Красный свет Кантор Максим
– Слушай мою команду, – тихо сказал Дешков, и все конники его услышали. По морозному полю голос разносился хорошо. – Стрелять в упор, пленных не брать. В атаку – аллюр три креста – марш!
И черная масса кавалерии хлынула через черное поле.
2
Николай Ракитов не хотел становиться партизаном и собирался через неделю-другую вернуться в Москву. В столице вору – раздолье, и к городской жизни Ракитов имел особую склонность: даже в лютое военное время в московских вечерах есть такое, чего ты даже в мирное время ни в какой деревне не сыщешь. Город – это для жизни, а деревня наводила на Ракитова тоску. Он не собирался поселиться в землянке под сугробом и выслеживать фрицев – Ракитов планировал поступить так: на несколько недель остаться в лесу и немного порезать фашистов, а потом, когда немцы отвалятся от города, вернуться в столицу. И кстати, за это время в городе отменят осадное положение, жизнь войдет в нормальное русло.
Так Ракитов и объяснил своей группе – и все согласились с тем, что это здравый план. Не учли они того, что лес заведет их далеко, – они уже через три дня оказались отрезаны от пути в город. Линия фронта гуляла – вдруг оказалось, что за спиной у них не Москва, а немцы. Ракитов пошел дальше на запад, желая дать крюк и вернуться к Москве, – но только сбился с дороги. Выходили на деревни, спрашивали, куда идти дальше, но местные карту района представляли плохо – знали только соседей да названия замерзших рек. А может, не хотели говорить – немцы наказывали за помощь партизанам.
Ракитов понял, что надо связаться с каким-нибудь начальством – но как это сделать, он не знал. Он никогда не думал, что ему понадобится начальство. Власть он ненавидел, однако, находясь в лесу, понял, что связь с начальством искать надо. Он презирал все, что могла дать человеку администрация, но когда живешь в лесу и не знаешь ничего, тебе нужна хоть какая информация, хоть какие-то сведения, просто для того, чтобы понять – куда можно идти, а куда нельзя. Без регулярной связи с регулярной армией не поймешь, куда повернуть, чтобы не нарваться на немцев. Ракитов почувствовал себя так, как, должно быть, чувствует себя анархист, приближаясь к пенсионному возрасту: свобода – это, конечно, хорошо, но и медстраховку иметь недурно.
Ракитов решил, что самое разумное – держаться линии фронта и колебаться вместе с ней. Есть всегда просвет – километров в десять – между вражескими армиями; авантюризма Ракитова как раз хватало на то, чтобы держаться этой узкой полосы.
– Бухарин колебался вместе с линией партии, – скалился в ухмылке Ракитов, – а я колеблюсь вместе с линией фронта!
Ракитов не хотел идти на сближение с русскими – и с немцами сближаться не хотел: самое разумное – держаться нейтральной полосы: качнется Красная Армия вперед – и его отряд идет чуть вперед; откатится назад – и они уходят в лес.
Однажды линия фронта расступится – немцы уйдут прочь, вот тогда можно будет вернуться в столицу.
Так шли они, кружа по лесу, выходя иногда к деревням, ночуя в избах и греясь у печки, – а утром уходили снова в лес. Два раза они ловили немцев и убивали, а один раз поймали двух полицаев – русских мужиков в немецкой форме жандармов. Ракитов вырезал им на лицах улыбки, разрезал щеки от ушей – и отпустил умирать: полицаи кричать от боли не могли, ковыляли по снегу, и кровь хлестала из разрезанных ртов.
Сначала держались возле реки Бойня, но потом фронт переместился, и они ушли на запад. Жили в деревне Алферово у бабки, которая их ни о чем не спрашивала, но однажды вышла к ним, дала хлеба и сказала: «Уходите, вас Анисья видела, а она баба злая, скажет немцам». Они взяли хлеб и ушли, но когда дошли до Бабынино, там наткнулись на немцев, прошли еще выше, забирая на северо-запад, – дошли до Дегунино. И там тоже были немцы, немцы вешали жителей, и они увидели виселицы. На виселицах висели голые мужчины и одна женщина. Они ушли опять в лес, двинулись в сторону Ржева, прошли по замерзшей реке Жидовиха, добрались до деревни Филешино, там встретили беглого красноармейца. Он сказал, что бежал из немецкого лагеря; у солдата было красное обмороженное лицо и желтые глаза.
– Вы что, партизаны? – спросил красноармеец.
– Нет, мы сами по себе, – сказал Мишка Жидок.
