Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева Беляев Иван
– Держусь обманом. Даю заказы на Паровозостроительный завод, я задолжал ему уже два миллиона. Работа кипит без передышки, выходят на позиции орудия, пулеметы, исправленное ручное оружие. На днях выпускаем два бронепоезда, несколько броневых машин. Но директор требует денег на восстановление кредита.
– Мы соберем вам восемь миллионов. Завтра же передадим их вам.
– Мик Микыч! Спасибо! Мы, военные, должны больше в этом отношении: пропадут деньги, пропадем и мы сами. Детям надо покупать игрушки – поезда, автомобили, сабли, но не давать им в руки ни двугривенного.
– Как же вы думаете выйти из положения?
– Соберите деньги и созовите рабочий технический комитет. Совместно мы распределим заказы, а они оплатят их. На руки я не могу взять ни копейки, это меня сразу же пустит ко дну.
– Послезавтра к вам явятся представители от всей нашей индустрии.
– Невероятно! – Я вынимаю револьвер из-под подушки и прячу его в кобуру. – Сорвался с виселицы!
Через день ко мне собрались представители города, это были: председатель союза инженеров ректор Университета инженер Тир, инженер Марголин, председатель комиссии по пожертвованиям Соколов, председатель комиссии кооператоров Родзянко и др. – всего восемь человек.
Мы взяли лист бумаги и распределили все наши заказы по заводам. Все фабрики должны были приступить к выполнению заказов как по мановению волшебного жезла, все станки застучали… город проснулся.
– Ты знаешь, – говорил один студент другому у моего подъезда, – с понедельника все становятся за работу! Конец безработицы… Нашелся какой-то генерал Беляев и повернул все вверх дном.
Работа кипела в моей канцелярии. С раннего утра в приемной моих покоев собиралась толпа, она расходилась только на время обеда, когда всем хотелось кушать. Но и за обедом ко мне приходили интимные друзья. В день приходило по 300 человек, адъютанты работали не покладая рук.
Наконец, они написали мне на дверях: «Приемные часы от восьми до двенадцати и от двух до восьми». Я поправил красным карандашом: «Все для фронта! От 8 до 12 и от 12 до 8». Командиры броневиков и бронепоездов врывались ко мне ночью и, не обращая внимания на жену, хватали меня «за косу»:
– Капитан Муромцев! Мой бронепоезд уходит в два часа ночи!
– Вот ваши бумаги – все готово. С Богом, в час добрый!
– Капитан Харововцев! Ухожу на фронт до рассвета! Ситенко!
– Все готово! С Богом, верю в ваше счастье! – Оба поезда были приведены в готовность в 12 ночи вдали от города.
С радостным чувством я снова бросаюсь на кровать – Харьков уже вне опасности.
– Ваше превосходительство! Ваши захватили массу газетной бумаги, а у нас недостаток, одолжите две кипы! – Времени лишнего нет, я даю ему с подписной бланк.
– У нас восемь, скажите адъютанту, чтоб написал вам ордер на два. Что-то дернуло меня, и я сам побежал в канцелярию.
– Все восемь? – спросил меня удивленно адъютант. Офицер покраснел и замялся.
– Вы нарушили мое доверие, – сказал я ему строго, – вы не получите ничего.
Пристыженный офицер удалился.
Для ускорения я прибегал к любому способу.
– Если у кого просьба интимного характера, прошу немного обождать, а остальных я буду принимать огулом, – говорил я.
– Чем могу вам служить?
– У меня много лишней амуниции, а нет зарядных ящиков.
– А у меня лишние зарядные ящики, а нет амуниции.
– Ну, вот и отлично! Поменяйтесь…
Были и частные посетители. Врывается высокий мужчина с дочкой, цветущей двадцатилетней девушкой. Она бросается ко мне на шею.
– Папка!.. Папка мой крестный! Я протираю глаза.
– Величко!
– Я самый! Ведь когда вы были адъютантом, а я заведовал школой солдатских детей, вы изволили быть крестным моей дочурки. Я узнал вас по подписи на железнодорожном ордере – рука совсем как вашего батюшки, который тогда командовал бригадой.
– Беляев! Я к тебе, услыхал, что ты здесь, и решил проведать тебя, – генерал от артиллерии – наш союзник по ремеслу – Василий Тимофеевич Черемей, мой дорогой командир училища, наш незабвенный «Шнапс».
Мы усадили его обедать и провели полчаса в самом задушевном разговоре.
На лестнице меня окликает высокая полная дама.
– Генерал… Когда я могла бы вас видеть?
– В любое время. И днем, и ночью. Если по частному делу, лучше всего во время обеда, тогда никто уже не побеспокоит.
– Да… Но… может быть, вы выберете минутку посетить меня сами. Я здесь, этажом выше вас, в 45-м номере. У меня дело очень деликатное.
– Хорошо. Попытаюсь забежать к вам в пять часов.
Она задержала меня перед дверью целых 15 минут, я начинал терять терпение.
– Простите, генерал!.. Я только что мылась…
Она усадила меня на стул, а сама села передо мной на низенькую бутаку[181]. Когда я взглянул на нее, мне показалось, что меня кто-то хватил обухом по спине. Пеньюар на ней был совершенно прозрачный, казалось, что на ней совсем ничего нет.
– Чем могу вам служить?
– Ах, генерал!.. Я хотела обратиться к Кутепову, но он такой суровый! К Достовелову… но вы ведь знаете, что за человек ваш начальник штаба… А про вас только и слышно, что вы такой доступный, такой обворожительный. Я хочу поделиться с вами своей заботой! Мой муж служит в интендантстве, мы вместе живем на 10 000 в месяц. Но разве можно жить на это? А на сколько вы живете?.. Как вы можете обходиться с этими деньгами?!
– Но ведь это временно… Завоюем Россию, все будет наше, а пока…
– Вот я решила спекульнуть… У меня несколько ящиков вина в Крыму. Дайте мне литеру на вывоз этого вина!
– Я бы очень рад был помочь вам, но надо искать другой способ. Это было бы противно закону и равносильно казнокрадству.
– Да, но только мне нужно со всеми печатями, с подписью вашей и адъютанта. Иначе я попадусь. Ведь, наверное, и вы нуждаетесь?
– Пока – слава Богу!
– А ваша жена? Ведь ей тоже нужны туалеты. У вас там есть молоденькие адъютантики, они все время увиваются за ней. А мы с мужем, вы знаете, мы большие друзья – но и только. У каждого из нас своя жизнь.
– Знаете, я думаю, я нашел для вас выход. Я формирую два свежих дивизиона под командой милейших молодых командиров Богомолова и Думбадзе. Они все время гонят эшелоны из Крыма, я дам вам письмо, вы можете попросить их провезти в своих теплушках пару ваших ящиков. От этого не пострадает никто.
