Самурай Ярослава Мудрого Ледащёв Александр
— А не пуглив ты, наставник! — насмешливо сказал дед. Ростом он хорошо если бы достал мне до бедра.
— А чего пугаться, если я с добром, да и попросился, вежество показал? — спросил я.
— И то. Звал за стол-то по обычаю? — спросил Дед, как я решил его кликать, как мне показалось, с затаенной грустью.
— Нет, Дед, от сердца. Ничего, если я тебя Дедом стану кликать? — спросил я на всякий случай.
— Кличь, кличь, спеку тебе кулич, — пробормотал Дед и мигом оказался на столе. Ел он опрятно и чисто, хотя видно было, что проголодался. Я ел не торопясь, прихлебывая кипяток, в который добавил меду. То же самое было и в кружке у Деда.
— Я Дворовому отнесу мясца с хлебушком? — спросил меня домовой.
— Само собой. А то к столу зови? — предложил я.
— Нечего ему делать в избе, не балуй! — строго сказал Дед и дробно протопотал к дверям, а я понял, что их приятельство с Дворовым строго держалось в древнейших рамках и не мне их нарушать. Оно и к лучшему. Я сам убежденный консерватор и ретроград. Все старое, проверенное, надежное мне милее всего нового и яркого, пусть и кажется порой окружающим, что я и неправ.
Дед уже вновь сидел на столе, я подлил кипятку в кружку и подвинул к нему яблоки и лаваш.
— Дворовый на угощении благодарствует, велел передать, чтобы ты о лошадках не пекся, ничего им не подеется, — сказал Дед и вкусно захрустел яблоком.
— Вот то добро, Дед. И тебе спасибо, что в дом пустил и жить позволил. Покажи мне потом, где нельзя вещи класть и самому ложиться.
— Успеется с этим, — Дед доел яблоко и аккуратно бросил огрызок в деревянное ведро, стоявшее у очага. Я закурил, Дед от удивления поднял брови, принюхался, чихнул и спросил:
— Это что за отрава, наставник?
— Зови, Дед, Ферзем. Отрава, тут ты угадал, заморская отрава. Привыкаешь к ней, к проклятой.
— А дым приятный, ты дыми, дыми, мне нравится. — Дед принюхался.
Курить его научить, что ли? Нет уж. Чистое баловство, как бы сам Дед сказал, думаю.
— В баню-то пойдешь нынче, Ферзь? — осведомился Дед. — Тогда бы и Баннику хлебца с мясцом?
— Не пойду сегодня, спину мне посекли, Дед. А что до хлеба с мясом — то сделай милость, снеси и Баннику.
Дед снова обернулся на одной ноге и, встав на лавку, запалил в светце лучину.
— Ну-тко, покажи-ка мне, что тебе там посекли, — велел Дед, я снял рубаху и стал снимать повязку. — Да, сегодня бы в баню не стоит. А промыть все это не мешало бы. Я могу. Даже травки остались, хочешь? — подвел итог Дед, закончив осмотр.
— Как не хотеть, Дед, — отвечал я, и нежить удовлетворенно хмыкнул.
Травяной настой Деда сначала зверски драл и дергал рану, а потом она словно уснула и лишь слегка ныла, словно была нанесена недели две назад.
— Лучше ли? — торжествующе спросил нежить.
— Гораздо. Благодарствую, Дед, — отвечал я.
Дед самодовольно хехекнул и внезапно выдал:
— Бабу тебе надо, Ферзь. Не самому ж тебе полы мыть и щи варить? Непременно бабу надо. Только кто за тебя пойдет? Пока тебя не знает никто, никто и девку не отдаст. Ты, Ферзь, бабу-то у булгар купи, завтра бы и пошел, что ли?
— Бабу купить? — Я задумался. Тут ведь не только полы мыть и щи варить. Лет-то мне не сто семьдесят. — Можно и бабу. А можно и двух-трех купить, коли не раздерутся, — засмеялся я.
— А мне что, покупай хоть десяток, — радушно сказал Дед, и я понял, что он и не думал шутить, — только по дороге поясни бабам, как себя вести надобно.
Вот. Именно этого и не хватало в моей унылой и монотонной последние дни жизни. Сонмища баб, не обученных с малолетства уживаться под одной крышей с соперницей. «Так то Турция — там тепло».
В это же примерно время в небольшой светелке с лавки из-за стола поднялся и сильно потянулся князь Ярослав, разминая занемевшие от долгого сидения за столом мышцы. Кроме него в светелке был еще и Ратьша, и он тоже вскочил, как только князь оказался на ногах.
— Что скажешь, тысяцкий? Прав ли я, что решил в Медвежьем углу крепость ставить?
— До сей поры там даже засеки не удалось поставить, княже. Но место это надо брать под себя, там Волга, — отвечал Ратьша.
Больше он ничего не сказал. Да и зачем? Кому могло быть непонятно, что господство на Волге сразу обогатит казну Ростова, а там, глядишь, и городок поставить удастся… Малый, но свой. Варягов пригласить, опять же. Тогда, может статься, будущий великий князь и не за старшинство станет великим. Не о братоубийстве речь, но лишь о том, что Русью должен править достойнейший, — и именно это убеждение закладывать надо тут, исподволь. В Ростове. На берегах матери рек — Волге. Князь прервал мысли своего тысяцкого, хлопнув того по плечу:
— Может, потому и не удавалось, что не крепость, а засеки ставить пытались? Думаю, что так… А ты, тысяцкий, все так же варягов не любишь или пообвык уже? — В его голосе была необидная насмешка, но Ратьша шутки не принял:
— Не то чтобы пообвык, княже. Просто понимаю — среди словен, мери и прочих наших племен трусов нет, но больше людей, склонных к мирным занятиям. Если с земли кинутся все в твою дружину, людьми обрастем, но лишь счетом. Учить их долгое дело, а варяги всегда под рукой, учить их точно ничему не надо. А что дружина ропщет — так и ладно, смуту не затеют. Кто понимает, как я, в чем дело, а кто побоится громко сказать. Но если велишь дальше говорить, княже… — Ратьша примолк, и князь серьезно кивнул головой, говори мол.