– Как ты бежал? – спросили солдата.
– Сам не знаю. Побежал, и все. Когда через лес вели, – и смотрел дикими глазами.
Взяли солдата с собой, прошли Медведовский лес, вышли к Стародубовскому лесу – вошли в него. В лесу идти теплее – но опаснее: не знаешь, куда выйдешь. Сколько раз уже так было – идешь, идешь, а потом впереди люди – поползешь: а там по-немецки говорят. Шли на деревню Савкино – и напросились ночевать в крайнем к лесу хуторе. Солдат держался с ними, шел сзади и немного в стороне – но, если позвать, подходил. Шел с ними весь день, как развели костер, он сел к костру со всеми, ели картофель, ему тоже дали три картофелины. Соли не было. Он ел благодарно: смотрел на отряд, на каждого по очереди, глазами благодарил. Глаза желтые, котиные. Солдат спросил:
– Будете к нашим выходить?
– А где наши? – спросил у него Ракитов.
– Так я не знаю, откуда мне знать. Хожу тут десять дней.
– Как ты не замерз? – спросил вор Ранкей.
– Так я лес люблю, умею места находить. Нору нашел под корнями, заполз.
– А что ты ел?
– Так я в дома стучусь, какие с краю.
– И что ж, есть тебе давали? Такому страшному?
– Давали.
– Ты только нам не ври, – сказал солдату Мишка Жидок, – а то мы тут одного людоеда ищем. Здесь где-то он ходит, по лесам прячется.
– Да вы что, мужики. Я не людоед.
По всему Ржевскому району лежали непохороненные замерзшие трупы – наступление красных захлебнулось, Красная Армия откатилась назад, убитых не перечесть, хоронить по лесам некому. Немцы только срезали с ног мертвых русских солдат валенки – иногда распарывали валенок вдоль, иногда отрезали ногу. Окоченевшие руки и ноги убитых торчали из снега. В деревне Феклино, по реке Дерга, бабы нашли тела солдат с вырванными внутренностями. Кто-то распарывал животы, вынимал печень убитых, и сначала бабы думали – это волки, но потом нашли костер: какие-то беглые люди жарили человеческую печень и кишки и ели. Детей прятали от немцев, а теперь еще прятали и от диких лесных людей. Когда Ракитов пришел в Феклино, ему и его группе бабы сказали, чтобы они не ходили по реке – нарвутся на людоедов. Ракитову все верили, как и в мирные годы, когда он облапошивал фраеров в гастрономах и крал пальто из гардероба театра, – улыбка его притягивала женщин.
– Как ты такой веселый-то получился?
– Мне плакать скучно.
– Улыбаться сегодня нечему.
– Найдется повод! – уверял Ракитов. – Солнышко встало – улыбнись солнышку. Девушку хорошую встретил – улыбнись. Надо по жизни идти с улыбкой. Вокруг меня все улыбаются. – Ракитов имел в виду немецких солдат, которым он вырезал на лицах улыбки. Сказал, и сам же засмеялся своей шутке.
– Почему ты не в армии, веселый такой?
– Я сам по себе воюю.
И бабы отдавали его отряду последнее и наказывали сторониться людоедов.
– Я не людоед, – повторил солдат.
– А ну побожись!
– Христом Богом клянусь, не людоед я.
– А ты веруешь хоть в Бога-то? – спросил Мишка Жидок, который за время скитаний по деревням обрусел и даже перенял местный говор.
– Так ведь крестили меня.
– Ну, раз крестили… Каким именем крестили?
Солдат рассказал, что зовут его Костя Полетаев, а можно просто «Кот» – и верно, глаза у него желтые, как у кота, и бегают – туда-сюда. Кот рассказал, как было в Ржеве – он там содержался два месяца в плену, но сбежал. Сказал, что в городе три роты полевой жандармерии и еще айнзацкоманда. Вермахт на окраинах квартирует, а в городе чистки ведет айнзацкоманда. Кот рассказал подробности. В первые дни оккупации поставили в городе виселицы; согнали народ на площадь: выводили осужденных, объявляли, в чем виноват, – по бумажке читал Гусев, полицай. Повесили людей известных, но не коммунистов – а так, просто видных: депутата горсовета Светлану Бунегину, директора льнозавода Романа Карпова, преподавателя истории в школе Александра Тимофеева, известного баяниста Демьяна Дроздова, заведующего магазином Рафаила Пичуса и еще кой-кого, других имен солдат не запомнил.
– А как эти-то запомнил? Память у тебя!
