Самурай Ярослава Мудрого Ледащёв Александр

Глава XXI

Показались наконец-то первые признаки того, что скоро лес уступит степи. Сколько же лет прошло с тех пор, как я в последний раз видел степь! Бескрайняя, безбрежная степь…

— Готовься! — крикнул Ратьша.

Я встал на стременах — к нам галопом несся дружинник из высланного вперед разъезда. Только, помнится, он был не один… Степь, кажется, встречает нас радостно. Доехать умиротворенно и в легком миноре, судя по всему, не получится. Кого там черт принес? Печенеги? Половцы? Кипчаки? Да какая мне-то разница, я их все равно пока не отличу одних от других и не знаю, чем отличается их тактика в бою.

— Сомкнуть телеги! — снова подал голос Ратьша.

В обозе началось бурное движение, но паники там не ощущалось. Люди делали то, что делали далеко не в первый раз. Вскоре наши обозные телеги образовали круг, оставив свободным проход.

Разведчик наш тем часом подлетел к Ратьше:

— Печенеги! Человек триста, скоро будут здесь, в балке поджидали, пока мы на них не выехали.

— Ясно. Все в круг, встретим стрелами, потом сойдемся в поле! — приказал Ратьша и добавил: — Ферзь, меня держись!

Все верно — дело намечается веселое, а Ферзь, он и есть Ферзь, лучше пусть будет на виду. Я послушно подъехал к тысяцкому.

— Ты, поди, такого еще или не видел, или забыл, так что лучше будь рядом со мной, наставник! — не поленился Ратьша объяснить свой приказ.

Дружина наша тем временем уже зашла в круг, образованный обозными телегами, и воины с обозниками безо всякой суеты снаряжали луки, готовили колчаны, и многие уже положили первые стрелы на тетиву. Внезапно напасть у печенегов не вышло, правда, больше их человек на сто…

Мы с Ратьшей въехали за телеги, и тут же проход был закрыт. Помимо луков, люди готовились встретить печенегов копьями.

Воющей, визжащей волной, зимней волчьей стаей из-за невысокого холма вылетели печенеги и застыли на миг. На невысоких, крепких лошадках, с короткими копьями, в высоких меховых шапках. Некоторые были в шлемах и кольчугах, и выделялся среди них один — на высоком гнедом жеребце, в темной броне, прикрывающей грудь, он поднял руку с саблей и протянул ее в нашем направлении. Для вящей острастки, что ли? А мы-то, дураки, думали, что они тут просто так скачут, развлекаются значит. Ан нет, по наши души!

— Готовься! — снова крикнул Ратьша и поднял лук.

Заскрипели натягиваемые луки. На мой взгляд, уже можно было стрелять, но тысяцкий всяко знал лучше меня, что делать. И его стрела полетела в предводителя степняков. Но тот проворно, как степная ящерица, нырнул под брюхо коню, и стрела тысяцкого досталась другому кочевнику. Первая неудача. Обидно.

— Жди! Жди! — время от времени говорил Ратьша. — Жди! Давай! — И туча стрел полетела навстречу степнякам. Те ответили истошными воплями и в свою очередь пустили стрелы. — Давай! — снова крикнул Ратьша, и снова наш круг послал тучу стрел.

Стрелы находили свои жертвы и у печенегов, и у нас — рядом со мной упал ратник со стрелой, ударившей ему в глаз и вышедшей из затылка. Однако. Но пока что мое дело телячье — лука или копья у меня нет, так что жду, пока покинем круг телег и начнется самое интересное. Тут-то и я, грешный, пригожусь, глядишь!

Дружинники наши стреляли, уже не дожидаясь команд Ратьши, да и сам он пока команд не отдавал. Расстояние между нами и степняками все сокращалось, немало их уже было выбито из седел, но и оставшихся все же было намного больше, чем нас. Интересно, что они думают делать, когда доскачут до круга телег, ощетинившегося копьями? Препятствие, что ли, брать будут? Вряд ли.

Ответ на свой вопрос я получил очень быстро. Печенеги, неистово визжа и завывая, диким хороводом скакали вокруг нас, на ходу метко пуская стрелы. Но народ в кругу телег подобрался тертый и опытный. Судя по всему, на эти демонические вопли, испускаемые с целью нагнать страха, всем было наплевать. Круг наш огрызался стрелами, а если кто подъезжал слишком близко, то коротко и уверенно били копьями.

Один степняк, распалив себя своими же воплями до полного неприличия, вдруг прыгнул с седла к нам на телегу. В следующий миг Ратьша каким-то даже нежным движением снял ему голову. Мягко и вкрадчиво. Голова упала к нам, а тело, присев в коленях, через мгновение упало на другую сторону. Приятно было посмотреть, как сражается Ратьша: как стреляет, как рубит мечом; да, это был настоящий профессионал. С таким интересно было бы сразиться, очень интересно. Я распахнул куртку и один за другим послал в печенегов пять штук своих бо-сюрикенов, опустошив один карман. Теперь, как я заметил, за мной краем глаза смотрел Ратьша. Все так. Одно дело уных в лесу положить, другое — со страху не обмереть, попав в настоящий бой. Попал я неплохо, три из пяти, — два угодили в руки степняков, и тем самым я лишился их навсегда. Остальные, если я останусь жив, вытащу из трех оставшихся лежать на телегах тел. Два получили по пяди железа в горло и один в глаз. Особой заслуги тут не было — бил почти в упор. Предводитель кочевников что-то пронзительно прокричал, и хоровод вокруг наших телег прекратился, и печенеги волной откатились от нашего круга.

— Попятились! — крикнул Ратьша. — Разомкнуть телеги!

Обозники поспешно откатили одну из телег, и мы стали выезжать в чистое поле, попробовать, значит, молодецкого плеча. Только тут я, наконец, вытащил свой меч из чехла. Какая разница, как сражаться, в конце концов, пешему или конному?

Из прочитанных в своем старом времени исторических книг я помнил, что степняки часто делали вид, что напуганы и бежали с поля боя, таким образом провоцируя погоню, а на самом деле наводили врагов на резерв, ждавший в засаде. Ратьша, думаю, знал больше меня, выводя нас из круга. И в самом деле, печенеги пока что и не думали отступать, а яростно кинулись на нас.

…И все для меня исчезло — истошные вопли, брызги крови, ржание лошадей, лязг мечей, оскаленные лица — все накрыло глухим, мягким коконом, в котором находился я, реагируя только на попытки прорвать границы моего убежища. Как это выглядело со стороны — понятия не имею, надеюсь, что не сидел себе пень пнем, время от времени взмахивая мечом. Нет, конечно, я видел все, что происходило вокруг, видел отдельные моменты и движения, просто для меня все это потеряло смысл, который мог бы быть выраженным словами. Были они и я. Враги и я. Я четко видел все, что касалось меня, и все, что касалось Ратьши, остальное мне было неважно.

Судя по всему, печенеги, из которых далеко не каждый имел доспех, погорячились, кинувшись на ратников Хромого. Странная, непонятная какая-то ярость, которая оказывалась для кочевников себе же во вред, казалось, двигала ими. Я никогда не читал и не слыхал про берсеркизм степняков Дикого Поля, но мало ли что я не читал и чего не знал.

Наконец, вещи снова обрели имена, хотя битва наша еще не кончилась — вокруг царил настоящий ад. Думаю, моему старику Тайра было бы интересно испытать такое, не менее интересно это было и мне, оставляя в стороне вопрос о том, что мне не менее интересно было сделать все возможное для нашей победы, в ней, как ни крути, я был лично заинтересован.

Хорошо, что щиты у печенегов были не настоящими, двухободными щитами, скорее, это была деревянная рама, обтянутая кожей, и субурито она, по сути, не мешала — при прямом ударе я попросту ломал противнику руку. Несколько раз чужое оружие прошло совсем близко, но я не был сегодня даже задет. Время остановилось.

…Предводителя нападавших срубил Ратьша, срубил как деревце — схватил его за руку с саблей, когда их кони наскочили друг на друга, и с оттяжкой ударил мечом по левому боку печенега. Страшный крик на миг перекрыл вой и рев боя, и печенеги, словно повинуясь какому-то неслышимому нами сигналу, бросились наутек.

— Стоять! Стоять! — Рев Ратьши, казалось, заставил подпрыгнуть облака. Дружинники, с трудом усмиряя озверевших коней, снова собирались в подобие строя. — Преследовать не будем, черт их знает, сколько их там, — сказал Ратьша. — Всем пока вернуться за телеги, подождем малость.

Что мы и сделали, разве что задержались на короткое время, подбирая раненых, было их, впрочем, не так и много — того, кто падал с седла, просто затаптывали. Мне посчастливилось найти свои клинышки, которые я повыдергивал из тел убитых кочевников и обтер об их одежду. Я въехал в круг одним из последних.

— Что у тебя за гвозди, Ферзь? — спросил Ратьша с интересом. Я молча протянул ему один бо-сюрикен. — Занятная вещь… Простая, но занятная… — проговорил негромко Ратьша. — Сам придумал?

— Нет, тысяцкий, меня уже и кузнец пытал. Помню я такие, а вот откуда — уже нет. Да и не суть, главное, что работает.

— Это верно, — согласился Ратьша и вернул мне мой сюрикен, а я вернул его в «кобуру» и застегнул куртку снова.

Ждали мы, стоя за телегами, довольно долго, но никто больше не появился из-за невысокого холма. Ратьша послал дозорного, тот галопом взлетел на холм и крикнул оттуда: «Никого, ушли!» После этого обозники снова разомкнули телеги, и мы вышли из круга. Кто-то, спешась, собирал добычу, кто-то ловил коней, оставшихся без всадников, кто-то остался в седле. Я не стал слезать с седла, собирать мне было нечего, не тащить же с печенегов сапоги, в конце концов. Я выпил воды и закурил, сидя на седле по-татарски, скрестив ноги. Лошадям моим, к счастью, не досталось ни под обстрелом, ни в рубке, Харлей беспокойно фыркал, а Хонда толкала его нежно мордой, видимо призывая взять себя в руки.

Я вынул из седельной сумы тряпку и теперь обтирал свой меч от крови. На сей раз я не знал, сколько человек убил, — бой слишком захватил меня и понес, и, по большому счету, вполне мог погибнуть сам, причем глупо. Возьму на заметку…

В таком бою я участвовал впервые. Не знаю, принято тут хвалить или ругать после боя друг друга, мне было бы интересно узнать от людей, как я себя вел, по их мнению. Поручиться я мог лишь за трех человек, так что скромно помалкивал. Но с другой стороны, я никогда и не претендовал на звание воина. Я сразу и честно сказал тогда в лесу князю — я поединщик. Так что, надеюсь, чудес от меня не ждали.

— Сколько за тобой, Ферзь? — внезапно спросил меня один из вечных спутников Ратьши, впервые подав голос. Я вздрогнул, словно это заговорил Харлей.

— Уверен в трех, сам проверял. А так — не знаю, если честно, — отвечал я.

— Хорошо. Даже если только три — уже хорошо, — неожиданно улыбнулся вой, и я ухмыльнулся в ответ.

До меня дошло, что два этих бойца, которых можно назвать Левый и Правый или Первый и Второй, говорят далеко не со всеми, им просто уже неинтересны ни бахвальство, ни пустой треп, да и доказывать кому-то что бы то ни было им уже давно не нужно. Так что мне, как я понимаю, следовало бы гордиться — один из двух молчунов признал меня достойным беседы. Ладно, погоржусь чуть позже. Перед сном, минут двадцать, не больше. Жаль, что теперь по ночам вокруг лагеря не побродишь, степь, да и могут подумать что-нибудь нехорошее. Но, собственно говоря, если Сове приспичит пообщаться, она найдет способ это сделать. В этом я был нерушимо уверен. Когда-то же этому взыскательному пернатому критику, наконец, покажется, что я готов. К чему-то там. Я вздохнул. Это самое «чего-то там» меня порой беспокоило, а все встречи с Совой никак не способствовали успокоению. Что же мне еще надо сделать? Трудно сделать то, не знаю что, да еще и так, чтобы угадать на чей-то вкус. А не много ли чести, в конце концов? Раз уж они меня сюда дернули, пусть и думают, гож я там на что-то по их меркам или нет. А я покамест со своими делами разберусь, а дел было, кстати, немало.

На ночлег стали устраиваться раньше, чем обычно. В обозе стонали раненые, которых растрясло по дороге, да и люди, и лошади сегодня устали намного больше, чем обычно. Снова телеги составили кругом и устроились внутри, поужинали и легли спать, выставив часовых.

Но мне не спалось. Сегодня я, как-никак, принимал участие в настоящем бою, не в поединке, а в схватке большого количества людей. Что я вынес? Чему научился? Да только тому, что гуще трава — легче косить, хотя, разумеется, эта поговорка пригодна далеко не ко всякой баталии…

Вот смеху-то будет, если печенеги накроют нас тут ночью, вырезав часовых! Мне уже виделись картины переполошившегося лагеря, где мечутся перепуганные люди и везде снуют всадники на маленьких злых лошадках и щедро сеют смерть направо и налево. Уже виделось мне, кажется, какое-то судилище, где печенежский хан судил Ратьшу, меня и почему-то Деда с Харлеем, но тут, наконец, сон смыл весь этот бред.

Я проснулся перед рассветом, сон соскочил сразу и напрочь — такое случается порой. Сел на седло, на котором спал, закурил и долго-долго смотрел в рассветную степь. Она не спешила просыпаться. Небо постепенно сгоняло темно-синий предрассветный сумрак и розовой кистью мазало восточный край горизонта. Даже не верилось, насколько степи нынче, при Ярославе, стали опасны. В двадцатом веке все у нас было совсем не так, помнится… Но опасность эта придавала степи лишь дополнительную прелесть — чтобы что-то получить в этом мире, нередко требовалось рискнуть.

Но, как бы то ни было, а дорогу обратно не худо бы и запомнить, особенно в степях. Мало ли как придется назад возвращаться. Хотя если посольство перебьют, то и меня положат с остальными, разве что, экзотики ради, сохранят жизнь и отправят к Ярославу с папиной претензией. Это, конечно, бред, но все же.

В степи проще заблудиться, чем в лесу, заблудиться плотно, надолго. Но я неплохо ориентируюсь на местности, не терялся я и в незнакомых городах, ни разу не потерялся в лесу и даже не блуждал толком. Но одно дело мирная степь и совсем другое — Дикое Поле, которое мы, если я не ошибаюсь, имели счастье пересекать. Я напряг память — стало интересно, в Диком ли мы Поле или же нет? Но так ничего толком и не вспомнил. Ладно, буду пока считать, что да, в Диком Поле. Потом или спрошу у кого-нибудь, или услышу. Вот как налетит следующая компания охотников за чужим добром, так и зашумлю: «Ребятушки! В Диком ли мы Поле или просто вы поля не видите?» А они мне, натурально, ответят.

Когда небо окончательно разобралось с туалетом и выбрало розовый цвет, лагерь был разбужен криками часовых. Вскоре задымили костры, люди потягивались, умывались, собираясь завтракать. Пережив вчера резню, они, не задумываясь над причинами, вызвавшими настолько сильную радость новому дню, радовались. Просто радовались. Это высокое искусство, и я отнюдь не уверен, что владею им. Просто жить, просто радоваться, просто грустить и просто умереть. Ни какой искусственности, все натурально и чисто. Этому можно лишь позавидовать; мне, потомку ядовитых, грязных времен, это давалось с огромным трудом. А еще почему-то стало жаль своих утерянных бо-сюрикенов. Скинув куртку, я пошел умываться и до пояса облился ледяной водой. Встряхнулся, но вытираться не стал, предоставив легкому, свежему утреннему ветру высушить капли воды.

— Степь да степь кругом, путь далек лежит, — негромко запел я, но осекся. Люди были простые, не приняли бы за сглаз такую песню. Зачем зря людей нервировать? С этими словами я запел привычную уже их уху песню Красной Шапочки: «Я без мамочки и без папочки…» Мне дружно подпели. Скоро дойдем до того, что разобьемся на голоса.

Глава XXII

Дни шли за днями, а мы все ехали и ехали к грозному князю. После великой битвы с сыроядцами я ожидал, что их будет еще много, но пока, слава Богу, было тихо. Порой на буграх маячили всадники, долго провожая нас взглядом, но на этом пока дело и кончалось. Оно и к лучшему, сюрикенов не напасешься.

День клонился к вечеру, мы устраивались на ночь, когда Ратьша обратился ко мне:

— Скоро приедем, Ферзь.

— Хорошо бы, — лениво ответил я.

— Аль торопишься куда? — удивился тысяцкий.

— Да, тороплюсь, Ратьша. Узнать, что нас у Владимира ждет. Больше мне пока торопиться почти что и некуда, разве что с уными заниматься.

— Скоро приедем, — повторил тысяцкий и внезапно добавил: — Ничего не вспоминается?

— Нет. Ни степи, ни князя я не помню, — спокойно, надеюсь, ответил я.

Тень Ратьши, некто в балахоне, поднял на миг голову, накрытую капюшоном, и снова уткнулся себе в ноги. Два же молчаливых воина ничего не сказали, по своему обыкновению. Ратьша непонятно хмыкнул, но я ничего не прибавил. А что мне сказать? Понятное дело, что одна из версий моего появления — это шпионаж в пользу князя Владимира. Или печенегов. Или братьев князя. Или китайской разведки. Никто, разумеется, не забудет, что я появился более чем странным образом, так что догляд за мной будет, я думаю, всегда. Разумеется, некоторое доверие я уже завоевал, но все равно. Никто никогда не сможет мне доверять полностью. Грустная, тяжелая мысль, но верная. Если это помнить, то жить станет намного проще.

— Ладно, может, в самом Киеве что вспомнишь, — спокойно сказал Ратьша.

Шалая мысль вдруг мелькнула у меня, что вдруг он не старается меня расколоть, а в самом деле помочь хочет? Может же быть такое?!

Да что это со мной? Какая муть лезет в голову. Не может такого быть. Такого быть не может. Если бы это был простой воин Ратьша, может статься, и мог бы хотеть помочь. Но не приближенный к Ярославу тысяцкий. Никак не он. Нет.

Костер трещал углями, я прикурил от уголька и лег на спину, глядя в синее небо с первыми, робкими еще белыми огоньками звезд. Я ожидал, что Ратьша не даст мне так легко выйти из разговора, но он уже заговорил с молчаливыми дружинниками о чем-то своем, ему они, само собой, хоть и сдержанно, но отвечали. Мне неинтересно было слышать их разговор. Думал о своем новом доме в Ростове, о том, как там дела, как там моя грозная собака, не забывает ли Поспел покупать продукты и кормить мою нежить и Графа? Да и интересно, не познакомился ли он с Дедом — по детской непосредственности? Почему бы и нет, собственно, Деду скучно, в кои-то веки с кем-то из людей начал общаться, а тот взял да и уехал куда-то. Поневоле загрустишь.

Скверно, конечно, что собака моя в самые первые дни осталась без хозяина, потом не пришлось бы ее снова к себе приучать. Да и баб, опять же, не купил. Да что ты будешь делать, а? В лесу о бабах, с бабами о лесе, чисто лесоруб какой! Куплю, в общем.

Радовало же меня то, что теперь количество выкуренного резко снизилось и пачки сигарет мне в степи хватало на неделю. Тут закурить ни у кого не попросишь, к сожалению, да и не купишь, сколько бы денег у тебя ни было. Двойная выгода. И сигареты дольше не кончатся, и легким полегче. Хотя, конечно, на здешнем воздухе им и так стало значительно легче. Надолго ли? Как-то глупо получается — знаешь и корень проблемы, и последствия, и способ избавиться от части забот, но вместо этого радуешься, что еще остались сигареты. То есть, по сути, тому, что бережно хранишь собственную беду. М-де. Бред какой-то, право слово.

Степи, степи. День за днем, ночь за ночью… Прекрасная, тихая, вечная мудрость. Спокойная и не такая мрачная, которую видишь в густом лесу, в чаще. Иная. Своя. Даже странно, как люди, которые живут здесь, могут быть настолько неистовыми? Хотя чему дивиться-то — люди и в степи остаются людьми. Хотя пока мне кажется, что здешние люди, хотя бы на примере тех, что окружают меня, намного чище и интереснее, чем люди моего века. Опять, значит, философия. А почему бы, собственно, нет?

…Нападений на нас больше не было, а потом, по мере приближения к Киеву, исчезли и разъезды на буграх — видимо, шутки с Владимиром плохо кончались. Добро, значит, человек серьезный и тонкую шутку своего сына может и не понять. Не сегодня завтра мы это узнаем.

— Что скажешь, Ферзь? Дани не везем, а народу взяли как для охраны, — обратился ко мне Ратьша вечером, у костра.

— Ничего не скажу. Только одно — будь поменьше народу, не дошли бы мы до Киева, истрепали бы нас, как собака шкуру, — отвечал я, помолчав немного, — обдумывал смысл вопроса.

— А не думаешь, что Владимир в этом недоброе заподозрит? — не отставал Ратьша.

Странно, что он ко мне-то пристал? Я никаким боком к организации посольства был не причастен.

— Не думаю, тысяцкий. Думал Ярослав, ты и бояре. А я так, еду себе с вами. По приказу, — сказал я.

— Верно, верно. Но что ты делать будешь, если Владимир прогневается? — все вел Ратьша к чему-то своему, шитому, правда, белыми нитками.

— Останусь с тобой, Ратьша. И со всеми. Я с вами приехал, с вами и уеду, если получится, — мне надоели экивоки, и отвечал я почти грубо.

— Добро, наставник, — Ратьша или удовлетворился моими ответами, или понял, что других не получит, и отстал.

И на следующий день мы увидели посады и стены Киева. Все-таки добрались и почти что успешно.

Ратьша, когда до города было уже недалеко, остановил поезд и, собрав людей вокруг себя, обратился к ним со следующей речью:

— В Киеве у нас есть свое подворье, там останется обоз и ратники, которые со мной к князю не пойдут. Если начнут горожане задираться или ротники киевские, не связывайтесь. Лучше вообще с подворья пока ни ногой. Вести мы везем князю грустные, как обернется дело, даже я не скажу. Лучше бы всех вообще оставить за городом, но такого князь уже точно не простит. Так что будем уповать на Бога, ребята, — глядишь, выпустит нас Владимир домой.

— А кто, тысяцкий, пойдет с тобой к князю? — спросил ратник с рассеченным лицом, когда Ратьша позволил спрашивать.

— Пойдут четверо, кроме меня. Святослав и Светозар, — он указал на двух молчунов, — потом пойдет, — имя своей тени в балахоне Ратьша прожевал, но указал на тень рукой, — и пойдет наставник Ферзь. Кому-то эти люди не по сердцу? Если есть такое, говорите сейчас, чтобы потом кости друг другу не мыть. Ну?

— Добро, добро, Ратьша, пусть они идут, лучше не придумаешь, — загудело импровизированное вече.

— А коли так, то кончен совет, едем в Киев! — Ратьша вскочил на коня, речь он держал пеший, и пешими же внимали ему воины, тронул его пятками, и вскоре наш караван, вытянувшись в змею, въезжал в киевские ворота.

Со стражами ворот говорил Ратьша, я не слышал, о чем. К косым взглядам я уже привык, поэтому высокомерно не заметил стражников в воротах. Хотя и заметил, и сосчитал, и на ворота обратил самое пристальное внимание — сделаны они были на века, не хотел бы я тут прорываться, если что. Это самое «если что» уже даже и на нервы не действовало, что толку бояться, если ничего изменить не в силах? Ситуация классическая, мы, по сути, «черные вестники», которым степные ханы, да и не только, попросту рубят головы. И нечего дергаться, все равно уже приехали.

На подворье разместились быстро, а потом прошествовали к ближайшей церкви и отслужили там молебен по случаю благополучного прибытия.

Я не пошел в церковь. Стоял у ограды снаружи, смиренно крутил в пальцах сорванную травинку. Я с уважением отношусь к чужой вере, что касается моей, то это вопрос отнюдь не на пять минут.

После молебна все вернулись на подворье, и Ратьша подозвал меня к себе:

— Ферзь, тебе в твоей одеже не жарко? — с места в карьер начал тысяцкий.

— Жарко, конечно. Как пойдем к Владимиру, сниму. Надену что-нибудь без рукавов, — усмехнулся я. Приятно было сознавать, что ты прав, пусть даже в настолько банальной вещи, что взят ради экзотики.

— Хорошо! — ответно усмехнулся Ратьша. — Тогда переодевайся, наставник, пора идти. В самый раз попадем. Напетляли мы тут, как заяц по зиме, — сначала встали на двор, потом к хозяину идем… Хотя, может, так даже и правильнее будет, как-никак, Ярослав своего батюшку лучше знает, а наказ так сделать его.

Я кивнул головой и, сбросив куртку, выбрал в сумке плотной ткани балахон без рукавов и с капюшоном. Хорошо, что у меня привычка к «одежде ни о чем», — обычно такие балахоны украшают рисунками или надписями, у меня же на балахоне ничего такого не было. Просто темный плотный балахон. Кобуры свои с бо-сюрикенами я так и оставил на виду. Если там отнимут оружие перед приемом, то отнимут все, а потом, если все пройдет хорошо, вернут. А если не пройдет? Не расположить ли мне свои сюрикены под одеждой? А если найдут? Нет, дурная идея. Если такое под одежкой обнаружат, будут большие проблемы — зачем к великому князю с оружием тайно шел? За зубочистки выдать их не удастся. Так что свои клинышки я оставил в сумке, а сумка осталась на Хонде. К княжьему двору я решил ехать — если мы едем, а не идем — на Харлее, он представительнее будет. Затем я вернулся к Ратьше, ведя в поводу коня, и с мечом в чехле за спиной.

— А гвозди свои куда дел? — спросил тысяцкий, оглядев меня и удовлетворенно кивнув.

— Тут оставил. Решил, что к великому князю с таким припасом лучше не соваться, как раз за татя примут, — честно отвечал я.

— Верно, наставник, такой разбойный снаряд с собой лучше не таскать. Доведись мне такое на после увидеть, я бы первый стражу кликнул, — сказал Ратьша и еще раз окинул меня взором. Все было на месте — и меч деревянный, и одежа странная, и рисунки разноцветные были прекрасно видны. Как заказывали, в общем.

— Что велишь мне делать, Ратьша? Чтобы я сразу знал? — на всякий случай спросил я.

— Стой от меня слева, позади слегка. Но за мной не таись, просто стой. А так все делай так, как мы делать станем: как войдем, как кланяться будем, как встанем — все повторяй. А потом просто стой и жди, чем окончится.

— Хорошо, Ратьша. Буду стоять и красоваться, — усмехнулся я, и тысяцкий улыбнулся в ответ:

— Верно. Если князь к тебе обратится, сначала поклонись, сам понимаешь, а говорить будешь если, то «великий князь киевский» добавляй, тут тебе не Ростов…

— Понял, Ратьша. Надеюсь, что не спросит меня князь ни о чем, — с этими словами я кое-что вспомнил, вернулся к Хонде и из сумки достал тот золотой обруч, которым меня когда-то пожаловал Ярослав. Я подумал, что правильнее всего будет его надеть. Одет странно, рисунки на теле странные, оружие — вообще не пойми какое, а тут еще и местное ожерелье на шее, да еще и сыновнее. Поди пойми, кто таков. Самому бы не запутаться. Все упорно зовут меня наставник, а я пока своих уных и не видел толком. Сделали участником посольства, а я в местной политике, мягко говоря, не силен. Порой мне казалось, что мне проще с нежитями, чем даже с такими хорошими, говорил я себе не ерничая, людьми, каких я встретил здесь. В прошлом, ставшем для меня настоящим, куда более настоящим и родным, чем мой мерзкий век.

Я облегченно вздохнул, когда Ратьша велел нам собираться и ехать с ним. Помимо тех, кого он перечислил, ехало еще с десяток воинов, для солидности надо полагать. Идти к князю они не собирались, Ратьша сразу сказал им держаться у выхода из княжьих палат. Оно и верно — десяток расторопных ребяток у входа уж точно никак не помешают. Да и лошадок своих можно будет им оставить, чтобы не увели куда, к дальним коновязям. Хотя и это было, по сути, не так и важно, даже если начнется драка и мы прорвемся к выходу, ловить будет нечего, людей на подворье не бросишь. Хотя… Я не мог знать, что думает по этому поводу Ратьша, может, в этом случае он понадеется на милость князя к оставшимся. А может, они там на подхвате? Опять же вряд ли — ну прорвутся дружинники за стены, а обоз? А обозники? А телеги с припасами? Натощак попремся в Ростов? Не думаю. Получалось, что Ратьша был готов принять тут смерть, по крайней мере выглядело так. Ну что же. Выбора нет. Никакого. С этими радужными мыслями я вскочил на взыгравшего Харлея, и мы поехали к княжьему терему.

…Город был намного больше Ростова. Улицы были убиты деревянными плахами и бревнами, тем самым наводя на мысль, что беды с дорогами начались немного позже. Люди на улицах смотрели на нас с интересом, мальчишки бежали за нами по пятам, оглашая улицы, видимо, для слепых: «Ростовцы едут! Ростовчане!» Народ останавливался и смотрел нам вслед. В меня порой откровенно тыкали пальцами и пожимали плечами. Так, по крайней мере, народ на эту уду повелся — клюет. Посмотрим, что скажет князь.

Я подумал было припомнить свои грехи, но вместо этого стал таращиться на баб и девок, как сроду их не видал, и время от времени подмигивал некоторым из них. Так веселее ехалось. Потом я резко прекратил паясничать и состроил, надо думать, такую суровую рожу, что ребенок на руках у какой-то румяной молодухи отчаянно заревел.

Размяться мне удалось еще на нашем подворье, хотя сделано это было больше для того, чтобы лучше держать себя в руках, собраться и приготовиться.

Напрасно мучил я свою память, силясь вспомнить, чем кончилась история с данью князю владимирскому. Помнил я лишь, что князь в ответ предпринял военный поход к непослушному чаду, но не дошел. А вот что сталось с теми, кто порадовал его вестью, было неизвестно. То ли я забыл, то ли о такой мелочи, как перебитое посольство, просто не стали даже и помнить на фоне куда более серьезных дел.

Страха не было. Вообще. То ли мне казалось, что жизнь человеческая бесконечна, то ли я уже смирился с любым исходом, то ли мне было попросту наплевать — не знаю. Просто не стал. Фатализм всех, кто окружал меня в последнее время, был, судя по всему, заразен. Нет, я не скажу, что эти люди знали день лишь до вечера, но каждый был готов принять свою судьбу в любой момент. Так что я снова отметил, что попал как раз туда, где мои взгляды на жизнь, невзирая на века и версты, оказались ко двору князя Ярослава Хромого.

«Самурай не имеет права быть неосторожным и небрежным, он обо всем должен думать заранее. Ватана-бэ-но Цуна говорил Урабэ-но Суэтакэ, что сердце воина должно быть подобно сердцу труса. Это значит, что самурай обязан быть каждый день готовым к концу». Так говорил Сибо Ёсимасо. Так учил меня старый Тайра, который предпочел безвестность необитаемого острова, куда допускались только избранные люди, возможному успеху и процветанию во внешнем мире. А Дайдодзи Юдзан говорил: «Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть». И этому тоже учил меня старик Тайра. Что ж, кажется, ситуация складывается благоприятно, чтобы проверить, как глубоко постиг я бусидо к своим тридцати восьми годам.

И тут мы, наконец, добрались до терема сегуна Владимира.

Глава XXIII

Cлов нет, жилье великого князя было намного богаче хором Ярослава. Ну это, в конце концов, само собой и должно разуметься, я думаю. Внутрь нас пока не приглашали, а сами мы, разумеется, не лезли.

Владимир понимал толк в общении с послами. Мариновал он нас во дворе до вечера, а потом вышел какой-то молодой боярин и велел возвращаться на подворье и ждать там распоряжений великого князя. Что делать, покивали мы бородами и раздумчиво вернулись восвояси.

Вернувшись, Ратьша все посольство, бывшее с ним во дворе у великого князя, позвал к себе. Я решил помалкивать, пока не спросят. Что я мог сказать? Я даже не знал, что означала такая встреча — позор, пренебрежение или так и было положено? Я склонялся к первым двум ответам.

— Судя по всему, великий князь знает, с чем мы приехали. Вои говорят, что тут вертелось несколько человек, по выговору — варяги. Ссору не затевали, но торчали у ворот дотемна. Владимиру, видать, кто-то послал весточку, да так, что она быстрее нас дошла. Кто, зачем — потом будем думать. Сейчас надо решать, что дальше делать? — Ратьша стремительно прошелся по горнице, богатые шейные гривны звякнули на мощной груди.

И нашел же он, бедолага, у кого спросить! Святослав и Светозар переглянулись и пожали крутыми плечами, я ничего не сказал и ни с кем не переглядывался, а тень его в балахоне… В общем, тень и есть тень — рядом вьется, а толку чуть. Совет зашел в тупик. Ратьша рассердился:

— Я вас созвал помолчать, что ли? Уж коль вы в посольстве, так будьте ласковы!

— Думается мне, — внезапно заговорила его тень в балахоне низким, шипящим голосом с сильным акцентом, — что вернее всего, тысяцкий, пока что оставить все как есть. Ибо, если мы сейчас выведем обоз за ворота — положим, нам позволят это сделать, — то дальше жди Владимировых ротников. А больше пока ничего мы сделать не можем, только ждать.

Все оторопели, включая, кажется, самого Ратьшу. Тень его тем часом поклонилась и совсем утонула в своем балахоне. Кто же это такой, черт бы его побрал?! Акцент это? Или это дефект речи? Серый, вечерний, туманный человек, если это вообще человек. А если нет? Ведь могу же я общаться со своим Дедом?

Я думал о тени Ратьши, так как сказать лучше, чем он, не вышло бы.

— Ферзь, что ты скажешь? — обратился ко мне Ратьша. Да что он — мысли читает, что ли? Тогда чего спрашивает? Мне и наплевать, и сказать нечего, только повторить за этим мороком могу. А может, того ему и надо? Чтобы повторить то, что он и сам решил? Может же человек просто нервничать? Ратьша? Сомнительно, но все же может. Наверное.

— Что тут сказать, тысяцкий, верно все сказано. Так и так нам идти к князю, неважно, пришла ему весть или нет. С нас нашего дела никто не снимал. И с остальным согласен. Сидеть на подворье и ждать, пока примет нас князь.

— Хорошо. Ладно. Добро, — уже видно было, что Ратьше осточертела эта посольская миссия, он злился, но миг — и он взял себя в руки. — Будем ждать, пока великий князь позовет. Кто бы вокруг подворья ни шлялся, не наше дело, в драку не лезть.

Ратьша отпустил нас, и мы втроем (тень его осталась с ним, само собой) вышли на воздух. Постояли бездумно и молча на крыльце и пошли в общий дом. Я, правда, сначала сходил к лошадям, тут Дворового нет, лучше самому проверить, задали ли корм и напоили ли. Все оказалось в порядке.

Я остался возле конюшни, в дом мне не хотелось. Присел у воротины, закурил и задумался. Хотя особо думать было не о чем. Ну в курсе Владимир, что мы ему денег не привезли. И что? Хоть нас на ремни порежь, денег не прибавится. В курсе, что приперлись такой оравой, что впору Киев брать, — зачем? Понятно, зачем, — намекает Ярослав, что так просто его не взять: раз он в охрану посольства двести человек послал, то сколько же на войну поднимет в случае чего? Решил постращать папку, шельмец. Значит, просто остается сидеть и ждать. Я зашел за конюшню, чтобы меня не было видно, достал из чехла меч и немного позанимался. Вскоре небывалый покой, как всегда, охватил меня, и таким мелочным мне показалось все наше предприятие, что и слов не подобрать. Дань… Политика… Владимир… Ярослав… Да не все ли равно, в конце-то концов.

С этими умиротворенными мыслями я и взошел в дружинную избу. Там стоял крик и шум, я было присмотрелся, ожидая увидеть скандал, но никто и не думал скандалить, люди собирались ужинать (я вовремя пришел, тут для глухих две обедни не служат!), а пока что просто громко переговаривались, надергавшись за день. Я посмотрел себе тихий уголок, оказался он у самой дальней стены, а сидели там, стоит ли говорить, Святослав и Светозар.

К этой общительной компании я и подсел, осведомившись у двух молчавших воинов: «Не помешаю?» Как ни странно, оба ухмыльнулись и покачали головами одновременно, дескать, садись, все свои. Я сел и включился в общее молчание. Нарушил его, как ни странно, Святослав:

— Оказывается, говорит он, поди ж ты! — и покрутил головой удивленно. Его друг (или брат) согласно кивнул и негромко проговорил:

— Да, точно.

Я понял, что заговорившая тень Ратьши и им была в диковинку, как и мне. Все же кто это такой или что это такое?

— Я уж думал, он капюшон свой снимет, — сказал и я. Оба воина снова покачали, соглашаясь, головами, на том наши бурные дебаты и кончились, а там и к столу позвали.

Интересно, что будут делать эти люди, если начнут нас, ничтоже сумняшеся, резать? Отбиваться? Бежать? Молить? Взгляд мой упал на Святослава и Светозара, и я понял, что эти ни бежать, ни молить точно не будут, не тот случай. Они ни того ни другого попросту не умеют делать.

За этими мудрыми наблюдениями я наелся, и почему-то стало мне ужасно обидно, что я весь день просверкал своими татуировками на дворе, а никому и дела не было, и князь нас не принял. Хотя думаю, что и дело было, и, кому надо, всю эту музыку приметили. Настраиваться надо на то, что и завтра мы никакого Владимира не увидим. В конце концов, у него кроме нашего посольства, от которого только расход казне, дел хватает, чай. Великий князь. Великий дипломат. Великий воин. Да, титул этого князя был не только традицией. Он в самом деле был великим человеком. И вот этого великого человека мы на днях и поставим перед фактом, что проблем надо ждать не только от врагов и соседей, но и от членов своей семьи. Тяжела ты, доля княжья! Испытывая глубокое сочувствие к князю, я, незаметно для себя, и уснул.

На сей раз драккар все же подошел к берегу! И прыжок мой, который столько дней обрывался в самом начале, на сей раз удался — я почти до плеч погрузился в воду, подняв над головой щит и топор. За мной попрыгали и остальные, и мы, разбрызгивая воду, бросились на берег, где уже сбежалась толпа местных жителей, которых Орм, недолго думавши, назвал гостями. Первое копье прилетело с берега — Хакон легко принял его на щит, прикрыв Орма, которому оно предназначалось. Значит, мирно высадиться не вышло, тем хуже для них, в конце-то концов.

Воинственно завывая, воины неведомой земли пританцовывали на берегу, жестами давая понять, что здесь нас ждет смерть. У них была странного цвета кожа, отливавшая медью и испещренная рисунками. Слово «краснокожие» тут напрашивалось само. А вот доспехов на встречавших нас не было, зато было золото! И золота было немало. Оно было у них и на шеях, и в ушах, и на запястьях! Одна и та же мысль, думаю, посетила всех: «Если воины здесь идут в бой, увешавшись золотом, то сколько же его у них?!» Передовой отряд, который выбежал нам навстречу, мы смяли махом, с ходу, сражаться они кинулись беспорядочной толпой, а мы, выбегая на берег, сразу же вставали строем, «кабаньей головой», которая и рассекла толпу краснокожих, как гарпун китовое сало. Дальше началась резня. Ничем не прикрытые воины стали просто легкой и быстрой добычей, хотя сражались они, я должен признать, смело и отчаянно, не отступая и не сдаваясь. Ни одного из них мы не оставили в живых, в надежде, что они не успели еще послать гонца к своим, а думали справиться с нами сами. Мы не потеряли ни одного викинга в этом бою! Такого не могли припомнить и самые старшие среди нас: берег, на который высаживаешься, водрузив на носу голову дракона, всегда получает свою дань в виде погибших воинов.

Брать пленных смысла не было — мы не понимали их языка, а они нашего, переводчика же пока и быть не могло, по той простой причине, что на этой земле мы были первыми викингами. Первыми! Первыми на неведомой земле, богатой золотом! Первыми! Что сравнится с этим? Даже горделивое осознание, что ты первый у любимой женщины, меркнет перед этими магическими словами: «Мы были первыми из викингов, высадившихся здесь». Сравните — и вы поймете, о чем я говорю.

Оружие, которое мы рассматривали после боя, немало нас позабавило. Вооружены они были копьями, дротиками, специальными копьеметалками, с помощью которых их копья и дротики летели очень далеко, но все это оружие имело лишь каменные наконечники, а палица утыкана была каменными же острыми лезвиями. Не то кремень, не то еще какой камень, вроде обсидиана… Несколько человек были облачены в доспехи из кожи и прутьев.

Стало ясно, что теперь это была наша земля. Здесь ничто и никто не сможет нам противостоять. Их оружие не могло сравниться с нашим, их копья и дротики ломали наконечники при столкновении с кольчугами и шлемами. Мы, смеясь, собирали золото и складывали его на специальную ткань, чтобы потом Орм разделил всю собранную добычу. Никто и не думал утаить от своих соратников даже маленькой сережки, богатым она не сделает, а вот голову за такую выходку потерять было бы очень легко. Добычу снесли на драккар. Настроение у всех было прекрасным, только наш певец Бьорн был мрачен. Он смотрел на новую землю и хмурился, поджимая губы. Казалось, он принюхивается к запахам зеленого берега, но то, что он чует, ему не нравится. Поведение Бьорна обеспокоило нас — уже не первый раз он доказывал, что его предчувствия не обманывают его.

— Здесь будет очень жарко, — наконец, сказал он. — Здесь пахнет лютой и темной смертью.

— Здесь и так жарко, Бьорн! — засмеялся Орм. Он боялся, что мрачный вид скальда внесет сумятицу в настроение воинов, но мы все были слишком воодушевлены легкой битвой и солидной добычей.

— Я говорю о другой жаре, хевдинг. Я говорю о том огне, который рождается при пляске валькирий, набирающих смелых воинов в дружину Одина.

— А разве не все мы мечтаем о такой смерти, скальд? — Веселье наше уже почти сошло на нет, мы внимательно прислушивались к словам Орма и Бьорна.

— Ты прав, хевдинг! — воспрял певец. — Мы не старые бабы и не бонды, что искать соломенной смерти, когда можно прямо шагнуть за столы Валгаллы!

Орм улыбнулся, кивая, а мы снова обрели веселое расположение духа. В конце концов, даже если все мы останемся на этих берегах, это гораздо лучше, чем умереть в своем темном доме, под завывание жен и взвизги детей.

Я проснулся мрачным и грустным одновременно. Человек никогда не бывает доволен тем, что имеет, даже если сбылась его мечта. Моя сбылась, я ушел из лживого века в век достойный, но теперь мне уже мало было роли наставника в дружине Ярослава Мудрого, я уже жалел, что никогда мне не сесть на рум драккара и никогда, никогда не быть первым из тех, кто мягко, как тигр, спрыгивает на яркий песчаный берег неведомой земли, о которой никто еще даже и не слышал…

Разозлившись на самого себя, я вышел из избы и закурил на крылечке. Пока все спали, следовало бы поработать с мечом, но я вместо этого лелеял свои капризы. Очень редко, но я все же позволял себе небольшую ипохондрию. Уходя, она всегда давала мне новые силы и бодрость. Я притушил сигарету и, отойдя за избу, где спали ротники, прокрутил несколько раз базовое като с мечом, очищая сознание от глупых печалей и ненужных тревог. Успокоившись и взбодрившись, я вышел из-за избы и пошел в конюшню, проведать своих лошадей. Там все было в полном порядке, Харлей и Хонда, стоявшие в одном деннике, очень мне обрадовались и потерлись о мои руки бархатными губами, видимо, ждали хлеба, но не обиделись, когда увидели, что я зашел просто так. Все-таки это и в самом деле лучшая компания для меня, видимо — лошади, собаки, нежити и люди, которые жили тысячу лет назад. Сова исправила ошибку моего рождения и вернула меня туда, где я, как я чувствовал, был куда более уместен, чем в двадцать первом веке.

Вскочил я ни свет ни заря: небо только еще собиралось розоветь, но было еще не до конца в этом уверено. Я приобретаю скверные привычки, однако. Ложусь рано, встаю рано… А ведь я благородная, настоящая «сова», которая ложится часов в пять утра и редко встает раньше четырех часов пополудни! Докатился я, однако.

В избу мне идти уже не хотелось, и я остался во дворе, который решил теперь толком осмотреть, так как вчера мне было не до этого. Двор был большой, стояли на нем две длинные избы, одна для нас, вторая для обозников, была конюшня, амбар, летняя стряпка и кухня, которой, как я понял, пользовались только с наступлением холодов. Еще наособицу стояла маленькая избушка, которую занял Ратьша со своей тенью.

Меня удивило то, что Ратьша не поставил на ночь часовых, но потом я подумал, что Владимир, узнай он про это, расценил бы такой поступок как прямое оскорбление. Да и не мне судить действия тысяцкого, в конце концов. Наставник? Вот и наставляй, значит. Некого? Ну тогда себя наставляй, это тоже полезно.

Солнце все же решилось наконец и встало. И сразу же обозные засуетились, как муравьи, по всему двору. Я снова сел у крыльца, дожидаясь, пока проснутся дружинные и когда наши кашевары позовут нас к столу. Ждать и того и другого пришлось недолго, но первым на двор вышел Ратьша, одетый в светлую холстинную рубаху и такой же ткани порты синего цвета. Я усмехнулся, нурманский сон настроил мои мысли на особый лад, и я вспомнил, что синий цвет у викингов был цветом одежды мстителя. В Норвегии нас с воеводой в портах такого колору попросту бы не поняли.

После завтрака воины разбрелись по двору, маясь от безделья, видно было, что после долгого похода им было бы интереснее побродить по столице, но Ратьша высказался ясно — всем сидеть на подворье и не рыпаться. Еще не хватало нам какой-нибудь драки с поножовщиной, учитывая, с чем мы прибыли вместо дани. Ворота подворья, запертые на ночь, теперь были открыты настежь, и в них с интересом смотрели проходящие по своим делам киевляне. Вчерашних варягов видно не было. Да и хорошо, что-то у меня с ними не все ладно выходит.

Я нашел себе укромный уголок во дворе и смиренно сидел там, скрытый от досужих взоров дружинной избой и зимней кухней. Не хотелось мне никого видеть и ни с кем говорить. Одет я был так же, как вчера, так что если придут нас звать к князю, то я уже готов. Осталось только дождаться гонца, а дальше Ратьша велит собираться, это, я думаю, будет слышно. На самый крайний случай меня найдут, а я отсюда не вылезу.

Так я и сидел, час за часом, в тишине и покое. Вспоминал старика Тайра, вспоминал поединки на арене, вспоминал женщин, которые у меня были, и, можно сказать, с пользой проводил время. Солнце уже перевалило за полдень, когда, наконец, за избой поднялся некий вялый переполох. Я решил выйти из убежища от греха — начнут искать, подумают черт-те что, сбежал, поди, беспамятный-то наш, опомнился!

Дружинники заполонили двор, а на крыльце строгий и мрачный Ратьша принимал какого-то хорошо одетого юношу. Как я понял со слов дружинников, это и был ожидаемый гонец. Ну, надеюсь, что он сообщит о том, что нас ждут прямо сейчас, а не через неделю.

Тут и посетила меня совсем уже странная мысль. Ладно, дани мы не привезли, явились целой ордой и так далее, но! Как я помню, послы всегда являлись с дарами, неважно, с какой миссией они приехали. Будь мы с данью, понятно, что дары уже не нужны. А мы и сейчас без них. Так, насколько я помню, только войны и объявляли. Ярослав хочет войны с отцом? Странно. Вроде как проблемы у них начались позже, хотя как можно полностью полагаться на историю, если там, коль я не путаю, одних дат рождения Ярослава штуки три? Так что? Мы вестники войны, что ли? «Иду на вы»? Ну, то дело княжье, уж всяко что не мое. Война так война.

Тем часом молодой человек сел на своего роскошного и богато убранного коня и ждал, как понимаю, нас, чтобы сопроводить к князю в терем. Ратьша же велел собираться, что я и сделал, выведя Харлея из конюшни и прыгнув в седло. Мои сборы на этом и закончились, да и остальные недолго собирались. Вскоре наше роскошное посольство, где трое молчали почти всегда, а я просто был экзотикой, тронулось ко двору великого князя Владимира. Говорить, понятное дело, будет Ратьша. На него и смотреть. На сей раз я ехал близко к нему, правда молча, так как сам он молчал, а соседи у меня, как я уже многократно отмечал, говорили крайне редко. Ратьша внимательно посмотрел на меня еще на подворье и одобрительно кивнул головой. Значит, мое убранство ему понравилось.

Как и вчера, киевляне смотрели на нас с интересом, в меня невоспитанные дети тыкали пальцами и округляли глаза, я же пристально и почему-то сурово всматривался в баб и девок. Девки краснели и прикрывались рукавом, а бабы надменно отворачивались, чтобы потом посмотреть вслед.

К княжьему терему мы ехали, как ни странно, долго и неспешно. Тон и скорость задавал присланный за нами юноша, а он, судя по всему, твердо решил придерживаться всех возможных правил посольского церемониала для злостных неплательщиков, как я понимаю. Не на тех напал! Святославу и Светозару было, видимо, наплевать на то, с какой скоростью они едут, тень Ратьши в расчет просто не берется, я даже не видел, как и когда этот человек ест, хотя просидел у их костра всю дорогу от Ростова до Киева. Ратьша своей мрачной и торжественной невозмутимостью напоминал сфинкса, а что до меня, то лицо у меня и так-то маловыразительное, а теперь, я думаю, я напоминал идола, которому глубоко все равно, куда и с какой скоростью он едет или его везут. Десяток дружинников, что были с нами, тоже ехали со спокойной важностью и молчали всю дорогу. Компания в целом подобралась тихая и непритязательная, если не считать богатых украшений и дорогого оружия на людях князя Ярослава. Не могли же мы явиться ко двору одетыми как оборванцы.

Как и вчера, Ратьша оставил эскорт у дверей, весь десяток. Я окинул двор взглядом и увидел, что десятка тут, если что, мало. Вчера двор великого князя был более пустынным. Сегодня тут околачивалось человек сорок, одетых как сейчас в бой, стояли оседланные кони, и ворота за нами сразу же закрыли. Враждебности, правда, никто не выказывал. Люди просто вели себя так, словно нас тут вовсе и не было.

Ратьша и мы последовали вверх по лестнице за нарядным юношей, с которым мы и приехали. Поднимаясь, я опять же увидел немало вооруженного народа, нарочито косящегося по сторонам. Насчитал я таких человек двадцать, разумеется, я не имел возможности видеть все палаты, и скорее всего, было их намного больше. Владимир знает, что его чадо нарывается, и знает, какие вести мы привезли. Он уже решил, что с нами делать, а это долгое ожидание и вчерашний маринад во дворе просто продуманный спектакль. И не только продуманный, но и отрепетированный.

Наконец, перед нами двое слуг распахнули нарядные широкие двери, и мы вошли в большой светлый зал с изукрашенными стенами и потолком. Висело на стенах и оружие, и щиты. А вдоль стен, глядя перед собой, стояли варяги. Да что ж у меня за везение такое на них!

Тут Ратьша начал поклон, и все мы последовали его примеру. Поклон били по чести, в пояс.

— Подойдите ко мне, гости ростовские. По здорову ли? — раздался низкий, тяжелый голос.

Я поднял голову и увидел, наконец, великого князя Владимира.

Глава XXIV

В ту пору Владимир уже начинал стариться. На богато изукрашенном кресле с высокой спинкой сидел седеющий, но крепкий еще вполне мужчина с мрачным, тяжелым взглядом. Густая борода его была ровно пострижена, пальцы украшены драгоценными перстнями и кольцами, золотые же гривны висели на его шее. Одет великий князь был в зеленого шелка рубаху и темно-синие штаны, заправленные в короткие сафьяновые сапоги.

В нем чувствовалась сила, грозная, дремлющая до поры сила, обузданная силой воли. Руки его лежали на коленях — жесткие, твердые руки воина, а не изнеженного правителя. Ни плаща, ни венца какого-нибудь на нем не было, да и если разобраться — на кой ему в тереме плащ? Опять какая-то лишняя мысль!

Взгляд великого князя почти осязаемо давил, пригибал к земле, хотелось опустить глаза и не поднимать их больше. Светло-серые, большие глаза князя больше всего напоминали море перед штормом. Не хотел бы я быть тем, кому придется сообщить ему недобрую весть. Ратьше же придется вести с ним разговор. Не завидую я ему.

Ратьша начал свою речь, а я отключился от внешнего мира. Мне не хотелось слушать Ратьшу, когда придет время действовать, я успею сориентироваться. Поэтому я воровато обежал глазами палату, сосчитал варягов, замерших у стен, окинул взором разрисованный потолок и снова уставился перед собой в никуда.

Я ожидал гневного раската княжьего низкого голоса, но Ратьша все говорил и говорил, краем уха я услышал что-то про новое городище, которое планируется построить, про варягов, которых необходимо нанять, про угольцев, которых необходимо подвести под княжью руку, — словом, Ратьша перечислял причины, по которым Ярослав не мог больше выплачивать дань грозному своему отцу. Владимир все молчал, а Ратьша все говорил, остальное посольство наше, как и я, затаило дыхание.

Самое интересное для меня было в том, что у нас не забрали оружия и обыскивать нас никто и не подумал. То ли это была милость княжья, то ли верх доверия, то ли предельное презрение — не знаю, но мне очень грело душу то, что чужие руки не коснутся моего субурито. Почему-то я именно сейчас ощутил себя послом и подумал, что для солидности надо бы стоять посвободнее, без окостенелости, которая было охватила меня.

Сказано — сделано, но я почему-то вольно отставил ногу и пошевелил усами. Затем снова бегло осмотрел палату и вновь пошевелил усами, надо полагать для солидности. Оставалось мне еще надуть щеки, как великий князь впервые после приветствия подал голос.

— А кто это там все глазами у тебя вращает и усами шевелит? — осведомился князь, глядя на меня.

— А это, князь, наставник уных наших, в лесу подобрали. Не помнит ни кто он, ни откуда. Вот, велел Ярослав, сын твой, с собой взять, может, тут у него в голове просветлеет, — вежливо отвечал Ратьша.

— И как? Опамятовался? — спросил Владимир.

— Да никак, великий князь, беда просто. А боец он добрый, хоть и беспамятный, — грустно отвечал Ратьша.

Я замер. Додумался я, где дурью маяться, — у великого князя на приеме! У нас и так миссия, прямо скажем, тревожная, еще я тут внимание привлекаю. Стоп. Этого и хотел Ярослав, посылая меня сюда. Именно этого. И я, не желая того, все-таки это сделал — привлек внимание Владимира. А теперь все, тишина и никакой больше мимики, а то наживу беды. Все, тихо. Тут снова заговорил Владимир:

— Я услышал тебя, тысяцкий. Весть ты принес нерадостную, но не дело за дурную весть карать уста, которые ее произнесли. Думается мне, что Киев и без дани с Ростова проживет как-нибудь, тем более что задумки Ярослава мне нравятся, хоть и много казны требуют. Быть по сему. А чтобы ему проще было на угольских землях встать, посылаю я с вами своему сыну Ярославу полсотни своих варягов. Пришлю сегодня же на подворье ваше, возьмете их с собой. Платить им теперь есть из чего, — Владимир усмехнулся.

Намек был прост. Мы приехали в посольство целой ратью, а в ответ Владимир посылал сыну свою рать. Свою рать. Это и был ответ князя. Если в ответ он легко с полусотней варягов расстался, то сколько же у него их еще осталось? Что-то подсказывало мне, что Ярослав сильно призадумается теперь о дани и сыновней почтительности.