— Если далее велишь сказывать, то ты бы, княже, возвеличивал да одаривал бы не только варягов. Я знаю, что ты и своих жалуешь, но тех больше, чем своих. Свои по крови верны, по роду, но и им пряники зубов не обломают, — тысяцкий говорил медленно, подбирая слова, чтобы вернее они искали цели в княжьей душе. За себя тысяцкий не боялся, если Ярослав велел говорить правду, то и тысяцкому, и рабу-кощею за то худо не бывало никогда. Это, однако, вовсе не означало, что каждый был волен нести кто во что горазд или что Ярослав был открыт, простодушен и всегда готов был принять чужой совет или мнение. Ничуть не бывало. Но если спрашивал, надо было говорить именно так. Это Ратьша знал твердо.
— Больше пряников, говоришь? Добро. Есть у меня одна заедка. Слышно было, Фарлоф среди варягов ныне самый озорной? Что, брехали, Ферзя задирал… Наставника нашего… Беспамятного, но, кажись, словена? А, Ратьша? Да и свои, варяги, не очень Фарлофа любят, пустой злобы никому не надо, не цепной кобель, я чай?
— Слушаю, княже, — Ратьша поклонился, а князь продолжал говорить, так же медленно, как говорил допрежь и Ратьша, обращаясь к нему:
— Вот что, тысяцкий. Вызови завтра Ферзя ко двору да потоми в том дворе… Глядишь, вынесет варяга нелегкая прогуляться. Может так быть?
— Может, княже.
— То-то и оно-то. Мужики матерые, битые, оба с норовом пуще княжьего — одна гордыня прет из обоих, прямо беда. Так вот. Если наставника уных безнаказанно варяги задевают, то ему не уных учить, а навоз убирать за варяжскими конями тем веслом, что на плече носит, — тон Ярослава изменился, горечь слышалась в нем потаенная, глухая обида на что-то, на что-то такое, что нельзя изменить, а принимать горько.
— Понял тебя, княже. Только, думается мне, коли Фарлофу загривок надерут, спросу строгого не станет с наставника? Чай, не конюх — пестун княжьих гридней, мелко не кроши.
— Не то что не станет, вовсе не будет. Виру давать некому, мне разве что, а я не спрошу.
— Виру? — Ратьша осекся на миг, поняв, о чем шла речь.
— Виру, тысяцкий, — Ярослав помолчал немного и жестко надавил на слово, повторяя его: — Виру.
Шутки кончились. Слова Ратьши попали в цель — князь решил показать варягам, что он все равно встанет на сторону Правды, чем безоглядно поддержит их перед своими людьми.
Глава XI
Мне плохо спалось в эту ночь. Снилась мне то Сова, укоряющая меня в измене, правда, не уточняющая, кому (надеюсь, не ей и не родине!), потом снился покалеченный азиат, почему-то очень довольный жизнью на своих протезах, снился наглый варяг Фарлоф, одетый в сильно поношенный килт, короткий ему, а под утро сны стали настолько фантасмагоричными, что я и упомнить их не мог. Последней картинкой моих сновидений стала оскалившаяся на меня медвежья морда. Тут я и проснулся. А кто бы не проснулся?
Утро выдалось беспокойным. Дед зачем-то растолкал меня ни свет ни заря, мягко прикрыв теплой, сухой ладошкой рот:
— Проснись, Ферзь. Гости до тебя.
Я кивнул головой и встал с лавки, на которой провел ночь. Повертел головой, поочередно поднимая к ней плечи, и оперся на стол, на котором лежал мой меч. Время шло, а гостей не было.
— Ошибся, Дед? — спросил я.
— Шутишь, да глупо, — отвечал Дед, поджав губы, и я сообразил, с кем говорю.
— Не гневись, Дед, — спросонок вечно несу глупости, — покаянно пробубнил я, и Дед оттаял.
Пока ждали гостей, я успел вскипятить воду, и теперь мы с Дедом смиренно завтракали. Я вообще по утрам почти не ем, а Дед, видать, показывал хорошие манеры. Мне это надоело, и я прямо сказал ему не стесняться, тут дело и пошло на лад.
Гостем оказался вчерашний Поспел. Он долго стоял у ворот, потом робко прошел во двор (Дед рассерженно исчез), потом поскрябся в косяк открытой двери.
— Входи, Поспелка, гостем будешь, — пригласил я мальчишку, тот вошел в дом, поклонился, поздоровался и сказал, что меня ждет Ратьша.
Я надел одну из добытых рубашек, проверив, нет ли на ней вышивки, по которой могла бы признать та, которая ее ткала и шила, накинул свою куртку, положил меч на плечо и степенно вышел из дома. «Собаку надо завести, — подумалось мне, — здоровенную и злую. Не могу вспомнить, уже есть меделяны или еще нет. Кажется, уже могли быть. Вот и куплю пару, чтобы не думалось».
С этой приятной мыслью я закрыл калитку и пошел по улице, кланяясь шарахавшимся от меня соседям. Надо полагать, что ночь переночевать в «черной» мог, по их представлениям, только особо злобный и сильный колдун. Ну, тоже дело. Пока собак нет, пусть побольше баек ходит. Почему-то я решил пойти пешком, а не поехать верхом. Да и времени не было назначено никакого. Ждет и ждет. Тут навстречу мне попалась девица с такой грудью, что я невольно присвистнул и неприлично вытаращился на нее. Дева густо покраснела и, прикрываясь ладонью, заспешила своей дорогою, небрежно унося на плечах коромысло с двумя солидными ведрами. Однако! Как выберется время, точно схожу к булгарам. Интересный у меня список покупок наметился — меделяны и бабы. Забавно бы смотрелось на стикере, что я писал себе на утро.
— А скажи, Поспел, у вас есть большие собаки? — спросил я, надеясь, что детская логика не поразится постановке вопроса.
— А то! — гордо ответил мне Поспелка. — Самые большие и злые собаки у князя на псарне, а еще у Ратьши есть такие собаки, они откуда-то были из-за моря, потом с нашими смешались, говорят. Пушистые и мне по грудь ростом, а силища! Как у быка!
— А мне кто-нибудь продаст такую собаку? Или только князьям да боярам по чину?
— Ты наставник, наверное, продадут. Ты с Ратьшей поговори, у него сука ощенилась с месяц назад. Да и не у князя же тебе собаку покупать! — Поспелка сам прыснул от своей же шутки, я же криво улыбнулся на левую сторону, как обычно и улыбался. На этом наша беседа и кончилась.
