Блики, силуэты, тени Вавикин Виталий

6

Битое стекло скрипело под ногами. Матео негромко позвал Франческу по имени, затем еще раз.

— Тише! — она вышла к нему навстречу, вытирая заплаканное лицо.

— Какого черта здесь случилось?

— Я не знаю. Я ничего ему не сделала. — Франческа сняла с вешалки детскую одежду. — Отвези нас, пожалуйста, к моей матери.

Они вышли на улицу, сели в машину.

— А ну стой! — заорал Джузеппе, выбегая из дома следом за ними.

— Поехали! — Франческа тронула Матео за плечо.

— Я поговорю с ним.

— Не нужно.

— Еще как нужно! — Матео вышел из машины.

Джузеппе был старше и крупнее него. В его глазах горело безумие. Матео казалось, что он чувствует своей кожей жар ненависти. Гнев разрывал Джузеппе на части. На губах застыл хищный оскал. Он не хотел разговаривать. Он хотел крушить, продолжать погром, устроенный в доме, ломая следом за мебелью чьи-нибудь кости. Матео предусмотрительно попятился. Все, что он хотел сказать минутой ранее, вылетело из головы. Теперь был только страх.

Страх заставлял его бежать. Ветви кустарника больно хлестали по лицу. За спиной слышались проклятия Джузеппе. Он хотел лишь одного — догнать этого ублюдка и сломать ему шею. Но, как ни странно, вышло все с точностью до наоборот. Земля под ногами Джузеппе внезапно исчезла. Лишившись опоры, он несколько раз взмахнул руками и испуганно вскрикнул. Дубовая роща мелькнула перед глазами пышными сводами. Джузеппе упал на дно оврага, сломав шею. Какое-то время ему казалось, что он умер. О жизни напоминал лишь металлический вкус крови, наполнившей рот, да запах перегноя.

Этна. Женщина с рисунка, который нашла в тетрадях отца Франческа. Ее голос заставил Джузеппе поверить в то, что он жив. Вернее, не голос, нет… Это был далекий колокольный звон.

— Твои истории ждут тебя, — сказала Этна, склоняясь к Джузеппе. — Твои подвиги в твоих руках.

Ее прикосновения были нежны, но Джузеппе не чувствовал этого. Его тело больше не принадлежало ему. Так же, как и разум, заключенный в этом теле.

7

Врачи ушли, оставив Франческу одну. Месяц ожиданий, и вот теперь они сказали, что не могут ничем помочь. Можно только ждать. Но сколько? Франческа смотрела на своего мужа. Он лежал на кровати. Его глаза были открыты. Взгляд устремлен в потолок.

— Я не виноват в этом, — сказал Матео в ту злополучную ночь.

Франческа верила ему. Даже если бы он сказал, что, защищаясь, ударил Джузеппе, она все равно бы не осудила его. Косые взгляды врачей смущали лишь поначалу. Если они хотели осуждать ее, то это было их право. Супружеская неверность — еще не повод для линчевания. Всегда можно найти виноватых и всегда можно оправдать виновных.

Франческа села на стул рядом с Джузеппе. Ни жив ни мертв. Просто тело, за которым нужно ухаживать. Это был его дом, его кровать. Слюна вытекла у него изо рта и заструилась по щеке. Франческа вытерла ее и подложила ему под голову полотенце. Скоро его нужно будет покормить, а через пару часов после этого вынести из-под него дерьмо. Словно ребенок, за которым надо ухаживать, но которого не обязательно любить.

— Не нужно было забирать его из больницы, — сказала Франческе мать во время телефонного разговора. — Они не имели права заставлять тебя делать это.

— Имели. Я его жена, это его дом.

— И что, ты теперь должна ради этого овоща жертвовать своей жизнью? Он чуть не убил тебя и твою дочь!

Франческа промолчала.

— Тебе нужно подать на развод.

— Я знаю.