– Да… Но!.. Заходите ко мне еще раз, может быть, вы надумаете? «Нет, я уже больше сюда не ходок», – подумал я. Я заподозрил, что она большевистская агентша… Но она просто Цирцея! Ее томило превращение мужчин в свиней.
Были и частные посетители.
В числе моих многочисленных посетителей оказались два юных прапорщика.
– Мы инженеры, братья Михайличенко, – заявил один из них, – у нас есть своя машина, старенький, но вполне исправный «фиат». Не возьмете ли нас и с машиной вместе к себе в Управление?
– С удовольствием! Я думаю, у меня вам не на что будет пожаловаться. Но я поставлю вам одно условие: в свободное время можете кататься сколько угодно, даже, без большого шума, катать всяких знатных барышень. Но как только мне понадобится ехать на позицию, машина должна стоять у моих ворот в полной исправности. Так как я знаю ее подлое свойство хромать на все четыре колеса, как только свистнет первая пуля!
– Будьте уверены!
Оба сдержали свое слово. Машина без отказа носилась повсюду, как «летучий голландец».
Она пришлась мне как нельзя более кстати. Прибыли первые англичане, привезшие снабжение, и Кутепов направил ко мне всех артиллеристов. Все они оказались симпатичными ребятами. Во главе их стоял майор Мин, с большими умными глазами и приятной внешностью. Он оказался отличным работником, организовал всех и работал не покладая рук. Я сразу же достал ему на Паровозостроительном заводе прекрасный состав, и он сам доставлял все нужное частям. Для обучения сложной материальной части смогли командировать молодых офицеров. Самый симпатичный лейтенант Джон Кеннеди остался для связи со мною. Это был высокий, красивый молодой шотландец, происходивший из [известного] клана Шотландского побережья, где недалеко от них проживали Эллиоты, предки моей матери, и древнейшие в науке и литературе кланы Дугласов, Скоттов, Гремов и прочих, давших столько героев и рыцарей.
– Но у вас в гербе рука с копьем? – спросил он меня не без беспокойства.
– Нет! У наших над щитом рука с мечом, а под гербом девиз: «Peradventure»[182]. Мы из Minto, Liddesdall [Roubislou].
– Ах, как я рад! – вздохнул он с облегчением. – Вы знаете, про тех идет дурная слава. Мой дед часто говорил мне «they are [bad name]»[183].
– У вас и акцент совсем как наш, и речь.
Я плохо справлялся с разговорным языком, но с литературой я был хорошо знаком, а дед мой передал мне свой акцент, которым говорила в его время вся аристократия.
Молодой шотландец привязался к нам, как к родным. От меня он буквально не отходил. В свободные минуты он давал уроки языка моей Але, которая с удовольствием пользовалась его услугами. В грамматике они ушли недалеко, но он привил ей чудное произношение благодаря ее музыкальному уху.
– Миссис Александра, у вас нет младшей незамужней сестры? – спросил он однажды. У нее была прелестная сестренка Лида, вылитая статуэтка Греза, но она уже была замужем за полковником Фаддеевым, с которым познакомилась на Красном хуторе, куда приехала к отцу.
– Ах, какая женщина! Моя мать взяла с меня слово, что я не женюсь на русской, – продолжал он. – Но я вижу, нет в мире женщин лучше русских.
Через несколько времени он получил телеграмму из штаба.
– Look men, gineme[184], – говорил он. – Какая обида: они назна чают меня адъютантом к генералу Голману. Это большая честь для меня, но я дорого дал бы, чтоб остаться с вами.
Из его глаз покатились слезы. На прощанье мы крепко расцеловались. Мы стали, как родные.
Англичане привезли массу обмундирования, которое тотчас же было выслано на фронт.
– Вашим людям я не оставил ничего, – отвечал мне Кутепов на мой вопрос. – Вы сумеете достать им сами.
Правду сказать, это меня взорвало. Но выход все-таки нашелся.
– В нейтральной зоне впереди наших позиций находится два вагона с сахаром. У нас есть кампионы. Разрешите…
– Ступайте немедленно и захватите, сколько можно, пока друзья и враги не растащили последнего.
Сахар поделили натурою. Казаки получили по полтора пуда, обер-офицеры – по три, штаб-офицеры – по четыре, а я – пять. Все это было загнано на базаре, а мы все приоделись.
Неожиданно мы с женой получили приглашение на банкет в городском саду. Присутствовали все члены городского самоуправления и масса посторонних. Между последними все старшие офицеры 31-й дивизии, в мирное время стоявшие в Харькове. За столом лились сердечные, искренние речи.
– Наш город высоко оценил вашу работу, – говорил мне Н. Н. Салтыков. – Благодаря вашей кипучей деятельности сотворен ряд чудес. У всех харьковцев на устах ваше имя. Осуществите нашу заветную мечту – один вы сможете это сделать, – воссоздайте из этих офицеров, из наших детей, кадры нашей родной 31-й дивизии. Мы все до одного придем к вам на помощь. И сами ведите ее в бой, в ваших руках она станет основой будущей великой Русской армии; мы вверяем наших граждан в ваши руки с безграничной верою в вас!
– Я глубоко тронут вашими словами, – отвечал я, – я пойду на все с вами. Но я поставлю будущим командирам полков одно непременное условие. Дисциплина в наших рядах должна быть абсолютна – и для солдат, и для офицеров, и для начальников. За убийства, грабежи и насилия над женщинами должна быть установлена смертная казнь без исключений, как в старом законе. Грабить военную добычу предоставьте одному мне. Но если я присвоил себе хоть что-нибудь и не раздал все тут же частям, то я даю право командирам полков расстрелять меня там же, на том же месте. Пусть это будет первая часть под незапятнанны белым знаменем.
Тут же за столом собрали и подписали мне два миллиона рублей на обмундирование. Я тотчас же просил граждан назначить комиссию для расхода этих денег. И в тот же вечер доложил обо всем Кутепову, который остался всем очень доволен и подал рапорт генералу Май-Маевскому.
По возвращении меня ожидал новый сюрприз. У дверей я нашел огромную афишу: «Завтра утром на Паровозостроительном заводе состоится закладка двух новых бронепоездов, пожертвованных городом: “Город Харьков” – “Генерал Беляев”».
Несмотря на поздний час, я схватил автомобиль и полетел в Университет к профессору Тиру.
Я крепко обнял его в благодарность за высокую честь – ведь никто, даже сам Деникин, не удостоился ничего подобного.
– Но что вы сделали со мной! – прибавил я. – Ведь я стану теперь мишенью со стороны всего начальства.
Он оторопел.
– Вот беда! Мы и не подумали об этом… Что же теперь делать?
– Спросите у Кутепова, пусть сам выберет ему имя. Кутепов назвал мой бронепоезд «На Москву!». Он не рассердился на меня за это.