Черт дернул меня прикурить, когда из-за угла на нас вышел солидной комплекции священник, а попросту — поп. Увидев это, поп осенил себя крестом и поспешно перешел на другую сторону улицы, откуда и делал знаки Поспелу, увещевая его немедленно бежать. Поспел отрицательно мотал головой, поп, распушив бороду, грозил уже ему пальцем, а я невозмутимо шествовал, мысленно покатываясь со смеху при виде этой пантомимы. Но как бы то ни было, а курить на улице, пока по крайней мере, не стоит. Я свернул в какой-то закуток и там докурил сигарету, чувствуя себя решительно пойманным школьником. Поспел терпеливо стоял рядом, признаков нетерпения не выказывал, потому я и сам не особо торопился.
— А что, Поспелка, покажешь мне потом, где булгарских купцов найти? — начал я новую беседу с княжьим человеком Поспелкой.
— А то. Вот как отпустит тебя Ратьша, я тебе все и покажу, — солидно отвечал мне государственный муж тонким голоском.
— Хорошо. Так и порешим, — подытожил я, и вторая беседа с правительственным чиновником для особо мелких поручений окончилась.
Тут уже появился перед нами терем, и Поспел, поведав мне, что Ратьша велел ждать во дворе, куда-то исчез. Я покорно пожал плечами и сел на какую-то завалинку, подставив лицо солнцу и глубоко задумавшись. Думалось мне легко и приятно: с собакой вопрос решаемый, с бабами, думаю, тоже, работу мне нашли такую, о которой я всю жизнь мечтал, правда, пока не сказали, когда начинать, дом нашелся, да еще какой! Да еще и задаром! Это вам не шутки.
Приятные размышления мои были прерваны громким смехом прямо у меня над ухом. Я открыл глаза. Ну, долго жить будет — то снился, то явился. Фарлоф.
— Что, беспамятный, явился? — смеялся варяг. — Говорят, князь тебе дело по плечу сыскал?
— То князю виднее, — сказал я, вставая при упоминании дайме.
— То верно, верно. Веслом твоим за конями убирать, слыхал ли новость? — Варяг смеялся, но глаза его, цвета синего вечернего льда, были злы и холодны.
— Тю, варяг, а ты не всю новость слыхал, а мне передаешь, — миролюбиво улыбнулся я.
— Как не всю? — Варяг, ожидавший другого, замялся.
Возле нас уже собирался народ. Надо было что-то решать — отвязаться от варяга вряд ли получится. Да и положение обязывает. Я посмотрел вверх, в одном из окон мелькнул Ратьша, и я понял, что эта стычка вряд ли полностью на совести варяга. Мысль была быстрой, но мне показалась верной. Такого рода мысли меня редко обманывали. Снова тест пришельцу.
— Так и не всю. Тебя ко мне в помощники определили — твоей железкой мое весло чистить, — все так же миролюбиво поведал я варягу.
Тот онемел, а потом побагровел и бросился на меня, заревев от ярости, и схватил за грудки. И тут же получил лбом в лицо, упал на спину, и кровь густо потекла-закапала с рассеченной брови.
— Зря ты так, Ферзь, — негромко сказал кто-то из стоявших рядом ротников. — Вольного не оружием ударил, этого не простит.
— Я знаю, — спокойно отвечал я. Да, я знал, что делаю, и не ошибся — это было оскорблением уже тогда. Или приучу всех серьезно к себе относиться: по одному княжьему слову люди меня уважать не будут, — или наживу врагов в лице варягов, тогда мне конец, а к этому, как известно, я относился по-своему.
Как я и ожидал, варяг встал с земли другим человеком — спокойным, уверенным в себе, даже дернулись в улыбке уголки губ, только ноздри спорили с ними и выдавали лютое бешенство, овладевшее Фарлофом. Дальше последовал за малым не церемонный вызов на поединок. Последовало мое согласие, и я скинул с плеч свою куртку, сбросив ее на завалинку, с которой поднялся. Фарлоф скинул рубаху, в которой был, показав мне широкую грудь и литые, мощные плечи. Загривок у него был под стать, как у зубра.
Ротники и варяги тут же образовали круг, и мы с Фарлофом остались одни — друг против друга. Но, к моему удивлению, варяг не прервал связи с миром, он посмеивался чему-то, видимо шуткам соотечественников, кивал, сам что-то, кажется, говорил — рисково, однако. Как бы ни хотел он меня взбесить перед боем, так нельзя, можно и заиграться. Но, видимо, варяг знал, что делал, раз с таким норовом дожил до своих лет.
Наконец мы встали друг напротив друга, варяг соизволил вытянуть меч из ножен, а я опустил конец меча к земле. И тут варяг, рассмеявшись, плюнул мне в лицо. Круг, кажется, так и ахнул, а может, засмеялся, заплакал, разошелся по своим делам — понятия не имею. Слюна варяга стекала по щеке, сам варяг улыбался, но толку с этого, признаю неплохого, приема не было никакого — слюна осталась на коже, до души ей не добраться, а Фарлоф — ну что делать, ну не задалось утро.
Потом исчезли и эти мысли, и я поднял меч к плечу. Время пропало, пропало время суток, яркое солнце и все остальное. Были только я, меч и Фарлоф. Именно в этом порядке. Фарлоф кинулся на меня, вращая клинок, и я прыгнул в сторону, не пуская меча в ход. Варяг атаковал раз за разом, иногда я отпрыгивал, иногда ловил его меч на свой. Всеми любимого звона мечей во дворе не было — сталкиваясь, наше оружие рождало звонкий щелчок. Сам я в атаку не спешил — варяг не уный, у него, думаю, стычек разного плана было или больше, чем у меня, или столько же, но он жил с меча, как бы то ни было. Умирать в мои планы пока не входило. Варяг кинул меч мне в лицо выпадом от плеча вперед, и тут я, наконец, ударил. Уйдя от меча, я резко опустил меч Фарлофу на колено опорной ноги. Варяг скрипнул зубами, послышался легкий хруст, и я отскочил от охромевшего противника. Варяг что-то гортанное, лающее бросил мне в лицо, но сейчас я бы не понял и родного языка, не то что неизвестного, чужого. Видимо, снова пытался меня оскорбить. А может, признавался мне в любви, молниеносной и безнадежной, — одинаково все равно было мне и моему мечу. Как бы то ни было, в скорости и увертливости он потерял, ногу ему приходилось волочить за собой, и он терпел действительно сильную боль. Как опять же потом поведал мне Ратмир, лицо его почти не изменилось. Он был хорошим воином. Злым, но хорошим.