— У тебя еще вся жизнь впереди…

Повесив трубку, Франческа прошла на кухню. Большая часть мебели в доме была сломана, почти вся посуда разбита. Последний месяц Франческа жила у матери. Она вернулась в этот дом всего пару дней назад. Вынесла на улицу сломанные стулья, подмела пол, выбросила разбитый телевизор, вазы и пару торшеров. Остальное было слишком тяжелым, поэтому она просто закрыла двери в гостиную и на кухню, когда приехали врачи.

Сейчас, сидя за покосившимся столом, она смотрела на упавший холодильник и слушала пение птиц, доносившееся с улицы сквозь разбитые окна кухни.

— А что я теряю? — спросила себя Франческа, взяла телефон и позвонила Матео. — Ты бы хоть приехал, помог мне убраться.

— Сейчас?

— Ты боишься, что соседи увидят тебя здесь?

— Я просто не хочу, чтобы они болтали лишнее о тебе.

— Какая теперь разница? Все и так уже все знают.

8

Они лежали на диване, укрывшись одеялом.

— Спасибо, что остался на ночь. — Франческа прижалась к Матео и закрыла глаза…

Он проснулся в начале третьего и вышел на улицу покурить. Ночь была теплой и тихой. Этна стояла за оградой, наблюдая за ним.

— Кто ты? — спросил Матео, подходя к ней ближе.

— Та же, кто и ты.

— В каком смысле?

— Ты спишь с женой, а я спала с мужем, — она улыбнулась. — Мы просто любовники, ведь так?

— Джузеппе… Ты знаешь, что с ним случилось?

— Знаю.

— Если захочешь навестить его, то можешь зайти днем. Думаю, Франческа не станет возражать.

— Он мне не нужен.

— Зачем тогда ты пришла сюда?

— А зачем ты вышел курить на улицу? Джузеппе всегда курил дома.

— Просто захотелось.

— Считай, что мне тоже просто захотелось.

— Вот как. — Матео прищурился, разглядывая ее лицо. — А ты красивая.

— Значит, если я тебя о чем-то попрошу, ты это сделаешь?

— Смотря что.

— У Франчески есть тетрадь. Не ее тетрадь. Ты можешь принести ее мне?

— Почему бы тебе не спросить об этом Франческу?

— Я спала с ее мужем. Ты забыл? Думаю, тебе несложно будет поставить себя на мое место.

— А если я откажусь?

— А если я скажу, что буду завтра ждать тебя?

— Где?

— Недалеко от завода есть бар, за ним дубовая роща и поляна, где растут орхидеи…

— Я знаю, где это.

— Тогда завтра в половине двенадцатого.

— Ночи?

— Разве ты хочешь встречаться днем? — Этна прикоснулась рукой к его щеке. — Так ты придешь?

— Да.

Она ушла, оставив в память о себе аромат цветов и волнение.

9

Матео нашел тетради днем. Франческа была в ванной. Он сидел на диване, разглядывая причудливые рисунки. Всего лишь глупые истории, сдобренные извращенными картинками. Его забавляли наивные рассказы и немыслимые позы. Все это было абсурдным, не имеющим смысла. Лишь женщина, попросившая его принести эти тетради, была реальна. Он помнил ее запах, чувствовал на щеке ее прикосновение. Она очаровала его. Он хотел снова увидеть ее, услышать ее голос, возможно, пригласить на свидание. В особенности подкупало то, что платой за это будет жалкая, никому ненужная тетрадь.

— Я не знал, какая из них нужна тебе, — сказал Матео, когда они встретились.

Он протянул Этне две тетради. Она бережно взяла их, внимательно разглядывая сделанные на обложках рисунки.

— Теперь я твой должник. — Она убрала тетради и обняла Матео. — Скажи, чего ты сейчас хочешь больше всего?

Они занялись любовью в тени деревьев. Стоя. Давя ногами белые орхидеи. Дул теплый ветер. Дубовые кроны шумели, шелестя зелеными листьями.

— Это один из семи грехов, заставляющих миры вращаться, — шептала Этна. — Один из семи… заставляющих нас жить.

