Самурай Ярослава Мудрого Ледащёв Александр

Глава ХХХI

Дни шли и шли, я все вытягивал и вытягивал из уных жилы, а особенно же доставалось Воиславу. Все новые приемы, ухватки, уловки — все, все я показывал теперь на нем. Но спрашивал, хочу надеяться, со всех одинаково. Яму с цепями они, как мне кажется, уже готовы были проклясть, но прыгали, тем не менее, все лучше и лучше. Еще немного — и станут прыгать как кузнечики. Жалко, что я забыл про коноплю. Прыжки через нее дают тоже очень неплохой результат, если прыгать каждый день, пока она растет. Все выше и выше с каждым днем. Если пропустить пару дней, она вытянется так, что уже не перепрыгнуть. Зато удар, нанесенный сверху, в прыжке, куда труднее отразить, равно как и зажать в неудобной позиции человека, который попросту прыгнет через тебя. А попутно еще и голову снимет, поди ж ты…

Мне не очень нравилось, что свой недоученный табор мне придется тащить в леса Медвежьего угла, на показ варягам. Придется искать там какое-то удаленное место для занятий. Хотя «удаленное» в тех лесах, пожалуй, чревато — вырежут всех, да и весь сказ. Но кто меня спрашивал? Дайме повелел ехать в леса, значит, поедем в леса. А что варяги будут смотреть — да и черт с ними, пусть смотрят. Заниматься все равно придется. Надеюсь, что в строительных работах моих уных использовать не собираются.

Выматывающие тренировки все же не были панацеей. Я скучал по стражнице, причем все сильнее с каждым днем. Вопрос о том, реальна ли была эта лирическая постановка, уже перестал меня терзать. Еще бы не реальна — на руке лежал браслет, вызывая у уных скрытый интерес. Снимать я его не хотел, показывать тоже, а замотать тряпкой считал оскорбительным для дарительницы. Увидимся ли мы еще с тобою, Ягая?

Как-то ввечеру, когда мы уже поужинали, и Поспелка, умотанный за день, упал на лавку и уснул, я вдруг решил провести небольшой эксперимент.

— Дед! — позвал я. Исчезнувший после ужина домовой тут же возник возле стола. — Что скажешь? — И я сунул руку с браслетом ему под нос.

Домовой отшатнулся, словно я сунул ему в лицо горящую головню.

— Спятил, что ли, такими вещами шутить! — вскричал Дед. — Купил же ты такое! Кто ж его сделал-то?! И ведь и в самом деле похож!

Я молчал, а Дед присмотрелся.

— Не может быть, — пробормотал он. — «Золотой пояс»… Нашелся… Но это же браслет Ягой! Где ты его взял, Ферзь?! Где ты его нашел? В лесу? У колдуна?! Отнеси где взял! Отнеси, ты не понимаешь, что носишь и с чем играешь!

— Сама мне дала, — я нарочито небрежно пожал плечами, — как же это я его отнесу? Подарки не возвращают!

— Ты виделся со стражницей Кромки? И остался жив? — Дед отчаянно не хотел в это верить. Почему?

— Это просто золото, Дед? Или он на что-то еще гож? — пристал я к домовому.

— Это не просто золото, и он на многое гож, но коли она тебе ничего не сказала, то я и подавно не скажу, не допытывайся, наставник! Я еще из ума не выжил — вспоперек Ягой заходить!

— Да ты и Совы-то ее боялся, — поддел я Деда.

— Ну знал бы ты, что это за Сова, так и ты бы таким храбрым вряд ли был! — рассердился Дед. Хорошо, глядишь что и брякнет со зла.

— Так ты скажи, глядишь, я и присмирею. А то все обиняками да недомолвками.

— Ты видел Сову? Видел стражницу? Что еще тебе сказать, когда ты и так все знаешь? — усталым голосом спросил Дед. — Рассказать, кто такая эта Сова? Так не скажу, коли она сама не сказала. Не мучь ты меня, Ферзь. Зачем тебе знать, что человеку не надо знать?

— Да мне всегда больше всех надо, — пробормотал я, крайне недовольный собой. Не приготовился я к разговору, не построил его как надо. Вот и результат — знаю меньше, чем до сей поры знал, потому что пока ничего не знал, так и не маялся. А теперь вот знаю, что-то еще есть за этим браслетом, а что — без понятия. Я махнул рукой, и Дед исчез. Тоже, видать, не чаял, как прекратить неприятный для него разговор.

Однако я тупой. Не новость, конечно, но всегда неприятно. Что во всех сказках делали с кольцами, палочками и прочим магическим инвентарем? Верно. Терли, махали, бросали — проще говоря, вступали с ним в плотный физический контакт. Я посмотрел за окно — смеркалось. Ворота из города еще открыты, так что можно и выйти в лес. Для опыта. Почему-то ставить опыт у себя дома мне не хотелось. Да и Дед бы, я думаю, не одобрил. Да и Поспелка тут ни к чему, в общем.

Я закинул меч на плечо и быстрым шагом покинул дом, прошел по улицам и вышел к воротам.

— Далеко ли, наставник? — окликнул меня воин, стоявший у ворот.

— А тебе что за печаль? — откликнулся я.

— Закроем ворота скоро, — пояснил воин.

— А потом до утра не пустите? — уточнил я. Перспектива ночевки вне города меня не пугала, не январь, чай.

— Таков княжий приказ, — насупился воин.

— А и верно все. Выполняйте приказ. Запирайте, конечно, если велено. Я не знаю, надолго ли я.

— Добро, — воин успокоенно кивнул. Видимо, добрая душа, не хотел странноватого Ферзя за воротами оставить. Ну, вольному воля, а охота пуще неволи.

Я скорым шагом шел к лесу за городом, напевая себе под нос. Вдруг неожиданная мысль посетила меня. Вернее, это был вопрос — когда я последний раз курил? Я задумался. А точно, у колдуна и курил. И все с тех пор. Неделя с лишком. И ни разу не потянуло. И даже заставлять себя покурить не пришлось. Не хочется. Так в свое время мне расхотелось кофе, которым я буквально заливался несколько лет подряд, потребляя в день до семи чашек, по три ложки кофе на каждую. Просто перехотелось, как отрезало. Не хочу. И курить не хочу. М-де. Интересно, кто мне так удружил — колдун или Ягая? Нет, я не жалуюсь, конечно, но как-то задело то, что, меня не спросясь, просто лишили многолетней утехи, которую я все никак не мог оставить, даже готовясь подохнуть. И что? Жалко тебе ее, что ли, Ферзь? Люди вон жалуются, что колени назад выгибаются, когда курить бросают, а ты и не вспомнил ни разу. Закурить, что ли? Я остановился. Постоял миг. Ответ пришел сам, простой, в одно слово: «Зачем?» Я вдруг понял, что и с собой у меня сигарет нет! Ну и слава Богу. С чем и зашагал себе дальше, напевая: «Девки звали на гулянку, // да я с ними не пошел, // пиджачишко на мне рваный…» Оглашая лес, в который я уже вошел, матерными частушками, я шел бездорожно, как кабан, и, наконец, проломив какие-то кусты, вышел на полянку. Вот. Самое то, что и требовалось. Ниоткуда меня не видать. Я сел на пенек, стоявший строго посреди полянки, и снял браслет. Полюбовался на него в лунном свете, да и призадумался — а что с ним делать-то? Бросить через плечо за спину? А если потеряется?

Я покрутил браслет на руке. Ничего. Ну, не будь то мудрено, если бы он от вращения срабатывал, то давно бы уже сработал, постоянно же на руке крутится. Я снял браслет с руки и подышал на его. Ничего. Прикоснулся губами. Тот же результат. Может, сказать что-то надо? Мысль о том, что он работает только от заклинания, меня опечалила, ни одного я не знал, кроме того, которому научил меня Дед. Я несколько раз подбросил браслет, попеременно ловя то левой, то правой рукой. Да епа мать, что же с тобой делать-то?!

Я задумчиво сидел на пеньке, машинально постукивая по браслету пальцами. Примерно на третий раз за спиной послышалось сварливое:

— По голове себе постучи! — Сова!

Я резко обернулся, вскакивая. Точно! На полянке, просто излучая недовольство, стоял посланник стражницы.

— И какой дурак тебя, дурака, научил, как им пользоваться? — В голосе Совы слышалась досада.

— Никто. Сам додумался, — горделиво отвечал я. А что? Почти правда!

— Не додумался, коли уж на то пошло, а достукался! — поправила меня птица. — И что теперь?

— Как это «что теперь»? Теперь я знаю, как он работает, — неуверенно отвечал я. И в самом деле, а что теперь-то? Что-то я нынче незадачливый какой-то, к разговору с Дедом не готов был, да и теперь не лучше вышло.

— Да что ты говоришь! — восхитилась Сова. — Молодец какой! Знает он! Чего ты знаешь, отвечай!

— Если постучать по нему, ты появишься! — отвечал я, рассердившись.

— Ты уверен? — насмешливо спросила Сова.

— Ну появился же ты, — неуверенно сказал я.

— А может, я по другому делу? — мрачно отвечала мне птица.

— А я еще раз попробую, попозже, — посулил я.

— Я тебе попробую! — Глаза ночного хищника полыхнули нестерпимой желтизной, но я уже не то чтобы привык к нему, а скорее, понял, что вряд ли его хозяйка желает мне зла.

— Попробую, — твердо сказал я.

— А зачем я тебе, если уж на то пошло? Поговорить, что ли? О чем? О Ягой?

— Хоть бы и поговорить. Тебе брезготно, что ли? — Я начал злиться, поймал себя на этом и взял себя в руки.

— Да просто не о чем нам с тобой разговаривать, — сухо отвечала мне Сова.

— А если попросить тебя отвести меня к ней? — негромко спросил я.

— А надо ли тебе это сейчас? Это не шутки, не к соседу на гости собрался, — на сей раз совершенно серьезно отвечала мне Сова.

— Сейчас нет. Но когда-нибудь… — Я не закончил фразу, Сова усмехнулась и исчезла, присовокупив напоследок:

— Вот когда-нибудь и стучи!

Я же остался посреди ночного леса, безгранично довольный собой и результатом. Мобила, однако! Времен Ярослава Мудрого…

Надев браслет на руку, я пошел обратно, насвистывая: «Ты жива ль еще, моя старушка?» Свистеть вскоре надоело, и я запел эту песню в полный голос. Ночной лес прислушивался к стихам, которые только еще будут написаны через восемьсот лет.

Переночевав неподалеку от стен Ростова (как и обещал стражник у ворот, их заперли), я, как только открыли ворота, прошел в город и поспешил к себе домой. Пора было понемногу паковаться, уже через два дня по приказу Ярослава начинался поход в Медвежий угол с целью заложить там городище. Хотя мне-то что было паковать? Подпоясаться только.

Дед встретил меня чуть ли не на пороге, что говорило о его крайнем волнении — как и всякая уважающая себя нежить, ошиваться в местах, где его могут увидеть посторонние, домовой не стремился.

— Где ты был, Ферзь? — набросился он на меня. Одновременно с ним набросился на меня и Граф, соскучившийся за ночь. А Поспелка пока еще не проснулся.

— Для начала здравствуй, Дед, — ответил я.

— Здрав будь, Ферзь. Где тебя дасу носили?! — Дед был просто вне себя.

— Да в лес я ходил, Дед, погулять, — отговаривался я.

— Старый я дурак, что ж я тебе не сказал, что нельзя с этим браслетом как с погремушкой или узорочьем простым! Ты же мог вызвать ее! — Судя по всему, Дед свято верил, что мое скудоумие не позволило мне совершить непоправимый поступок и вызвать Сову.

— Ты ошибаешься, Дед, — тут я заговорил холодным, сухим тоном. Уже надоело, что почти вся встреченная мною нежить держит меня за недоумка. — Я разобрался, как с ним обращаться, и вызвал Сову в лес. Хочешь, могу и сюда вызвать, хоть сейчас?

— У тебя вроде как грудь болела, а не голова! — отвечал мне Дед. — Зачем тебе тут Сова? Или она не сказала тебе, что каждый вызов приближает тебя к Кромке? В один прекрасный день Сова просто отнесет тебя туда, уже не спрашивая, хочешь ты этого или нет! И тогда пути назад уже не будет! Ты уже готов стать кромешником?!

— Да пока такой мысли не было. А как узнать, сколько мне еще раз осталось?

— В том-то вся и суть, что никто этого — ну почти никто! — не знает.

— Даже ты, Дед? — негромко спросил я.

— Я? А мне-то откуда, — начал было Дед, но я перебил его:

— Тогда я просто буду делать это на свой страх и риск, пока однажды ты снова не останешься один, Дед.

— Ну… Оно, конечно, не сразу тебя унесут, — забубнил Дед, пряча глаза, — но увлекаться не стоит, я не вру, когда говорю, что рано или поздно, а будет последний раз.

Я кивнул, и на этом наш разговор был закончен. Однако, мобилка-то с сюрпризом оказалась. Так и достукаться недолго. Одно дело своей почти волей в гости попасть, другое — просто оказаться на Кромке без права выхода, скорее всего. А то и череп новый у Ягой прибавится на частоколе, я же не знаю, как они там оказались, и кто были их владельцы? Может, тоже постукивали себе по браслету меланхолично? Но, сказать по чести, мне стало намного легче. Стражница стала ближе, если станет невмоготу, я знаю, что делать. Разве этого мало? Порой знать, что можешь сделать, куда важнее самого действия.

На предыдущем занятии я велел уным принести сегодня свои собственные, настоящие мечи. Хотел посмотреть, в каком состоянии оружие. Чуяло мое сердце, что оно очень скоро может понадобиться, а с деревянным мечом лучше оставаться одному мне.

Мечи уных оказались в полном порядке. Судя по всему, вчерашний вечер и часть ночи они посвятили своим мечам. Любым из них, на выбор, можно было бриться.

— Хорошо. Я доволен вашими мечами. Начнем урок. Положите свои мечи и возьмите деревянные.

На лицах уных мелькнуло разочарование. Они что, в самом деле думали, что сегодня тут будет рубка на мечах? Однако очень скоро недовольство прошло — на него просто не оставалось времени. Прогоняв уных несколько часов, я остановил занятие и сказал:

— Послезавтра я уезжаю из города вместе с князем в Медвежий угол. Вы все поедете со мной. Собраться лучше всего будет уже сегодня. Деревянные мечи взять с собой, — и, не дав уным даже оценить мое заявление, я продолжил: — Теперь разбейтесь на пары. Я заметил, что все вы стараетесь атаковать голову или туловище. А это неправильно. Неправильно потому, что от вас именно этого и ждут. И потому противник всегда готов прикрыть грудь или голову. Поэтому охотьтесь на руки. На кисти рук, на пальцы, на предплечья. Что сделает человек с отрубленными кистями? Ничего. Он может только умереть. В любом случае, для вас он уже не опасен. Поэтому первая цель в бою, если сложилось, — руки.

И до позднего вечера я показывал уным приемы атаки на руки. Кто-то мог бы мне сказать, что с этого и следовало бы начинать учение, но расписание занятий у нас то и дело летело кувырком. Так что азы у моих уных получились несколько иные, чем были в свое время у меня. Да и то сказать — мои занятия со стариком Тайра были куда более степенными и упорядоченными.

— Можешь рубить — руби. Можешь колоть — коли. Можешь вцепиться зубами в пах — вцепись. Запомните это, — наставительно бубнил я, степенно прохаживаясь между парами уных, то и дело пуская в ход спутника педагога — суковатую палку, на которую я давно уже заменил применявшиеся поначалу ветки. Лучше уж кровоподтек, чем чужой меч в брюхе. Будем спорить?

Воислав, к примеру, получал палкой чаще всего — из него мог выйти прекрасный боец, а впоследствии, может, даже и мастер, потому я и драл с него семь шкур. Вот и сейчас, несмотря на приемлемый укол, который он нанес в кисть своему противнику, он получил палкой по загривку: охотясь на руки, он слишком сильно проваливался вперед, это могло стоить жизни. Ратмир получил палкой по ногам, ибо шагал как циркуль. В общем, с занятий моих редко кто уходил обделенным вниманием доброго и кроткого наставника Ферзя. Напоследок, в качестве отдыха, я заставил уных по одному проделать простое с виду ката с мечом, чуть не обломал об них свое орудие, а потом и отпустил с миром.

После ужина, когда Поспел уже спал, а Дед исчез, я снял с руки браслет Ягой и положил его на стол. Жалко, что нельзя через него просто поговорить… Но тут же я понял, что не те у нас были с ней отношения, чтобы «просто говорить» вечерами ни о чем. Или я ухожу туда навсегда, чтобы остаться со стражницей до конца, каким бы он ни был, или просто не дергаюсь и не дергаю ни Сову, ни Ягую.

Следующий день прошел тихо и гладко, уные занимались весь день: после любимых прыжков — атаками на руки, Поспелка трудился почти наравне со всеми, Граф надменно следил за табуном чужих, которых чрезмерно доверчивый хозяин пускает на двор, вместо того чтобы гнать поганой метлой, я же, как обычно, прохаживался по додзе, время от времени пуская в ход палку. Вечером я отпустил уных и быстро собрался в завтрашний путь. Поспелка весь вечер робко поглядывал на меня, и я, в конце концов, сказал:

— Спрашивай.

— Наставник, а я еду с вами? Ну, в Медвежий угол? Ведь вы наверняка надолго туда, как же мои занятия? И вообще… — Поспелка примолк.

Я задумался. Конечно, манила мысль оставить тут и Поспела, и Графа, но, в конце концов, он мне не слуга, он младший ученик, а свое право им называться он подтверждал ежедневно с утра и до ночи, помимо занятий занимаясь еще и хозяйственными заботами, — бегал на торг, убирал в додзе и в доме, выполнял массу мелких поручений. А я теперь не возьму его в лес? Конечно, дело это довольно опасное, но, в конце концов, у меня в доме рос воин. Дав себе последний шанс, я сказал:

— Поспел, мы едем не на прогулку, там может случиться драка с угольцами. Нас там не особо жалуют. Да и дом бросать без присмотра не хочется. Что скажешь?

Но ответил мне внезапно появившийся Дед:

— Совесть-то есть?! «Дом без присмотра» — спасибо тебе, наставник Ферзь, уважил старика! — И Дед отвесил мне поясный, медленный поклон. Мне стало стыдно.

— Дед, извини. Я был неправ. Но ты же понимаешь, о чем я? — Хотя я и сам уже не совсем понимал, о чем я именно говорил сейчас домовому, только что кровно оскорбленному мной.

Дед молчал. Но хоть не пропал сразу. Я начал свою жвачку снова:

— Дед, ты же сам знаешь, что лучше тебя за домом не присмотрит никто, на что обиделся? Знаешь ведь? Знаешь. И почему я так сказал, подумай.

— Да что тут думать, — немного оттаял Дед. — Все из-за Поспелки.

— А я что — худо за домом следил?! — возмутился пацан, но тут я уже мог и власть употребить. И употребил:

— А ну цыц! А то мигом на двор к князю верну! Еще тебя тут не слыхали. Ты, что ли, лучше домового за домом приглядишь? Ты не домовой и не чернавка, ты воин. Вот им и будь. Понял?

— Прости, наставник, все понял, все, — забормотал перепуганный малец и убежал на двор, после того как я кивнул ему, а Дед усмехнулся.

— Ладно ли, Дед? Мир? — спросил я.

— Добро, Ферзь. Но думай в следующий раз, что говоришь. Так люди и договорились в свое время, что все мы на Кромку ушли и там затворились, — Дед говорил совершенно серьезно, я навострил уши. Кромка! Снова Кромка!

— А кто, Дед, договорился? Или снова не мое дело?

— Снова не твое, — согласился покладистый Дед. — Просто ни к чему тебе это знать, ты не колдун, не знахарь. Да и они-то уж сейчас — с пятого на десятое…

— Ну хоть одно скажи тогда. Это во всех землях сразу вышло или по-разному?

— Почти во всех. Есть еще земли, где нежить не ушла за Кромку, а на Севере еще и через тысячу лет не уйдет, но и здесь, и по соседним странам все вышло в одно время. Мы открыли Кромку и ушли. А вам оставили землю.

— Которую мы, я так полагаю, сразу же начали калечить, верно? Или вы потому и ушли, что мы это еще раньше начали?

— А ты точно не знахарь, Ферзь? Из старых еще, нет? Не волхв? — усмехнулся Дед, и я понял, что угадал.

— Вы просто соблюдали равновесие… Мы расшатываем, вы храните. Мы остаемся, вы уходите… Или нет? — негромко спросил я у Деда.

— Ложился бы ты спать, наставник! — с удовольствием ответил мне вредный старикашка и исчез, как не был, и больше не появился, несмотря на все мои призывы.

Я снова сел на лавку, с которой вскочил, и, взяв браслет в руки, поднес его к губам и негромко сказал: «Я скучаю…»

…И из-за неизмеримой дали, из-за темных вод ручья Прощания, из-за синих елей Синелесья я услышал негромкое, еле слышное: «Я тоже».

Глава XXXII

Утро мое началось следующим образом. Я вскочил, бодр и весел, схватил оставшиеся пачки сигарет, переломал сигареты в мелкую труху и символично, священнодействуя, высыпал продукт в выгребную яму. Собственно, там ему было и место изначально. Дед, который видел мои манипуляции, только хмыкнул. После чего я растолкал чиновника для особо мелких поручений, и мы с ним и с домовым в молчании позавтракали.

— Когда выезжаешь, Ферзь? — спросил Дед после еды.

— Сейчас. К полудню велено быть при дворе князя. Собирать мне, собственно, нечего. Собаку оставляю здесь, обеих лошадей беру с собой. Тебе, Дед, может, купить чего, пока время есть? Поспелка на рынок сбегает. Может, снеди какой?

— Ну не стоит того, не пропаду. Ты его пока не гоняй, еще ни один нежить с голоду не пропал, — усмехнулся домовой, а Поспелка приободрился, видимо, перспектива мчаться на торг его не особо прельщала.

— Тогда, Дед, счастливо оставаться, — сказал я, — осталось только лошадей оседлать, и мы поехали.

— Давайте, давайте, дорога вам колдобинами, лес стеной, а небо градом, — ворчливо пожелал нам Дед и указал на лавку, с которой мы уже встали.

Оно и верно. Присесть перед дорогой. Веришь ты в приметы или нет, а спорить с нежитью на сей счет — дело глупое. Мы какое-то время чинно посидели, я вспоминал, озирая комнату, не забыл ли чего, Поспелка просто хранил молчание и, по-моему, боялся дышать, чтобы не привлечь моего внимания. А то мало ли! Передумает Ферзь, и плакала поездка. Но я не передумал. Молча встал, надел куртку, взял в руку сумки, думая перекинуть их через седло, положил на плечо меч и осмотрел избу, как будто бы был тут в первый и в последний раз. Собственно, как и всегда. Выходя из дома, не надейся вернуться, только тогда ты вернешься. Причем это было применительно не только к серьезным поездкам, а к каждодневным уходам и приходам. Поспелка схватил свою котомку и выбежал из дома вслед за мной.

Я захлопнул дверь и постоял миг на пороге. Что-то давило на сердце, что-то тяжело лежало на душе. Какая-та тень нехорошего предчувствия, и будь я сам себе хозяин, то послал бы эту поездку и вернулся домой. Но был я не один и далеко не сам себе хозяин, поэтому попрощался вслух с Дворовым, смиренно оседлал Харлея и Хонду, сам сел на Харлея, а на кобылу посадил Поспелку и выехал со двора, спешась на миг, чтобы закрыть воротину. Обычно в такой ситуации я бы закурил, а сейчас сунул в рот соломинку, да на том и утешился. В конце концов, сколько же ненужных привычек и столь же ненужных «якорьков» мы сажаем себе в головы. Ужас просто.

С этими глубокими мыслями, сделавшими бы честь любому психиатру, вплоть до старика Фрейда, я приехал к княжьему подворью, сейчас переполненному людьми. Отдельным отрядом, не смешиваясь с ротниками, стояли варяги. Спешиваться я не стал, въехал во двор, и ко мне тут же подбежал Ратмир.

— Наставник, мы готовы ехать, все ждем лишь тебя! — радостно отрапортовал он, глядя на меня снизу вверх.

— Не меня ждем, а князя, — поправил я его, — веди пока к нашим, там встанем.

Наши, как и следовало ожидать, оказались дальше всех от крыльца, кроме обозных, коих была столь большая толпа, что я сначала даже подумал, что тут и провожатые приблудились. А потом понял, что Ярослав берет с собой и строителей, а не только обычных обозных. Уные обрадовались моему появлению, но я сухо поприветствовал их и говорить больше ничего не стал, лишь спросил у Воислава, тем самым сразу повысив его в глазах остальных учеников, все ли взяли броню и щиты. Оказалось, что все. Еще пару месяцев назад такой вопрос уных бы обидел, но теперь никто и бровью не повел. Значит, обучению поддаются. Добро.

Тут на крыльцо в сопровождении вечного Ратьши, которого почти незримой тенью, в свою очередь, сопровождал его вечный спутник в капюшоне, вышел Ярослав. Гомон стих.

— Здравы будьте! — начал князь свою речь и на миг прервался, дав людям прокричать громко и слаженно ответное приветствие. — Все ли знают, куда и для чего мы едем? — снова спросил князь, хотя даже очень недалекому ежу было бы понятно, для чего и куда все собравшиеся во дворе едут.

Но я давно уже понял, что князь просто так ничего не делает, потому даже про себя осуждать действия дайме не стал, а сурово посмотрел на своих уных, чтобы, значит, вели себя пристойно. Как они себя, собственно, и вели.

— А коли все, то и говорить больше не о чем. Выезжаем прямо сейчас! — Князь сбежал с крыльца к своему серому в яблоках жеребцу, которого держал под уздцы княжий гридень, переполненный чувством собственной значимости. Ярослав лихо вскочил в седло и первым выехал за ворота.

За ним потянулась русская дружина, за ними последовали варяги, а уж потом, скромно и неприметно, выехали и мы, грешные. За нами следовал обоз. Конечно, я просто-таки спиной чуял, что уные страшно недовольны таким местом в княжьем поезде, грезилось им, само собой, что нам надлежит ехать если уж не сразу за князем, то уж точно перед варягами. Мне же на все это было наплевать, я ехал, безо всякого интереса посматривая по сторонам. Не нравилась мне эта поездка. И Поспела, мне думается, взял я с собой зря. Не отправить ли его домой, пока не поздно? И наплевать мне на всю непедагогичность такого поступка. Но я не отважился, признаться, на такую жестокость. Такие вещи человек запоминает на всю жизнь, а за свою короткую жизнь Поспелка и так видел не много радости. Так что я лишь обернулся, чтобы посмотреть на него. Тот, как влитой, сидел в седле, немного лишь выпучив глаза, которыми он даже не моргал. Стремена я подтянул ему под рост еще дома, но он, видимо, думал, что, чем серьезнее он выглядит, тем лучше, а оттого сидел на седле, словно аршин проглотив и надувшись, как мышь на крупу. Я подмигнул ему и негромко бросил: «Выдохни, Поспелка, не ровен час, взлетишь!» Поспелка хрюкнул со смеху и сразу стал обычным ребенком, который едет в первое свое большое путешествие.

Ехали мы, как и положено, не торопясь, поспешали, проще говоря, медленно. Ко мне подъехал уный из тех, что были возле князя и Ратьши.

— Наставник Ферзь, тебе велел подъехать тысяцкий Ратьша! — негромко отрапортовал он мне. Я кивнул и молча выехал из колонны, обгоняя ее, поспешил к тысяцкому.

Тот оказался, как и следовало ожидать, в голове процессии, неподалеку от князя, но, однако, и не рядом с ним. Видимо, для разговора со мной отъехал?

— Как тебе поездка, наставник? — задал странный вопрос Ратьша. Сговорились, что ли, с князем?

— Да пока не началась еще, — отвечал я, вежливо поглядывая на тысяцкого.

— Может, спросить чего хочешь? — продолжал Ратьша.

— Что мне надо знать, мне уже сказали, разве не так, Ратьша? — спросил я, притворяясь равнодушным.

— Оно так, — протянул тысяцкий. — Но мало ли, может, сам что хочешь узнать?

— Хотелось бы узнать, не станут ли уных моих к работе привлекать. К строительству, то есть.

— А тебе бы не хотелось? — спросил Ратьша.

— Тысяцкий, они сырые еще, недоученные. Я бы хотел, конечно, чтобы побольше времени у меня и у них для занятий было, но на то воля князя. Я лишь на твой вопрос ответил, — пожал я плечами.

— Добро, скажу князю. Твои уные, глядишь, скоро выше гридней пойдут, — усмехнулся тысяцкий, и я благодушно улыбнулся в ответ:

— Перехвалишь, Ратьша. Но, коли время будет, я попробую из них что-то сделать.

— А так что про нашу поездку думаешь? — снова вернулся Ратьша к первоначальному предмету разговора. Вроде это он уже спрашивал? Спрашивал, да не то. Он что, хочет узнать, как приблудный наставник Ферзь относится к планам своего князя?

— Не мое это дело — о княжеских задумках судить. Но скажу одно — город на реке поставить — это дело большое, нужное и, думаю, выгодное. Больше мне сказать нечего.

Ратьша пытливо заглянул мне в глаза, помолчал немного, а потом кивнул, скорее, своим каким-то мыслям и отпустил меня с миром. Чего хотел? Да чего бы ни хотел, все равно не скажет. Проверить меня в очередной раз? Так вроде бы уже вдоль и поперек проверили.

Время шло, въехали мы уже в густые леса, которые меня на сей раз почему-то несколько нервировали. Предчувствие какой-то беды не отпускало меня. Я не понимал, что именно меня беспокоит. Понятно любому, что угольцы кусок своей земли просто так не отдадут, а Ярослав — не Владимир, у которого войска больше, чем тут народу живет. Но ведь я был готов к войне. Уные мои же, как я понимал, просто рвались в бой, навостряя уши на каждый шорох в лесу. Так что не так? Не нравится, что я Поспелку взял? Так теперь его домой не отправишь, значит, про это забыть. Не нравится, что уные у меня, мягко говоря, недоученные? Так кто меня спрашивал? Сделать тут ничего нельзя, значит, тоже забыть. Убьют меня в этой поездке? Ну я могу постараться, чтобы этого не вышло, но уж тут, строго говоря, поделать точно ничего нельзя. Забыть. Хорошо. Тогда что не так?! Все это вкупе? Нет. Обычное недовольство ситуацией к моему черному предчувствию отношения не имело. Недовольство было само по себе, а предчувствие чего-то очень нехорошего — само по себе.

А потому ближе к вечеру, когда уные мои, я думаю, уже мечтали о скором привале, я внезапно для них каркнул:

— Брони, шлемы — вздеть! Щиты на руку! Поспела прикрыть! — и обернулся. Позади меня поднялась суета, уные поспешно облачались в броню, а Поспела вместе с Хондой затолкали между рядов и надежно прикрыли собой. Ну хоть так…

Ко мне снова прискакал посыльный от Ратьши с вопросом, что это на меня нашло.

— Передай Ратьше, что наставник, — я надавил на это слово, — чует беду. А потому и приказал уным изготовиться.

Не объяснять же ему, что браслет Ягой последние несколько минут стал беспокойно подрагивать, а похожие подрагивания случились с ним перед моей встречей с Ланон Ши.

Уный ускакал с моим ответом, и вскоре в колонне перед нами началось сходное движение, люди надевали кольчуги, шлемы, проверяли свое оружие. Варяги, которые ехали перед нами, озброились быстрее всех и теперь хищно посматривали в сумрак векового бора.

Первая стрела досталась моему уному по имени Пахом. Она ударила его прямо в лицо, пробила голову парня насквозь и вышла из затылка. Тот умер, думаю, не успев и почувствовать, что случилось. Дальше стрелы полетели из-под ветвей, из влажной тьмы леса просто роем, стрелков там скопилось, судя по всему, немало. Били почему-то не с обеих сторон, а только справа. Как оказалось впоследствии, слева было огромное болото, куда, как мы поняли позже, нас и планировалось согнать.

Я материл себя последними словами — зачем поволок с собой пацана?! А потому, разворачиваясь к хлынувшим на дорогу людям, я бросил взгляд на ряды своих учеников. Чиновника моего за ними и видно не было. Молодцы уные.

Как я смог увидеть, удар пришелся по нам — по группе уных и обозу. То ли мы показались самой легкой добычей, то ли просто мы служили своеобразной прослойкой между варягами и ротниками, которым теперь было очень затруднительно пробиться к нам. И на лесной дороге началась резня. Первую волну нападающих уные мои встретили стрелами, поубавив тем прыти, а там дело пошло на мечи. Нападавшие броней не имели, шлемов тоже, орудовали топорами и копьями, да еще лес время от времени поплевывал на дорогу стрелами. Как ни странно, никто из нападавших не кинулся грабить обоз, чего, по идее, следовало ожидать. Нет, они кинулись на нас, в каком-то лютом, неистовом бешенстве, только что зубами не грызли.