Варяг внезапно широко шагнул в сторону, одновременно занося меч для удара с левого плеча наискось, но резко сменил направление и своего движения, и клинка. Со стороны, наверное, смотрелось убедительно и грозно: вот полоса стали взлетела вверх, а вот уже летит стрелой над деревяшкой оплеванного Ферзя в грудь незадачливого наставника, разгневавшего самого Фарлофа. Смотрелось да, убедительно — снаружи. А я был внутри. Так что я не совсем так видел все, что происходило, просто смерть кинулась мне в грудь, и я ответил ударом снизу — как потом говорил Ратмир, успев в самый последний момент, — меч варяга уже почти вонзился в мою грудь.
Удар субурито пришелся ему по кистям, и варяг выронил меч. Скорее всего, пару костей в кисти, а то и в обеих мой меч ему сломал. Теперь варяга мог бы спасти или Один, или Ярослав, или же приступ берсеркизма. Но вышло иначе. Берсерком Фарлоф не был, Ярослав имел свой взгляд на творившееся во дворе (причем из окна прямо над нами, как потом выяснилось). Так что мой меч сначала ударил варяга в кисти рук, выбивая меч, а потом ударил уже по пустым рукам сверху, довершая начатое. Варяг все же изловчился подхватить оружие и потому, думаю, попал все же к своим богам. Сражаться он уже не мог, вмешаться же никто не успел — субурито упало варягу на темя, раздался хруст, кровь хлынула у того из ноздрей и ушей, и Фарлоф, как подкошенная сосна, упал на землю.
Я стер его слюну со щеки рукавом рубахи, через голову стянул ее и кинул в сторону белым комком. Круг расступился, молча давая мне дорогу, и не скоро заговорил.
Я снова вернулся на завалинку и, достав из кармана пачку сигарет, закурил.
Во двор вышел мрачный князь, сопровождаемый Ратьшей.
— Ферзь! — позвал князь.
Я поднялся и поклонился ему.
— Сюда иди, — князь указал рукой на место перед крыльцом. Я в куртке на голое тело с мечом на плече встал куда было велено. Сейчас посмотрим на суд княжеский. Как бы то ни было, выбора нет. Или сейчас князь послушает свидетелей, или же просто решит суд в угоду варягам, которые под предводительством своего вожака стояли гурьбой, не смешиваясь с остальной толпой. Возле крыльца же лежал труп Фарлофа.
— Видоки кто? — строго спросил Ярослав.
Видоков сыскалось немало. Причем среди варягов тоже. Один, высоченный, крепкий варяг, коверкая русские слова, поведал собранию, что «Фарлоф сам задратся Ферз. Ферз только отвечарт!».
Князь, все такой же суровый, как и был, выслушал всех, кто желал говорить, посоветовался негромко с Ратьшей и молвил:
— Коли Фарлоф Ферзя сам задрал, то нет вины Ферзя, что тот ответил. Если Фарлоф сам на бой наставника вызвал — нет вины Ферзя, что тот варяга убил. Прав Ферзь в этом поединке, таково мое княжеское решение. — Варяги ответили удивленным гулом, но князь строго сдвинул брови и бросил им: — Мне дела нет, каких кровей правый. И нет мне дела до того, какой виноватый крови — будь то словен, варяг, булгарин, нурманн али араб.
С чем князь развернулся и ушел, варяги подхватили с земли тело соплеменника и ушли куда-то за терем, а меня окликнул Ратьша. Я подошел к тысячнику.
— Суров ты, наставник, — бросил тысяцкий.
— И Фарлоф был суров. Оба мы люди княжьи, а что он варяг, а я нет, то мне все едино, — отвечал я тысяцкому.
— И то правда. Коли варяги уже просто так задираться стали, то пора бы их и в чувство привести, как думаешь, Ферзь? — Ратьша явно хотел какого-то определенного ответа. Но мне до его чаяний дела не было, потому ответил честно, что и думал:
— Как князь велит, Ратьша, так и поступлю. Если со мной задираться будут — милости прошу.
— Добро, наставник. Теперь хочешь — тут сиди, хочешь — домой ступай, пока дел для тебя нет, — сказал, помолчав, Ратьша. Видимо, он очень хотел услышать от меня что-то определенное. Ну не обессудь, тысяцкий, не дипломат я. Говори прямо — прямо и отвечу. А впрочем…
— Знаешь, тысяцкий… Если у телеги одно колесо расти начнет, то быть телеге в канаве. Так что, думаю, прижать бы варягов не помешало, — негромко сказал я, глядя тысяцкому прямо в глаза. Те потеплели.
— Ступай, Ферзь, домой. Тут ты уже все сделал, что мог, — улыбнулся тысяцкий.
— А звал ты меня зачем, тысяцкий? Я ведь по твоему зову пришел, сам, вообще, на базар думал, к булгарам.
— Звал? Ну сегодня уже не до того, больно много всего за один полдень случилось. Завтра уж поговорим, — отвечал Ратьша, все так же улыбаясь.
И тогда я улыбнулся ему в ответ своей кривой ухмылкой.
— Добро, Ратьша. Тогда я еще сейчас на базар поспею. Можно я Поспелку заберу со двора? Покажет мне Ростов.
— Бери, конечно. Тут и без него народу хватит. А ты никак спросить хотел о чем-то?
— Хотел, да сегодня больно глупо выйдет, тысяцкий. Завтра бы и спросил тогда, — отвечал я. Говорить о собаках как-то не располагало ни место, ни ситуация.
— Добро, забеги на днях, поговорим, — кивнул Ратьша и ушел в терем.
Я же подозвал к себе вертевшегося Поспела, и мы зашагали с ним со двора. Правда, за бабами я не пошел — как я и сказал, сегодняшнее утро как-то не располагало к покупкам баб или девок, или даже собак. Так что мы просто прогулялись с Поспелом по городу. Побывали и неподалеку от булгарского торжища, потом побродили по берегу Неро, а потом я проводил Поспелку, который был чрезвычайно восхищен тем, что я «варяга деревянным мечом, как пса, убил!». Из чего я сделал вывод, что поединки во дворе терема невелика редкость, а варяга этого мало кто любил. Добро…
Глава XII
Домой я пришел ближе к вечеру — загулялся по городу, твердо памятуя, что курить посреди улицы не стоит. Мысли мои были в некотором беспорядке. Складывая два и два в привычной системе исчисления, получалось, что я тут буду выполнять функции бойцовой собаки, которую пока без устали проверяют, причем на износ — инцидент с Фарлофом произошел, пока с меня еще и швов-то не сняли… А дальше что? «Мавр сделал свое дело»? М-де. В который раз я с грустью подумал, что понимаю старика Тайра, который сидел себе на необитаемом острове, наплевав на все на свете: государства, границы, интриги, положение в мире и прочую дребедень. Уйду вот в леса, ищите себе другого бультерьера. Но я уже понимал, что никуда я пока не побегу, — здесь было очень и очень интересно. Да и везло пока. Непростительно везло. Весь опыт моей предыдущей жизни мягко напоминал мне, что шерсть на загривке опускать рано. И кстати, когда мы, наконец, начнем строить Ярославль? В той жизни я в нем не бывал, но зато увижу, так сказать, самые истоки. Напишу на какой-нибудь стене попрочнее пару иероглифов, чтобы потом археологи взвыли, пытаясь понять, что случилось и откуда в Ярославле о ту пору оказался грамотный и хулиганистый японец?
Я усмехнулся сам себе, на левую сторону, как обычно. Конечно, такого писать не стоит, и надеюсь, что мои окурки к моменту начала раскопок превратятся в пыль. Иначе точно у кого-нибудь будут проблемы — фильтр от сигареты с тысячелетней историей. Да он на аукцион уйдет. «Не исключено, что эту сигарету курил, думая о судьбах родины, сам Ярослав Хромой!» И какой он хромой, кстати? Я никакой хромоты не заметил, правда, он предо мною и не маршировал. Нет, все равно, привычка схватывать все черты человека, с которым общаешься, меня ни разу еще не подводила, а действовала она уже давно самостоятельно, так глубоко вошла и въелась. В конце концов, когда бы не она, как бы я тогда был жив по сю пору, учитывая веселую работу моих последних лет? Или же он охромеет чуть позже, несмотря на все ссылки на летописцев? Если он уже перестал выплачивать папаше ежегодную дань, то может и охрометь, его родитель кротостью никогда не отличался. Что-то больно я весел нынче. Не с чего веселиться-то. Сейчас встретят у дома варяги — и все. Не то чтобы уж страшно, но ужасно, признаться, обидно. В кои-то веки что-то складывается одно к одному и становится все интереснее, а тут нате вам.
Тут, наконец, предстали передо мною ворота родного со вчерашнего дня дома. Никаких варягов, равно как и вообще кого бы то ни было, рядом не оказалось, что не сильно меня опечалило. Дома тоже оказалось все в порядке, а Дед, как мне показалось, даже обрадовался, но забубнил недовольно, видать для приличия:
— Где лытаешь, Ферзь? Темнеет уже.
— Дед, так я человек княжий, как велят, так и живу. Никто тут по мою душу не наведывался, пока меня не было?
— Нет, никого не было. Аль ждешь кого? — Дед прищурился.
— Не то чтобы жду, но могли быть. Я сегодня варяга на княжьем дворе в поединке убил.
— Знаю. Правильно и сделал, — сурово сказал Дед.
— Так что на рынке я, Дед, не был, баб не купил, собак тоже. Как-то не сошлось.
— Не будь то мудрено, само собой, что не до баб, когда человека убил. Хоть даже и варяга.
Судя по всему, Дед не был интернационалистом. Оно, наверное, правильно — еще бы нежить, которая, почитай, все традиции блюдет, к иноземцам была ласкова.
— Завтра пойду, наверное. Если опять не велят ко двору явиться, — утешил я домового.
— Если арабок будут продавать, не бери. Бабы смазливые, но у нас мрут быстро, зимы наши не переносят.
— Так если в доме сидеть, а выходить одевшись, может, и ничего? — уточнил я у сведущего Деда.
— А ты, поди, на арабку нацелился? — язвительно спросил Дед.
— Да там видно будет, — невесть почему, смутился я. Видимо, оттого, что до этого женщин на торгу не покупал. Дед хихикнул.
На этом бабья тема сошла на нет, мы с Дедом разложили припасы и приступили в полном молчании к еде. Дед снова унес часть со стола Дворовому и Баннику, а я не мешал, естественно. Со всеми домашними нежитями я собирался поддерживать по возможности самые хорошие отношения. На данный момент, как ни крути, а они оказались моей единственной семьей. И то — с кем еще мне тут общаться? Самая лучшая для меня компания. Дед, Дворовый и Банник. Еще Овинник, наверное, тут есть, правда, вряд ли я буду сеять и пахать.
Мысль заработала. Вот что. А устрою-ка я додзе прямо во дворе. Двор огромный, обнесу частоколом повыше, покроем крышу — в смысле, уные обнесут и покроют — и вперед, за знаниями? Пол уложим досками, глядишь, печь поставим или две… Я поискал листок и ручку, сам себе непонятно хмыкнул, не найдя ни того ни другого, нашел в растопке березовое полено и ободрал с него бересту, тонко заострил несколько угольков из очага и сел творить. И что, что мое додзе будет без «пагодной» крыши и без резных фигурок со львами, тиграми и драконами? Обычное, даже типичное, осмелюсь сказать, древнерусское додзе, каких много… Будет… Когда-нибудь. Готово!
Получившийся у меня на бересте сарай приблизительно отвечал потребностям нашего климата, особенно зимой. Продухи сверху (не русскую же печь там ставить!) прикрывались скатами крыши, пазы меж бревнами утеплим пенькой, промажем смолой, воротца приделаем, как в скотиньем хлеву, — примерно так. Горд я был так, словно только что лично, между парой сигарет, придумал и нарисовал подробный план к садам Семирамиды. Так. А что с казной? Вроде из трат намечались собаки и бабы, да и жрать что-то надо, неизвестно, зачислен я на полное довольствие или нет. Ненавижу неопределенность. Вот что! Надо к Ратьше подойти с идеей: дескать, зачем варягам видеть, чему уных учат, глядишь, соорудим ошейник для варяжьей вольницы… Под руководством некого Ферзя, добрейшей души человека с провалами в памяти, когда ему это выгодно.