10

Джузеппе. Этот живой кусок мяса. Потеющий и воняющий дерьмом, он занимал большую кровать, заставляя их с Франческой ютиться на диване.

— Думаешь, мне это нравится?! — всплеснула руками Франческа. Матео с отвращением смотрел, как она вытягивает из-под мужа грязные простыни. — Принеси его штаны из шкафа!

— Пусть так лежит.

— Ты что?! А если кто зайдет? — Франческа указала пальцем на обнаженную промежность мужа. — Мама или, еще лучше, дочь? Тебе было бы приятно на это смотреть?

Матео выругался и, хлопнув дверью, вышел из спальни.

— Ну почему он не может просто сдохнуть?! — ворчал Матео, пытаясь найти брюки Джузеппе.

Они были грязными, и от них пахло больницей. Матео бросил их на пол, решив поискать другие. Содержимое карманов громко ударилось о мореные доски. Это был небольшой раскладной нож. Матео убрал его в свой карман, думая о том, что этим ножом Джузеппе мог порезать его в ту далекую ночь.

— А тут что? — он запустил руку в другой карман, достал смятый листок. — У порока есть лицо и есть имя, — прочитал Матео вслух надпись на листе. — Ты знаешь, кто эта женщина? — спросил он, показывая рисунок Франческе.

— Где ты его нашел?

— В штанах твоего мужа.

— Черт! — Франческа поморщилась, вспоминая ссору с Джузеппе в тот день. — Эта баба… В общем, я думаю, что Джузеппе спал с ней.

— Ты не говорила, что твой муж хорошо рисует.

— Да ну, что ты! Это не его рисунок.

— Не его? — Матео снова посмотрел на изображенную женщину, вспоминая, как обладал ее телом в дубовой роще. — Тогда чей?

— Моего отца.

11

Его звали Алессандро. Франческа знала его всего пару часов. Он рассказывал ей о своей жене и спрашивал о Джузеппе, а Франческа смотрела на него и думала, что, если он будет достаточно настойчив, она согласится провести с ним ночь.

— Мне очень жаль, что мой муж такая скотина, — призналась Франческа. — Если честно, то я рада, что он теперь овощ.

— Овощ?

— Ты разве не знал?

Алессандро качнул головой. Франческа грустно и немного устало улыбнулась ему и рассказала о несчастном случае.

— Думаю, теперь твоя жена вернется к тебе, — сказала она.

— Этна больше не нужна мне, — признался Алессандро. — Теперь не нужна…

Франческа смерила его внимательным взглядом.

— Не подумай, что Джузеппе был скотиной и все такое… — она вздохнула. — Может, проблема была во мне. Не знаю. Он всегда нравился женщинам. Сомневаюсь, что твоя жена была единственной, готовой бросить все ради того, чтобы быть с ним рядом. Со мной, по крайней мере, было именно так. Иногда мне кажется, что, если бы не его нынешнее состояние, я никогда не позволила бы себе потерять его. Несмотря ни на что.

— Но все получилось так, как получилось.

— Да… — Франческа улыбнулась и заглянула ему в глаза.

«Идеальный любовник, с которым можно забыть о перипетиях дня», — подумала она, удивляясь подобной беспечности, но ничуть не стесняясь этих мыслей.

Чуть позже она вернулась домой. Тишина, пыль и отвратительный собеседник в спальне в лице мужа-овоща. Лучше завести кота, тот хоть ласкается, встречая хозяина.

— Почему ты постоянно уходишь к себе? — спросила Франческа, позвонив Матео.

Он приехал почти сразу, стоял в дверях, опустив голову, и говорил, что ему неприятно находиться наедине с Джузеппе.

— Давай сходим куда-нибудь, — предложила Франческа. — Посидим, выпьем вина.

Они вернулись за полночь. Немного пьяные, но оттого совершенно беспечные. Если бы у них были соседи, то, возможно, утром пожаловались бы на громкий смех.

— Пойду посмотрю, как Джузеппе, — сказала Франческа, выскальзывая из объятий Матео.

— Надеюсь, помер, пока нас не было.

— Я не кормила его сегодня.

— Покормишь завтра. — Матео прижал ее к стене, целуя в губы.

— Давай не здесь, — вяло попыталась возразить она, косясь на мужа.

— Думаешь, ему это важно? — Матео продолжал нетерпеливо раздевать ее. — Думаешь, ему когда-нибудь это было важно?

Они занялись любовью на полу. Закрыв глаза, Франческа громко стонала. Иногда она вспоминала Алессандро, вернее, представляла его на месте Матео. Иногда Матео смотрел на ее мужа. Глаза Джузеппе были открыты. Взгляд устремлен в потолок. Матео вспоминал Этну. «Почему я всегда второй? — думал он, целуя Франческу. — Почему они выбрали сначала его, а не меня?»

Гордость и отвращение смешались в нем. Желание ушло, отступило, сдулось. Матео выругался, поднялся на ноги и пошел курить.

12

Он привел ее в дубовую рощу, к поляне, где цвели орхидеи. Ночь была теплой. Небо звездным. Франческа лежала на спине, разглядывая скрытое полутьмой лицо Алессандро.

— С Матео у нас когда-то было так же, — сказала она, тяжело вздохнув.

— Запретный плод всегда сладок.

— Возможно, ты прав.

Они ненадолго замолчали.

— Вспоминаешь Джузеппе? — спросил Алессандро.

— Как ты догадался?

— У тебя улыбка на губах.

— Нет. Мне просто хорошо. — Франческа поцеловала его. — Сейчас хорошо. Наверное, моя мать права. Я слишком сильно похожа на своего отца.

— Что в этом плохого?

— Он заставлял людей страдать.

— Ты можешь быть другой.

— Если бы мы могли предугадывать свои ошибки!

— Жалеешь, что сейчас со мной?

— Нет.

Алессандро улыбнулся.

— Что смешного? — спросила Франческа.

— Ничего. Просто подумал, что мы могли бы многому друг друга научить.

— В постели?

— Везде.

Теперь улыбнулась Франческа.

История двадцать первая. Echeneidae

Алан Саркисян был связистом первой экспедиции на Марс. Ему было двадцать три года, и он с большим отрывом обошел на тестах конкурентов. Тогда Алан был счастлив. Молодой гений — так назвала его пресса. Все они были молодыми гениями — участники первой экспедиции. Казалось, что весь мир смотрит на них, ждет, к чему приведет этот робкий шаг.

Но прошло долгих тридцать лет. Колония на Марсе выросла, достигла полутора тысяч человек. О первых поселенцах забыли, лишь иногда вспоминая их во время дебатов и споров о том, нужно ли возвращать их обратно. Для себя Алан решил, что не вернется. Земля давно стала казаться ему далекой и нереальной. Домом стал Марс, эта красная планета. Нужно было лишь доказать, что оставить его здесь более выгодно, чем возвращать на Землю, доказать, что он не станет обузой. Поэтому Алан и взялся за новую работу. Никто не говорил ему, что он обязан усовершенствовать связь. Это было личное желание. Алан занимался исследованиями в свободное время. Это увлекло его настолько сильно, что он пропустил день, когда были найдены ледники.

— Ледники? — спросил Алан Жаклин — молодую коллегу, которая прибыла на Марс пять лет назад, чтобы сменить его. — Думаю, это хорошо. — И он снова вернулся к работе.

Пропустил Алан и день, когда базу на Марсе перенесли к ближайшему леднику — лишь собрал оборудование и безропотно переехал на новое место, не удосужившись спросить, чем вызван переезд. Так же мимо Алана прошла и беременность Жаклин. Она никому не сказала, кто был отцом. Лишь собрала вещи и вернулась на Землю.

— Конец карьеры, — сказал Алану Макс Верблов — руководитель отдела коммуникаций, но спустя два года, когда проект Алана подошел к концу, именно Жаклин стала его консультантом на Земле.

Новый тип связи был сложным, требовал много затрат. Алан знал, что Жаклин назначена скорее для того, чтобы завернуть этот проект, чем помочь ему встать на ноги. К тому же были еще помехи, от которых Алан так и не смог избавиться.

— Думаешь, мы сможем избавиться от них? — спросила Жаклин.

— Думаю, это нечто большее, чем помехи, — признался Алан, уже видя, как Жаклин ставит на проекте жирный крест.

Связь прервалась, и Алан провел оставшуюся часть дня, борясь с желанием уничтожить свои исследования.

— Ты все еще там? — спросила уже ночью Жаклин.

— Проект закрыли, да?

— Им не нужен новый вид связи, — честно призналась Жаклин. — Но проект не закроют.

Алан так и не понял, как Жаклин удалось добиться финансирования. Его враг оказался другом. Его крах — шумы, от которых не удавалось избавиться, — послужил надежной опорой.

Молодой техник по имени Дарен Свон, привлеченный Жаклин для анализа шумов, увидел в них сложную повторяющуюся цикличность. Это открытие послужило почвой для догадок и предположений.

Одни считали шумы Алана Саркисяна инопланетными сигналами, доказывающими существование внеземной жизни, другие осторожно шептались о неоткрытых биоритмах Земли. Сотни ученых пытались расшифровать сложную последовательность. Открывались десятки новых отделов. Никто не думал о новом виде связи Алана Саркисяна, но об открытых им шумах говорили все. Особенно в первые годы. Потом ажиотаж начал стихать. Информации становилось все больше и больше, но ключей, чтобы разгадать шифр, никто и не нашел.

— Почему бы тогда не попробовать заглушить их? — предложил однажды Дарен Свон, устав от застоя и бесплодных попыток прочитать странные послания.

— И что это нам даст? — спросила Жаклин, все еще возглавлявшая отдел.

— Я не знаю, но… Но это лучше, чем то, что у нас есть сейчас.

На возведение нового комплекса ушло почти четыре года. Спонсором выступила частная компания, решившая сделать себе имя на этих исследованиях. Сотни искусственных спутников окружили Землю. Руководителем проекта был назначен Дарен Свон. Первый запуск программы совпал с шестидесятилетием Алана Саркисяна. Это была случайность. Дарен Свон, Жаклин и сам Алан знали об этом, но пресса раздула это до масштабов очередного рекламного хода.

Десятки ученых выступили с открытым протестом и критикой новой программы. Они ссылались на неизученность шумов Саркисяна, на отсутствие понятие природы этого явления. Некоторые из ученых обещали глобальные катаклизмы и вторжение внеземных цивилизаций. Последний сценарий был особенно популярен, когда Хексиус Штейн сумел установить примерное местоположение источника шумов Саркисяна.

Тут же снова заговорили о передатчике, установленном пришельцами в ядре планеты. Родились две теории: по одной внеземной разум наблюдает за Землей, получая сигналы, и в случае их прекращения решит, что планета погибла, по другой — внеземной разум ждет, когда технологии человечества вырастут настолько, что смогут обнаружить оставленный маяк, и тогда можно будет вступить с ними в контакт.

Проект Дарена Свона работал больше двух лет, но ничего не произошло. Ошиблись все. Шумы оказались просто шумами. Лишь очень-очень далеко от Земли Алан Саркисян зафиксировал рост уровня шумов, исходящих от Марса. Шумов, адресованных Земле.

Его открытие осталось незамеченным — ученые Земли не особенно хотели изучать колебания сигнала на далекой планете. За это наблюдение зацепился лишь Хексиус Штейн, выдвинув теорию коммуникативных планет, согласно которой пересматривалось устройство Вселенной. Теория была настолько революционной, что научный мир отказался воспринимать ее серьезно. Особенно не понравилось им, что Штейн отводил человечеству роль паразитов, сравнивая их с рыбами семейства прилипаловых, которые существуют, прицепившись к акулам и питаясь тем, что остается во время кормежки акул. Роль акул отводилась планетам. Роль Вселенной — океану. Причем планеты наделялись интеллектом, а шумы Саркисяна были способом их общения друг с другом.

— Необходимо срочно прекратить блокировку сигнала, — говорил Штейн.

Его назвали любителем дешевых сенсаций и поставили на его карьере крест. Но потом орбита Земли не начала меняться. Сила сигнала шумов Саркисяна, исходивших с Марса, увеличилась в сотни раз.

— Мы всего лишь рыбы-прилипалы! — кричал Хексиус Штейн, популярность которого резко поползла вверх, особенно после того, как смещение оси пробудило десяток вулканов и вызвало ряд цунами.

Проект Дарена Свона был спешно закрыт, а сам Свон отдан под суд. Но Марс и Земля продолжали тянуться друг к другу, словно боясь, что связь снова может прерваться. Десятки тысяч ученых подхватили проект Хексиуса Штейна.

— Говорят, что шумы Саркисяна — это всего лишь любовные послания, как у птиц или животных, — сказала Жаклин, навещая Дарена Свона в тюрьме. — В них нет интеллекта, скорее просто инстинкт.

Свон молчал. Молчал и Алан Саркисян, наблюдая, как планета, давшая ему жизнь, катится в небытие.

История двадцать вторая. Ангелы знания

Билл Ноймнец был ученым. Почти гением. Он исследовал грани, границы. Восприятие, миры, алхимия пространства и времени. Он задавал ритм. Он поражал открытиями. Все дальше и дальше. Все глубже и глубже в пучину этой затянутой в ночь науки, на дно, в безграничную бездну. И ветер свистел в ушах от этого падения в небо, к ангелам знания, к богу науки. И бог открылся ему, явил свой лик. Бог знания. Бог мудрости. Бог открытий. И ужаснулся Билл Ноймнец своей дерзости. И хотел он сбежать. Но двери уже были открыты ему. И лился из них свет. И слепил этот свет. И видел он там начало и конец всего. Жизни, смерти, света, тьмы, любви, ненависти…

«Я зашел слишком далеко», — понял Билл Ноймнец.

Он трижды пытался лишить себя жизни. Пытался закрыть проклятые двери, из которых лился свет знания, свет вселенской мудрости. Трижды в первый месяц. Но явившийся ему бог не позволял умереть. Билл Ноймнец резал себе вены, бросался под машину и прыгал с Бруклинского моста — ничего. Так же принятый цианид — лишь несварение желудка. А свет из открытых дверей знания уже заполнял известный ему мир. Свет, который вел во тьму, в конец.

Клэр Паттерсон узнала его в тот день, когда уставшие санитары неотложки отправили свихнувшегося ученого в сумасшедший дом.

Клэр пыталась лечить его психотерапией, пыталась найти истоки болезни в детстве, несчастной любви, неудачах. Затем перешла к шоковой терапии, препаратам.

— Просто сделайте мне лоботомию, — говорил все это время Ноймнец. — Только так мы сможем закрыть эти двери.

— Какие двери? — спрашивала Клэр.

— Двери в пустоту.

— Очень интересно.

— Я видел бога знания.

— И какой он?

— Я видел небеса знания.

— И что там?

— Этот свет сожжет нас всех.

— Какой свет?

— Свет моих знаний! Я должен умереть! Должен забыть!

— Так ты поэтому пытался совершить самоубийство?

— Это жестокий бог. Он не дает мне умереть. Поэтому вы должны сделать мне лоботомию.

— А что ты хочешь забыть?

— Все.

— Потому что это причиняет тебе боль?

— Потому что это убьет мир, если кто-то узнает об этом.

— Расскажи мне.

— Я не могу.

— Поделись этой ношей со мной.

И когда Ноймнец отказывался, Клэр снова отправляла его на шоковую терапию. Электроды к вискам. Электрический треск. Вспышки света. И двери открываются шире. Вернее, не двери, нет. Ворота, за которыми знание, ведущее в небытие.