– Громко объявляли, вот и запомнил.
– Откуда фрицы про них узнали? Выдал кто?
– Всегда добрый человек отыщется… – сказал солдат. – Рассказал, стало быть, кто-то немцам.
– Есть же гады, – сказал Мишка Жидок.
– А ты что, на площади был? – спросил Ракитов.
– Так мы виселицы и сколачивали, – сказал солдат.
– И что, не стыдно тебе? – Жидок спросил.
– Так выбирать не приходится. Хочешь жить – вот и работаешь. А других они стреляют сразу. Делай, что скажут. В лагере мертвым золотые зубы дергают, и ничего.
– Ты, что ли, зубы дергал?
– Я не дергал. А другие дергали, – и глазом своим котиным – зырк по сторонам.
И еще солдат рассказал, что адвокат Медоусов перед казнью крикнул: «Советский Союз непобедим!» – а полицай Гусев его ударил в живот ногой. Медоусов упал, ему петлю на шею – и потащили.
Город Ржев разделен на четыре района, в каждом районе – свой полицейский участок. Полицаи из местных, из русских, им немцы не доверяют и оружия не дают. Полицаи обходят дома с плетками, поставляют неблагонадежных людей немцам – если подозревают в чем, бьют плеткой, связывают руки и выводят на улицу, а немцы приезжают на машине, забирают в лагерь.
– Ты что, видел, как бьют и руки вяжут?
– Видел, как связанных в лагерь привозят. У ворот из машины выводят и раздевают догола – потом выдают одежу полосатую, у них специальная одежа, чтобы вшей не было.
– А ты, стало быть, в лагере был вольным – ходил где хотел?
– Получается так.
– А может, ты сам полицаем был?
– Нет, я строитель был, у меня диплом инженерный.
Построили лагерь сами пленные, немцы их торопили. Солдат сказал, что бараки не отапливают, бараки имеют только крышу – и люди мрут от холода. Замерзают насмерть. Трупы не зарывают, складывают окоченевшие тела на улице, во дворе лагеря, и когда поленница тел становится высокой, обливают бензином и палят.
– Что ж ты стен не построил?
– Что сказали, то и строил, – и глазом кошачьим вкось смотрит.
– А много народу мрет?
– В день человек тридцать.
Солдат рассказал, что в первые дни в лагерь согнали пятнадцать тысяч. За два месяца умерли три тысячи человек.
– Замерзли, – сказал солдат. – А застрелили, может, человек сто, не больше.
– А кто считал?
– Староста.
– Страшно было? – Жидок спросил.
– Сметут большевиков. Сила идет.
Потом солдат спросил:
– А вы, значит, партизаны?
– Нет.
– Я так и понял, что не партизаны. А кто?
– Мы не партизаны, – засмеялся вор Ранкей, – мы, братишка, воры и убийцы.
– Теперь везде убийцы, – сказал солдат.
Ракитов посмеялся и спросил:
– Куда хочешь лесом идти, Кот? Думаешь к Москве вернуться? К линии фронта?
– Нельзя, – сказал солдат, – фашисты сказали, у нас ихним пленным теперь десять лет полагается. Даже судить не станут. Если из плена вернусь, дадут мне десять лет лагерей.
– А может, брехня? – сказал Жидок.
– Большевики могут.
– А ты что, не любишь большевиков?
– А ты их любишь? Они тебе много хорошего делали?
– Мне никто хорошего не делал, кроме бабушки, – резонно ответил Ракитов. – Бабушка мне попку вытирала газеткой и кашку варила. Мамка померла, а папки-то не было. Вот бабушка мне хорошее делала. А с большевиков у меня спроса нет. Тебя что, к большевикам подкинули, а они тебе попку не вытирали?
– Большевики, если хочешь знать, эту войну и начали, – сказал Кот Полетаев.
– Это как?
– Если бы не колхозы, фашистов не было бы.
– Отродясь фашистов в колхозах не видел.
– Если бы не колхозы, немцы бы не испугались, что у них землю отнимут. И не стали бы воевать.
– Ну, ты загнул, дядя. Контуженый? Как придешь к красным, сразу говори, что тебя контузило. Скажи, в дом фугас попал – и тебя кирпичом по темени огрело. А про плен не говори. Очнулся в поле, скажи, подался к партизанам. Если не поверят – ты про колхозы рассказывай.
– Я не могу сказать, что был у партизан. Вы же не партизаны.
– Скажи, что партизаны.
