на номер, боясь, что это звонит Мэгги, хочет сказать, что она волнуется или что-то в этом роде. Но на четвертом звонке я подумал, что это может быть Лорел и она знает, где сейчас мать. Поэтому я поднял трубку.

– Твоя ма добралась до дома? – спросила Лорел.

– Нет. Не знаю, где она. Дон тоже не знает.

Лорел помолчала.

– Пытался звонить остальным ее друзьям?

Я не хотел говорить, что других друзей не было.

– Никто не знает, где она.

– Кит, тебе следует позвонить в полицию. Или, если хочешь, я позвоню сама.

– Нет.

Не нужно, чтобы Лорел Локвуд делала что-то для меня.

– Может, сам позвонишь? Пожалуйста. Я волнуюсь.

– Позвоню.

Она словно разрешала мне погрузиться в киношную драму. Вроде как не я один принимал это близко к сердцу.

– Дай мне знать, что скажут, Кит, – попросила она. – Хочешь, я приеду и останусь с тобой?

Ну да. Как раз то, что мне нужно.

– Нет, я в порядке. Сейчас отключусь, чтобы вызвать полицию.

Через полчаса после моего звонка пришел коп. Должно быть, в Серф-Сити была спокойная ночь.

– Привет, Кит, – начал он. – Я – офицер Прайор.

Я не помнил такого имени. Он был стар и вроде как знал меня. Впрочем, все знали, кто я. Самая искалеченная, но выжившая жертва пожара. Мои претензии на славу.

– Ничего, если я войду? – спросил он.

Мы сели на кухне. Он снял шляпу, оставившую красную канавку на лбу и висках. И сказал мне, что знал мою мать по «Яванскому кофе». Приятная дама. Как я думаю, куда она девалась?

– Если бы я знал, не позвонил бы вам.

Он задал весьма ожидаемые вопросы относительно ее описания, хотя знал ее лично. Я сказал, что она была на пару дюймов ниже меня. Короткие светлые волосы. Загар. У нее кожа, которая темнеет, если она хотя бы пройдет от трейлера к машине. По мне, так она всю свою жизнь выглядела совершенно одинаково. Никогда не меняла прическу или манеру одеваться. Никогда НИЧЕГО не меняла. И эта мысль сводила меня с ума. Заставляла понять, насколько все серьезно.

– Она по вечерам всегда дома, делает со мной упражнения, – пояснил я. – Мою физиотерапию. И всегда готовит ужин, если только не работает. А сегодня она не работала. Не вижу во всем этом никакого смысла.

Коп все записал в блокнот. У него толстые руки и кольцо на безымянном пальце.

– Она чем-то болела? – спросил он.

– Нет, если не считать артритных коленок. Она стонала, как старушка, когда вместе со мной опускалась на пол, чтобы делать упражнения.

– Никаких приступов? Диабет? Проблемы с сердцем?

– Нет.

– Она принимала лекарства?

Я не мог вспомнить, когда мать пила лекарства, если не считать сиропа от кашля или витаминов.

– Нет.

– Как насчет проблем с душевными болезнями? Для нее и для тебя выдался тяжелый год, с этим пожаром. Не знаешь, у нее была депрессия?

– Не, – отмахнулся я, но на самом деле откуда мне знать? Я не слишком задумывался над тем, каким был этот год для нее. – Она не такого типа женщина.

– Что это означает?

– Сами знаете. Она – твердый орешек. Если бы она участвовала в шоу «Последний герой», наверняка бы победила.

– Некоторые из этих твердых орешков внутри мягче сливочного крема.

– Только не моя мать.

– Ты звонил ее подругам?

– Дон Рейнолдс и Лорел Локвуд.

При упоминании фамилии Локвуд он вскинул брови. Возможно, потому, что Мэгги вышла из тюрьмы.

Я объяснил, что Энди заболел и оставался в нашем трейлере, пока Лорел ездила за Мэгги. Ма сказала ему, что едет в магазин, и не вернулась.

– В какой магазин она могла поехать?

– Полагаю, в «Фуд Лайон» в Хэмпстеде. То есть я думаю, что она поехала за продуктами. Не знаю, куда еще она могла деваться.

Он все еще смотрел в блокнот, хотя ничего не записывал, и я понял, что больше он не может смотреть на мою физиономию.

– Не можешь назвать имена других ее подруг?

– У нее их было немного.

Я не хотел, чтобы она выглядела жалко, так что назвал несколько леди, с которыми она состояла в книжном клубе.

– В какую церковь она ходит?

– Ни в какую.

– Как насчет мужчин? Она с кем-то встречается?

– Нет.

Мать ни с кем не встречалась. Я не мог даже представить такого. Не мог даже представить, что она была настолько близка с Джейми Локвудом, чтобы забеременеть мной.

– Уверен? Ты когда-нибудь подозревал, что она….

– Нет, поверьте. Особенно в этом году. Ее кавалером был я. Она сделала меня своей круглосуточной работой.

– А ты из-за этого злишься? – спросил коп. – У тебя рассерженный голос.

– Не злюсь. Просто… я не хочу, чтобы меня нянчили.

Я заметил, что он смотрит в гостиную, где на полу все еще валялся стул, упавший мне на ногу. Я понял, что он мог заподозрить МЕНЯ. В нечестной игре… В чем угодно. Что я был зол на нее и, возможно, убил или покалечил.

Это взбесило меня еще больше.

– Ты не смотрел, может, что-то пропало?

– То есть вы думаете, что кто-то вломился сюда и украл что-то, а она их поймала и….

– Это всего лишь обычный вопрос, – перебил он. – У нее был чемодан?

Я не знал ответа.

– Она никогда никуда не ездила.

– Но у всех ведь есть чемоданы.