Вскоре после этого в Харькове появился новый полномочный представитель Великобритании при генерале Деникине генерал Холман. Полный, высокий, типичный англосаксонец, он производил впечатление искреннего друга России и в то же время был сам поражен нашими успехами. «He bras put all his heat in Denicins chase»[185], – говорили мне про него хорошо знавшие его англичане. Ему предлагали второе место, в Индии, но он предпочел остаться на первом в России. Теперь он делает все, чтоб способствовать военному Главнокомандующему справиться со своей задачей.
От подъема харьковской промышленности он был в восторге. Посетив Паровозостроительный завод, он держал патриотическую речь рабочим, в которой, между прочим, указывал, что приехал разрушить существующее в России мнение о коварстве Альбиона. Речь его переводил я. Рабочие слушали с большим вниманием, но без особого энтузиазма. Узнав о формируемой мной дивизии, он горячо одобрил идею и обещал, со своей стороны, прислать для нее материальную часть… Мы расстались большими друзьями.
Вслед за тем, после блестящего обеда, на котором генерал Май-Маевский поздравил меня с начальником дивизии, он поднял бокал за мои успехи. Я, по указанию Кутепова, повез ходатайство об этом в Ставку лично.
Когда я приехал в Таганрог, меня направили к инспектору стрелковой части, который тотчас же предупредил меня, что начальником дивизии назначен только что прибывший из плена генерал Болховитинов, командовавший ею в начале войны, а начальником штаба – разделивший его судьбу полковник, и это решение генерала Деникина безапелляционно. Это открыло мне глаза на многое. Обидно было за Россию, обидно было за идею, которая могла бы спасти наше дело – а дело уже, казалось, показывало… признания. Но лично для меня и это было во благо. Кто был близок к делу, понимал, что сформировать свежую боевую единицу с традициями, идущими вразрез с установленным порядком, было делом рискованным. На худой конец, ее всячески старались бы пустить в ход там, где катастрофа была неизбежна. Начальником артиллерии фактически я не нес никакой ответственности и рисковал собой лишь в случае гибели общего дела. А мнение об этом я составил себе, едва появился в Таганроге.
Город был забит невероятно разросшимися тыловыми учреждениями. Каждый был занят лишь собой и нисколько не беспокоился об общем успехе. Царивший на верхах оптимизм породил индифференцию. Но еще грознее было другое явление. Весь тыл был охвачен враждебным нам крестьянским движением. Карательные отряды, порка и грабежи без суда, расправы, возвращение озлобленных помещиков в свои гнезда – все это создавало тяжелую атмосферу надвигавшейся катастрофы.
Я вернулся с тяжелым сердцем. Кутепова я уже не застал, штаб перешел в Белгород. Но в Харькове меня ожидал новый сюрприз. От снабжения… Прибыл артиллерийский академик полковник Попов с полномочиями принять от меня все созданное и наладить бюрократический порядок на всех заводах и фабриках, все заказы производить лишь по нарядам и под контролем Главного командования. Все созданное рухнуло, как карточный домик.
Я зашел в штаб дивизии. Два поросшие мхом старика копались в письмах, занимались подсчетом пожертвованных сумм. В полках царила полная растерянность. Приток пополнений прекратился. У офицеров опустились руки.
По пути я встретил Родзянку.
– Что такое случилось? – с недоумением спрашивал он. – Я со брал 250 рублей и понес их вам. В штабе дивизии мне сказали: «Генерала Беляева уже нет, вместо них генерал Болховитинов. А деньги принимаем». – Ну нет, – заявил я, – я собираю только на его имя. Других я не знаю!
Вспомнил я адвоката Шведова.
– Вам 20 000! Этой мой личный взнос.
– Но я уже не у дел!
– Берите все равно. Вам, только вам, другим не верю.
Я передал эти деньги казначею капитану Рыжкову. Перед выступлением из Новороссийска он разыскал меня и вернул их снова мне: «Все развалилось. Эти деньги остались у меня», – сказал он.
Когда поезд прибыл в Харьков, уже было за полночь. Моя Аля, по обыкновению, заперлась на замок, и я безнадежно барабанил в ее двери, когда вдруг отворилась дверь соседнего отеля, где проживал уехавший с Кутеповым начальник штаба, и оттуда высунулась какая-то бритая англезированная физиономия, в толстой фуфайке и новеньких подтяжках и с электрическим фонариком в руке.
– Ваня!
– Кока!
Ну да, это был он самый, Кока Эллиот[186], раненый в Ковно и попавший в плен к немцам, а ныне переводчик в системе английского снабжения в Харькове.
Через несколько минут за дверью показалась и моя Аля, внявшая, наконец, моему барабанству, и мы все трое обменялись последними известиями. Леля[187], старший брат Коки, скончался в Екатеринбурге от тифа. Молодая красавица вдова вышла замуж за англичанина.
О прочих он сам ничего не знал.
– Ну, а ты, Зайка, как тебе съездилось?
– Твое предчувствие сбылось. Наткнулся на Волконских. Только не на Мусю, она с начала войны с мужем во Владивостоке, и не на княгиню. Она живет на хуторе, в семи верстах от Полтавы. А Юру, узнав, что он в морском штабе, я вызвал к телефону. – «Юрий Николаевич?» – «Он самый, кто со мной говорит?» – «И. Т. Беляев, помните “офицерика”, который гостил у вас в Петрозаводске?» – «Ну как же! Как же!»
Из него вышел стройный моряк, флагман-офицер при адмирале. В Белгороде поезд Кутепова уже выходил на Курск. Я явился ему уже там.
– Я думаю, ваше превосходительство, что мне в Добровольной армии уже не стоит оставаться.
– Почему?
– Раз не пожелали дать мне даже дивизии, значит, штаб мне не доверяет. Видно, придется искать счастья у Колчака.
– Но ведь Колчака уже нет!
Для меня это было полным сюрпризом. Значит, сведения Осван об успехах сибирского фронта, о том, что наши разъезды у Нарвских ворот, – все это было запоздалой информацией!
– Все это было, а теперь все покатилось назад. Остались одни мы. А относительно вас я послал представление Деникину о вашем производстве в генерал-лейтенанты.
Молодые офицеры в штабе разъяснили мне все. Прикрываясь, красным удалось сформировать ряд дисциплинарных дивизий и восстановить порядок в тылу. Теперь, ликвидировав северный фронт, отбившись от сибиряков и от Юденича, они смогли все бросить на нас. А пока… Будем веселиться и радоваться, как многие, только что вернувшиеся на просмоленную сковороду.
Город был забит тылами. Мне удалось найти маленькую комнату в хорошей квартире в еврейской семье. Там моему появлению были очень рады.
– Вы знаете, господин генерал! Чего мы только не повидали… Каждый день ходят мимо с криками «Бей жидов, спасай Россию». Явились к нам. Один солдат положил на стол ручную гранату.
– Кладите сюда все золото, что есть, – сказал другой.
– А ложки и серебро? – спрашивала Роза. Она совсем спятила от страха.
– И серебро, какое есть! – отвечал третий.
– А ведь мы спасали от красных офицеров!