– У большевиков все партизаны на учете. Все отряды переписаны, на связи с партийцами состоят. Партизаны бы меня сразу выдали, – и солдат зыркнул по сторонам котиным своим глазом, словно партизан искал.
– Нельзя нам его отпускать, он про нас все растрезвонит, – сказал Жидок.
– Давай ему язык отрежем, – сказал Ранкей. – Сделаем как с теми полицаями.
– Можно, – сказал Ракитов. – Можно.
Они сидели вокруг костра и рассуждали: отрезать Полетаеву язык или оставить. Потом Кот Полетаев сказал:
– Не убивайте меня, я вам еще пригожусь.
– На кой ты черт нужен?
– А я тропки находить умею.
– Сам-то почему не вышел?
Солдат замолчал, ничего не ответил. Потом сказал так:
– Вот если весь народ как вы – не с красными и не с немцами, а сам по себе. Тогда в России хорошо будет.
– Весь народ так жить не может, – объяснил Ракитов. – Мы же не работаем. А народ работать должен. Работа идет по плану. Кто план людям даст? Партия.
– Сам народ пусть план и дает.
– Ну, попробуй. Для начала ты дай нам план – куда идти, чтобы к немцам не выйти. Надо рядом идти с немцами, но не вместе.
– А далеко идете?
– До Берлина.
– Далеко!
– Ничего, – сказал Ракитов, – дойдем! Мы упрямые.
И опять молчали, грели руки у огня.
Потом солдат спросил:
– За коммунистов воюете?
– За щи с картошкой, – сказал молодой вор Голубцов.
– Про такую партию «Викинг» не слышали?
– Тут в лесу газет нету. Что за партия?
– Я сам мало знаю. А люди вот говорят. – И глазами желтыми всех осмотрел, проверял, знают они про партию «Викинг» или нет.
И когда они тронулись в путь, Мишка Жидок сказал:
– А ты, Кот, лучше впереди меня иди, чтобы я тебя видел. Мне так спокойнее будет.
– Как скажешь, товарищ. – И солдат Кот пошел впереди. Шел, нагнувшись к земле, точно вынюхивал. Хотя что в снегу можно унюхать, непонятно.
– Ты что, правда лес знаешь? – Ранкей спросил солдата.
– Знаю.
– Если лес знаешь, что ж ты плутал в лесу десять дней?
– А мне в лесу лучше всего.
Так и шли они лесными тропами: впереди Кот Полетаев, желтоглазый солдат, за ним Мишка Жидок, потом Ракитов, потом Голубцов, а замыкал Ранкей, самый осторожный. Иногда Кот оборачивался и зыркал своими котиными глазами на всю компанию:
– А не боитесь, что заведу в болото?
– Так ты сам первый потонешь.
– Может, и не потону, я слова знаю, чтобы не тонуть.
– Из волыны тебя достану. От пули тоже слово знаешь?
– Может, и от пули знаю, – и Кот оскалился, зубы у него были такие же желтые, как глаза, и слева имелся большой клык. Прямо как у волка: Жидок даже вздрогнул – неприятная улыбка у вожатого.
– Иди вперед, – сказал Жидок, – а мухлевать станешь, я тебя – гранатой. От нее заговора нет.
– Пошутил я, товарищ. Куда же я вас, моих дорогих, заведу – мы же с вами земляки. Мы ведь друзья с вами.
И шли дальше. Только Мишка сказал Ракитову:
– Ты у него одежу проверял? Он с оружием?
– Ранкей его пощупал. Вроде чисто.
– Думаешь, не заведет?
– Так мы ведь сами с головой. Пока верно идем.
И опять шли долго, впереди – солдат, за ним Мишка, дальше все остальные. Спустился солдат с пригорка – и пропал. Мишка Жидок вертел головой во все стороны – нет Кота, потом Кот вышел из-за ели.
– А ты, – говорит, – уже испугался. Думал, я вас бросил, убежал.
– Куда ты убежишь, лес кругом.
– Много мест имеется. Ты сейчас на болоте стоишь, а того не знаешь. Иди правее, а то лед треснет – и поминай как звали.
Мишка взял правее, опять пошли узкой тропкой, впереди солдат. Опять солдат обернулся, глазом – зырк:
– Тебя почему Жидком зовут? Ты что, еврей?
– А тебе что за дело?
– Так спросил.
– Евреев не любишь?
– Просто интересуюсь. Не хочешь – не отвечай.