Я вертелся в седле, кое-как отбивая направленные на меня копья и рогатины, изо всех сил высматривая Поспелку. Перед глазами моими проплыла Хонда, а седока на ней не было. Убили?! Я взревел так, что сразу сорвал себе глотку, и под моим мечом в брызги разлетелась чья-то голова. Я бросил Харлея прямо в толпу нападавших, и боевой конь тут же пустил в ход копыта и зубы, оказывая мне всю возможную помощь. Отдавать команды было некогда, да и никто бы их не услышал — сеча гремела ударами оружия о щиты, люди выли дикими голосами, звенели кольчуги, лязгала сталь, отчаянно ржали кони, и в разные стороны брызгала кровь.

Харлей проломил кустарник, и я с дороги въехал в лес. Прямо передо мной оказались два человека, снаряжающие луки. Судя по всему, такого дурака, чтобы поехал в лес, они не ожидали, потому стрел на их тетивах не оказалось, а достать из-за поясов свои топорики они не успели — на голову одного с капустным хрустом опустилось копыто моего коня, а на голову другого — мое субурито. Я на месте развернул жеребца, не дожидаясь, пока очнутся товарищи убиенных стрелков, и в один мах вернулся на дорогу, под какое-никакое прикрытие кустарника.

Варяги тем часом все же прорвали толпу нападавших и отрезали их от леса. Но никакой паники среди тех не началось, напротив, они еще яростнее продолжали бой. Нам повезло, что напали на нас почему-то только с одной стороны, иначе, я думаю, моих уных осталось бы еще меньше. А покамест они, визжа и хрипя, склонялись с седел, нанося даже в царящей неразберихе точные, выверенные удары. Пошла наука впрок.

Я с трудом подавил охватившую меня при мысли о том, что Поспел мертв, ярость. Умирать мне пока было нельзя, если уные увидят, что меня нет, это может кончиться плачевно. А припадок ярости в бою спасает крайне редко, да и то, в основном, на экране или на страницах книги. Дальше я просто вошел в привычный рабочий ритм. Отбил, уклонился, нырнул, ударил, дернул коня за поводья, все сначала… Отдельных лиц я уже не видел, оказавшись в самом центре столпотворения, я крутился в седле, как косое веретено, а Харлей, как я понимаю, попал в знакомую ситуацию и, бешено визжа, лягался и грыз лесовиков за головы зубами. Я понятия уже не имел, что творится на поле боя, что делают варяги и дружинные, ограничились ли нападавшие только нами или такая же мешавень творилась по всему нашему поезду — понятия не имею, да это было сейчас и неважно. Криком я собирал уных к себе, осматриваясь с седла и успевая отбивать направленные на меня удары. Что бы ни случилось со всем поездом, а за своих уных отвечаю только я. И в конце концов уные прорвались ко мне, сбились в круг, прикрываясь щитами, и сопротивление наше стало куда более организованным. Добро…

Нападавшие просто неистовствовали. Если бы их ярость равнялась умению, то, думаю, шансов у нас было бы очень и очень немного — я имею в виду группу своих учеников. Но пока они, островками возвышаясь над половодьем врагов, все еще держались, да и варяги, дорвавшись до боя, быстро проредили толпу нападавших.

Самый яростный круговорот вертелся вокруг лесовика огромного роста и бычьей стати, единственного, кто ворвался в наши ряды на коне. Вооружен он был шестопером на длинном, необычайно толстом древке, да и само навершие было намного больше любого, которое мне доводилось видеть. Раз за разом он отбрасывал смыкающееся вокруг него кольцо варягов и уных, ненавистью и бешенством было пропитано каждое его движение, и было ясно, что, пока он жив, его собратья не утратят своего безумного напора.

Судя по всему, эта гениальная и оригинальная мысль посетила не только меня — предводитель варягов, Иннар, кинулся прямо под шестопер, успев проскочить под смертельным кругом, описываемым тяжелым оружием, и неуловимым движением полоснул лесовика мечом по горлу. Мастер. Не просто боец. Судя по всему, творившееся вокруг него не способно было сбить его с толку, он был как рыба в воде.

Но надеждам моим не суждено было сбыться, когда великан упал, лесовики завыли, как псы на гоне, и остервенились окончательно. К счастью, со всех сторон к нам спешили варяги, пробились с левой стороны дружинники, и вскоре лесовиков перебили. Ни одного из них не удалось взять в плен.

Я мельком посмотрел на своих уных и тронул коня к князю, который, в сопровождении Ратьши, ехал к нам. Иннар уже подъезжал к ним.