Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева Беляев Иван
Мы поскакали на левый фланг. По дороге Врангель здоровался со встречными казаками, которые с удивлением оглядывались на своего нового командира. Впереди маячила лава Уманского полка. Командир поскакал к Врангелю, стараясь объяснить положение, которое было далеко не из блестящих. Но с его появлением казаки повеселели, все лица прояснились, все изменилось во мгновение ока. Начальство сбрасывало с себя сонливость, энергия вливалась в каждого, лава тут и там стала теснить противника. Все пришло в движение. Вдохнув бодрость в уманцев, неутомимый Врангель помчался вдоль фронта к екатеринодарцам, находившимся правее. И там его прибытие переродило всех, тем более что многие его знали по Великой войне. К нему присоединился Науменко, деловой доклад и ясное понимание которого сразу же оценил наш новый начальник. Далее, несмотря на сгущавшийся сумрак, он полетел к запорожцам, и мы вернулись уже с наставшей ночью. Началась иная жизнь.
Штаб ночевал где попало и как попало. С рассветом на коне Врангель летел уже к передовым линиям. Он был везде, его видели всюду. В момент колебания он сам бросался вперед, в минуту успеха он не выдерживал и увлекал других за собою, развивая удачу в победу. В темноту он собирал командиров и часами разбирал с ними маневр. Иногда он врывался ко мне ночью, требуя, чтоб я сопровождал его по незнакомым местам нашего расположения. Всюду за ним следовал полковник Баумгартен. Оба подошли друг к другу, как шашка к ножнам. Афросимова Врангель не переносил; он послал меня дать ему понять, что дальнейшая его служба в дивизии нежелательна. Мне было крайне неприятно обидеть старика, но Врангель был прав.
– Не думайте, что Врангель будет всегда носить вас на руках, – говорил он мне, прощаясь. – Дойдет и до вас очередь!
Я и сам понимал, что Врангелю важнее всего был общий успех и что он смотрит на своих подчиненных лишь как на случайных помощников. Сейчас он послал меня скомандовать бригадой, но, к счастью, в это время вернулся только что оправившийся от новых ран полковник Топорков, и я с радостью возвратился к своей артиллерии. В станицу Петропавловскую наши части вошли поздно ночью. Рано утром генерал направился туда и был восторженно встречен крестным ходом. Атаман поднес ему постановление о выборе его почетным стариком, а всем чинам штаба – казачьи шашки. Меня в эту минуту не было; встретившись со мною, атаман сердечно извинялся и на следующее же утро явился сам и поднес мне шашку и кинжал с изящной портупеей; все чудесной кумыцкой работы чеканного серебра. А через несколько дней Врангелю подвели кровного кабардинца под черкесским седлом.
Но наш симпатичный начальник штаба уже несколько дней ходил, «свесив нос». Его обычная веселость и жизнерадостность канули в воду… Накануне он провел ночь на груде пшеницы – это было идеальной постелью в нашей походной жизни, но, проснувшись, обнаружил исчезновение обручального кольца, скатившегося с его исхудалого пальца. Все усилия найти его оказались бесплодными.
– Мне грозит огромное семейное несчастие, – повторял он с отчаянием.
Его предчувствия сбылись… Вскоре он заболел тифом и скончался в Екатеринодаре.
Врангель остался один. Это было для него тяжелым лишением.
– Теперь мне приходится работать и за командующего, и за начальника штаба, – говорил он. Но его хватало на все. По-видимому, он не нуждался в отдыхе. Его энергия, казалось, не знала пределов.
Неприятель отошел к станице Михайловской, перед которой, на 12 верст до самой Лабы, тянулась заросшая камышом балка. По сю сторону ее, среди необозримых полей и бахчей, находилось несколько курганов, сохранивших еще старинные татарские названия. Эти холмы – особенно Шамшале-тюбэ – служили нам превосходными наблюдательными пунктами, но в то же время и эшафотами для командного состава, так как постоянно подвергались жестокому обстрелу со стороны противника.
Фронтальная атака позиции оказалась невозможной. Неприятель обладал невероятным количеством боевых припасов, а мы, не получая ничего с тыла, имели ничтожное количество патронов и еще менее снарядов. Но и противник с фронта не мог атаковать нас, несмотря на значительный перевес в личном составе.
«Мы ничего не можем поделать с ними, – доносило красное командование, – они обладают многочисленной артиллерией, которая парализует все наши попытки». Это происходило благодаря отлично налаженной телефонной связи и тесному содействию артиллерии с войсками. Так как Врангель совершенно не имел телефонов, мы пришли к нему на помощь всем, чем могли. Чтоб помочь патронами, я разослал команды сборщиков во все стороны, но из Екатеринодара не могли нам выслать ничего.
Огромную пользу дивизии оказала случайность. В числе вновь прибывших офицеров неожиданно явились ко мне пятеро кавказских стрелков 2-го полка, того самого, с которым я находился в неразрывной связи в Восточной Пруссии и под Варшавой. Это были Чичинадзе, князь Черкесов, Бржезицкий и еще двое. Мы обнялись, как старые друзья.
– Какими судьбами?!