И шли дальше. Прошли овраг, в котором под снегом – окоченевшие тела. Они снег отгребли – а там русские мужики лежат, старики деревенские. И убиты все пулей в затылок. Значит, деревня недалеко, а в деревне немцы: вывезли мужиков из деревни километра за три – расстреляли, в овраг свалили. Назад идти? Солдат посмотрел на убитых – сказал, что давно убили, может, месяц назад. Окоченели в мороз. Как каменные. Стало быть, немцев уже, наверное, здесь нет – с тех пор фронт туда-сюда двигался. Ну что, дальше идем? Ракитов подумал, сказал, что прямо они не пойдут – свернут. Решили пойти в обход, от оврага забрали в лес, глубоко ушли. И шли полночи. Ушли далеко. А среди ночи за ними увязались волки. Волков было трое, большие, бурые – шли за ними след в след, не выли. Терпеливые волки. Желтоглазый солдат подошел к волкам и сказал им что-то шепотом – волки подумали и ушли.
– Тоже ведь ребят жалко, – поделился Кот, – мерзнут собачки. И корма им мало, все солдаты съедают.
– А ты волкам что сказал?
– Сказал, чтобы по нашим следам возвращались. Часов пять пути. А там мертвые лежат. Поглодать кости можно.
– Ну ты даешь! А как ты с ними говоришь?
– Шепчу, бормочу – звери заботу понимают.
Шли всю ночь, рассвело. Они дошли до деревни Мешки, еще приблизились к Ржеву.
В деревне Мешки их пустили в избу три женщины, старуха – и две бабы помоложе.
– Вы, барышни, кем друг дружке приходитесь?
– А мы сестры родные. Ты садись, милый человек, отдохни, – старшая сказала; старая бабка, лет семьдесят ей, баба Соня.
– К печке садись, – средняя сказала, ее звали Муся. Угловатая, ключицы торчат, руки как сучья; ну и жизнь у них, подумал Ракитов.
Самой младшей сестре, Зинаиде было сорок лет. Она сидела на широкой лавке, куталась в платок. Ракитову сказала так:
– Старшие сестры велели за тобой ухаживать. Давай постираю тебе.
Ракитов удивился:
– Когда это они сказали?
– Когда вы к избе подходили.
– В темноте нас увидели?
– Тут в лесу всегда темно. Мы привыкли, все видим.
Ракитов сел рядом с ней на лавку:
– Давай лучше я о тебе позабочусь.
– Это как?
– Муж твой на фронте, – сказал Ракитов, – хочешь, я тебе мужа заменю?
– Нету у ней мужа, – старшая ответила, баба Соня.
– У такой красивой мужа нет! Непорядок.
– Где мужчину взять, пусто вокруг. Мужики в городах живут.
– Значит, в городе искать надо.
– В город нам ходить не след, там люди чужие.
– Фашисты, что ли?
– Теперь фашисты.
– А ты фашистов-то видела, бабка? – Ранкей спросил.
– И смотреть не хочу, милый. И нечем смотреть. – Ранкей только сейчас понял, что бабка слепая. Глаза у нее были прозрачные, голубые, почти белые, и смотрели пусто, странно.
– Прости, баба Соня, не хотел тебя обидеть.
– А на что тут обижаться, милый? Что мне надо, вижу.
– Что ты видишь, баба Соня?
– Друга твоего вижу хорошо. – Бабка повернула незрячее лицо в сторону Кота.
Солдат Кот отвернулся, неприязненно махнул рукой.
– Еще порчу наведет, – сказал Кот, – слышал я про таких бабок. Сглазят, а потом на тебя дерево упадет.
– Как она тебя сглазит, если она слепая?
– Слепая! Притворяется. Все видит, ведьма.
Солдат завернулся в шинель и лег на полу. Он старушечьей еды он отказался:
– Подмешали, может, чего. Съешь такое варево, а потом ноги-руки отнимутся.
– Зачем им нас травить?
– Ведьмы лесные. Тут такое часто бывает.
– Где им отраву взять? Снег вокруг. Травы нет.
– Я лесной человек, такие вещи чую. Корни всякие варят. Ты про такие корни даже не слышал. Осторожным надо быть.
Однако Ранкей с Ракитовым поели плотно, а Мишка Жидок даже попросил:
– Можно добавки взять?
– Ешь на здоровьечко, – средняя сестра сказала, налила в глиняную плошку еще своей еды.
– Что вы туда намешали? – спросил Жидок. – Вроде и не мясо, и не морковка, не пойми что. А вкус есть.
– А такая у нас мешанка, мешаем все подряд. Что найдем в лесу, то и перемешиваем.