Блики, силуэты, тени Вавикин Виталий

8

Он покинул больницу два дня спустя. «Убийца, — думал Остин. — Теперь я убийца». Он пил больше недели, которая показалась ему целой вечностью. Потом убийца проспался, сосчитал оставшиеся до следующей кормежки дни и позвонил знакомому врачу, соврав, что пишет статью о смерти людей. Для отвода глаз он десять долгих дней посещал морги, больничные палаты хосписов, где доживали свои последние дни старики и смертельно больные люди. Но цель была одна — остаться с ними, когда смерть подойдет к ним достаточно близко, чтобы кровососы в его теле смогли схватить ее, поймать, выпить из тела умирающего с кровью.

— Какого черта ты не можешь писать о чем-то простом? — спросил его как-то раз знакомый врач. — Сначала ураганы, потом Вьетнам, теперь все эти старики…

В тот момент Остин всерьез задумался о том, чтобы обо всем рассказать другу, но что могло это изменить? «Нет, так станет только хуже», — решил Остин. Тем более что ни один врач, ни одни анализы не смогли найти в его организме отклонений. Кровососы были не только заболеванием — они были, как правильно сказала когда-то Тиен, проклятием, дарующим жизнь. И выбирать не приходится. Ты либо жив, либо мертв. Ты либо кормишь этих тварей, либо они убивают тебя и питаются твоей собственной смертью. Третьего не дано… И Остин кормил почти полгода, ловя смерть стариков, о которых действительно начал писать очередную статью — ему нужно было убедить в своей работе друга-врача, ему нужно было сохранить работу в газете. Хотя бы на время. Хотя бы еще один месяц, пока не умрет очередной старик. И чем ближе день кормежки, тем больше волнения, безысходности. Цикличность. И так теперь всю жизнь…

Остин продержался в этом бешеном ритме почти год. Затем статью о стариках пришлось сдать в печать, а друг-доктор уже начал коситься на Остина, решив, что у него некая разновидность психического расстройства, заставляющая быть рядом с умирающими людьми. Врач попытался поговорить об этом со своим другом, но Остин все свалил на работу и на то, что когда-нибудь он действительно сойдет из-за этого с ума, но не сейчас. Он соврал, потому что проклятие, которое было намного хуже безумия, уже поселилось в нем. И лечения не было.

Остин простился с другом, простился со стариками в хосписе. Теперь была только ночь. Теперь было только ожидание дня новой кормежки. Но где найти смерть?

Остин встретился с редактором своей газеты и попросил отправить его в горячую точку. Куда угодно, лишь бы поближе к смерти.

— Я лучше отправлю тебя в отпуск, — сказал редактор, встревожившись подобной одержимостью одного из лучших сотрудников.

Жена радовалась и паковала чемоданы, взволнованная предстоящим отдыхом впервые за долгие годы. Радовались дети. Остину казалось, что радуется весь мир вокруг него. Вот только ему самому было совсем не радостно.

9

Остин сбежал из аэропорта за четверть часа до вылета. Сбежал от своей семьи, от своего редактора, друзей. Жена и дети улетели без него, решив, что не стоит отказываться от того, что уже оплачено. Так было проще. Проще для Остина.

Он долго бродил по ночным улицам, приглядываясь к бездомным. Сможет ли он забрать у одного из них жизнь, когда настанет день кормежки? Или же паразиты в его теле заставят умереть его самого и сожрут пришедшую за ним смерть? Да, скорее всего, так все и будет. Ему не убить больше никого — хватит и того наркомана. Остин до сих пор видел его в своих беспокойных снах. Можно, конечно, вернуться к знакомому врачу, сказать, что нужно кое-что дописать… Но что потом? Один старик, может быть, два, а за ними… За ними снова придется вернуться на улицы и выбирать себе бездомных, душить их или избивать до полусмерти. Хотя это тоже совсем не так просто на деле, как на словах. Они всегда держатся вместе, да и не такие они беспомощные, как можно подумать. От любого можно получить нож под ребра. И они, в отличие от тебя, не будут сомневаться. А ты будешь. Потому что, несмотря ни на что, ты не убийца. И выхода нет — Остин убеждал себя в этом дольше двух недель, пытаясь не думать о Вьетнаме и Тиен. Убеждал, пока понимал, что до дня кормежки у него еще есть время. Зыбкое, тягучее время… Но время кончалось слишком быстро.