Это была правда. У них скрывался мой капитан Колыванов. Он и нашел мне эту квартиру.
Сказать правду, мне было у них удивительно хорошо. За обедом и отец, и мать, и обе дочери все время объяснялись мне в любви. Не знали, чем угодить даже…
Когда я исчезал, по возвращении находил обеих фей у меня в комнате за работой: мыли пол, меняли гардины, смахивали пыль со стола. Раз мы со всем штабом взяли билеты и пошли в театр имени Кеннеди, который уже осенью стал русский. Я вернулся поздно ночью. Со страхом и трепетом стучу в дверь. Сразу же слышу чьи-то легкие шажки, отворяет Роза.
– А я вам оставила ужин. – Бедняжка ждала меня до часу ночи, накормила до отвала и счастливая побежала к матери.
Не успел я улечься, как затрещал телефон.
– Приехала ваша тетя вместе с Лидой Давыдовой, – говорит мне Дивов, адъютант Кутепова. – Вы пойдете встретить ее?
Теперь уж мы прямо загуляли. Можно было думать, что кончилась война.
…Никто, кроме краснокожих детей пустыни…
Как военнослужащий, накануне и в разгаре войны я не мог выступать в печати иначе, как в исключительных случаях. Официально назначенный руководить переселением русских, в деликатных условиях местной политической игры я был вынужден к величайшей осторожности даже в выражениях, чтоб не погубить дело в зародыше. Все это прекрасно знали заинтересованные лица.
Вызванный мною к жизни в Париже Комитет под председательством донского атамана А. П. Богаевского, при участии моего брата[188] и парагвайского консула Ла Пьера, уступил место коммерческим организациям, так как консулу был дан соответствующий приказ вследствие перенесения центра переселения в Варшаву, откуда эмигранты посылались польским «Буро» на спекулятивных условиях, закрепощенные по заключенному здесь контракту[189].
Насильственная остановка дела в Париже вызвала катастрофу бывшего главной пружиной переселения Н. С. Горбачева, которого непосредственное обращение к министру иностранных дел в первый год войны и вынудило последнего поручить мне дело русского переселения. Горбачев мгновенно погрузился в долги, и лишь решительное вмешательство оставшихся со смертью генерала Богаевского членов Комитета сумело ликвидировать их. Но яростная полемика, избравшая его своей жертвой, не оставила его в покое и в дальнейшем, и сотни тысяч русских читателей «Последних новостей» и пр. литературы, поддержанные авторитетом исключительной по составу комиссии – Секретаря Нансеновского комитета Стогова и Аксентьева, задержавшихся во Франции, всецело обязаны им всеми теми ужасами, которые «неожиданно» появились[190]. Но памятником самоотверженного дела здесь остались тысячи русских интеллигентов, частью устроившихся в Парагвае или рассыпавшихся по Аргентине, Уругваю и Бразилии, и 20 тысяч крестьян, нашедших здесь спасение от польского ига, не считая тысяч других, застрявших в иных краях. Поля пшеницы, хлопчатника, мака, льна, изобилие домашней худобы и сотни русских домов и хуторов свидетельствуют, что их тяжелый труд не остался [напрасным], и от этих людей я не слышал иного слова, кроме слов искреннего привета и благодарности. Эти простые русские слова заставляют меня забывать и до сих пор все пережитые лишения и труды.
Библейские сказания поминают праотца Ноя, в семи душах своей семьи спасшего человечество от потопа. Еще более бескорыстный и великодушный в индейских преданиях, он спасает со второй женою своею погибавших в волнах младенцев. Ясно предвидя будущее, я сделал все, чтоб открыть путь к спасению всем русским, не делая различий ни для семитов, ни для сынов Хама… И если спасены только тысячи и десятки тысяч, а не миллионы, кто вправе обвинить меня в неудаче?! И тогда пускай упрекнут меня те, кто сами, бескорыстно служа другим, сделали дело лучше меня и исполнили свой долг перед Матерью Россией за дедовскую кровь, текущую в их жилах, за материнские заботы, давшие им воспитание, за Царскую науку, сделавшую их полезными даже в чужих краях, за честь сражения под ее знаменами, за честь водить на смерть ее чудо-богатырей. А те, кто понял всю славную, но тяжелую трагедию сына своей Родины, пусть простят меня, что в последний час, под гром орудий, бомбардирующих Париж, заговорил, наконец, Парагвайский Сфинкс.
Послесловие Д. Беляева
Парагвай, самое сердце Латинской Америки. Мы переплываем одноименную реку Парагвай на военном катере в сопровождении местного сенатора Мигеля Сагиера и почетного консула России в Парагвае Игоря Анатольевича Флейшера-Шевелева. Еще мгновение, и мы ступаем ногами на землю, где установлен необычный памятник Ивану Тимофеевичу Беляеву – царскому генералу, национальному герою Республики Парагвай, младшему брату моего прапрадеда.
Что в этом памятнике необычного? Бюст генерала Беляева установлен на пирамидальных сваях, так как с начала 70-х годов ХХ века река Парагвай имеет обыкновение выходить из берегов, заливая этот участок земли. Памятник установлен на земле, которая носит название Чако. В переводе с индейского языка гуарани Чако значит «охотное поле». Это территория размером с четверть Франции. Населена преимущественно индейцами из-за трудных условий проживания. Именно из-за нее в далекие 1932–1935 годы здесь развернулась самая кровавая на Южно-Американском континенте война в ХХ веке – между Парагваем и Боливией. Как суверенное государство Парагвай давно бы уже перестал существовать, если бы не… русские офицеры, которых Иван Тимофеевич призвал сюда для реализации «Русского очага». Наблюдая падение нравов в братоубийственной Гражданской войне, он хотел создать общество русских людей, которые должны были бы сохранить в себе русскость для будущих поколений. Вот что писал сам автор мемуаров об этом: «Я мечтаю об одном. В море продажного разврата и растления я надеюсь найти горсть героев, способных сохранить и возрастить те качества, которыми создалась и стояла Русь. Я верю, что эта закваска сохранит в себе здоровые начала для будущего».
В далекую латиноамериканскую страну стали прибывать разочарованные в европейском «радушии» бывшие подданные Российской империи. В Парагвае им предоставлялись достойные условия труда.
Так, например, офицеры сохраняли за собой воинское звание, а жалование у первых прибывших специалистов было примерно таким же, как и у депутата местного парламента. Конечно, после того как русские генералы еле-еле могли сводить концы с концами в Париже, Республика Парагвай, действительно, виделась им спасением. Многие из них внесли достойный вклад в развитие своей второй Родины. Так, например, в декабре 1933 года в Парагвай прибыл Степан Леонтьевич Высоколян. Во время Чакской войны он прошел путь от майора до бригадного генерала (генерал-лейтенанта), приняв на себя управление всей артиллерией страны. После войны он возглавлял в Асунсьонском университете кафедры физико-математических и экономических наук. Примеров тому, как русские люди послужили принявшей их стране, множество.