Собственно говоря, у меня чемодана не было. Но, полагаю, мать проводила со мной в больнице столько времени, что чемодан у нее был.

– Можем мы заглянуть в ее комнату? – спросил он.

– Конечно.

Я старался говорить приветливее, особенно потому, что он действительно мог меня заподозрить.

Нам пришлось пройти через гостиную, и он вынул камеру и снял опрокинутый стул.

– Я пытался делать упражнения, – сказал я, потянувшись к эластичной ленте, которую бросил на диван.

– Оставь это здесь, – велел он.

Я уронил руку, и он сделал снимок ленты.

– Как я сказал, она всегда помогала мне делать упражнения. Так что я привязал ленту к ножке стула, а когда потянул, стул упал.

– Угу.

Мы пришли в комнату матери, маленькую и чистую. Постель была застелена. Моя мать – одна из тех, кто застилает постель в ту же минуту, как встает. Она пыталась заставить и меня делать то же самое, но давно сдалась.

Коп встал в дверях и огляделся. Мать заметила бы, что я передвинул расческу с одной стороны полки на другую. Но в ее комнате я совершенно растерялся. Потому что никогда сюда не заходил. Не было причины.

Офицер Прайор открыл дверцу шкафа.

– Тебе не кажется, что одежды стало меньше?

– Понятия не имею. Я никогда…. не обращаю внимания на одежду.

Он вошел в ванную.

– Щетка на месте. У нее было несколько щеток?

– Не знаю.

С чего бы ей иметь несколько щеток?

– Я не вижу косметички, – заметил он.

Косметичка?

– Она почти не красится.

– Как насчет фена? У нее был фен?

– Нет. Волосы слишком короткие.

Он сделал несколько снимков, потом вернулся в ее спальню и стал открывать ящики комода.

– Тут немного вещей. Большинство женщин, особенно когда живут в маленьком пространстве, так забивают ящики, что с трудом открывают их.

Мне было неприятно, что я позволяю этому типу рыться в маминых вещах. Даже в нижнем белье, во имя всего святого!

Наверное, я слишком бурно реагирую. Тем более что мать вот-вот войдет и скажет:

– Что ты делаешь? Я же говорила, что сегодня буду поздно.

– Я нигде не вижу чемодана.

Он по-прежнему шарил в комоде, словно надеялся найти там чемодан.

– Может, она говорила, что уедет на ночь, а я забыл?

Хотя куда она могла поехать?

Он направился к гостиной. Я пошел за ним. Он постоянно оглядывался и, очевидно, все подмечал.

– Тебе сколько? Восемнадцать?

– Да, – кивнул я, хотя до восемнадцати мне не хватало нескольких месяцев.

– Значит, она не бросила несовершеннолетнего.

Он стоял между кухней и гостиной, с руками, сложенными на груди. И смотрел на диван. На красную эластичную ленту. Вообразил, что я пытался удушить ее или что?

– Похоже, она ушла по собственной воле. Раз чемодана нет….

– Говорю, я даже не уверен, был ли он у нее.

И она не покинула бы меня! Неужели стоит огреть его по голове, чтобы он все понял?

– Слушай…

Он сунул руку в карман и вынул карточку.

– Возьми. Я пришлю кого-нибудь провести более тщательный обыск. Ничего не трогай. Договорились? И стул с пола не поднимай.

– Стул не имеет ничего общего с….

– Ничего не касайся, – повторил коп. – Сделай одолжение. А пока мы объявим ее машину в розыск. Пусть власти ее поищут. Мы заставим округ Пендер проверить парковку «Фуд Лайон». И все больницы.

– Я уже проверил парковку «Фуд Лайон».

– Проверил? Когда?

– Только что.

– Но мы все равно проверим. Попробуем получить распечатку ее телефонных звонков и поискать машину, но, скорее всего, она где-то с другом и забыла о времени, а также выключила сотовый. К тому времени, как сюда приедет офицер, она будет дома, живая и здоровая.

– Верно, – кивнул я, стараясь успокоиться. Я делаю из мухи слона.

Он сел в машину и поехал по главной дороге. Я глянул на то место рядом с моей машиной, где всегда стояла машина матери. И понял: что-то очень, очень неладно.

Я все еще был в постели, когда зазвонил мой сотовый. Кимми!

Я быстренько вскочил и побежал к письменному столу за телефоном.

– Привет, – сказал я, возможно, чересчур громко.

– Надеюсь, ты встал?

– Я встал, – улыбнулся я. Хотя она не могла меня видеть.

– Проверка.

Она проверяла меня каждое утро.

– Сегодня ты чувствуешь себя лучше?

Нужно было подумать. Я почти забыл, что вчера был болен.

– Это однодневный желудочный грипп.

Так его называла ма. Но сейчас все было в порядке.

– Позже я напишу тебе эсэмэску. Или ты напиши мне.

– О’кей!

Я отключился и пошел в ванную принять душ. Это было первым пунктом в моем расписании, но больше мне не приходилось заглядывать в него каждый раз. Я становился умнее.

Я встретил Кимми на празднике команды. Сначала мы просто дружили. Она была хорошенькой, но не как другие знакомые девчонки. Мы танцевали. Члены Специальной Олимпийской здорово танцуют. Мы играли в игры, ели пирожные и все такое. В следующий раз я увидел Кимми на тренировке по плаванию. Она пришла с матерью и отцом посмотреть, как плавает ее брат Мэтт. Ее мать была белой леди с желтыми волосами. А у отца волосы были каштановыми, как мои. После тренировки я и Кимми ушли в уголок и поговорили. Я старался стоять в двух шагах, что было трудно, потому что ноги были босыми. А она все придвигалась ближе. Но мне было все равно.

– Как получилось, что ты афроамериканка, а твои родители белые? – спросил я.