– Мы узнали в Екатеринодаре, что в 1-й Конной дивизии находится бывший командир нашей несравненной 2-й батареи… Что в тебе души не чает генерал Врангель, что он все делает, чего ты ни попросишь. Здесь у нас готовый кадр, командир полка, помощник, три батальонных… Помоги нам воскресить наш родной 2-й Кавказский стрелковый полк… Я бросился к Врангелю.
– Ваше превосходительство! Находка! При вашей дивизии нет стрелкового полка. А вы видите сами, как это необходимо, чтоб зацепиться за захваченную позицию, чтоб получить твердую точку опоры для маневра кавалерийских масс. Сейчас у меня сидят два полковника и три обер-офицера, закаленные в боях остатки славного полка, в котором я провел столько боев в начале войны. При них несколько старых солдат – это все, что осталось от геройского полка. Разрешите…
– Дайте мне сюда лист белой бумаги, – прервал меня Врангель. – Во всем, что вы делаете, я заранее ставлю свое имя: Врангель, – прибавил он, подписывая бумагу. Я полетел обратно.
– У меня в запасе несколько винтовок и всякой амуниции, – крикнул я им с порога. – Забирайте все и еще захватите человек тридцать безлошадных казаков и всех пленных красноармейцев. И с Богом, за дело!
Дня через два меня вызвали на улицу. «Смирно, равнение направо! – раздалась команда. – Господа офицеры…» – передо мной стоял целый батальон под командой полковника Чичинадзе, с винтовками и патронными сумками, с холщовыми метрами через плечо. А на левом фланге – повозка красного креста и санитары с длинными шестами от носилок для раненых. Сердце мое дрогнуло, из глаз полились слезы… Не верилось глазам… Казалось, из гроба встали святые тени прошлого…
Полк возродился под названием 1-го Стрелкового полка 1-й Конной дивизии и тотчас по сформировании покрыл себя громкой славой во всех последовавших боях.
Все усилия прорвать фронт под Михайловской оказались тщетными. Заполучив из Екатеринодара автомобиль, Врангель носился в нем с одного фронта на другой, пытаясь нащупать слабую точку в расположении противника. Полезное соединялось с приятным: каждый раз мы возвращались с грузом роскошнейших арбузов – таких я не видал ни до, ни после! Они трещали под руками, пурпурное их содержимое отливало цветами индиго и было покрыто сахаристым налетом… Однако я все-таки предпочел бы рекогносцировку на коне. Однажды мы оказались на волосок от гибели.
Когда мы выехали, солнце уже склонялось за полдень. От Науменко было получено тревожное известие. Врангель полетел туда, захватив в автомобиль меня и одного из штабных. В условленном месте появился Науменко, генерал вскочил на заводную лошадь и, приказав шоферу дожидаться его возвращения, скрылся из виду.
Прошло полчаса, прошел час… Вместо генерала на горизонте показались неприятельские всадники, спустившиеся в лаву. Они идут прямо на нас… а его все еще нет! Мы вылезаем из автомобиля и вынимаем револьверы… Всадники ближе и ближе, всего в полтораста шагах… Наконец, откуда ни возьмись – Врангель. Он бросает поводья казаку, и оба, и казак, и Науменко, исчезают…
Шофер пускает машину в ход. Но вдруг под ней вспыхивает пламя. Шофер бросается под автомобиль и тушит его своей шинелью.
– Ваше превосходительство, садитесь! – Мы занимаем места, машина начинает стучать. Красные же в пятидесяти шагах, но ав томобиль набрал ход, и под градом пуль мы выходим на свободный путь…
Убедившись в невозможности лобовой атаки, Врангель пытается вывести два полка с фланга. Ему удается прорваться до железной дороги, идущей по тылам противника от Курганной на Армавир, но двукратная попытка проникнуть далее не дает результата. Под давлением свыше он не раз пытается прорваться с фронта и снова, уже в самой станице Михайловской, встречает упорное сопротивление.
– Ваше превосходительство! – встречает он меня на другое утро. В разговоре со мной он постоянно пускал в ход это обращение. – Смотрите, какую телеграмму мне накатал Деникин!
Действительно, телеграмма была не из любезных. В ней командующий, мало выбирая выражения, обрушивался на неумелые, по его мнению, действия дивизии в последней атаке.
– Он пишет, что никогда не слыхал, чтоб укрепленные позиции брались в конном строю… Что же он? Всегда служивший в пехоте, он вздумал учить меня кавалерийскому делу?
За предпосылкой Врангель немедленно ставил свой вывод; это была его особенность.
– Поезжайте, голубчик, в Екатеринодар! Скажите им, что если они считают себя вправе учить меня употреблению моего рода оружия, так пусть командуют сами. Вы ведь однополчанин с Романовским, вы старый доброволец. И узнайте у него, долго ли еще продлится мой «калифат»? Объясните ему, что «атаковать во что бы то ни стало», как они настаивают, тройные силы противника, без патронов и снарядов, бесполезно. Не забудьте также о легализации Стрелкового полка – ведь они, как и я сам, мы все время сидим на бобах. Я вам даю carte blanche[169] – делайте все моим именем!
Я душевно обрадовался этой командировке. Наконец-то я увижу, как устроилась моя Аля…
Романовский принял меня очень хорошо.
– Врангель не может обижаться на Антона Ивановича, – отвечал он с улыбкой, – смотрите, какой он накатал ему ответ! Он в долгу не остался.
Ответ действительно был довольно-таки резок. Обиженный Врангель не постеснялся раскрыть полную абсурдность упрека.
– Ну, это дело прошлое, – продолжал Романовский. – А какое у вас составилось мнение о начальнике дивизии?
– Он, по-видимому, затаил убеждение в несерьезности Врангеля.
– Скажу вам прямо, Иван Павлович! – возразил я. – Если Эрдели можно расценивать на восемь баллов, а Афросимова на пятерку, то Врангель заслуживает полных двенадцати. И даже при самой неблагоприятной обстановке не спустится ниже десяти. С его приездом дивизия переродилась. С рассвета до ночи он на передовых позициях, он не щадит себя в рекогносцировке. Пользуясь необыкновенным ростом и орлиным зрением, он быстро схватывает обстановку и мгновенно принимает решение. Лучшего кавалерийского начальника вы не найдете. Но ведь он останется с нами, не правда ли?
– Эрдели поедет в Грузию. А потом мы дадим ему другое назначение. Врангеля мы вам оставим.
Я был в восторге.
Относительно снарядов я отправился к генералу Неводовскому, вновь назначенному начальнику артиллерии. Он получил это назначение вскоре по занятии нами Екатеринодара, и я познакомился с ним тогда же. Но он ничем не походил на своего отца. Молодящийся и чрезвычайно развязный, он, занимая удобную должность, видимо, пользовался благами своего положения.
Едва я успел изложить наши нужды, как раздался стук в дверь, и на пороге появилась Ольга Александровна – та самая, про которую говорили, что она – спасенная чудом дочь Государя Императора. На ней была элегантная черкеска, которая очень шла к ее стройной фигуре и миловидному личику.
– Можно?
Неводовский извлек из темного угла бутылку шампанского, любезно пододвигая бокалы. Я почувствовал себя лишним и поднялся со стула. «Фронт и тыл, – мелькнуло у меня в голове, – неразлучные спутники и в то же время – заклятые враги!»
Узнав, что Елизавета Николаевна в городе (он знал ее по Константиновскому училищу, где служил в батарее ее мужа), он явился навестить ее. Но вместо слов участия заявил, что, взяв Москву, они тотчас повесят ее мужа и всех, кто служил Троцкому…
Через несколько месяцев он был сменен Илькевичем, которого я знал еще в бригаде, и уехал к Эрдели. Оба как нельзя более подходили друг к другу по вкусам.
Алечку я нашел в самом приятном настроении. Она очень была довольна хозяевами, и здесь, в Екатеринодаре, близко сошлась с Ольгой Михайловной Врангель – я намеренно не пишу «с баронессой Врангель» – люди, подобные ее мужу, не могут иметь титула. Их имя стоит большего.
В короткие минуты свидания мы с Алей забыли все: и прошедшее, и будущее…
Опасная минута
Shakespeare
- – Come quickly, Montegue, or
- I am dead![170]
12 сентября в тылу нашего расположения появилась неизвестная колонна пехоты, подходившая со стороны Армавира. Врангель лично поскакал туда и выяснил, что это дивизия полковника Дроздовского, которую командование, не уведомив нас, выслало для совместной атаки Михайловской станицы.
Сговорившись с Дроздовским, Врангель снял с позиции свою дивизию и выдвинул ее к левому флангу, где мы заночевали с тем, чтоб с утра обрушиться на противника. Пехота, сменившая наши части, с рассветом должна была атаковать с фронта.
Врангель поднял нас еще до рассвета и сам стал во главе авангарда. Когда мы подошли к железнодорожному полотну, вдали блеснул огонь и показался бронепоезд. Шедшая в авангарде 3-я батарея Романовского, сформированная из отбитых у противника легких орудий, мгновенно вылетела на позицию и с ближней дистанции осыпала бронепоезд гранатами. Видно было простым глазом, как во все стороны летели куски брони и обломки вагонов. Поезд затормозил, дал задний ход и скрылся из виду.
Перейдя болотистый Чамлык, дивизия развернула фронт и стала наступать в тыл противнику. Было около 10 часов. Судя по доносившейся с фронта стрельбе, 3-я дивизия начала атаку. Но находившаяся перед нами цепь стала усиливаться. Слева, от Курганной, наступали новые цепи. Еще левее показалось около полка конницы, угрожавшей отрезать нас от переправы через Чамлык. Мы очутились в бутылке, горлышко которой все время суживалось, а выстрелы со стороны Дроздовского стали затихать…
Врангель бросил в атаку приданный дивизии 2-й Конный полк, ободрив его несколькими словами привета и одобрения. Любо было глядеть на строй доблестных офицеров, равнявших разгоряченных коней. Раздалась команда «шашки вон», и полк лихо двинулся в атаку под прикрытием ураганного огня батареи… Но, когда дым рассеялся, полка уже не было, он исчез куда-то в сторону, а на его месте выросли густые цепи с пулеметами…
Врангель сам вскочил на коня и повел находившиеся в резерве сотни в атаку на шедшую к переправе кавалерию.