Почему началась Чакская война? В мировой политике все достаточно банально. Американская нефтяная компания Standart Oil, принадлежащая Рокфеллерам, провела геологическую разведку области Чако, которая находится между Парагваем, Бразилией, Боливией и Аргентиной. В результате геологоразведки в ней были найдены залежи нефти. В связи с этим боливийское правительство получило кредитную линию (прямо от американцев – тогда МВФ еще не было) на закупку американского же вооружения. Руководить боливийской армией были приглашены… немецкие офицеры. Главнокомандующим боливийской армией был немецкий генерал Ганс Кундт. Был среди офицерского состава и Эрнст Рэм (глава штурмовых отрядов СА, ближайший соратник Гитлера, который был убит по его приказу в «ночь длинных ножей» в 1934 году). Согласно Версальскому мирному договору 1919 года Германии запрещалось иметь авиацию, танки, тяжелую артиллерию. В 1932 году примерно 200 немецким высшим офицерам предоставили возможность получить опыт ведения войны на американские деньги американским же оружием. Как раз тем, которое было для них запрещено. К этому добавлялись огнеметы и пулеметы с водяным охлаждением. Парагвайская армия была вооружена куда беднее: танков не было вовсе, самолет был всего один. Однако выдержка и смекалка русских офицеров в корне изменили запланированный агрессорами ход войны.
Победа парагвайцев под предводительством русских стала возможной благодаря суворовской «Науке побеждать», которую генерал Беляев знал еще с детства. Прадед Ивана Тимофеевича, Леонтий Федорович Трефурт, был адъютантом Александра Васильевича Суворова и сопровождал его в легендарном походе через Альпы. Хорошим примером смекалки русских офицеров является история, как солдаты по приказу генерала Беляева строгали из пальм… бутафорские пушки, которые боливийские летчики с высоты принимали за настоящие. И расходовали на них весь боезапас. До конца войны боливийцы так и не могли понять, откуда у парагвайцев столько «артиллерии». Только русские могли додуматься до такого задорного метода противовоздушной обороны.
После победы в Чакской войне Иван Тимофеевич до конца своих дней занимался проблемами индейцев. В 1940 году он смог продвинуть в Лигу Наций декларацию о правах индейцев, первую за всю историю индейских племен Америки. С тех пор каждый индеец считается гражданином республики Парагвай (до того местное население могло охотиться них как на зверей). Иван Тимофеевич настолько подружился с индейцами, что они сделали его вождем одного из племен, которое носит название Мака, и прозвали его «Крепкая рука». По прибытии в Парагвай (в 1924 году) и до начала Чакской войны Иван Тимофеевич в компании индейцев и русских офицеров (И. Д. и Л. Д. Оранжереевы, В. Ф. Орефьев-Серебряков, А. Г. фон Экштейн и другие) совершил 13 экспедиций в область Чако. Генерал Беляев знал не только военное дело, но был также и хорошим этнографом. Будучи кадетом, он посещал лекции известного географа Петра Петровича Семенова-Тянь-Шанского в Императорском географическом обществе, в котором состоял по рекомендации профессоров Н. А. Богуславского и А. И. Мушкетова. В более зрелом возрасте он слушал лекции по географии и антропологии знаменитого академика Сергея Федоровича Ольденбурга, который был его дальним родственником. Будучи откомандирован командиром 2-й батареи 1-го Кавказского стрелкового артиллерийского дивизиона на Кавказ, Иван Тимофеевич написал исследовательскую работу «На земле хевсуров». Там же он пишет устав горной артиллерии, который в последующие годы активно использовался военными артиллеристами.
С юных лет, читая на чердаке дома в семейном имении Леонтьевское (названном в честь прапрадеда Леонтия Федоровича Трефурта, адъютанта Суворова) рассказы о колонизации Америки, Иван Тимофеевич считал, что европейцы крайне несправедливо обращались с местным населением. Иначе как геноцидом насильственный захват американских земель «цивилизованными» европейскими варварами не назовешь. Поэтому Ивана Тимофеевича волновала история несправедливо порабощенных народов. И когда жизненные обстоятельства сложились так, что президент Парагвая призвал русских на службу, генерал Беляев первым прибыл в страну, о которой он хорошо знал еще с детства.
Индейцы племени Мака… Смотришь в их глаза и видишь в них что-то детское. А ведь именно они сыграли важную роль в Чакской войне. Во время тринадцати уже упомянутых экспедиций в область Чако Иван Тимофеевич знакомится со множеством индейских племен и заручается их поддержкой. Ключевое преимущество парагвайской армии, озеро питьевой воды Питиантута, было открыто в одну из последних таких экспедиций. Индейцы помогали парагвайцам находить воду и пропитание в джунглях, что давало армии силу.
В области Чако-Бореаль, неподалеку от памятника генералу Беляеву, находится старая хижина, в которой живет мать индейца Рафаэля. Наверное, трудно назвать ее домом, но в условиях сорокаградусной жары и такое жилище может быть кровом. Вызвавшийся в проводники индеец Рафаэль показывает нам старые фотографии генерала Беляева, а также газетные вырезки о его похоронах в 1957 году и проект памятника. Когда Иван Тимофеевич скончался (19 января 1957 года), в парагвайской столице Асуньсон был объявлен трехдневный траур. Отпевание генерала Беляева проходило в храме Покрова Пресвятой Богородицы, построенном русскими эмигрантами в 1928 году. В нем и по сей день висит памятная табличка с инкрустированным в нее орденом святого Георгия, которым был награжден генерал Беляев «за спасение батареи и личное руководство атакой» по итогам боев на Карпатах. На табличке выбиты инициалы «Juan Beliaef» и звание «General del Divison», что в переводе с парагвайского соответствует званию генерал-лейтенанта. Во время отпевания в церкви присутствовали все высшие руководители страны. В том числе и президент страны генералиссимус Альфредо Стресснер, который служил лейтенантом в пору, когда парагвайской армией командовал генерал Беляев. Толпы индейцев осаждали храм снаружи. Они пели «Отче наш» на своем языке.
Иван Тимофеевич не только составил словари перевода с их диалектов на парагвайский, но и прививал им духовные начала. Индейцы имели свои религиозные убеждения, но они были не чужды эклектизму, приняв свет православия, который принес им, как они его называли, «Белый вождь». После отпевания они забрали его тело и отвезли в колонию имени генерала Беляева через реку Парагвай в область Чако. Там и похоронили по своим обрядам, а через несколько лет – поставили памятник.
Вспоминаю, как мы, преодолев путь в половину земного шара, подходили к памятнику. Пока Рафаэль рубил своим мачете суровые дебри джунглей, я вспомнил слова самого Ивана Тимофеевича. Видя своими глазами кровавую революционную смуту, которая буквально свела с ума население целой страны (что сегодня мы можем наблюдать на Украине), он мечтал, что Россия когда-нибудь воссоздастся в прежнем виде:
«Военное поражение Белой армии – это не конец России. Русь пережила польско-литовскую интервенцию, она переживет это иго и возродится. Надо сделать все, чтобы не допустить гибели русской культуры и русского духа, сберечь и воспроизвести генофонд нации. Под пеплом пожарищ теплится русский национальный дух, есть подвижники, готовые жертвовать собой ради России, мы твердо уверены в возрождении Родины. Именно поэтому надо собрать всех, кто остался верен русскому знамени, сберечь и укрепить русскую православную веру, русскую культуру, русский язык, русские традиции. Создать резерв патриотичных людей для возрождения России. Воспитать аристократию духа, которая способна и достойна управлять великой страной».
На глаза наворачивались слезы – вдалеке показался памятник Ивану Тимофеевичу. Знал ли он тогда, прибыв 8 марта 1924 года в Парагвай, что спустя почти 90 лет потомки его старшего брата прибудут на место его погребения с миссией – воссоединить разорванные революцией семейные узы?
Мой дедушка, старший священник ставропигиального Иоанновского женского монастыря (р. Карповка, Санкт-Петербург) митрофорный протоиерей Николай Алексеевич Беляев вместе с протоиереем Дионисием (Казанцевым), который сегодня окорлмяет бразильскую епархию в г. Сан-Паулу, отслужили панихиду по Ивану Тимофеевичу. Трудно описать, что я чувствовал в тот момент. Рядом со мной стоял старший брат дедушки, известный археолог Сергей Алексеевич Беляев. Несмотря на почтенный возраст (на тот момент ему было 75 лет), он вместе с нами совершил это почти что кругосветное путешествие (12 500 км туда и столько же – обратно). По его щекам также струились слезы. Он произнес речь о воссоединении двух ветвей рода Беляевых – той, которая осталась в Советской России, и той, которая оказалась в вынужденной эмиграции.
Считаю необходимым рассказать о нашей семье, а точнее – о роде. По коренной мужской линии мы родом из Великого Новгорода. Самая, наверное, древняя известная нам связанная с родом временная веха – это история о том, как нашу прародительницу Овдотью Ивановну Беляеву сватали за Алексея Михайловича Романова, когда тот женился вторым браком после смерти Марии Ильиничны Милославской. Семейные предания говорят, что царь долго выбирал между Овдотьей Ивановной Беляевой и Натальей Кирилловной Нарышкиной. Лобировавшие кандидатуру последней бояре сделали свое дело и при помощи придворных интриг склонили Алексея Михайловича к выбору в пользу последней. Информация об этом встречается в исторических книгах.
Питерская ветвь рода пошла от Ивана Ивановича, брата царской невесты Овдотьи. Первый российский Император, Петр Алексеевич, по ходу строительства Санкт-Петербурга привез наших предков из Великого Новгорода на берега Невы. Здесь мы проживаем и по сей день.
На обложке книги вы видите фотографию нашего рода, датированную 1913 годом. Она относится к тому времени, когда семья генерала Тимофея Михайловича Беляева в последний раз до революции собиралась вместе. Именно из этой точки мы сможем заглянуть как в прошлое, так и в будущее.
Русский язык отличается от некоторых других языков тем, что у нас принято называть человека по имени-отчеству. Тем самым отдается честь его отцу. Давайте же и мы начнем с отца генерала Ивана Тимофеевича Беляева.
Иван Тимофеевич родился 19 апреля 1875 года в казармах Измайловского полка в семье потомственного военного Тимофея Михайловича Беляева, его можно найти по центру фотографии – это глава большой семьи. В это время он пребывал в отставке в чине генерала от артиллерии (в советской классификации – маршала артиллерии). В 1903–1907 годах Тимофей Михайлович был военным комендантом Кронштадтской крепости. Ему пришлось подавлять матросские бунты, которые сопровождали первые две неудавшиеся революции 1905 и 1907 годов. За службу на этом посту был награжден орденами Белого Орла и Св. Александра Невского. С 1906 по 1912 год Тимофей Михайлович принимал активное участие в Русском Собрании, в последние годы даже в должности заместителя председателя. Однако по состоянию здоровья вышел в отставку.
Дед Тимофея Михайловича, Алексей Иванович Беляев (1765–1832) был правнуком Ивана Ивановича Беляева. В 1765 году при Екатерине Великой имел обер-офицерский чин и был женат на Анне Нелидовой, в браке с которой имел двоих сыновей – Тимофея и Михаила. Отец Тимофея Михайловича – Михаил Алексеевич Беляев (1792–1871) был младшим. Женат дважды. Первая жена его – грузинская княжна Софья Захарьевна Кадьян (1809–1856). Их дети – Александр, Алексей, Николай и Тимофей Михайловичи. Последний – Тимофей – отец главного героя книги. Вторая жена Михаила Алексеевича Беляева – Елизавета Мария Эльмира Ольденбургская (1824–1865), лютеранского вероисповедания.
Тимофей Михайлович также был женат дважды, первая супруга – Мария Ивановна Эллиот (также лютеранского вероисповедания) умерла через несколько дней после рождения Ивана Тимофеевича, поэтому на фотографии вы ее не найдете. По отцовской линии она была внучкой контр-адмирала Балтийского флота Андрея Ивановича Эллиота, принятого Екатериной II на службу в чине лейтенанта из английского флота для возрождения флота нашего. За выслугу 35 лет в офицерских чинах в 1819 году он был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени и также орденом Св. Анны 1-й степени. По материнской линии Мария Ивановна Эллиот была внучка Леонтия Федоровича Трефурта, адъютанта Александра Васильевича Суворова, принимавшего участие в знаменитом походе через Альпы. Его брат, генерал-майор Федор Федорович Трефурт, был комендатом Твери и участником Наполеоновских войн. Во время Отечественной войны 1812 года и последующих Заграничных походах 1813–1814 годов Федор Федорович командовал Тобольским пехотным полком. За это в июне 1813 года был награжден золотым оружием с надписью «За храбрость», в сентябре того же года – орденом Св. Георгия 4-й степени. На его могиле в бывшем имении Жерновка под Тверью было написано, что за время военной службы он участвовал в 56 сражениях. Трефурты происходили из австрийского дворянского рода. Поэтому когда кто-то клеймит всех без исключения иностранцев как врагов – это несправедливо. Выбрав в качестве своей новой родины Россию, они всецело стали русскими и сослужили достойную службу своей новой Родине. Хотя некоторые женщины в нашем роду иногда имели иное вероисповедание, но наши предки строго хранили православную веру как ковчег души русского народа.
Мария Ивановна Эллиот родила Тимофею Михайловичу дочь Марию и четверых сыновей. Мария Тимофеевна Беляева породнила нашу семью с семьей Блоков. Дело в том, что после развода Александра Львовича Блока с Александрой Андреевной Блок (урожд. Бекетовой) в 1889 году он женился на Марии Тимофеевне Беляевой. Их отношения, так же как с первой женой, были трудными. В 1892 году у них родилась дочь – Ангелина, сводная сестра поэта Александра Блока. Блок познакомится с ней позднее, в 1909 году в Варшаве. Сестра надолго останется в его сердце и в стихах. Прочитайте цикл стихов «Ямбы» – он целиком посвящен Ангелине.
