Самурай Ярослава Мудрого Ледащёв Александр

Глава XVI

Домой я пришел ближе к вечеру. Гляди ж ты, и не делаю ни хрена, а каждый день как с работы иду. Сегодня соседи по улице на мои кивки отвечали охотно.

Я ради опыта стукнул кольцом в калитку, и пес мой ужасным голосом, как ему казалось, возлаял. Вернее, изволил пару раз сказать «Гав». Настолько низко, насколько смог. Добро. Не пустобрех.

Дом… Собака… Впереди занятия… Может, снова бои — кто знает? И мне нравится все это куда больше, чем жизнь «от и до» — от зарплаты до зарплаты, или жизнь, посвященная деланию денег, или… Кому-то странным может показаться то, что я люблю свою жизнь со всеми ее крайностями: бой — подготовка, бой — подготовка. Но мало ли я видел жизней, разменянных на алкоголь, на наркотики? Люди не знают, что делать со своей жизнью, как прожить ее и как закончить. Моя же, несмотря на ее странность, в моем старом времени имела самое важное — смысл. А теперь, судя по всему, у меня появились еще и цели. От серьезных до малозначимых.

Серьезная, понятное дело, купить баб, малозначимая, натурально, натаскать уных на варягов. Точно, что опричнина. Тогда понятно, почему и уных дали мало, — как бы Ферзю в голову какая блажь не пришла, с собственной дружиной-то. Все-то у умных людей продумано, не то что у меня — прожил день до вечера, и хорошо. Нет, так нельзя. Надобно мне какое-никакое стратегическое планирование учинить. А с другой стороны, какое может быть планирование, если человек я княжий, пошлют завтра куда Макар телят не гонял — вот тебе и планирование.

Размышляя, бродил я по двору, как неприкаянный, покуривая сигаретку, а за мной по пятам ходила моя суровая собака и поскуливала. Тут я очнулся, присел на корточки и взял свою страшную собаку за морду, собрав ей всю шкуру к носу кучей складок. Чудовище мое неистово завиляло хвостом и даже лизнуть меня хотело, но не достало и начало вырываться, очевидно решив, что такое панибратство и от хозяина долго терпеть не след. Я отпустил его, щенок встряхнулся и поставил мне на ногу передние лапы. А тяжеленькая собачка-то, даром что щенок.

Дед, судя по всему, тоже меня ждал, ибо сидел на лавке, а не появился из ниоткуда. На столе стояли миски и кружки, в очаге потихоньку потрескивало небольшое пламя. Граф на Деда посмотрел очень неодобрительно, тяжко вздохнул, покосился на меня и прошествовал в свой угол.

В доме было чисто, нигде не было ни пылинки, и, судя по всему, были и полы помыты. Словно домовой постарался. М-де (как быстро привыкает человек к новому) — вот уже и забыл, что Дед и есть самый настоящий домовой, то есть нежить, строго придерживающаяся своих правил и требующая их неукоснительного соблюдения от других.

— Вот, Дед, спасибо тебе за заботу, а то заросли бы мы тут лопухами, бабу-то, вишь, я снова не купил! — поблагодарил я Деда. Тот нарочито сурово улыбнулся:

— Не стоит слов, Ферзь, ты по вежеству, и я с тобой как принято. Домовому как-то и непривычно, что хвалят…

— Но приятно же? — засмеялся я, укладывая меч на прибитые к северной стене скобы. Дед и об этом подумал, с утра скоб не было.

— Приятно, конечно, — заулыбался и Дед. — Тут Дворовый интересовался, как коня-то кликать с кобылой? Без клички и животине несподручно.

— Харлей буду коня звать. А кобылу Хонда звать буду.

— Не наши имена-то! — удивился Дед.

— Заморские, но хорошие имена, Дед. Пусть носят, — отвечал я. Если я по чему и скучал в покинутом мире, так по мотоциклам порой. Вот бы по Ростову-то… Сожгли бы тогда точно, и князь бы не помог, думаю. Тут и сыскивать бы не пришлось — чистой воды колдун.

— Хорошо, Харлей так Харлей, Хонда так Хонда. Тебе виднее, скажу Дворовому, пусть к новым кличкам животину приучает, — и с этими словами Дед исчез. Вернулся почти сразу, и мы сели за стол. Все же, как ни крути, а бабу надо. Скоро кошт, что мне в кладовых выдали, кончится, и что делать? Деда на торг посылать или самому переться? Была нужда!

— Думаю я, Дед, бабу купить, — начал было я, но Дед замахал на меня ложкой и покатился со смеху. Я присоединился. Баб-то я который уже день покупаю?

— Пока ты бабу купишь, гляжу я, мхом обрастешь, — выговорил Дед.

— Да я тебе говорю! Ну не сватать же мне девок тутошних, кто отдаст нехристю, сам говорил.

— Верно, не отдадут. Да еще и в «черную избу»! Да еще и рисунки твои на коже — как увидит лапушка-то, потель ее и видывали, — Дед стал серьезен. — Так что покупать тебе надо рабыню, Ферзь. Или несколько, если силенок хватит.

— Завтра не до баб, должны плотники прийти, додзе мое ставить будут. А платит князь, слышь, Дед? — похвалился я.

— Это хорошо, конечно, — проговорил нежить раздумчиво, — но сам, поди, ведаешь, сколь долга любовь у сильных мира сего. Сегодня платят, а завтра?

— Вот потому-то человек, у которого я учился сражаться, жил один, на островке в море. Не хотел с людьми вообще дел иметь. Меня вот принесло к нему морем, взял в ученики.

— Повезло тебе, видать. Не хотел твой наставник умирать и умения с собой брать. Ценил их, видать.

— Видать… А мне теперь бы нести их с умом, да все думаю, Дед, так ли я поступаю, как бы он хотел? Ну вот уных буду учить, думаю, ему бы понравилось, — негромко сказал я.

— Ну ты делай, а там видно будет. Если лежать да думать, толку в том немного, это уж точно, — бодро сказал Дед.

— Это точно, — эхом повторил я.

— А что твои рисунки значат, Ферзь? Или просто так, парсуны? Для красы? — внезапно спросил Дед.

— Есть народ такой, Дед, очень далеко отсюда, так вот они считали, что если рыба-карп пройдет вверх по течению девять порогов и минует особые врата, то станет драконом. Это если вкратце. А воины их считали, что жизнь их схожа с ростом цветка — недолговечна и мимолетна, а нанося такой рисунок, как бы говорили, что готовы умереть в любой момент.

— Оно верно, — подумав, сказал Дед. — Если рыба такой путь проделает, то может и поменяться, и сильно поменяется. Но уж ежели рыба на такое способна, то на что же может оказаться способен человек? И второе верно — жизнь ратная и красива, и полна, да и коротка зачастую.

— Вот что мои рисунки и значат, Дед, — закончил я краткий экскурс по японской татуировке, данный старорусскому нежитю.

После ужина занимался я с собакой, приучая ее к простой мысли, что хозяин в животе ее и смерти волен, равно как и в пасть залезть может, и лакомый кусок вынуть, и миску отнять, и если чего-то нельзя, то нельзя. И завтра будет нельзя, и всегда. С этого я всегда и начинал работу с собаками. Граф обучался с удовольствием, хотя и характер выказывал суровый. Ну за тем и брали, чтобы суровая собака была. Для чужих. Придут уные, хоть запирай псеныша, это какой же вред от такого нашествия? Впоследствии оказалось, что я заблуждался, — Граф уных принял как набег воров и бандитов, которых правильнее всего было бы порешить, но так как хозяин пока такого приказа почему-то не дал, то ладно, пусть дышат. Но чтоб — ни-ни! У него был только один хозяин, все остальное или подлежало охране, или подлежало уничтожению.

Затем я глухой ночью завалился спать.

Утром меня привычным душем поднял вредный старик, я успел только умыться и позаниматься, как у ворот застучали. Грозный пес мой бросился грудью встретить врага, захлебываясь рыком, но я ухватил его под пузо и закрыл в доме.

Это явилась ко мне плотницкая артель, предводительствуемая говорливым Карпом. Соратники его оказались ему под стать. Я показал место, где планировалось додзе, указал размеры, велев ничего во дворе не трогать. Само же додзе ставилось за избой, на пустом поле, где должен был быть огород. Рисунок я сделал еще с вечера, все же хотелось мне пагодной крыши. Карп в задумчивости помотал бородищей и кивнул, наконец.

Артель дело знала туго. Даже камни, огромные валуны, чтобы подложить под углы строения, они привезли с собой! Лес же ввезли сразу после того, как они приехали, и, прокатившись по двору, сгрузили бревна за избой. Я с приятностию сделал им ручкой, и возчики уехали за деньгами к княжьему терему, а плотнички, кратко помолившись, приступили к работе.

Да, Николай Васильевич Гоголь верные слова вложил в уста своего персонажа, говоря о том, что если плотник хорошо владеет топором, то он готов два часа над ним простоять, любуясь.

Чем я и занимался. Разница была в том, что плотников была целая артель, и додзе мое росло как на дрожжах. Так и сделают ведь к вечеру, как и сулили. Молча. Однако ораву-то эту надобно кормить? Надо. Так что снова мне идти на торг. А все потому, что баб так и не купил! Послал бы сейчас на торг и сидел бы, любовался работой. А теперь и на торг, и еще бы сообразить, сколько и чего брать на всю артель да как готовить!

В калитку чинно, как званый гость, вошел чиновник для особо мелких поручений. О! Вот его-то мне и надо. Я напустил на себя суровость матерого шифу и поманил Поспелку пальцем. Тот подбежал.

— Здрав будь, Ферзь! — Мальчишка поклонился. Судя по всему, он нынче долго и старательно умывался и приводил себя в порядок.

— И тебе поздорову, Поспелка. Вот тебе дело. У меня тут работает плотницкая артель, ладят двор для занятий наших. А я вчера не озаботился, ничего не купил. Так что вот тебе корзину, слетай на торг и купи там на всю артель съестного. Ну всего, чего надо, в общем. Посчитай артельщиков, себя да меня. Скажешь, сколько денег надо.

Поспел солидно кивнул головой, сбегал за избу, вскоре, многодумно морща детский гладкий лоб, вернулся и вошел в дом, что-то пробормотав на крыльце. Вышел с корзиной, подошел ко мне, я высыпал на ладонь несколько монет и протянул ему, Поспелка взял, сколько ему было надо, и скрылся за калиткой. Я же было вернулся к плотникам, как у калитки кто-то отчаянно заколотил железным кольцом.

— Наставник! Наставник Ферзь! — вопил кто-то омерзительным фальцетом.

Евнух, что ли, просится? Зачем?! Да и откуда на Руси евнух? Да и какая мне разница, о чем я думаю? Крик этот заполошный, надрывный сбил с толку, вот чего. Ну я тебя, среднеполого! Я дернул калитку. За ней стоял здоровенный дядя и испуганными голубыми глазами смотрел на меня, но тут же с неистовым любопытством окинул двор жадным взглядом.

— Чего орешь, дядя? Я наставник Ферзь. С какой бедой до меня? — спросил я сердито.

— Дык как не орать-то, батюшка, страшно же во двор-то зайти, как же ты бы меня еще услышал-то? — искренне удивился дядя.

— Понятно. Зайти страшно, но докричаться надо. Лучше на весь конец орать, как резаному. Так что хотел-то? Посмотреть, как и чем тут может человек заниматься?

— Нет, наставник, тысяцкий Ратьша велел тебе быть ввечеру у княжьего терема.

— Ввечеру? Буду ввечеру, а что ж ты утром-то примчался, дядя? — все еще недовольно спросил я.

— А чтобы ты к вечеру был готов, наставник! — с некоторым удивлением от непонимания мной простых вещей молвил гонец.

— Хитро! — восторженно отметил я.

— А как иначе-то, наставник! — Дядя задорно мне подмигнул. — Без хитринки в нашем деле нельзя!

— В каком деле-то? У ворот орать? Да, тут без хитрости никуда. Ладно, дядя, скажешь тысяцкому, что буду непременно, — закончил я этот фарс, и дядя, поклонившись, облегченно зашагал по улице.

Я же прикрыл калитку и задумчиво закурил. К терему? Ввечеру? К добру ли, к худу ли? Или просто так, по работе? А время для наставления, к примеру, только ввечеру и нашлось? Тут гадай не гадай, не угадать. Так что не стану забивать себе голову ненужными мыслями. Усилием воли отогнал кучу вздора, завертевшегося было в голове, вернулся к плотникам. Да, додзе росло просто на глазах. Если они такой темп продержат до вечера, то к вечеру и закруглятся, жаль, что без меня.

Тут в калитку вошла степенно корзина, за которой потерялся чиновник для особо мелких поручений. Я подошел к мальчишке и сказал: «В дом неси». Что тот и сделал, корзину поставил у стола и опрометью выскочил во двор. «Черная», судя по всему, еще долго будет страшным местом, люди неохотно расстаются с такими вещами, как страх или боль. Мне только на руку, пока собака моя не подросла, мощная и злобная которая.

А собака моя тем часом предерзко обнюхивала корзину и пыталась ее опрокинуть на пол, за что получила по заднице тряпкой с приговоркой «Нельзя!» и ретировалась.

— Дед! — позвал я, убедившись, что дверь закрыта.

— Тут я, — проворчал нежить, оказавшись у стола.

— Дед, тут вот корзина снеди, ее бы приготовить на всю артель. В артели народу…

— Да, давай еще мне расскажи, сколько в ней народу, — перебил меня домовой высокомерно. Я смутился. — Ладно, будет им обед, ступай себе по делам своим.

— Спасибо, Дед! — искренне поблагодарил я Деда, так как понятия не имел, как приготовить еды на такую ораву. Нет, пора мне покупать… Уже и самому смешно.

Я снова вернулся к плотникам. Поспел был уже там, завороженно смотрел, как работают плотники. Но стоял при этом очень вызывающе, как-никак, с княжьего подворья человек, ученик Ферзя, а не плотник какой-то. Я щелкнул его, подкравшись, в нос, и государственный человек взвизгнул и чихнул.

— Будь здоров, Поспелка, — усмехнулся я.

— Спасибо! — ответил, несколько смутившись и став поскромнее, Поспел.

— Как тебе изба, что строится? — спросил я у государственного мужа. Тот принял важный вид.

— Какая-то не наша изба, новая какая-то, как заморская. Ты, наставник, не из-за моря ли к нам пожаловал? — Глаза Поспелки просто кипели любопытством, и я отогнал мысль, что не от себя он этот вопрос задает.

— Не помню, Поспелка. Может, из-за моря. Но откуда бы я тогда речь знал? Обычай, вежество? Наверное, я все-таки отсюда.

— Наверное. Да ты не печалься, наставник, когда-нибудь вернется память. У нас был такой дружинник, ему о шлем бревно поломали. Пропала память, как не было. А через две зимы вернулась, когда он спьяну башкой-то в дверь воткнулся, а с косяка на голову-то ему — подкова! — утешил меня Поспелка.

— Предлагаешь попробовать? В дверь? — с интересом спросил я.

— Ну необязательно так-то, может, у тебя сама вернется. Да и башка у дружинника того с котел, а шея как у быка, ему ништо от такого. У тебя бы голова не раскололась от такого лечения! — резонно отвечал мне чиновник для особо мелких поручений.

— Тогда повременим моей головой дверь пытать. Ты, Поспелка, учиться у меня не передумал?

— Что ты, наставник, не передумал, конечно! — Поспелка явно испугался.

— Добро. Быть тебе двадцать первым учеником, только работы у тебя еще и по дому хватит, вернее, по додзе. Обычай такой, коль ты младший. Но ты не печалься, уным тоже будет чем заняться, — строго сказал я Поспелу.

— Да работы не чураюсь, наставник, лишь бы хоть изредка в науке быть твоей! — чинно отвечал Поспел.

— Добро. Обещаю, что и науки тебе хватит по самые ноздри, — посулил я Поспелке, тот обрадованно закивал. Что я привязался к пацану? Детей сроду не любил, а вот поди ж ты…

Из избы тянуло чем-то вкусным, готовил Дед обед на всю артель и себе с Дворовым, как уже было у нас заведено. Собака моя грозная скребла дверь и тихонько скулила, вот что-то шлепнуло, и Дед заворчал: «На тебе, по заду-то! Утомил оравши!» Последние слова его смешались с сердитым рычанием, и Дед как-то неприлично высоко крикнул: «Ай!» Я поспешно кинулся в избу. Поджав хвост, но взъерошив загривок, посреди комнаты стоял свирепый Граф, а Деда видно не было. На огне кипел котел. Стало ясно, что пороть эту собаку могу только я. Даже трижды нежитю с его заклинаниями это не разрешалось, на том стоял этот щенок и за это готов был умереть.

— Добрый кобель растет, — появился ничуть не смущенный Дед. — Это я ему пробу делал. Утихомирить могу и сам, но не стал, пусть победит. Им в детстве победы нужны, Ферзь. Как и вам, людям… — Дед говорил будто с самим собой, глядя на собаку.

— Оно так. У тебя, вижу, готово уже все? — вернул я Деда на землю.

— А будет готово как раз к обеду, Ферзь, не волнуйся! — очнулся Дед от каких-то своих мыслей.

— Хорошо, — я снова вышел на двор, где стоял Поспелка, и прошел за избу. Додзе стало еще выше, вся земля в стружках, опилках, обрезках, стоял крепкий смолистый дух. Плотники работали как заведенные — в одном и том же ритме, без перерыва, без потери времени. Видно было, что так эти люди работали всегда, дурного задора от того, что работали на княжьей работе, не было. Просто — хорошо и честно работали. Залюбуешься.

Тут в доме что-то загромыхало, Поспелка аж присел и порснул было к плотникам, но я поймал его за шиворот:

— Еще раз побежишь с испугу — больше я тебя не знаю. Понял ли? Услышать про что-то и убежать не позорно, а вот увидеть и побежать — настоящий позор. Ты видел, почитай. И бежать хотел. Тебе ли мечу учиться? Может, лучше прялку? — так я преподал свой первый урок бусидо на земле древнего Ростова. Мальчишку я стыдил нарочно, чтобы невмоготу стало. И получилось.

— Пусти, наставник! — завопил малец, и я разжал пальцы, и Поспел кинулся от меня за избу. Хлопнула дверь, зарычал Граф, я поспешно зашагал следом. Вторым уроком будет необходимость понимания безумной отваги и разумной храбрости, хотя так и так путь самурая есть смерть.

Посреди избы стоял Поспел, на него рычал Граф, Деда и видно не было, а на столе лежал скибками нарезанный хлеб, стоял котел со щами, прочие заедки.

— Поспел, ты молодец, что преодолел страх, но помни, что даже самый смелый воин должен думать и о своей жизни. Хотя бы для того, чтобы смочь выполнить то, что на него возложено князем или любым другим его начальником. Понял? Граф, свои, свои! — Конец блестящей лекции я скомкал, так как сторож мой, устав рычать впустую, решительно схватил Поспелку за порты. Я оттащил душегуба, похлопал по плечу Поспелку, повторил: — Свои, свои, — но и Графа потрепал по загривку поощрительно. Щенок успокоился, понюхал Поспелку и важно махнул хвостом.

— Так, Поспел, бери хлеб, я щи и прочее, идем работников кормить, и самим поснедать пора. Есть-то хочешь?

— Хочу, — негромко и стеснительно отвечал Поспел.

К вечеру, даже раньше, додзе мое было готово. Я обошел его кругом, посмотрел на крышу — пагода и есть пагода! Рисунка хватило, причем не мастерского, а вот вам первая на Руси пагода. Зашел внутрь, за мной ходил Карп, молча, само собой. Все было так, как я и заказал. Сосновый пол, гладко ошкуренный, деревянные столбы, подставки под будущие боккены и субурито, у задней стены пол выше, чем в остальном зале, сделано эдакое возвышеньице для наставника. Дело было за малым — привести уных и хоть завтра начать занятия. Для начала по уборке двора.

— Хорошо, мастер, очень хорошо, лучше, чем даже и хотел! — восторгался я. Карп покивал головой, спокойно соглашаясь с очевидной вещью — хорошо сделано. — Ладно, Карп, вы тут артелью ужинайте, завтра пойдете к Третьяку, получите деньги. А мне бежать пора на княжий двор, так что уж без меня тут! — Я выскочил из додзе, не дожидаясь кивков Карпа, и побежал к конюшне, зайдя перед этим в дом взять меч. Вывел застоявшегося Харлея, оседлал, сунул в зубы удила и вскочил в седло. Поспелку, крутившегося рядом, оставил при своем дворе, велев плотников накормить (Дед уже и с ужином расстарался, благо ума у Поспела хватило купить продуктов не на один раз), запереть за ними калитку и ждать меня.

На княжьем подворье я кинул поводья какому-то подскочившему холопу, спешился и встал осмотреться — куда идти. Ратьша, въехавший на двор сразу после меня, поздоровался, мягко спрыгнул со своего жеребца и привычной рукой толкнул двери. Я зашагал за ним следом.

На сей раз князь ожидал нас не в малой горнице. В большом зале горели свечи, не лучины, сидели, как я понял, приближенные к царю бояре, богато одетые, в летах, смотрели на повелителя. Я вошел последним и поклонился князю, как кланялся в свое время учителю — в пояс. Князь нетерпеливо махнул рукой, Ратьша потянул меня за рукав, и я сел на лавку. Князь, не вставая, негромко сказал:

— Собрал вас вот для чего. Надумал я, бояре, не платить более дань своему батюшке, князю Владимиру. Деньги нам и тут пригодятся — крепость строить на Волге, городище закладывать. Да и варягов снова придется нанимать, хлеборобов отрывать в дружину не стану, но кто-то их на новых землях должен поберечь.

Совет примолк, как оглушенный. Я их понимал. Владимира, насколько я знал, запомнили отнюдь не за мягкий нрав и доброе сердце. Такого фортеля он не простит Ярославу. Также я понимал, что и переспорить Ярослава им не удастся — это ясно читалось по его спокойному, сосредоточенному взгляду. Бояре, судя по всему, поняли это не хуже меня.

— Не сыскалось спорщика, бояре? Знаю вас, потом выскажетесь, каждый подойдет, тут постесняетесь, а то и побоитесь. Не тратьте слова, бояре, Владимиру дани больше не видать. А порадовать батюшку этой новостью поедет Ратьша, — князь остановился на миг, Ратьша встал и поясно поклонился, — да и наставник Ферзь с ним поедет. Не держу больше, советнички, ступайте с Богом по делам своим важным, мое мелкое уже порешили.

Бояре откровенно перевели дух, поняв, что ехать не им, Ярослав усмехнулся.

Я встал и тоже поклонился князю.

Вот тебе и додзе. Кажется, полоса везения закончена.

Глава XVII

От князя я вышел один, Ратьше князь велел остаться. Оно и понятно — Ратьша тысяцкий, а я кто? Сказал князь лишь, чтобы завтра утром быть у терема с лошадьми и прочим снарядом. На том я и поехал себе смиренно домой.

— Все ли понял, тысяцкий? — спросил Ярослав, пояснив, как держать себя на опасном посольстве к Владимиру.

— Почти все, княже, — отвечал Ратьша.

— А что не понял, спрашивай, — сказал князь.

— Не пойму, почто ты велел Ферзю ехать. Он и уных уже выбрал, и все к их приходу уже почти приготовил на дому у себя, а тут на тебе. Нет, дело княжье, не наше, кому и куда ехать, но все же понять бы хотелось.

— Увидел бы ты такого, как Ферзь, с деревянным мечом, с его травой, которой дымит, с его рыбой на плече да с цветами, что бы решил? — тонко усмехнулся князь.

— Задумался бы. Новый кто-то, слишком даже новый… Понял, княже, — Ратьша склонил голову перед Ярославом.

— Вот то и добро. И Владимир, глядишь, заинтересуется Ферзем-то нашим, раз при посольстве послан, то, может, не зряшным делом, не по ошибке? Кто таков? А Ферзь бы и рад рассказать, да памяти нет. Или, глядишь, к Киеву вернется память-то, — вдруг жестко сказал Ярослав.

— Думаешь, князь, не батюшки ли твоего человечек, Ферзь-то наш? — сообразил тысяцкий.

— Не думаю, узнать хочу. Просто так думать смысла нет, да и не на дыбу же его, в самом деле, не за что. Посмотри там за ним, что да как, ну, не тебя учить, Ратьша.

— Посмотрю, княже, — снова склонил голову тысяцкий, принимая веление князя.

— Тогда хорошо. Тогда, тысяцкий, собирайся в путь, а от меня наказ — вернуться тебе живым и невредимым, — весело закончил аудиенцию Ярослав.

На самом деле не было у него в душе ни малейшего признака веселья. Он понимал, что Владимир придет в ярость, дело не в самой дани, дело в его посягательстве на право великого князя получать эту дань, даже если бы она была совершенно ничтожной. Он не посылал посольства с целью получить, например, отсрочку, нет — он бросил отцу вызов. Дело было совсем не в желании развязать кровавую усобицу, да и не в том, что Владимир требовал непомерной дани, да и уж подавно дело было не в жадности Хромого и не в его глупости. Просто он решил оспорить власть отца над собой — власть князя над князем, ту власть, которая уже выходит за пределы семейной. Власть отца слишком сильно мешала ему, мешала даже в глазах его подданных, любое его серьезное решение нередко встречало сомнение у них только потому, что они не знали, как посмотрит на это Владимир. Этому следовало положить конец. Война так война.

Дома меня, сидя на крыльце, терпеливо ждал чиновник для особо мелких поручений, высилось законченное додзе, вилял хвостом Граф — и странное дело — непривычное чувство дома охватило меня. Я почти никогда его не испытывал, разве что в раннем своем детстве. Все остальное было лишь чередой сменявшихся крыш. А тут у меня и изба, и домовой свой, и Дворовый, и собака, и додзе — живи да радуйся, ан нет — придется ехать к черту на рога, где недолго и голову сложить.

— Поспел, я утром уеду. Тебе я оставляю денег, задание тебе будет простое: каждый день покупай еды на троих человек и приноси сюда. Если хочешь, можешь тоже тут есть, только следи, чтобы и у собаки была еда, и в порядке было все. За остальным по ночам тут и без тебя приглядят. Все ли понятно? — обратился я к государственному человеку.

— Все, наставник, все понятно. Кому же и приглядеть за домом, как не мне. А надолго уезжаешь? — Поспел даже не намекнул, что хотел бы ехать со мной, хотя было понятно, что он очень бы этого хотел.

— Не знаю, Поспелка. Я человек княжий, еду не по своей воле, когда все дела княжьи переделаем, тогда, наверное, попадем домой. Если ты поймешь, что я не вернусь, или узнаешь, что мы не вернемся, тогда Графа отнеси к князю на псарню, скажешь, что так просил наставник Ферзь. Ему лишняя собака не помешает, — сказал я.

— Понял, наставник, понял, — ответил помрачневший Поспелка.

— Ну а раз понял, Поспелка, то ступай домой себе. Спасибо за сегодняшнюю помощь.

— Наставник, у меня деньги остались с торга, возьми, — Поспел полез было за пояс, но я остановил его руку:

— Оставь себе. Так понемногу накопишь себе на меч, глядишь. Никогда не забывай, что ты должен был стать воином, если бы твой батюшка не погиб так рано. Если ты будешь идти к этой цели, ты придешь. Просто иди и не останавливайся.

Поспелка молча поклонился и ушел, задумчивый. А я присел на крыльцо, чтобы задумчиво выкурить сигаретку. Собственно, выбора не было никакого. Дайме соизволил послать сэнсэя Ферзя на почти что верную смерть. Гм. Конечно, можно сурово и безоглядно пуститься в бега, но все же намного лучше спокойно ехать туда, куда велит ехать долг. М-де. Вот те и бабы! Вот те и додзе! Чтобы успокоиться, я прошествовал в конюшню, посмотреть Хонду — ехать я думал одвуконь. Хонда была в полном порядке, доверчиво ткнулась в меня мордой, я потрепал ее по щеке и вслух поблагодарил Дворового за его отличную работу. Воздух удивленно охнул, и Дворовый соизволил впервые появиться. Он сидел на спине Хонды, лохматый, ростом с крупную кошку, и огромными глазами недоверчиво смотрел на меня.

— Посмеяться хотел, да? — сердито спросил он меня.

— Над чем смеяться? Лошадки — хоть сейчас на княжью конюшню, я тут палец о палец не ударил, а вот ты серьезно занялся, вот и поблагодарил.