Я призадумался. Пойдет ли Ратьша на это? А князь? Со всеми прилагающимися деталями? А не было ли это целью некого Ферзя — войти в доверии и создать некий очаг la resistance? Прямо под светлыми княжьими очами? Полсотни преданных и обученных уных под боком — это вам не сотня лапотников в лесу. Это переворотом пахнет. А не взять ли нам добрейшего Ферзя за строжайший караул и не накалить ли ту железину, которая его с первого дня дожидается? Резонно? Вполне. Тогда почему мне был оказан такой почет? Почему я не в темнице с парой крепких ребят с глазами воблы, для вящей разговорчивости оснащенных дыбой и клещами? Ждут, не проявятся ли мои соратники? Сообщники и наниматели? Резонно? Опять резонно. Может, не покупать собак и баб? А то останутся на Деда, кому они нужны? Ну баб-то разберут, наверное, а собаки? Это вам не бабы, это собаки, с ними так нельзя. Хотя, если что, меделянов охотнее баб разберут, это зверье в цене. О чем я думаю, собственно? Сам себе дело шью? Нет, отнюдь. Я прикидываю, стоит ли высовываться и клянчить у Ратьши возможности создать, подальше от княжьих глаз, отрядик la resistance? Причем на княжьи же деньги, что самое интересное. Да, в конце концов, черт с ним, если удумали дыбу, хуже уже не будет. А так — позволят для проверки, проверят, успокоятся, станут доверять наконец. Эдаким ты, Ферзь, политиком стал! Прямо-таки дворцовый интриган, мелко не кроши! Денег я не на обсерваторию Караколь прошу, одни бревна нужны да доски, а труд у нас, так скажем, дармовой — первые признаки будущих субботников, в данном случае, руками учеников. И — добро. Утром же пойду на княжий двор, «взывать у врат дворца».
В это же примерно время в княжьем тереме шла задушевная беседа Ярослава и Ратьши, посвященная детскому утреннику, который неловко организовал Фарлоф, а завершил Ферзь.
— Что варяги наши, Ратьша? Гудят? Требуют? — Ярослав говорил негромко, даже улыбался слегка.
— Нет, поорали на тризне, как положено, теперь кто спит, натризновавшись, кто в город ушел, Фарлофа они еще ополдень сожгли. Не слыхать разговора о неправде твоей, князь, — только о Ферзе и о Фарлофе, само собой. Не пойму я, неужели охолодил их Ферзь-то наш? — отвечал Ратьша.
— Не думаю. Но пену согнал точно. Добро, что он не пойми кто — и наш, и приблудный. Как бы его и дальше так же держать? — Ярослав встал, прошелся. Если бы Ферзь увидел его, то удивился бы — Ярослав и в самом деле слегка прихрамывал. Видимо, это случалось, когда князь не следил за собой.
— А ты, княже, не во гнев будь спрошено, думаешь ли ему вообще уных-то отдать? Под крыло? — напрямик спросил Ратьша.
— Думаю. И после сегодняшнего еще крепче думаю, тысяцкий. И вот как бы нам так совместить, что Ферзь и наш, и обласкан, а все не при дворе да не при мне с тобой, а? — Ярослав встал напротив Ратьши и посмотрел воину в глаза.
— Подумать надо, княже. Я подумаю, — отвечал тот.
— Подумай, тысяцкий, крепко подумай. Ты человек умный, а я молод и недальновиден, мог и не углядеть всего. А уных да под крыло к Ферзю. Хотя крылья-то у него, кажись, широковаты слегка… Не слишком ли?
— Пока, княже, не слишком. Если что, я ему сам крылья под корень обломаю, — заверил Ратьша.
— Только не сам. Мне еще вашей драки не хватало. Если фарлофов я с дани неуплаченной найму, то вот второго Ратьши мне взять неоткуда, — князь говорил резко, приказывал. Ратьша молча поклонился. — Тогда пока все с ним. Готовил бы ты, Ратьша, понемногу дружину к выходу, да строителей подыскивал. Пока тепло, надо начать крепостицу у Волги, пока малую, но настоящую. Засек больше рубить не будем, гиблое дело это, только людей хоронить, — подвел князь итог беседе.
Ратьша снова молча поклонился и вышел из княжьей горницы, придержав дверь и поклонившись косяку на выходе. Князь смотрел ему вслед, потом, когда дверь закрылась, негромко, для себя, сказал, повторяя: «Крепостицу. Небольшую, но настоящую. Свою от начала и до конца» — и пристукнул кулаком по столешнице, как бы закрепляя сказанное.
Я проснулся, не без влияния Деда, вернее сказать, по его вине — склочный старик вылил на меня ковш воды, от чего я подскочил и кинулся во двор — умываться. Раз уж все равно на двор, то я сразу, чтобы не возвращаться, прихватил и свое верное «весло» — позаниматься, как ни крути, а несколько дней я пропустил уже, то переезжал на тысячу лет назад, то спину мне посекли, то еще что… В общем, был бы повод, а лень наша всегда с нами. Так что я задал было себе пару, но потом заболели швы, и я честно прекратил занятия. Умылся, утерся и пошел в избу. Вернувшись в дом, я обнаружил накрытый добрым стариком стол. Даже очаг старичок не поленился разжечь и поставить туда котелок с водой. Так что завтрак поспел вовремя, почти без задержек.
— А вот скажи, Дед, — ну куплю я баб. А как им доверять, если я буду у князя при дворе, к примеру, пропадать целыми днями? Не побегут?
— Уверенности никакой быть не может. Бабы и есть бабы, волос долог, ум короток, крапивное, можно сказать, семя. Хоть и незачем бежать, а порой и от мужа бегут. Так что сам решай, — отвечал мне Дед, степенно уписывая краюху хлеба с мясом.
— Так что есть причина, по которой не наших брать? — спросил я.
— Умно. Бери которые издалека — небось в незнакомой стране от доброго хозяина не побегут. А ты добрый хозяин?
— А самому интересно. Я людей сроду не покупал. Посмотрим, — важно ответил я.
Потом мы встали из-за стола, и вредный старикашка исчез, как не был, предоставив мне мыть посуду. Может, ему положено только то мыть, что ночью оставлено? Тогда и мне положено тебя кормить только к ночи!
Последнюю фразу я произнес вслух, и Дед тут же вернулся, как ни в чем не бывало, вроде как по делам бегал, оттер меня от ушата с посудой и мастерски, не побоюсь этого слова, ее перемыл. Я усмехнулся, Дед тоже, и я пошел со двора, намереваясь вначале сходить к булгарам на торжище, да и посмотреть, не продают ли там собак каких. Хоть приценюсь, мало ли.
Тут меня остановила странная мысль. Коль скоро Русь уже крещена, то поймут ли окружающие мое стремление купить несколько баб, когда для избы и одной хватит, если хозяйственная? Я присел во дворе на колоду и закурил. М-де. Не создать бы прецедент. Я ж не сам по себе, я нынче человек княжий, в грязь лицом ударить не могу. Я даже расстроился, в кои веки такие возможности — и столько препятствий! То Фарлоф, то вот мысли. То политика князя Владимира. Хотя думаю, что это не прецедент. Не могу я быть самым умным. Рассердившись сам на себя, я вышел со двора и отправился на рынок, намереваясь купить двух или трех баб с самыми большими сиськами, какие там только будут. Ибо нельзя себе всю жизнь во всем отказывать. Последняя мысль была странной — я себе и раньше не часто отказывал, хоть в этом, хоть в чем-то другом. Вру. Отказывал. Но на рынок шел твердой поступью, держа на плече свой меч. Не менее твердо намереваясь устроить себе гарем, наплевав на то, что тут вроде как не положено. Меньше трубить про это — и все будет в порядке. Как и везде, что в этом мире, что было в моем. И купить тех, кто по-русски ни бельмеса не говорит. Пока обтешутся, все уже и ко мне попривыкнут. Надеюсь, пару собак я купить право имею? И хватит ли мне денег на баб, если куплю собак, и на собак, если куплю баб? Я остановился и снова закурил на улице, хотя и не собирался со вчерашнего дня это делать. И тут же снова вынесло вчерашнего попа, тот шарахнулся от меня и снова осенил себя крестным знамением. Я уже откровенно засмеялся поповской пугливости, но курить перестал, забычковал сигарету и припрятал ее в карман. Разбрасываться здесь «королевскими» бычками было бы недопустимой роскошью. Все еще криво ухмыляясь, я добрался до торжища, дорогу к которому мне показал намедни государственный муж Поспел.
Не успел я войти на территорию торжища, как меня в прямом смысле слова схватили за полы и чуть было не впарили мне рулон лежалого сукна — первыми в рядах почему-то были именно они. Начало обнадеживает. Вместо собак, надо думать, постараются продать кошек, а вместо баб кого? Бабок?
Глава XIII
Поход мой на рынок оказался долгим и сложным, я шел по рядам, отбиваясь от любых предложений, старательно двигаясь в сторону рядов, где торговали живым товаром, но отбиться удалось не ото всех. И вскоре я уже был счастливым обладателем здоровенного березового веника и малой кадушки с мочеными яблоками. Вроде бы вещи-то нужные, но куплены уж больно внезапно. Выглядел я забавно, надо полагать, — с субурито на плече, с кадушкой яблок и веником под мышкой. Но желающих смеяться почему-то не находилось. Уже все знают, что ли? Знают что? Про Ферзя, который в темном лесу угробил шестерых уных, или про Ферзя, который порешил в княжьем дворе наглого находника Фарлофа?
Ненавижу столпотворения. Я не могу видеть всех, кто крутится рядом, тем более не могу видеть всех, кто чуть дальше. Я не контролирую всю площадь, поэтому мне неуютно, до спрятанной в плечи головы неуютно и беспокойно. Но торжище мне понравилось. Вернее, торговцы. Эти люди уважительно, причем совершенно искренне — у меня нюх на такое — относились и к нам, покупателям, на которых наживались, и к своей работе и к плодам рук своих тоже, прекрасно совмещая и то и другое. Покупка была не безликой покупкой в супермаркете, но целой сделкой, плодом долгих раздумий и отчаянного торга сразу за двоих, потому что я никогда не торгуюсь, для меня названная продавцом цена и есть последняя. Видимо, это шокировало торговцев, и они сами сбивали свою же цену.
Я уже чуть было не купил с десяток кур и солидного порося средних лет, когда, наконец, пошли ряды с другой живностью. Тут были и быки, и коровы, и лошади — боевые и рабочие, тут были овцы и козы, тут же были собаки. Наконец-то!
Первые собаки моего внимания как-то не привлекли. Зато подошел ко мне неожиданно мужичок средних лет, постарше меня. Невысокий, но складный, седеющий сероглазый человек с длинным шрамом на лице. Началось, что ли? Я машинально переместился на удобную позицию, чтобы сразу расколоть мужичку голову, если что.
— Здрав будь, — начал мужичок, — тебя Ферзем кличут?
— И ты будь здрав, — отвечал я. — Да, меня так зовут. Что надобно?
— Ты правда вчера Фарлофа на дворе прилюдно палкой убил? — Он спросил это с такой страстью, что стало ясно: что-то в этой истории для него настолько важно, что ему можно простить даже «палку». Нет, нельзя.
— Ты бы, дядя, следил за тем, что говоришь. Меч мой срамить и позорить не смей, а не то дам я тебе «палку», — сухо поведал я собеседнику, и тот ужасно смутился.
— Прости, Ферзь, право слово, не хотел ни тебя, ни меч твой задеть, за что купил, за то продаю. Так ты Фарлофа деревянным мечом убил, как пса?
— Я. А тебе что за дело, мил-человек? Он друг тебе или родственник? — отвечал я.
— Друг… Он девку приневолил… А она за меня просватана была. Вот и вся наша дружба. Я пробовал вступиться, сам видишь, что сталось, — мужичок показал на свой рубец на лице, — на озере мы были с ней. Меня посек, а ее… Довел на него князю, ан толку не было. Предложил мне князь виру, а что мне в той вире? Чести ей не вернешь. Вот, живем теперь. Я все ждал, что случай будет с варягом ночкой повстречаться, а все не было.