Во время мобилизации в начале Первой мировой войны именно Иван Тимофеевич помог великому поэту пройти нетрудную службу в штабе тяжелого артдивизиона, которым командовал он сам. Таким образом, Блок был огражден от участия в войне и, возможно, смог сохранить жизнь.
Любимая поэтом сестра Ангелина умрет от менингита (воспаления мозга), которым заразилась в 1919 году в церковном госпитале Нижнего Новгорода, где она вместе с матерью помогала ухаживать за раненными. На фотографии она справа от центра стоит за спиной матери.
Пятеро братьев Ивана Тимофеевича были, как и он, военными артиллеристами. Они закончили 2-й кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. Некоторые выпустились и из Михайловской артиллерийской академии. Четверо братьев – Сергей, Михаил, Владимир и Иван – сыновья Марии Ивановны Эллиот, двое – Николай и Тимофей – дети второй жены Тимофея Михайловича Марии Николаевны Септюриной, родом из купеческого сословия. На фотографии она сидит по левую руку от главы семейства.
Обратимся к семейной фотографии. Первый слева в верхнем ряду – ученый-металлург, историк, полковник Николай Тимофеевич Беляев (9 июня 1878, Санкт-Петербург – 6 ноября 1955, Париж). Как профессор Михайловской артиллерийской академии, был командирован за границу, работал в лабораториях Германии, Англии и Франции. Изучая процессы кристаллизации металлов, внес большой вклад в исследование булатной стали. В годы Первой мировой войны занимался вопросами снабжения русской армии в Лондоне, где и остался после революции. В 1920 году вошел в члены правления Русского экономического общества (все там же, в Лондоне). Оценкой его исследований специалистами стала золотая Бессемеровская медаль с портретом Николая Тимофеевича на обратной стороне. Однако отношение Англии к русским ученым заставляет Николая Тимофеевича эмигрировать в 1934 году в Париж. Продолжая заниматься научной деятельностью как действительный член Русской академической группы, он представляет ее интересы в Совете профессоров Русского высшего технического института в Париже. Скончался в Париже 6 ноября 1955 года. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Был женат дважды, в браках детей не имел.
Там же слева, в нижнем ряду сидит генерал-майор Владимир Тимофеевич Беляев (12 января 1972 года, Санкт-Петербург – 1942 год, Ленинград). Во время Первой мировой он командовал 2-й Особой артиллерийской бригадой русских войск во Франции. Во время Гражданской войны воевал сначала в Добровольческой армии А. И. Деникина, позже – на Восточном фронте под командованием А. В. Колчака. Что было с ним после поражения белых в Гражданской войне, неизвестно. Однако нам точно известно, что умер он в блокадном Ленинграде в 1942 году.
Следующий из братьев, стоящий по правую руку от главы семейства, – это генерал-лейтенант Сергей Тимофеевич Беляев (29 сентября 1867 – 24 февраля 1923 года). Мой прапрадед. В начале Гражданской войны был инспектором артиллерии 2-й армии. Награжден орденами Св. Станислава (3-й, 2-й и 1-й степеней), Св. Анны (2-й степени) и Св. Владимира (4-й и 3-й степеней). Имел троих детей. Пока он воевал на фронтах Первой мировой, семья переехала к родственникам на юг России, чтобы не стать жертвой произвола. Предание гласит, что Сергей Тимофеевич несколько раз пытался выбраться к семье и присоединиться к белогвардейцам. Дважды его ставили к стенке для расстрела. Но огромный авторитет в среде военных оба раза спасал его. При новой власти он был начальником кафедры тактики в Артиллерийской академии РККА. Семейное предание гласит, что на мосту через Москва-реку он произнес: «Моя Родина там, где Россия», сломал о колено царскую саблю, бросил ее в воду. Вероятно, это был самый тяжелый выбор в жизни прапрадеда, но благодаря этому решению наш род сохранился в России. Скончался Сергей Тимофеевич Беляев 24 февраля 1923 года от разрыва сердца (официальная версия) и был с воинскими почестями похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
По левую руку от прапрадеда стоит его жена – Елизавета Николаевна Беляева (урожд. Наумова), дочь контр-адмирала Николая Алексеевича Наумова, именем которого назван остров в Амурском море (соседствующий с о. Русский).
Маленький мальчик в бурке с газырями и с папахой в левой руке – это отец моего деда, Алексей Сергеевич Беляев. При крещении крепко-накрепко ухватился за наперсный крест священника. Крестивший его батюшка тогда сказал, что коли так велика тяга младенца к Богу, то быть ему священником. Так и вышло. После Гражданской войны он работал библиотекарем. В 1930 году его арестует НКВД за «организацию монархического кружка» и отправит на несколько лет в ГУЛаг. По возвращении с трудового фронта стал священником.
За спиной главы семейства стоит рослый Тимофей Тимофеевич Беляев (1880–1918). Известно о нем крайне мало. Как и братья, был военным офицером-артиллеристом. В царской армии дослужился до полковника. В 1918 году вместе с другими офицерами был утоплен в Кронштадте.
Второй справа – генерал-майор Михаил Тимофеевич Беляев (18 июня 1869 – 10 января 1951). Награжден орденами Св. Станислава (2-й степени), Св. Анны (1-й и 2-й степеней), Св. Владимира (1-й, 2-й, 3-й и 4-й степеней). В Гражданскую войну командовал конно-горным дивизионом Добровольческой армии. Вместе с Русской армией П. Н. Врангеля эвакуирован из Крыма в марте 1920 года. Эмигрировал в Югославию, где и прожил до 1951 года. Потомки Михаила Тимофеевича сегодня живут в Сербии.
Возвращаемся к главному герою книги – генерал-майору царской армии и генерал-лейтенанту парагвайской армии Ивану Тимофеевичу Беляеву (19 апреля 1885 года, Санкт-Петербург – 19 января 1957 года, Асунсьон). Перед нами русская газета «Новое время», которая в 1924 году выпускалась в Белграде. В ней оказавшиеся в Европе русские беженцы могли тогда прочитать призыв генерала Беляева: «Ко всем, кто мечтает жить в стране, где он может считать себя русским. Ехать в Парагвай и создать там национальный очаг, чтобы “сберечь детей от гибели и растления”».
Создание «Русского очага» происходит с разрешения военного министра Парагвая генерала Скенони и президента Элихио Айала. Они утверждают заработную плату в пять тысяч песо (жалование депутата парламента) нескольким прибывшим русским специалистам, среди которых были инженеры Шмагаулев и Пятницкий, путеец Абраменко, конструктор Маковецкий, геодезист Аверьянов, инженеры Орефьев-Серебряков, Снарский и Воробьев. В Парагвае все русские (доктора, инженеры, профессора, военные) получают работу по специальности. Именно они помогают в короткий срок поднять науку и экономику Парагвая.
Когда начинается Чакская война между Боливией и Парагваем, все русские офицеры встают на защиту своей новой Родины. Вместе с генералом Беляевым воевали: Н. А. Корсаков, Б. П. Касьянов, С. С. Салазкин, Ю. М. Бутлеров, С. М. Дедов, С. Л. Высколян, В. П. Малютин, В. Канонников, Н. А. Ходолей, В. Ф. Орефьев-Серебряков, братья Оранжереевы, А. Г. Экштейн, Н. И. Голдшмидт и др. Русские женщины становятся сестрами милосердия (В. Ретивова, Н. Щетинина, С. Дедова, Н. Конради и др.).
В борьбе за Парагвай русские совершили подвиг и показали пример мужества и решительности, силу русского характера, русского духа.
Четырнадцать улиц в городе Асунсьон, столице Парагвая, носят имена русских героев, сражавшихся за эту страну: Ю. М. Бутлерова (внука великого ученого), С. С. Салазкина, В. П. Малютина, Б. П. Касьянова, Н. Г. Кривошеина и др.
Наверное, лучше всего вклад русских офицеров в победу Парагвая над Боливией характеризует обращение парагвайских матерей, которое получило название «Молитва за Русь»: «От всех матерей, чьи сыны являются свидетелями вашей храбрости в битвах, я приношу вам, белые русы, сердечную благодарность парагвайской женщины. К своим обращениям к Всевышнему я присоединяю новую молитву. Да вернет Он вам вашу Родину, которую вы потеряли!» Можно понять, насколько были рады матери парагвайских солдат победе – ведь сравнительно недавно, в середине XIX века, тогда еще на английские деньги и английским оружием руками Бразилии и Аргентины был устроен геноцид местного населения – после кровопролитной войны из 1,5 млн жителей Республики в живых осталось только немногим более 250 тыс., из них было лишь 28 тысяч мужчин.
В самый разгар войны генерал Беляев, возглавляя Генеральный штаб, успевает выхлопотать в парагвайском МИДе разрешения на обустройство сельскохозяйственных колоний в районе городов Энкарнасьон и Консепсьон. Каждый приехавший русский получил по 12 гектар земли. В это время в Париже брат генерала, Николай Тимофеевич Беляев, организует переправу русских в Парагвай. В столице Франции начинает выходить газета «Парагвай». В результате 20 тыс. русских находят спасение в Латинской Америке. В школах открываются курсы русского языка. Начинает работать «Русское радио». Русский язык становится языком общения.
Когда началась Великая Отечественная война, в далеком Парагвае во многих русских домах висели портреты маршала Георгия Константиновича Жукова и Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина. Во многих, но не во всех. Кто-то продолжал люто ненавидеть большевиков, отнявших у них страну. Но кто-то молился в храме и ставил свечки за победу Советской армии над фашистами. Иван Тимофеевич был на стороне последних. Он считал, что Сталин стал преемником Петра I.
По окончании войны Иван Тимофеевич занимается делами индейцев. Зная 14 индейских языков и наречий, составляет словари. В 1938 году организует первый в мире индейский театр, с которым успешно гастролирует в качестве режиссера по всей Латинской Америке. Благодаря его усилиям президент Республики Парагвай выделяет индейцам племени Мака землю, которая и по сей день носит название «колония генерала Беляева».
Последние годы своей жизни генерал Беляев живет впроголодь – но его дом всегда полон пришедших из Чако индейцев. Места хватало для всех. Царская шашка, скрещенная с мачете, и российский флаг – все семейные драгоценности висели на стене. После смерти генерала индейцы продолжали заботиться о его жене, Александре Александровне.
Стоя перед могилой Ивана Тимофеевича, мне показалось, что я услышал слова, которые он регулярно повторял своим соотечественникам уже в Парагвае: «Вы – русские. Никогда не забывайте об этом». И тогда я понял, что мы должны сделать все возможное, чтобы подобная 1917 году трагедия русского народа не повторилась никогда. Ведь трагедия страны – это трагедия миллионов и миллионов простых семей. Когда рушится семья, нарушается преемственность времен. Все приходится начинать заново.
ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ ГЕНЕРАЛА ОТ АРТИЛЛЕРИИ ТИМОФЕЯ МИХАЙЛОВИЧА БЕЛЯЕВА
Во Имя Отца, Сына и Святаго Духа. Аминь.
Имея в виду возможность скорой и неожиданной смерти моей, находясь в твердом уме и памяти, чувствую потребность высказать своим близким свои предсмертные мысли:
Умоляю бесценных детей не забывать родителей, положивших начало их жизни и принесших им всю свою любовь и сердце. Они могут исполнить это, по моему мнению, единственным путем добрых дел во имя усопших родителей и в этом должна излиться самая теплая любящая душа.
Молитва в Церкви, везде, милосердие к ближним, всепрощение – вот что может служить достойным выражением признательности нам за наше служение детям. Особенно старшим детям напоминаю о памяти их многострадальной матери, которая даже свою, столь дорогую им жизнь, принесла для них в жертву. Усердно прошу, по возможности, совершать об умерших родителях поминовение во время совершения бескровной жертвы.
Умоляю детей воспитывать свое потомство в духе любви к БОГУ и человеку, чтобы идея благости проникла во все их существо, и настраивать своих детей в горячей любви к нашему страдальцу ОТЕЧЕСТВУ и непоколебимой верности ПРЕСТОЛУ.
Умоляю сыновей не оставить дорогих: дочь мою Марию и внучку Ангелину своими советами и поддержкой.
Недвижимости и капиталов после меня не остается, а все мое имущество, состоящее в домашних вещах, нажитых большею частию в период совместной жизни с любезнейшею супругою моей Мариею Николаевною, предоставляю в ее полное распоряжение с просьбою предоставления детям некоторых предметов и книг, которые могли бы быть им особенно дороги как память о родителях.
Приношу глубокую, сердечную благодарность всем, кто терпел мои недостатки и оказывал мне милость, особенно это относится до дорогих, бесценных Мани и детей.
Прошу погребения самого скромного, а памятника никакого.
20 января 1907 года, г. Кронштадт
Наверное, здесь бы следовало поставить точку. Род Беляевых продолжается. Сегодня мы снова большая семья. Мы стараемся бережно хранить семейные традиции и всегда рады тем, кто поступает так же.
Если есть желание посмотреть фильмы, посвященные генералу Беляеву, прошу по адресу:
http://ivan-belyaev.ru/video
Если имеется желание прочитать статьи о Иване Тимофеевиче, посетите мой блог:
http://dbelyaev.ru/i/rod
В случае, если вы хотите написать мне письмо, вот адрес для связи:
Читать бесплатно другие книги:
