Гибель королей Корнуэлл Бернард

– Он хороший мальчик, – произнес Альфред так, будто хотел убедить в этом самого себя.

– Он отлично сражался при Бемфлеоте. Ты можешь гордиться им, господин.

Альфред опять кивнул.

– От короля ждут так много, – пробормотал угасающий правитель. – Он должен быть храбрым в битве, мудрым в совете, справедливым в суждении.

– У тебя были все эти качества, господин, – напомнил я, и это была не лесть, а истинная правда.

– Я очень старался, – признался он. – Господь свидетель, я старался изо всех сил.

Альфред закрыл глаза и долго молчал. Я уже решил, что он заснул, и подумывал о том, чтобы уйти, но тут король открыл глаза и поднял взгляд к закопченному потолку. Где-то в недрах дворца вдруг пронзительно залаяла собака и так же неожиданно замолчала. Альфред нахмурился, повернул голову и посмотрел на меня.

– Прошлым летом ты много времени провел с Эдуардом, – сказал он.

– Верно, господин.

– Он мудр?

– Он умен, господин, – ответил я.

– Умных много, господин Утред, а вот мудрых – единицы.

– Люди становятся мудрыми с опытом, господин, – заметил я.

– Некоторые – да, – саркастически произнес Альфред. – Получится ли у Эдуарда? – Я пожал плечами, потому что вопрос был не из тех, на которые я мог дать ответ. – Опасаюсь, – продолжал Альфред, – что им будут руководить страсти.

Я глянул на Осферта.

– Они и тобою руководили, господин. Однажды.

– Omnes enim peccaverunt, – тихо пробормотал король.

– Все грешны, – перевел Осферт и получил в награду улыбку отца.

– Меня тревожит его упрямство, – добавил Альфред.

Я удивился, что он так откровенно говорит об Эдуарде, своем преемнике, хотя я отлично понимал, почему это так сильно мучает его в последние дни жизни. Альфред посвятил себя сохранению Уэссекса, и ему очень хотелось иметь гарантии, что преемник не станет разбрасываться его достижениями. Тревога была настолько велика, что он не мог не говорить об этом. Король крайне нуждался в утешении.

– Ты оставляешь ему хороший совет, господин, – произнес я не потому, что верил в это, а потому, что он хотел это услышать.

Действительно, многие из членов витана были знающими людьми, но в совет входило слишком много церковников вроде Плегмунда, кому я никогда бы не доверился.

– Король вправе отвергнуть любой совет, – буркнул Альфред, – потому что в итоге все решения принимает именно он, и именно король несет ответственность за них. Глуп король или мудр – это имеет огромное значение. Если король глуп, что будет с королевством?

– Ты беспокоишься, господин, потому что Эдуард совершил то, что совершают все молодые люди.

– Он не такой, как все молодые люди, – возразил Альфред, – он был рожден для привилегий и долга.

– Девичья улыбка способна заставить забыть о долге быстрее, чем пламя растопит лед.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Значит, ты знаешь? – спросил он после продолжительной паузы.

– Да, господин, знаю.

Альфред вздохнул.

– Он говорил, что это страсть, что это любовь. Короли не женятся по любви, господин Утред, они женятся, чтобы обеспечить защиту королевству. Она не подходила ему в качестве жены, – твердо заявил он. – Вертихвостка! Без стыда и совести!

– Жаль, что я не был знаком с ней, господин, – бросил я, и Альфред рассмеялся. Однако его смех тут же превратился в стон. Осферт не понимал, о чем мы болтаем, и я едва заметным поворотом головы подал ему знак не задавать вопросов. Тут я сообразил, какие именно слова принесут утешение Альфреду. – При Бемфлеоте, господин, – сказал я, – мы с Эдуардом стояли рядом в стене из щитов – ты же понимаешь, в такой ситуации никто не может утаить свой характер, – и я узнал его как достойного человека. Честное слово, им можно гордиться. – Я поколебался, потом кивком указал на Осферта. – Ты можешь гордиться всеми своими сыновьями.