Остин пришел к своему редактору и сказал, что либо его переведут во Вьетнам, либо он увольняется.

— Ты же должен быть сейчас с семьей на пляже! — растерялся редактор.

— Я уже купил билет на самолет до Вьетнама.

— Уже? — редактор долго вглядывался ему в глаза, хмурился, курил, выпуская дым через нос, затем неожиданно просиял. — И кто она? — спросил он.

— Она?

— Женщина, ради которой ты уезжаешь. Это ведь женщина? Только не говори, что сменил ориентацию…

— Ты думаешь, я уезжаю отсюда ради женщины?

— А что мне еще думать?

— Я не знаю… — теперь нахмурился Остин. — Ну, если женщина, то… То пусть будет женщина, — он растерянно пожал плечами.

— И как ее зовут? — продолжил допытываться редактор.

— Тиен.

— Тиен… Вьетнамка? И что значит это имя?

— Кажется, звезда…

— Звезда…

— Ты позволишь мне уехать или нет?

— Если к девушке, то уезжай, только не забудь, что ты журналист. Я не стану платить за твою любовь, только за твои статьи, — редактор широко улыбнулся, собираясь продолжить разговор, но Остин уже выходил из его кабинета.

Он добрался в аэропорт на такси. До времени кормежки оставалось чуть меньше трех дней.

Теперь пройти таможенный контроль, взять на прокат машину, найти Тиен. Тиен… Остин ухмыльнулся, вспомнив редактора, решившего, что они любовники… «А ведь и правда любовники», — подумал он, впервые рассматривая Тиен как женщину, к которой хочет вернуться. Не в эту страну, не в эти джунгли и уж конечно не ко всем этим вымирающим племенам, о которых ему предстоит написать сотни статей, а именно к Тиен. К Тиен как к женщине, с которой провел не одну ночь вместе. К Тиен как к гиду, который вел его по этой стране, по этой жизни. К Тиен — звезде, которая указывала ему путь в ночи. К Тиен…

История тридцать пятая. Сердце в акриле

Кристин была художником-аэрографистом. Конечно, вначале она мечтала заняться боди-артом или настенной живописью на худой конец, но все закончилось нанесением рисунков на автомобили. Нет, если бы не Макс Новак, она сама никогда бы не согласилась на такое, но Макс был ее парнем, и когда он привел Кристин в свой гараж и предложил попробовать, она не смогла отказать. Сейчас у нее было имя, была хорошая работа, но не было уже Макса. Вернее, Макс-то был, да вот только вместе они уже не были. Он встретился с ней и предложил расстаться. Вот так — от любви остались лишь шесть машин в гараже Макса, на которые нужно было нанести рисунки.

— Надеюсь, ты не бросишь работу? — спросил Макс. — Заказы серьезные. Закончи хотя бы эти машины.

— Закончу, — сказала Кристин, превратившись из влюбленного художника в художника с разбитым сердцем.

Макс оставил ей ключи, а сам уехал на две недели в Рино с новой подругой. «Нужно закончить все, пока он не вернулся», — решила для себя Кристин. Она закрылась в мастерской и выключила телефон.

Кристин работала сразу со всеми машинами — одни красила, другие сушила, третьи подготавливала. Она почти не спала, не ела. Лишь бы успеть до возвращения Макса, а потом… Потом она заберет заработанные деньги и уедет куда-нибудь, может быть, попробует начать все заново. В конце концов, еще есть шанс вернуться к боди-арту, а если не выйдет с этим, то всегда можно устроиться в большом городе расписывать ногти, но никаких больше автомобилей и мастерских. Хватит с нее. Все эти надписи, лица, животные… Последний тигр, которого она рисовала на капоте, казалось, уже готов был ожить и сожрать ее за небрежность. Кристин знала, что торопиться нельзя, но ничего не могла с собой поделать.

Несколько раз за эти безумные бессонные десять дней к ней приходили друзья и пытались вытащить ее из душного гаража на свежий воздух. Кристин посылала их к черту до тех пор, пока на капоте последней машины не стал красоваться бенгальский тигр. Тогда она сдалась и позволила друзьям вытащить себя из гаража. Но тигр, казалось, все еще смотрит на нее. Когда она идет к себе домой, чтобы переодеться, когда принимает душ, когда натягивает платье. Тигр остался недовольным. Ему что-то не понравилось. Может быть, она забыла нарисовать ему один ус? Или чуть наврала с цветом глаз? Кристин не могла не думать об этом. Работа, проделанная за последние дни, захватила настолько сильно, что стала центром мира, смыслом жизни.

— Кажется, твоя кожа пропиталась краской так сильно, что тебе не отмыться и за год, — попыталась пошутить подруга Кристин, когда они пришли в клуб. Или не пошутить? Кристин чувствовала, как сложно воспринимать реальность. И еще эта музыка!

Кристин казалось, что хип-хоп вывернет ее наизнанку. Бит. Он пробирался в ее нутро, наполнял легкие. Она чувствовала, как он пульсирует в теле. Сердечная мышца. Нет. Она не была настолько сильной, чтобы бороться с этим новым ритмом. Тук-тук. Тук-тук. Тук… Капли холодного пота покрыли лицо Кристин. Тушь. Она текла по щекам Кристин. Соль. Соль и металл. Этот вкус наполнил ее рот. Желудок сжался. Темные круги застлали глаза. Тук-тук. Тук-тук. Тук…

Кристин вскочила на ноги. Задела стол, за которым сидела с друзьями. Звякнули стаканы. Бутылка красного вина упала, и из горлышка толчками потекла темная жидкость, расползаясь по белой скатерти. Тук-тук. Тук-тук. Тук…

Ватные ноги подогнулись. Нет. Только не сейчас. Только не здесь! Кристин заставила себя сделать шаг. Еще один. И еще. Она попыталась пробраться к выходу. Люди. Их было слишком много — непроходимый частокол из тел, живая изгородь. Тук-тук. Тук-тук. Тук…

Кристин оттолкнула светловолосую девушку, пытавшуюся ей что-то сказать. Бит разрывал ее. Хотел ее смерти. Бежать! Бежать, но куда? Кристин металась между столиков, словно загнанный зверь.

— Тебе приспичило что ли?! — услышала она чей-то недовольный голос.

— Чертовы наркоманы! — прокричал кто-то еще.

— Уборная прямо по курсу!

Ну конечно! Кристин ухватилась за эту мысль, как утопающий цепляется за соломинку. Там, в конце коридора, если плотно закрыть двери, то музыка будет намного тише. Намного… Ноги Кристин подкосились. Тук-тук. Тук-тук. Тук…

— Еще пару ударов! — умоляла она свое сердце. Еще пару ударов…

Люминесцентные лампы заливали мертвенно-бледным светом чистый кафельный пол. Дверь бесшумно закрылась за спиной Кристин. Музыка стала тише, утратила свою сочность. Стала безликой. Гулкой. И этот бит… Кристин чувствовала, как он пульсирует внутри ее тела. В груди. В висках. Она включила холодную воду. Набрала полные ладони и плеснула в лицо.

— Что, черт возьми, происходит?! — она прижалась спиной к холодной стене. Ноги подогнулись. Медленно, словно нити времени превратились в прочные резиновые канаты, Кристин сползла по стене на пол. Кто-то спустил воду. Какая-то девушка вышла из кабинки. Открылась дверь, впуская всепроникающую музыку внутрь.

— Нет!

Девушка презрительно хмыкнула. Дверь снова закрылась. Крик отнял у Кристин последние силы. Беспомощно открывая рот, она пыталась сделать вдох. Хотя бы один… Тук-тук. Тук-тук. Тук…

Татуировка на запястье, которую Кристин сделала себе сама два года назад, — черно-красная бабочка. Взмахнув своими пестрыми крыльями, она сорвалась с бледной кожи Кристин и уселась на пол. Еще один взмах чарующих крыльев — и бабочка уселась на плече Кристин.

«Я умираю», — подумала Кристин, повалилась на бок. Глаза налились кровью. Темнота. Она окружила ее. Заполнила все, оставив лишь красно-черную прекрасную бабочку, которой здесь быть не должно. Кристин вытянула руку, пытаясь дотянуться до нее. Бабочка взмахнула крыльями. Поднялась в воздух. Несколько секунд покружила возле Кристин и неожиданно села на ее указательный палец. Маленькие лапки ухватились за влажную кожу… Тук-тук. Тук-тук. Тук… Острая боль обожгла грудь. Воздух со свистом наполнил легкие. «Нужно бежать отсюда. Но как?» Кристин увидела открытое окно, заставила себя подняться.

Она выбралась на стоянку, буквально рухнув в подступивший к зданию клуба кустарник. Одна из веток расцарапала ей щеку, другая разорвала на груди платье, выставив напоказ левую грудь. Кристин выругалась, неловко попыталась прикрыться, придерживая разорванное платье рукой. Свежий воздух придавал сил, и Кристин решила, что сможет сама добраться до дома — пешком.

Она вышла на стоянку, втайне надеясь, что кто-то из знакомых увидит ее и предложит подвезти. Но знакомых не было. Лишь только машина, на двери которой она когда-то давно рисовала лесного кота. Он смотрел на нее бледно-зелеными глазами и тихо шипел, потому что, как и оставшийся в мастерской тигр, был недоволен ее работой.

Кристин не понимала, как могут оживать все эти животные, но решила, что будет лучше держаться от них подальше. Но подальше держаться было сложно — на стоянке у клуба стояло как минимум два десятка машин с аэрографией, которую нанесла на них Кристин. И все эти рисунки пялились на нее. Особенно животные. Словно этот маленький разношерстный зоопарк обезумел, решив сожрать своего творца. Даже лошадь, нарисованная Кристин на внедорожнике друга Макса, и та била копытом, высекая из асфальта искры. Лошадь, которая сошла с поверхности машины и теперь смотрела налитыми кровью глазами на Кристин. И еще рык. Грозный рык недовольного тигра, покинувшего сохнущий капот автомобиля и выбравшегося из гаража. Тигр был где-то здесь, где-то рядом.

— Нет, этого не может быть! — прошептала Кристин. — Я, должно быть, сошла с ума… с ума…

Она опустилась на колени, зажав голову руками, чтобы не слышать топот копыт, голодное рычание, лай…

Творения Кристин, рисунки, окружили ее и начали разрывать на части.

История тридцать шестая. Люди февраля

Белый недавно выпавший снег лежал на черных ветках голых деревьев, и где-то там за этим пролеском виднелось чистое небо с бледно-розовой полосой заката, прорезавшего его эфирную плоть. Ветра не было. День медленно остывал, срываясь последними каплями оттепели с крыш. Вся зима в этом году была какой-то странной: то вспыхивала морозами, то обнажалась до черной земли потеплением. Последняя зима человечества. Последний сезон неведения. Правда, никто из людей еще не знал об этом.

Дебора Фоер открыла окно и выпустила в морозный воздух струю синего сигаретного дыма. Декабрь подходил к концу, а у нее не было и половины обещанных песен для нового альбома, релиз которого намечался на середину января. Молодая фолк-звезда выросла, расцвела, повзрослела. Повзрослела и аудитория, готовая ее слушать. Теперь должны повзрослеть песни. Вот только тексты, рождаемые Деборой, оставались по-детски свежими и наивными. Песни, от которых требовали зрелости и мудрости.

— Почитай Кастанеду, почитай Фридриха Ницше, — посоветовал агент Рой Баэз. — Сделай что-то абстрактное. Что-то сложное, чтобы люди не сразу поняли, о чем ты поешь.

Дебора пообещала ему, что попробует, но сейчас, в своем загородном доме, выкуривая сигарету за сигаретой и нервно бросая в мусорную корзину измятые листы с неудачными текстами, она думала о том, что, возможно, будет проще сменить агента. У нее есть своя публика, свои фанаты. Ради них она и будет петь, а вся эта чертовщина с Ницше и Кастанедой… Нет, для нее это слишком. Мысль о том, чтобы послать Роя Баэза к черту, пришлась Деборе по душе. К черту шоу-бизнес. К черту прибыли. К черту новый альбом. Она даст пару концертов в этом году — и все. Ей нужен отдых. Ей нужно пространство. А все эти сроки…

Дебора сняла телефонную трубку и набрала номер Роя Баэза, собираясь сказать, что дает ему отставку.

— Ты что, снова напилась? — холодно спросил Баэз.

— Нет, я трезва как никогда, к тому же… — Дебора хотела сказать так много, но…

Странный, едва уловимый звук, похожий на тихий стон. Он появился внезапно. Пришел из пустоты и заполнил тишину дома. Словно женщина в предродовых схватках — сдержанно и смиренно, так, по крайней мере, показалось Деборе.

— Что это? — спросил Рой Баэз.

— Ты тоже это слышишь?

— Какой-то стон.

— Да.

— Это у тебя?

— Я не знаю.

Дебора подошла к окну. Вечер, закат. Стон раздается где-то в доме. Или же в голове. Но как тогда агент слышит его?

— Мне кажется, это где-то в соседней комнате, — сказал Рой Баэз. — Подожди, я посмотрю. В этом чертовом отеле никакого покоя.

— Так ты думаешь, это у тебя?

— Ты разве не слышишь?

— Я слышу этот стон где-то в своем доме.

Кто-то позвонил по второй линии.

— Мне нужно ответить сестре, — сказала агенту Дебора.

Голос Майи был встревоженным, нервным.

— Успокойся, — сказала Добора, стараясь не замечать монотонный стон.

— Кажется, я сошла с ума.

— Ты не сошла с ума.

— Но я слышу стон! Слышу в своей голове.

— Я тоже слышу стон.

— Не издевайся надо мной!

— Я не издеваюсь. Позвони моему агенту, он подтвердит, что… — Дебора вздрогнула, услышав стук в дверь.

На пороге стоял сосед. Дебора открыла ему дверь. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, не решаясь спросить о странном звуке, который появился так внезапно.

— Вы тоже слышите стон? — помогла ему Дебора.

Сосед кивнул.

По всей улице люди выходили из домов. По всему городу. По всей стране. По всему миру. Тихий стон разносился повсюду, проникал в каждую голову. Даже ночью. Даже во сне. День за днем. Неделя за неделей. Никто не знал источник этого звука, но о нем говорили все: сначала желтая пресса, затем телевидение, ученые. Это была новость номер один. Была в декабре. В начале января, но потом… Потом появились незнакомцы. Чужаки. Они пришли так же, как и звук, — из ниоткуда, из пустоты. Они не шли на контакт. Приходили ночами и стояли возле окон частных домов, возле дверей квартир в больших городах. Их окрестили люди февраля.

Дебора Фоер стояла у окна ночи напролет и смотрела на чужака, который наблюдал за ней. Мужчина в черном пальто. Воротник поднят. Несколько раз Дебора пробовала заговорить с ним. Она выходила из дома, шла к чужаку, но, когда между ними оставалась лишь пара шагов, он растворялся, исчезал.

И так продолжалось до следующей зимы — тихий вездесущий стон и молчаливые незнакомцы.

Потом появились десятки инопланетных кораблей, зависших на околоземной орбите — такие же волнительные, как стон, и такие же молчаливые, как незнакомцы за окнами домов. О них говорили, о них спорили, шептались. В конце декабря о кораблях стали появляться анекдоты. Они были как вулкан на безлюдном острове в океане — пугают, но не причиняют никому вреда.

Попытки связаться с ними не принесли результата. Загадочные корабли вышли на контакт лишь в конце января, а в первых числах февраля гости спустились на землю, заняли таинственные образы, наблюдавшие за людьми последний год. Вернее, не гости, нет. Они называли себя предками, прародителями человечества. Но Земля не была их домом. Они использовали планету в качестве тюрьмы, отправляя сюда самых опасных преступников, ренегатов, безумцев. Это было много тысячелетий назад. Потом они победили преступность. Но сейчас здесь находились далекие родственники тех, кто когда-то был сослан сюда. Тех, кто положил начало всему человеческому роду на Земле. И они искали свои корни, свою кровь, своих родственников. Так, по крайней мере, они сказали людям.

Дебора хорошо помнила тот день, когда наблюдавшая за ней проекция человека в пальто окрепла, обрела форму, плоть. Фантом поднялся на крыльцо ее дома и постучал в дверь. Он сказал, что его зовут Тот-Который-Знает и что он ждал этой встречи очень долго, а до него этой встречи ждали его предки.

— Но теперь все изменится, — сказал он. — Тюрьма больше не будет сдерживать вас. Тюремные законы не станут довлеть над вами. Мы принесли вам порядок и свободу. Мы принесли вам избавление и новую жизнь.

— Что если мне нравится жизнь собственная? — спросила Дебора.

— И чем ты занимаешься в этой жизни? — спросил Тот-Который-Знает.

Она рассказала ему о музыке и о своих песнях. Он слушал долго, терпеливо.

— Мы изучали вашу культуру, — сказал Тот-Который-Знает. — Она несложная. Нам потребовался год, чтобы понять ее.

— И как она вам?

— Для начала неплохо. Особенно для тюрьмы.

Потом он спросил о том, что Дебора думает об их музыке.

— Вашей музыке? — растерялась она. — Я ее не слышала.

— Ну как же… Мы отправили ее к вам перед тем, как смогли передать свои образы.

— Так ты говоришь о том жутком голосе? О том стоне?

— Это самая известная наша мелодия. Как ваш Бах или Бетховен.

— Это не Бах и не Бетховен, — рассмеялась Дебора, — это даже не губная гармошка.

Но Тот-Который-Знает был серьезен. Он подождал, когда она успокоится, и пообещал, что вскоре они исправят этот разрыв культур.

— Не надо ничего исправлять. Пусть все идет своим чередом.

— Я научу тебя. Покажу, как нужно создавать музыку.

— Не надо меня ничему учить.

— Но твои песни — это лишь нелепый набор звуков. Он даже не такой сочный, как работы ваших композиторов. Хотя у последних тоже все весьма разрозненно.

— Зато ваш погребальный стон — шедевр, — начала злиться Дебора.

Они спорили до поздней ночи. Вернее, спорила Дебора — Тот-Который-Знает давно для себя все решил. Все они решили — эти незваные посланники из прошлого. Властные и мудрые.

К лету, согласно их советам, начали переписываться существующие законы. Сначала они просто уговаривали правительство, затем подкупали его, делясь технологиями, и под конец сами добрались до рычагов власти. Они изменили телевидение. Изменили кинематограф, музыку, литературу.

— Тебе очень повезло, — говорил Деборе агент Рой Баэз, которому было плевать, что продавать в этом мире. — Тот-Который-Знает — специалист в новой музыке. Он может многому тебя научить.

— Стонать я умею и так, — отмахнулась от него Дебора.

— Это чувства, искренность, самовыражение…

— А мои песни, значит, уже не нужны?

— Все меняется. Мир, музыка…

— Агенты, — добавила Дебора и выставила его за дверь.

Следующие три месяца она потратила на запись своего последнего альбома. Она создала его не ради кого-то или чего-то. Она сделала его вопреки тому, что происходит. Это был ее собственный стон, собственный крик. Но ни одна звукозаписывающая компания не взялась распространять его.

— Попроси своего инопланетного родственника научить тебя их музыке, — сказал Деборе бывший агент по телефону, продолжая донимать своими предложениями. — Твои старые песни никому не нужны.

— Это еще не конец, — заверила его Дебора.

Это был вызов. Такой же вызов, как десять лет назад, когда она была еще подростком, записавшим свои первые хиты: яркие, сочные. И были люди, которые еще помнили об этом. Дебора связалась со всеми, кого знала. Она не думала о том, чтобы заработать на своем альбоме. Она распространяла его бесплатно, делая тысячи копий на собственном оборудовании, тратя последние деньги. И так поступала не она одна. Нечто подобное происходило по всему миру. И музыка продолжала жить. Настоящая музыка, живая. Музыка, литература, кинематограф, живопись… Эти слабые всплески рождали гигантские волны, пока не появились новые законы, новые правила и запреты. А когда не помогло и это, начались репрессии.

Таких, как Дебора Фоер, назвали безумцами, смутьянами, нарушителями общественного спокойствия. Их бросали в психиатрические клиники, сажали в тюрьмы, высылали в резервации на закрытых островах в океане. А по всему миру радио уже разносило монотонные погребальные стоны новых исполнителей. Новые фильмы шли в кинотеатрах. Появлялись новые художники, писатели, поэты.

Начиналась новая жизнь. Жизнь, где партиты Баха были лишь набором звуков, картины Босха — шизофренией, работы Микеланджело — рутиной каменщика и моляра… А все, кто был не согласен с этим, отправлялись в резервации. И Тот-Который-Знает обучал тысячи детей Нового Времени своей странной музыке стонов. И его собратья объясняли Новым Детям свои догмы и понятия. И не было альтернативы. Истина стала абсолютной. Истина людей февраля.