– Ваше превосходительство! Разрешите и мне идти с генералом! – раздался позади меня голос нашего «мичмана». – Ради Бога!
Панафидин радостно «поплыл» на своей «У-29», как прозвали его лошадку, у которой морда и хвост возвышались на одном уровне.
Мы с Романовским находились на одном длинном штабеле сена: не обращая внимания на град пуль, он осыпал противника метким огнем.
– Спускайтесь вниз, – сказал он мне, – не стоит умирать нам обоим сразу!
– Надо браться на задки, – отвечал я ему. – Врангеля нет, я пойду к Науменке.
Получив разрешение, я снова полез на штабель. Навстречу мне спускали Романовского с окровавленной головой… Приказав его заместителю дать две очереди беглого огня, я распорядился отводить орудия на Чамлык.
Пули сыпались со всех сторон. Две орудийные лошади опрокинулись, слышно было, как пули стучали об их кости, о металлические части передков. Прислуга работала с невероятной быстротою… Когда они вышли из-под огня, ко мне подошел Панафидин.
– Ну как?
Атака не удалась. Сперва корниловцы пошли хорошо, Врангель скакал впереди. Потом они перешли в рысь… Врангель тоже пошел в рысь… Они перешли в шаг и повернули назад. Врангель остановился, взглянул на уходивших, махнул рукой и поехал за ними…
Перебравшись через Чамлык, Врангель рассыпал спешенных казаков для обороны переправы, а меня послал за конными, группами и поодиночке уходившими в тыл. Возвращаясь, я увидел Романовского, которого везли на лазаретной линейке две сестры. На кургане, на котором находился генерал, сосредоточилось все – и командный персонал, и ординарцы с лошадьми, и сестры с ранеными. Последние держали себя поразительно, перевязывая раненых под орудийным и ружейным огнем.
Когда все пришло в порядок и неприятельский огонь затих, мы с Врангелем отъехали немного в сторону и слезли с лошадей. Он написал записку Дроздовскому и послал ее с конным вестовым.
– Сообщаю ему, что атака снова в два часа, – объяснил он мне. – И прошу его поддержать.
Я не мог понять его упорства. Все мы измотались до отказа. Зной и убийственная жажда после почти бессонной ночи делали нас бессильными. Язык пересох, руки посинели. Ординарец принес мне немного грязной воды из соседней канавы.
– Что вы делаете? – напал на меня Врангель. – Ведь вы схватите тиф!
К счастью, в час дня пришел ответ от Дроздовского: он не может нас поддержать. Его части потерпели жестокие потери…
В сумерки мы стали отходить на исходные позиции. Врангель был расстроен.
– Я ходил в атаку со всеми полками по очереди, – говорил он с досадой. – Все они оказались несравненно ниже нашей кавалерии. Но я все еще верил в Корниловский полк… Сейчас и они не пошли за мною!
Врангель не совсем был прав в своей оценке. Ни он не понимал – или, вернее, не хотел понять казаков, – ни они его. Каждое оружие годится для присущего ему употребления. Казаки не пошли бы за ним в лоб на батарею, как его эскадрон под Каушеном. После двух-трех подобных атак кавалерийский полк уже сходит со сцены, а казаки привыкли воевать без смены, долгие годы.
Нельзя требовать одинаковой стойкости от казака, кавалериста и пехотинца. Осетинцы давали прекрасные пластунские батальоны, но другие горцы годятся лишь в конном строю. Черкесы, неудержимые в атаке, устойчивы еще менее других под артиллерийским огнем. Со всем этим приходится считаться.
Одно время в моем конвое было 12 черкесов. Как-то раз, когда я бросился выручать два орудия, попавшие в перепалку, они исчезли, как дым…
– Что теперь поделывают мои конвойцы? – не без иронии спросил я, вернувшись.
– Хвалят Магомета, – отвечали мне. Магомет был единственный (за отсутствием Беслана), который не бросил меня. Каждый хорош на своем месте. Нет универсального инструмента!
С течением времени и Врангель и казаки уже вполне применились друг к другу.
На другое утро Врангель взял меня с собою к Дроздовскому, которого он считал виновником своей неудачи. По дороге, со свойственной ему пылкостью, он осыпал его упреками. Дроздовского мы застали в полной прострации. Измученный душевно и физически, он лежал перед своей палаткой; рядом сидел начальник его штаба, полковник Чайковский, а вдали, на коне, красовался наш старый знакомый «князь Мурат» со взводом конвойцев.
Но у Врангеля, как говорил он мне потом, не хватило духу упрекать своего партнера. Вся приготовленная им филиппика мгновенно испарилась из его головы и превратилась в сердечный разговор. Оба с сокрушением подводили итоги… Торговали, веселились – сторговались, прослезились…
– А это что за фигура в конвое у Дроздовского? – заговорил Врангель на обратном пути. – Какой он князь Мурат? Он был у меня в Нерчинском полку… Это авантюрист, корнет Бровчинский! Я его закатаю, куда следует!
Уже под конец, в Ростове, Врангель исполнил свою угрозу. Он засадил его в тюрьму за присвоение чужого имени. Бывший там комендантом капитан Шкутько, тоже дроздовец, сжалился над легкомысленным молодым человеком и потихоньку выпустил его на свободу. В бытность мою на Кубани я проходил там мимо хутора князя Мурата, но ни о его отце, которого немцы посадили на 12 пик, ни о прочих персонажах его рассказов не слыхал ни слова…
По возвращении к Врангелю вернулась вся его энергия.
– Работа кипит! – приветствовал он меня, когда я проскакал мимо него, разыскивая умиравшего Романовского, героя и отца доблестнейшей 3-й Конной батареи.
Он неподвижно лежал, молча устремив свои голубые глаза перед собою. Рядом с ним, держа его за руку, сидела сестра, другая хлопотала подле.
– Бедный, бедный Моржик! – повторяли они со слезами. Это было нежное имя, которым окрестили за его светлые, в щетку об стриженные усы.
Дома меня ждал техник, бывший по делам в Екатеринодаре.
– Достали все? Ну, а повидали мою Александру Александровну? Как она?
– Временами приходит в сознание… Но вам надо торопиться!
– Как? Что с нею?
– А вы не знали? Она в злейшей испанке… до 40°… Я помчался к Врангелю.
– Поезжайте немедленно, голубчик! И не возвращайтесь, пока не поправите ее. Я пришлю вам потом кое-какие поручения.
Вот я уже у подъезда… Отворяет хозяйка.
– Осторожнее, чтоб радость не убила ее, – говорит она, – она очень слаба. Вчера был кризис. Она все бредила вами, наконец, успокоилась… она все время писала что-то на стене, я отобрала у нее карандаш, так она продолжала шпилькой. Она говорила, что это стихи, где она говорит вам о своей любви… Постойте в гостиной, я подготовлю ее… На цыпочках крадусь к дверям…
– Александра Александровна! Приятное известие от вашего мужа.
Затаив дыхание, прислушиваюсь к милым звукам ее нежного голоса.
– Не может быть… Его уже давно нет! Если б он был жив, он был бы уже здесь. Каждый день под окнами раздаются звуки похоронного марша… это несут убитых на кладбище… Письмо запоздало, его уже нет в живых!
– Нет, нет! Его только что видели на вокзале…
– Не верю… это все напрасное утешение…
– Но он уже здесь! Подъезжает к крыльцу… Он уже в дверях! Я врываюсь к ней и бросаюсь перед ней на колени…
– Я здесь! Я с тобой, моя жизнь, моя родная…
– Зайка… Неужели не во сне! – Ее горячие ручки обвивают мою шею. – Ах!.. теперь я буду жива! Теперь ты не дашь мне умереть… – Что только я пережила… Все эти стихи, что я нацарапала на стене, – это тебе! Вчера мне было очень тяжело… и вдруг мне показалось, что стены уже нет, что передо мной открываются ворота, а за ними небо… Но теперь ты со мной… Теперь я буду здорова!
Дни и ночи я проводил подле ее постели, спал под ее кроватью, чтоб не проронить ни одного ее вздоха… Доктор ошибся в диагнозе – у нее оказался тиф. Требовался самый тщательный уход. Но кризис уже миновал, она стала быстро поправляться… Мы были вместе и были счастливы. О будущем не хотелось думать…
Вскоре пришло подробное письмо от Врангеля. Между прочим, он просил меня быть представителем от него и от дивизии на похоронах генерала Алексеева[171]. Эти похороны состоялись 25 сентября. Там я встретился со многими старыми добровольцами. Впереди процессии, с огромным терновым венцом, перевитым розами, стоял высокий молодой офицер. Это был артиллерист когда-то моего гвардейского стрелкового артиллерийского дивизиона, впоследствии бригады, поручик Лавцевич, родной брат той чудной девушки, с которой наши жизненные линии пересеклись впоследствии – и не один только раз.
1 октября я получил от Врангеля другую телеграмму: «В 5:45 утра неприятель оставил позиции под Михайловской. С 6 часов я преследую его со всей дивизией». Он не упустил ни одной минуты! Вскоре, однако, пришло другое известие, глубоко огорчившее всех, – о потере двух наших орудий и гибели семи офицеров и нескольких солдат, павших геройской смертью при защите своих пушек. Сам Врангель, полковник Топорков и полковник Фок спаслись чудом. Я был вне себя от отчаяния… До сих пор мне всегда удавалось с честью выходить из подобного положения!
Благодаря Богу моя Аля встала, наконец, на ноги. Получив от Врангеля инструкции, я пошел в штаб. Приняв от меня остальные ходатайства, Романовский направил меня к своему помощнику, полковнику Плющевскому – Плющику, также моему бывшему товарищу по бригаде, в поисках начальника штаба. Я изложил ему главные требования.
– Есть у нас трое штабных из кавалерии, – ответил мне Плющик, – да только не знаю, кто из них согласится ехать к Врангелю. Ведь ты знаешь, какая у него репутация… а кому же охота подставлять лоб под пули, когда они здесь и так имеют все!
– Но ведь это – гений! Рядом с ним и бездарность сделает карьеру, как Куропаткин на Скобелеве.
– Ну попробуй! Есть тут Эрн, бывший тверец. Он только что явился из адербейжанской организации вместе с Шатиловым, находится помощником у полковника Трухачева, дежурного генерала. Нелидов, бывший гусар, работает здесь. Третий, совсем молодой капитан… – он порылся и достал его адрес. – Ступай, попытайся!
Проникнув в переднюю дежурного генерала, я постучал в стеклянную дверь, за которой слышался женский смех и звон бокалов. Вышел вестовой. Я сказал ему свое имя.
Минут через пять послышались шаги; пожевывая и вытирая рот салфеткой, показался Эрн.
Много воды утекло с тех пор, как я видел его гимназистом на Казбеке или юным поручиком на квартире брата!
– Ну как ваш батюшка, Тимофей Михайлович? – проговорил он, обнимая и лобзая меня. – Скончался? Царство ему небесное… А Кокочка? В Англии? Ну, слава Богу! А Тимочку зарезали боль шевики?
Он уже не был таким стройным, подтянутым кавалеристом, каким я его видел в последний раз. Очень высокий, он все-таки казался немного тучным.
– А вы по какому делу?
– Я в дивизии Врангеля. Он просил меня достать ему начальника штаба вместо покойного Баумгартена. Он хочет иметь при себе природного кавалериста, который под пулями умеет так же хорошо рассуждать, как за зеленым столом и, кроме того, не стал бы считать себя умнее своего начальника. Ведь вы лихой кавалерист!
– Но, видите ли, – прервал меня мой собеседник, – я здесь у моего близкого товарища, полковника Трухачева, мы с ним живем душа в душу…
– Но ведь подумайте, какая карьера вас ожидает у Врангеля! Ведь это второй Скобелев! Такие люди рождаются раз в столетие!
– И потом… Я вообще не переношу… крови!
Я невольно взглянул на его новенькие генеральские погоны… «Так зачем же это?» – мелькнуло у меня в голове.
Я пошел к Нелидову. Совсем молодой, Георгиевский кавалер – я видел его на войне… Вот был бы под масть моему орлу!
– Но у меня слишком серьезный взгляд на обязанности начальника штаба, – проговорил он. – До этого я должен покомандовать четыре месяца полком!
– Но ведь под командой Врангеля вы пройдете полный курс лучшей военной академии!
– Но до этого необходимо прокомандовать полком… Третий сразу же огорошил меня заявлением, что едет в Болгарию военным агентом. Да кроме того, страдает малярией, и ему вреден свежий воздух.
– Что же я теперь скажу Врангелю? – говорил я в отчаянии.
– Постой! – отвечал мне Плющик. – Есть у меня еще один, только он «пижос», пеший артиллерист, как мы с тобой. Попросите сюда подполковника Соколовского, – обратился он к адъютанту.
На безрыбьи и рак рыба!
Передо мной – подполковник в небрежно одетой шинели с погонами генерального штаба. Лицо спокойное и серьезное, длинные висячие усы… Слегка ослабевшим голосом я начинаю в четвертый раз свою иеремиаду[172]. Соколовский не дослушал меня.
– Есть у вас повозка? – спросил он. В его серых, несколько сонных глазах я уловил выражение, которое мне сразу же понравилось: выражение твердой воли и ясного понимания. «Ну, этот не подведет и под пулями», – подумал я.
– А куда я могу прислать свой чемодан?
Несмотря на отсутствие главного требования – быть кавалеристом – Врангель остался очень доволен Соколовским… Но зато он жестоко обрушился на моего случайного заместителя – присланного Неводовским полковника Карабанова.
– Как я рад, что вы вернулись, – говорил он мне. – Этот ваш Карабанов – потрясающий артиллерист, – в устах Врангеля это выражение было почти равносильно смертному приговору, – но я его прямо не выношу!
Зато к маленькому Фоку он был просто неравнодушен.
– Как вы сумели поладить с Врангелем? – спросили его как-то. – Ведь он вдвое выше вас ростом!
– Очень просто, – отвечал Фок, подкручивая свои рыжеватые усы, – я разговариваю с ним, только когда он сидит. А я приподнимаюсь на носки.
За блестящим прорывом на Урупе последовал Ставрополь. Город уже не раз переходил из рук в руки и казался погруженным в мрачное молчание. Он сразу стал тыловым центром, я с трудом нашел себе уголок. Но на какие удобства можно было претендовать? Накануне мы ночевали в большом монастыре под городом. Там же остановилась 1-я батарея. Проходя в келию, отведенную мне заботливой игуменьей, в длинном коридоре, рядышком, отметил и лежащую офицерскую орудийную прислугу – все, как один, заложив карабин под голову вместо подушки… А сколько лишений они уже повидали и сколько еще предстояло им впереди!
Утром на лестнице в помещении штаба я нагнал генерала Деникина и Врангеля. Главнокомандующий разносил какого-то хорунжего, ворвавшегося в лазарет и, несмотря на сопротивление врачей и сестер, перерезавшего там 60 человек красноармейцев. Судя по деревянному выражению его лица, я не сомневаюсь, что это не первый и не последний его подвиг в этом роде…
Мы порядочно задержались в Ставрополе. Пользуясь этим, совершенно неожиданно ко мне примчалась моя Аля. Накануне у нее была баронесса Врангель, они вместе шили ей сестринский передник из подручной материи, так как Ольга Михайловна решила организовать летучку при муже.
– Можно и мне с вами?
– Конечно, разумеется!
Поезд пришел ночью. Царил полный мрак, на улицах никого не было. Ольга Михайловна храбро бежала по глубокому снегу, увлекая свою спутницу за собою. Она хорошо знала дорогу и показала ей мой дом.
Я был несказанно обрадован и удивлен неожиданному появлению моей жены. На другой день мы чудно устроились в большой, удобной квартире у двух гостеприимных сестер.
Два дня спустя пришло письмо от Неводовского:
«К вам едет известная вам Ольга Александровна… Эта легкомысленная девушка хочет поступить в батарею к Колзакову… Ведь вы знаете, что там ее ожидает! Убедительно прошу вас отговорить ее от этого безумия. При сем прилагаю копию приказа генерала Деникина о недопущении вновь добровольцев женского пола и сестер в войсковые части».
Полчаса спустя явился Колзаков. Мы сидели за ужином, я посадил его рядом с собою.
Через несколько месяцев, пересекая главную лицу вместе с Алей, мы наткнулись на Ольгу Александровну, бежавшую вместе с сестрой.
– Генерал! Узнаете меня? Как я вам нравлюсь в том виде? Лучше, чем в черкеске?
– Какое же сравнение!
Она радостно улыбнулась и помчалась за сестрой.
– Зайка! Да ты у меня совсем от рук отбился, – говорила мне Аля, когда мы остались одни. – Выходит, я отполировала тебя себе на горе. Ишь, как развернулся! Ну, впрочем, не беда, за барышнями можно ухаживать, это не опасно. А за дамами…
– За дамой ведь и ухаживаю только за одной!
– За кем это?
– Да за тобою!
И смех, и грех
Все хорошо, что хорошо кончается.
Поговорка
11 ноября корпус овладел Петровским, но наш штаб остался в Константиновке, за правым флангом 1-й дивизии, верстах в 20 впереди дивизии Казановича под Спицевкой. Мы расположились на краю огромной площади, как раз напротив собора. Между хатой, которую занял Врангель, и той, где устроился со своими, оставалась только узенькая улочка. Радио, летучка, зарядные ящики и обозы расположились по ту сторону в удобных просторных домах.
Когда все устроилось, я пошел за распоряжениями на завтра. У Врангеля шел пир горой, и он пригласил всех нас. Гвоздем ужина была роскошная кулебяка, она прямо таяла во рту. Хозяйка, видимо, лезла из кожи, чтоб как следует попотчевать дорогого гостя и его офицеров. За столом Врангель был необыкновенно интересен. Все жадно прислушивались к каждой его фразе. Соколовский молча сидел рядом с ним. Ольги Михайловны не было, она уезжала в Ставрополь за медикаментами. Остальные были – зеленая молодежь: Гриневич, князь Оболенский, барон Меллер-Закомельский, кубанец князь Голицын.
Мы вернулись домой немного поздно и заснули, как убитые… Проснулись до рассвета… Чу! Выстрел…
Я притаил дыхание… Другой! Так-так-так… – затрещал пулемет. Сомненья нет – атака! В полутемную комнату врывается Мустафа, хватает наши пожитки и исчезает, как призрак. У крыльца Беслан и мои казаки, уже на конях.
– Забыл шашку! – Беслан под градом пуль влезает в хату и выносит мое любимое оружие. Мимо летят повозки, оба наших ящика, обозные… за всеми, вприпрыжку – Вовочка.
– А куда мне?
– Садитесь на эту повозку, Мустафа уже далеко!
– У Врангеля уже никого нет.
– Генерал уже ускакал на лошади начальника штаба, – поясняет хозяйка. – Полковник вылетел, вцепившись за хвост лошади. Никого нету!
Какое счастье, что я раз навсегда приказал своим, чтобы все лошади были поседланы за час до рассвета!
Мы втянулись в переулок. Красные поставили пулеметы на колокольню и шпарили оттуда во всех направлениях. Мне казалось, что стреляли и из домов. Мы шли рысью, в замке, прикрывая скачущие повозки. Видя, что нас нагоняют отдельные казаки, я стал присоединять их к моему конвою.
– Можно и мне с вами?
– Разумеется!
Это был сотник Мамуков из штаба Топоркова с пятью казаками.
– Экая досада! – говорил он. – Не успел захватить френча… Оставил его на стуле – а во френче восемь тысяч целковых!
Чудак забыл кое-что поважнее: красные захватили его жену, работавшую в летучке.
– А меня генерал Врангель послал «прикрывать его отступление» с десятью казаками. А сам полетел к войскам! Так уж разрешите, я к вам, – обращается ко мне неизвестно откуда взявшийся Гриневич, как всегда, беззаботный и жизнерадостный.
– Очень рад! Вот уже у нас целый взвод.
Обозы вышли уже из-под ружейного огня и длинной лентой отходят на Кугульту, где мы ночевали накануне. Красные выпустили было по ним пару снарядов, но когда заметили, что мы развернули цепь спешенных казаков, перенесли огонь на нас. Обозные повеселели, стали гоняться за зайцами…
– Ого, да они совсем здесь слабо держатся, – замечает Гриневич. – Взгляните-ка в бинокль, они гонят повозки в тыл… одна, другая, третья… А ну-ка, зададим им страху параллельным пре следованием!
– Валяйте! Казаки, на коня! Направо, марш! Гриневич, вы в голове, покажите им скрытый путь, вы, Мамуков, – в хвосте, а я со своими – в центре.
По пути я опросил каждого, есть ли у них оружие. У кого не было, я поделился с ними своими «газырями». Последний был офицер.
– Оружие? У меня и руки-то нету, – отвечал он. – Я так, для счету!
Гриневич пошел скрытой балкой, окаймлявшей селение справа. При самом выходе он захватил красного офицера и отобрал у него коня и полевую сумку. Когда хвост миновал околицу, раздалась команда: «Налево марш, шашки вон!»
Перед нами открылась вся панорама. Справа, во всем величии, – вечные снега двуглавого Эльбруса, казавшегося розовым под первыми лучами восходящего солнца. Впереди – все плато, еще подернутое сумраком. По дороге, уходившей вдоль высот, которые тянулись за второй, параллельной балкой, виднелась вся неприятельская колонна и ряд повозок.
– А где же генерал? – слышится за мной торопливый голос.
– Нешто не видишь? – отвечает другой. – Впереди всех, в белой папахе и башлыке!
– Вперед, казаки! Все ваше, ура! – Кругом, справа, слева, все загремело выстрелами. Казаки привыкли стрелять с коня…
Мой конь вынесся далеко вперед. Пришлось его сдерживать. Повозки катятся во всю прыть, открыв пехоту, ощетинившуюся пулеметами, которые обдают нас ураганом огня, но, по счастью, пули летят через головы. Лишь один казак свалился, его лошадь продолжает скакать с другими. Но идти с фронта на пехоту – безумие.
– Стой, слезай! К пешему бою! – командую я. – Коноводам взять коней!
Вторая балка послужила для нас спасением. Редкая цепь спешилась вдоль гребня и не несет потерь.
Но справа показались шедшие во главе эскадрона. Они брали нас во фланг. Пришлось отскочить.
– По коням, садись! Налево кругом, рысью!
Как только вышли из-под удара, повернули еще и еще… Так ласточки, гоняясь за коршуном, не дают ему покоя… Но вот справа показалась какая-то колонна – сотня с пулеметами. Оказалось – наши пополнения. Но – поздно! Противник уже далеко. Но главное было спасено: брошенное радио отбито, обозы (кроме 35 повозок) ушли спокойно… Завладев местечком, красные начали было рубить раненых – как раз в эту минуту появились мы, как впоследствии рассказывал один из моих офицеров-артиллеристов в Екатеринодаре.
– Я только что получил этот удар по голове, – прибавил он, – как раздался крик: «Казаки!» – и все бросились наутек.
Остановившись «на костях», я сразу же послал донесение Врангелю, а затем вызвал Панафидина и Беслана.
– Скачите во всю прыть в Ставрополь, – сказал я «мичману», – уведомьте баронессу Врангель, что ее муж цел и невредим, а Беслан с первым поездом пусть едет в Екатеринодар к моей жене. До поезда зайдите в лучшую кофейню (вот вам деньги) и опровергайте там слухи о нашей гибели, которые, наверное, предупредят вас. Лично обо мне не упоминайте и в штаб не заходите, генерал сам пришлет донесение. А потом дайте отдохнуть вашей лошадке и потихоньку возвращайтесь к нам.
Моим посланцам посчастливилось: на первой же улице они наткнулись на Ольгу Михайловну, которая бежала узнавать о судьбе мужа.
– Ваш муж жив! – радостно закричал ей издали «мичман». – Все благополучно!
Несмотря на сопротивление, она потащила обоих в штаб, где все было в панике… Я угадал: часа два назад примчались сюда радиотелеграфисты и не нашли ничего лучшего, как усесться в кафе (там их и застали мои посланцы) и раззвонить обычную в таких случаях информацию: «Все пропало, одни мы остались в живых…»
Ольга Михайловна горячо благодарила милого мичмана за счастливую весть.
– Не знаю, как выразить вам, что я пережила, – говорила она мне впоследствии, – я была вне себя… и вдруг ваш мичман… машет шапкой и кричит мне: «Он жив! Он жив!»…
Но какое счастье, что ее не было в этот день в летучке!..
Когда мы спустились в селение, мы застали уже там два полка под командой своих доблестнейших командиров, есаулов Павличенко и Кравченко.
– Генерал Врангель выслал нас в ваше распоряжение! – отрапортовали они.