Я увидел, как пальцы короля сжали руку Осферта.

– Осферт – хороший человек, – признал Альфред, – и я горжусь им. – Он похлопал своего незаконнорожденного сына по руке и перевел взгляд на меня. – А что еще случится? – спросил он.

– Этельвольд предпримет попытку захватить трон, – сообщил я.

– Он клянется, что никогда не пойдет на это.

– Эти клятвы ничего не стоят, господин. Зря ты двадцать лет назад не перерезал ему горло.

– То же самое говорят и о тебе, господин Утред.

– Возможно, тебе следовало прислушаться к этим советам, господин?

Его губы дернулись в улыбке.

– Этельвольд – жалкое создание, – пробормотал король, – лишенное благоразумия и внутренней дисциплины. Он не опасен – просто напоминание о наших ошибках.

– Он вел переговоры с Зигурдом, – возразил я, – и у него много сторонников среди недовольных в Кенте и Мерсии. Вот поэтому я и приехал в Винтанкестер, господин, чтобы предупредить тебя.

Альфред долго смотрел на меня, потом вздохнул.

– Племянник всегда мечтал стать королем, – задумчиво произнес он.

– Пора покончить и с ним, и с его мечтой, – твердо проговорил я. – Одно твое слово, господин, – и я избавлю тебя от него.

Альфред покачал головой.

– Он сын моего брата, – напомнил он, – и слабый человек. Я не хочу замарать свои руки кровью близких, когда я вот-вот предстану перед судом Божьим.

– Значит, пусть живет?

– Этельвольд слишком слаб, чтобы представлять опасность. Никто в Уэссексе не поддержит его.

– Это правда, – согласился я, – поэтому он вернется к Зигурду и Кнуту. Они вторгнутся в Мерсию, а потом в Уэссекс. Придется воевать. – Я поколебался. – И в этих сражениях, господин, Кнут, Зигурд и Этельвольд погибнут, но Эдуард и Уэссекс останутся целыми и невредимыми.

Он обдумал мои слова и опять вздохнул:

– А Мерсия? Не все в Мерсии любят Уэссекс.

– Олдерменам Мерсии придется выбирать, на чью сторону вставать, – отрезал я. – Те, кто поддержит Уэссекс, окажутся на стороне победителей, другие же погибнут. Мерсией будет править Эдуард.

Я выложил ему все то, что он хотел услышать, а еще то, во что я сам верил. Странно: пророчества Эльфаделль озадачивали меня, однако когда самому пришлось предсказать будущее, я сделал это без малейших колебаний.

– Откуда у тебя такая уверенность? – удивился Альфред. – Это тебе ведьма Эльфаделль наговорила?

– Нет, господин. Старуха напророчила совсем противоположное, но она говорила лишь то, что требовал от нее ярл Кнут.

– Даром пророчества, – жестко произнес Альфред, – не наделили бы язычника.

– А разве ты только что не просил меня поведать о будущем, а, господин? – ехидно поинтересовался я, и он наградил меня еще одной гримасой, которую следовало воспринимать как улыбку.

– Так откуда у тебя такая уверенность? – допытывался Альфред.

– Мы научились противостоять норманнам, господин, – ответил я, – а вот они не научились противостоять нам. Раз у тебя есть бурги, значит у тебя есть все преимущества. Они нападут, будут обороняться и потерпят поражение, а мы победим.

– Как у тебя все просто, – хмыкнул Альфред.

– В сражении все просто, господин, поэтому-то, возможно, у меня так хорошо получается сражаться.

– Я плохо поступал с тобой, господин Утред.

– Нет, господин.

– Нет?

– Я люблю данов, господин.

– Но ты же меч саксов!

– Вирд бит фул аред[6], господин, – сказал я.

Он прикрыл глаза. Альфред лежал неподвижно, и я испугался, что он умирает. Но потом король открыл глаза и, нахмурившись, глянул вверх, на закопченные стропила. Несмотря на все усилия, ему все же не удалось подавить стон, и я увидел, как боль исказила его лицо.

– Как же трудно, – произнес он.

– Есть снадобья, которые облегчают боль, господин, – чувствуя себя абсолютно беспомощным, пробормотал я.

Он покачал головой:

– Дело не в боли, господин Утред. Мы рождены для страданий. Нет, трудна судьба. Неужели все предрешено? Предвидение – это не судьба, мы свободны выбирать свои пути, и в то же время судьба утверждает, что мы не вольны в этом. И если судьба существует, есть ли у нас выбор?

Я промолчал, предоставив ему гадать над ответом.

Альфред повернулся ко мне.

– Какой ты видишь свою судьбу? – поинтересовался он.

– Верну себе Беббанбург, господин, чтобы встретить свой смертный час в главном зале поместья под шум моря, который ласкал мне слух.

– А мне слух ласкает брат Джон, – усмехнулся Альфред. – Он требует, чтобы монахи раскрывали рты, как голодные птенцы, и они стараются изо всех сил. – Король накрыл руку Осферта правой рукой. – И со мной обращаются как с птенцом. Кормят меня, господин Утред, жидкой кашкой и требуют, чтобы я ел, а я не хочу. – Альфред вздохнул. – Мой сын, – он имел в виду Осферта, – говорит, что ты нищ. Почему? Разве ты не захватил богатые трофеи при Дунхольме?

– Захватил, господин.

– И все растратил?

– Я растратил свое богатство на службу тебе – на людей и оружие. На охрану границ Мерсии. На вооружение армии, которая разгромила Хэстена.

– Nervi bellorum pecuniae[7], – произнес Альфред.

– Опять ваша священная книга, господин?

– Один мудрый римлянин, господин Утред. Он сказал, что деньги – это движущая сила войны.

– Он знал, о чем говорит.

Альфред прикрыл глаза, и я увидел, как опять исказилось его лицо. Губы плотно сжались, когда он попытался подавить стон. Неприятный запах в комнате стал резче.

– У меня в желудке шишка, – проворчал он, – величиной с камень. – Он помолчал, преодолевая очередной приступ боли. По его щеке скатилась одинокая слеза. – Я наблюдаю за свечными часами, – продолжал он. – Отмеряю свою жизнь дюймами. Ты завтра придешь сюда, господин Утред?

– Да, господин.

– Я дал своему… – Он остановился, потом похлопал Осферта по руке. – Моему сыну, – наконец выговорил Альфред, – задание. – Он открыл глаза и посмотрел на меня. – Моему сыну предстоит обратить тебя в истинную веру.

– Хорошо, господин, – ответил я, не зная, что еще сказать. Я заметил, как у Осферта на глаза опять навернулись слезы.

Альфред перевел взгляд на кожаное полотно с распятием.

– Ты не видишь ничего необычного в этом рисунке? – спросил он.

Я пригляделся. Иисус висит на кресте, сухожилия и мышцы распростертых рук напряжены, кровь течет, на заднем фоне темнеет небо.

– Нет, господин, – признался я.

– Он умирает, – проговорил Альфред. Это было настолько очевидно, что я ничего не сказал. – Я видел и другие изображения смерти нашего Господа, – продолжал он, – и на всех Он улыбался на кресте. На этом же Он не улыбается. На этом Его голова поникла, Ему больно.

– Да, господин.

– Архиепископ Плегмунд отчитал художника, – сообщил Альфред. – Плегмунд считает, что наш Господь победил боль и поэтому улыбался перед смертью. А мне картина нравится. Она напоминает мне о том, что мои мучения – ничто по сравнению с Его болью.

– Я очень хотел бы избавить тебя от боли, – неловко произнес я.

Он не обратил внимания на мои слова. Альфред продолжал разглядывать агонизирующего Христа, потом поморщился.

– Он носил корону с шипами, – с благоговейным восторгом пробормотал Альфред. – Люди хотят править королевствами, но забывают, что у всех корон есть шипы. Я говорил Эдуарду, что носить корону тяжело, очень тяжело. И последнее. – Он отвел взгляд от картины и поднял левую руку, которая все это время лежала на Евангелии. Я заметил, что это движение отняло у него почти все силы. – Ты должен присягнуть в верности Эдуарду. Я умру спокойно, если буду знать, что ты и дальше станешь сражаться за нас.

– Я и так буду сражаться за Уэссекс, – подтвердил я.

– Присяга, – твердо произнес он.

– Я принесу присягу, – согласился я.

Он внимательно вгляделся в мое лицо.

– Моей дочери? – спросил он, и я увидел, как напрягся Осферт.

– Твоей дочери, господин, – подтвердил я.

Кажется, его передернуло.

– По моим законам, господин Утред, прелюбодеяние – это не грех, а преступление.

– Тогда у тебя, господин, получается, что все человечество состоит из преступников.

Он слабо улыбнулся на это.

– Я люблю Этельфлэд, – признался он. – Она всегда была самой веселой из моих детей, правда не самой послушной. – Его рука опять упала на Евангелие. – Оставь меня, господин Утред. Приходи завтра.

Если он будет жив. Я преклонил колена перед ним, затем перед Осфертом и ушел. Осферт последовал за мной. Молча мы прошли по двору, усыпанному лепестками последних летних роз, сели на каменную скамью и некоторое время слушали пение, доносившееся из коридора.

– Архиепископ хотел разделаться со мной, – бросил я.

– Знаю, – кивнул Осферт, – поэтому-то я и пошел к отцу.

– Удивительно, что они позволили тебе увидеться с ним.

– Мне пришлось полаяться со священниками, охранявшими его, – с полуулыбкой произнес он. – Он услышал наши голоса.

– И позвал тебя?

– Он послал священника за мной.

– И ты сообщил, в какой ситуации я оказался?

– Да, господин.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Ты помирился с Альфредом?

Осферт устремил взгляд вдаль.

– Он сказал, что очень сожалеет, что я тот, кто я есть, что во всем его вина и что он будет молиться за меня на небесах.

– Я рад, – сказал я, не представляя, как реагировать на всю эту чушь.

– А я напомнил ему, что, если Эдуарду будет суждено править, тогда ему понадобишься ты.

– Эдуард будет править, – уверенно заявил я и рассказал ему о леди Экгвин и о двух близнецах, спрятанных в монастыре. – Эдуард всего лишь делает то, что ему велит отец, – закончил я, – и это создаст ему массу проблем.

– Проблем?

– Законны ли дети? – спросил я. – Альфред утверждает, что нет, но, когда Альфред умрет, Эдуард сможет объявить их законнорожденными.

– Боже, – простонал Осферт, сразу сообразив, какие сложности могут возникнуть в будущем.

– Самым разумным сейчас, – сказал я, – было бы придушить маленьких бастардов.

– Господи! – воскликнул Осферт, шокированный моими словами.

– Но никто этого не сделает. Твоим родственникам всегда не хватало жесткости.

Дождь усилился, капли громко шлепались на каменные плиты двора и стучали по крыше дворца. На небе не было ни луны, ни звезд – все это закрывали тучи. Ветер с воем кружился вокруг стоявшей в лесах колокольни новой церкви Альфреда. Я отправился в Святую Хедду. Караула у двери не было, в проулке царила кромешная тьма. Я колотил в дверь до тех пор, пока мне не открыли.

На следующий день короля переместили в больший зал, где Плегмунд и его приспешники решили устроить надо мной суд. В короне, которую водрузили над королевской кроватью, ярко сверкали изумруды, отражая мерцание свечей. В зале было много народу и стоял удушливый запах немытых тел и увядающей плоти. Присутствовали епископ Ассер, а также Эркенвальд, что же до архиепископа, то у него, видимо, нашлись другие дела, помешавшие ему участвовать в этом событии. Присутствовали и все западносакские лорды, в том числе и Этельхельм, чьей дочери предстояло выйти за Эдуарда. Он стоял позади Эльсвит, жены Альфреда. Эльсвит не скрывала своего негодования, но трудно было понять, чем оно вызвано: то ли самим моим существованием, то ли странным фактом, что в Уэссексе не признается статус королевы. Она злобно наблюдала за мной. По обе стороны от нее стояли ее дети. Этельфлэд, двадцати девяти лет, была старшей, за ней шел Эдуард, затем Этельгифу и, наконец, Этельверд, которому было всего шестнадцать. Эльфтрит, третья дочь Альфреда, не присутствовала, потому что была замужем за королем по ту сторону канала, во Франкии. Стеапа тоже был здесь, он на целую голову возвышался над отцом Беоккой, моим добрым другом, который с возрастом ссутулился и поседел. Брат Джон и его монахи тихо пели. Кстати, хор состоял не только из монахов, но и из мальчиков в белых полотняных одеяниях. Среди них я с огромным изумлением узнал своего сына Утреда.

Если честно, я был плохим отцом. Я любил двух своих младших детей, но вот старший, которого по традиции моей семьи назвали в мою честь, оставался для меня тайной. Вместо того чтобы учиться боевому искусству – владению мечом и копьем, – он принял христианство. Христианство! И сейчас вместе с другими мальчишками из кафедрального хора пел как пташка. Я пристально всматривался в него, но он намеренно избегал моего взгляда.

Я присоединился к олдерменам, которые стояли по одну сторону зала. Вместе с высшими клириками они составляли королевский совет, витан. Они обсуждали текущие дела, однако без особого энтузиазма. Одному монастырю был выделен надел земли. Для каменщиков, трудившихся на строительстве новой церкви Альфреда, учредили специальное вознаграждение. Человек, который не уплатил штраф за убийство, был прощен, потому что оказал немалые услуги армии Веостана при Бемфлеоте. Некоторые покосились на меня, когда зашла речь об этой победе, но никто не спросил, помню ли я того человека. Король практически не принимал участия в обсуждении, лишь устало поднимал руку в знак своего согласия.

Все это время клирик, стоявший за бюро, усердно писал. Сначала я решил, что он ведет протокол, но этим занимались два других клирика. Этот же, как выяснилось, просто копировал один документ. Его лицо было пунцовым: то ли ему было неуютно под взглядами присутствующих, то ли он покраснел от жара огня в очаге. Епископ Ассер хмурился, Эльсвит исходила злобой и готова была прикончить меня на месте. Отец Беокка улыбался. Он кивнул мне, и я подмигнул ему. Этельфлэд поймала мой взгляд и озорно улыбнулась мне. Я надеялся, что ее отец не заметил этого обмена взглядами. Ее муж стоял неподалеку и, как и мой сын, упорно старался не смотреть на меня. И тут, к своему изумлению, я увидел в дальнем конце зала Этельвольда. Он с вызовом уставился на меня, но взгляда не выдержал и, отвернувшись, вновь заговорил со своим собеседником, незнакомым мне.

Кто-то начал жаловаться, что его сосед, олдермен Этельнот, захватил поля, которые ему не принадлежали. Король жестом остановил жалобщика и что-то прошептал епископу Ассеру, а тот вслух изложил суждение короля.

– Ты примешь арбитраж аббата Осбурга? – осведомился он.

– Приму.

– А ты, господин Этельнот?

– С радостью.

– Тогда аббату поручается определить границы по предписанию короля, – объявил Ассер. Секретари записали его слова, и совет перешел к обсуждению других вопросов.

Я заметил, что Альфред внимательно смотрит на того самого клирика, который копировал документ. Тот закончил свою работу, посыпал пергамент песком и, выждав несколько мгновений, сдул песок в огонь. Затем сложил пергамент, что-то написал на обратной стороне и посыпал чернила песком. Другой секретарь принес свечу, воск и печать. Готовый документ поднесли к королевской кровати, и Альфред с огромным усилием подписался под ним и поманил епископа Эркенвальда и отца Беокку, чтобы они подписались в качестве свидетелей.

Как только все формальности были исполнены, совет замолчал. Я решил, что этот документ – королевское завещание, но король, приложив печать к расплавленному воску, жестом подозвал меня.

Я приблизился к его ложу и опустился на колено.

– Я пожаловал кое-какие подарки на память, – сообщил Альфред.

– Ты всегда был щедр, господин, – солгал я. Но разве я мог иначе ответить умирающему?

– Это тебе, – продолжал он, и я услышал, как Эльсвит с шумом втянула в себя воздух, когда я принял пергамент из слабой руки ее мужа. – Прочитай, – приказал он. – Ведь ты умеешь читать?

– Отец Беокка научил, – подтвердил я.

– Отец Беокка молодец, – похвалил король и застонал от боли. Монах тут же подскочил к кровати и протянул ему чашку.

Король пил, а я читал. Это был патент. Большую часть патента клирик просто переписал – ведь все патенты похожи, – но от его содержания у меня все равно перехватило дух. Мне жаловали земли, и поместье было необусловленным, как и то у Фифхидана, которое когда-то выделил мне Альфред. Земля передавалась мне в полное владение, и я имел право передать ее либо своим наследникам, либо кому угодно. В патенте были подробно обозначены границы надела, и по тому, как много места это описание заняло, я понял, что поместье обширно. Там была и река, и фруктовые сады, и луга, и деревни, и жилой дом в местечке под названием Фагранфорда, и все это находилось в Мерсии.

– Земля принадлежала моему отцу, – сообщил Альфред.

Я не знал, что сказать, и неловко забормотал слова благодарности.

Король протянул мне худую слабую руку, и я взял ее и прикоснулся губами к рубину.

– Ты знаешь, чего я хочу, – пробормотал Альфред. Я продолжал стоять на одном колене со склоненной головой. – Земля отдается безвозмездно, – добавил он, – и она принесет тебе богатство, большое богатство.

– Господин, – произнес я дрогнувшим голосом.

Его трясущиеся пальцы сжались на моей руке.

– Утред, дай мне что-нибудь взамен, – попросил он, – дай мне покой, прежде чем я умру.

И я сделал то, чего он добивался, но чего не хотел делать я. Альфред умирал, он проявил щедрость – как я мог отказать человеку, который стоит у порога смерти? Так что я подошел к Эдуарду, опустился перед ним на одно колено, вложил свои руки в его и принес присягу верности. Кто-то зааплодировал, иные хранили гробовое молчание. Этельхельм, старший советник в витане, улыбнулся, ибо понял, что и впредь я буду сражаться за Уэссекс. Моего кузена Этельреда передернуло – ведь все это означало, что ему никогда не стать королем Мерсии. Этельвольд, должно быть, задавался вопросом, займет ли он когда-либо трон Альфреда, если ради этого ему придется отбивать удары Вздоха Змея.

Эдуард заставил меня подняться и обнял.

– Спасибо тебе, – прошептал он.

То была среда, день Одина; шел октябрь, восьмой месяц года, а год был восемьсот девяносто девятый.

Следующий день принадлежал Тору. Дождь не утихал, напротив, подгоняемый ветром, он косыми струями заливал Винтанкестер.

– Сами небеса рыдают, – сказал мне Беокка. Он плакал. – Король попросил меня в последний раз причастить его. Я все сделал, но руки дрожали.

За этот день Альфред получал последнее причастие несколько раз – так велико было его желание закончить жизненный путь очищенным от грехов, и священники и епископы соперничали друг с другом за честь провести обряд и вложить королю в рот кусочек засохшего хлеба.

– Епископ Ассер готов был дать viaticum[8], – добавил он, – но Альфред позвал меня.

– Он любит тебя, – сказал я, – и ты верой и правдой служил ему.

– Я служил Господу и королю, – поправил Беокка. Я подвел его к креслу у огня в большом зале «Двух журавлей» и усадил. – Сегодня утром он съел капельку творога, – сообщил мне священник, – совсем чуть-чуть. Две ложки.

– Он не хочет есть.

– Он должен есть, – твердо произнес Беокка.

Бедняга Беокка. Он был священником при моем отце, и секретарем, и моим учителем, и уехал из Беббанбурга, когда мой дядька узурпировал власть. Он вышел из низов и родился уродцем: косоглазым, с деформированным носом, парализованной левой рукой и изуродованной стопой. Именно мой дед обратил внимание на то, что мальчишка умен, и отдал его в обучение монахам в Линдисфарене. Так Беокка стал священником, а потом благодаря предательству моего родственника и изгнанником. Его ум и преданность пленили Альфреда, и с тех пор Беокка верно служил ему. Сейчас он был в преклонных летах, но сумел сохранить острый ум и твердую волю. Жена у него была данкой, самой настоящей красавицей и приходилась сестрой моему близкому другу Рагнару.

– Как Тайра? – спросил я.

– Она в порядке, слава богу. И у мальчиков все хорошо! Мы счастливы.

– Ты будешь счастлив и мертв, если не перестанешь ходить по улицам под дождем, – проворчал я. – Нет дурака хуже, чем старый дурак.

Он хмыкнул и слабо запротестовал, когда я принялся настаивать, чтобы он снял свой мокрый плащ и накинул на плечи сухой.

– Король отправил меня к тебе, – сказал он.

– Королю следовало попросить меня прийти к тебе, – буркнул я.

– Ну и погодка! – покачал головой Беокка. – Таких дождей не было с того года, когда умер архиепископ Этельред. Король не знает, что идет дождь. Бедняга. Его мучают боли. Он долго не протянет.

– Итак, он послал тебя ко мне, – напомнил я ему.

– Он просит тебя об одолжении, – с былой твердостью в голосе произнес Беокка.

– Давай выкладывай.

– Фагранфорда – большое имение, – заметил Беокка. – Король был очень щедр.

– Я тоже был щедр к нему.

Беокка взмахнул увечной левой рукой, как бы отмахиваясь от моих слов.

– Там сейчас четыре церкви и монастырь, – решительно продолжал он, – и король хочет получить от тебя заверения, что ты будешь содержать все это в должном порядке, как того требует патент и твой долг.

Я улыбнулся:

– А если я откажусь?

– О, прошу тебя, Утред! – устало пробурчал он. – Сколько же мне можно бороться с тобой!

– Я велю управляющему делать все необходимое, – пообещал я.

Он пристально посмотрел на меня, как бы оценивая, насколько я искренен. Кажется, увиденное удовлетворило его.

– Король будет благодарен, – сказал он.

– Я думал, ты пришел просить меня отказаться от Этельфлэд, – с лукавой усмешкой признался я.

Среди моих знакомых было очень мало тех, с кем я мог спокойно поговорить об Этельфлэд, однако Беокка, который знал меня с колыбели, принадлежал именно к их числу.

Он поежился от моих слов.

– Прелюбодеяние – это смертный грех, – пробубнил он, правда без особой страстности.

– А еще и преступление, – весело добавил я. – Ты сообщил об этом Эдуарду?

Беокка поморщился.

– То было безрассудство юности, – заявил он, – и Господь наказал девушку. Она умерла.

– Твой бог такой добрый, – съязвил я, – только вот почему ему не пришло в голову убить и ее королевских бастардов?