— Так ты зол на меня, что ли, дядя? — Я уже готовился посоветовать ему лучше быть готовым к таким ситуациям, чем потом людям нервы мотать, но тут мужичок наконец улыбнулся.
— Нет, Ферзь, я тебя поблагодарить искал, — сказал он и поклонился мне в пояс.
— Да не за что. Варяг сам напросился, да и, видать, давно напрашивался, — ответил я мужичку, смутившись.
— Ты, Ферзь, где остановился? Люди болтали, что тебя в лесу нашли, — спросил мужичок.
— Ты бы, дядя, хоть сказал, как называть тебя, — ненавязчиво я напомнил мужичку о хорошем тоне.
— Зови меня Ершом, Ферзь, — тут пришла очередь смутиться мужичку, который забыл о правилах приличия.
— Добро, Ерш. Остановился я в «черной», слыхал ли о такой?
— Ох, паря, за что ж тебя туда? За варяга, поди? — охнул Ерш.
— Нет, это мне в награду, — сказал я довольным голосом. Вот так и начинаются легенды и куются первые звенья славы.
— Нешто в ней жить можно? — поразился Ерш.
— Это кому как. Мне — да, а других «черная» не пустит, — ответил я, понизив голос.
— Ты уж не колдун ли, Ферзь? Или даже… Нет, не может такого и быть, — проговорил Ерш.
— Чего не может быть, Ерш? — заинтересовался я, разговор был очень интересным, я даже позабыл, зачем и пришел сюда.
— Ну, в лесу нашли, левша, говорят, расписан весь неведомыми рисунками, некрещеный… Ты уж не волхв ли, Ферзь? — наконец, решился спросить Ерш.
— Нет, Ерш. Ни колдун, ни волхв, не стану лгать. Стал бы волхв князю служить?
— То правда твоя, а я глупости болтаю, — согласился Ерш. — А тут, на торгу, чего ищешь?
— Собак ищу, Ерш. И баб тоже присматриваю, — признался я Ершу.
— Так, может, показать, где и что? Ты ведь, я чай, не знаешь торга пока? — предложил Ерш.
— Хорошо бы. А то я и денег не знаю, — признаваться было неразумно, но я решил проверить свое везение. Если и обманет меня Ерш, то и ладно, за деньгами не гонюсь. Но буду знать, что врать и тут мастера.
— А собак каких хочешь? А то тут много разных, даже заморские есть, есть и наши, что от заморских, всяких хватает. Или тебе так, чтобы на дворе брехала? — уточнил Ерш пока про собак.
— Мне бы таких, знаешь, не очень высоких, но тушистых таких и мордастых, с грудью широкой, что и на медведя хороша, и по человеку не промахнется, — отвечал я.
Ерш призадумался.
— Есть такие, точно. Их тут только один купец продает нынче, но дорого просит, одно слово — княжеские те собаки. У тебя денег-то сколько? — прямо спросил Ерш.
Я показал ему все серебро, доставшееся от уных, Ерш посмотрел, подумал и кивнул головой: «За мной иди, хватит тебе на собак твоих, шесть кун у тебя». Я послушно пошел за Ершом, внимательно осматривая его сзади. Понятно стало, отчего я так насторожился сразу, даже не осознав этого тогда, — несмотря на обычное вроде как телосложение, Ерш мог похвалиться шеей и трапециями профессионального боксера. Я опустил глаза к его кистям — так и есть, костяшки сбиты и приплющены, кожа на них темная, жесткая даже на вид — кулачник мой Ерш, однако. Одновременно с этим я заметил, что люди, попадавшиеся ему на пути, охотно уступают ему дорогу. Значит, еще и известный боец. Везет мне на поединщиков, надо сказать. Я окликнул его:
— Ты кулачник ведь, Ерш? — Я взглядом указал на его кулаки.
— То верно, — усмехнулся Ерш.
— И хороший? — продолжал я допытываться.
— Не знаю, люди говорят, неплохой будто. Ты, Ферзь, не гадай, я тебе правду сказывал, а что кулачник — так что в кулаке против меча? Если думаешь что худое, то скажи, я уйду сразу, чтоб тебе не думалось, — как бы то ни было, он очень хороший кулачник, раз мозги ему еще не отбили.
— Нет, это я так, себя проверял. Угадал или как, — ответил я почти честно.
— Добро. А вот и пришли. Вот тебе твои собаки, — Ерш показал рукой перед собой, и я обмер, забыв обо всех ершах, кулачниках и князьях на белом свете.
Прямо на земле стояла огромная, высокая корзина, возле нее стоял хозяин, рядом с ним, как я понял, сидела мамка щенков — собака с широченной грудью, сравнительно короткими, толстыми лапами-столбиками, блестящей, отливающей на солнце шерстью и свободно висящими складками на шкуре и низкими брылями. Не собака, а мечта. Состроив презрительные морды, мы с Ершом подошли к вместилищу щенков. Ершу мамка сказала: «Гав!» — а мне так и вовсе ничего не сказала. Хозяин смотрел на нас совершенно равнодушно.
В корзине же возились щенки. Боюсь, моя нарочито презрительная личина сползла с лица, и оно перекосилось в моей кривой ухмылке. Ради таких щенков стоило махнуть на тысячу лет назад! Маленькие меделяны уже в раннем детстве по корзине ходили походкой могучих собак, тяжелой, развалистой, правда, нередко спотыкались и падали. Толстые, крупные, крепкие щенки являлись точной копией своей мамки, и очевидно, и папаши в уменьшенном виде. Я постучал пальцем о верх корзины, и щенки все до единого тут же бросились к моей стороне. Один даже пытался лаять. Так, этот не годится — нервный. Этот тоже — побежал позже всех. Сук я не хочу. Так, а вот это интересный кобелек.
— Здрав будь, уважаемый, — обратился я к продавцу. — На руки позволишь взять кутенка?
— Ферзь, да брось ты, обманывает торгаш: присмотрись, не те это щенки, а собака тут для виду сидит, дураков обманывает, — вмешался Ерш.
Я сначала чуть было не возмутился, но быстро понял, к чему это он.
Читать бесплатно другие книги:
