Вечный сдвиг. Повести и рассказы Макарова Елена

Федот покачал головой.

– Чулки берите, 80 копеек, уцененные, со швом. Долго носятся,– заверила она его и, не дожидаясь ответа, протянула ему шуршащий пакет.

Перекусив в какой-то забегаловке, Федот заспешил домой. Дверь квартиры была заперта. Федот позвонил. Открыла ему Машенька.

– Славный ты мой,– поцеловала она Федота в губы,– свел Нюрку?

– Свел,– ответил Федот с гордостью,– и подарок тебе купил.

– Чудак,– улыбнулась Маша, и из потрескавшихся губ засочилась кровь,– куда ж я в них по такой грязи! Мне скорей пусть сердце вырвут из груди, но пока я буду дышать, я тебя никогда не оставлю, Боже меня сохрани! Милостыню пойду просить и этими крошками с тобой делиться,– шептала Маша, жарко целуя Федота.– Здесь хоть питание очень хорошее, да становится поперек горла каждый кусочек.

– У Ани?– удивился Федот.– Она же у тебя такая добрая.

– Где ты меня у Ани видел,– горько усмехнулась Маша.– Я далеко-далеко и могу только лишь глубокой ночью плакать, когда все спят.

32. Наша жизнь хороша лишь снаружи. Несколько суток Федот не выходил из мастерской. Он получил заказ от нового спортивного комплекса. Велели изваять дискобола и девушку с веслом, и еще, чтобы они были композиционно связаны. То есть дискобол заносит руку из-за спины, а девушка держит весло на весу, такая архитектоника. Федот слепил эскизы, отформовал их в глине, затонировал под бронзу. Заказали бы лучше памятник беременной для института акушерства и гинекологии,– размечтался Федот и позавидовал Вермееру Дельфтскому, у того и беременных скупали за высокую цену.

Комиссия приняла эскизы без единой поправки, и Федот жил в предвкушении больших денег.

«Наша жизнь хороша лишь снаружи, но тяжелые тайны кулис…»– напевал Федот.

«Тяжелые тайны кулис»,– повторил кто-то, и Федот встал с топчана.

Это был Федот Глушков второй.

– Работаеш,– спросил он,– а тебе тут письмо пришло.

  • Не тревожься, брось тоску, усталость,
  • Пусть не шепчет о разлуке мгла,
  • Ты со мной совсем не расставался,
  • Где б ты ни был, я с тобой была.
  • И всегда, когда взгрустнется малость,
  • Я шепчу в тревожный мрак ночной:
  • «Ты со мной совсем не расставался,
  • Где б ты ни был, я была с тобой,
  • Мой родной любимый брат и спутник,
  • Телепунчик ты любимый мой.

– Откуда это у вас?– поинтересовался Федот.

– Оттуда,– ткнул пальцем в потолок Федот второй.

Федот закурил и предложил гостю сесть.

– В сидячем положении я не существую,– заявил Федот второй.– Мы, гуманоиды, опасаемся геморроя.– Меня интересует вот этот камень,– сказал он, и Федот остолбенел: на поворотном круге, на месте едва начатой девушки с веслом, возвышалась гранитная глыба, над ней парила безголовая Ника Самофракийская.

– Что вы натворили! Это же заказ,– бросился Федот на тезку, но волна отшвырнула его к стенке.– Мне деньги нужны.

– А чистое искусство? Отказываетесь, стало быть?

– Мне деньги нужны,– твердил Федот,– у меня дочка рожает.

– Что ж, похвально!– сказал Федот второй и схватил Нику за крылья.

– Пощади, Федотушка!– взмолилась Ника Машиным голосом.

– Отпустите ее, вы мерзавец и провокатор!– кричал Федот, прижатый к стене неведомой силой.

33. Шоковое состояние при контакте с гуманоидами. Услышав крик, Иван Филиппович поспешил на помощь. Федот стоял, вжавшись в стену, ни жив ни мертв. Как приклеенный.

– ОРЗ с остаточным явлением НЛО,– констатировал врач «Скорой помощи».– Об этом случае надо сообщить в центр по изучению летающих объектов. Родные есть?– спросил врач.

– Есть,– ответил Иван Филиппович,– жена.

– Адрес?

Иван Филиппович пожал плечами.

– Вы невероятно похожи на вождя,– заметил врач, и Иван его поблагодарил за комплимент.– А что это за письмо?– указал врач на пожелтевший лист бумаги.

Иван пробежал по строчкам.

– Откуда мне знать? Может, от жены? Любит она его, непутевого, человека с тяжелым прошлым.

– Не наговаривай, Ваня,– пробормотал Федот и затих.

И сколько не пытался врач вытрясти из Федота еще хоть слово, тот лежал и молчал, неподвижный, как мумия.

– Шоковое состояние при непосредственном контакте с гуманоидами,– сказал врач и, встав на четвереньки, обнюхал пол мастерской.– Технологическая жидкость!– вскричал он, и Иван подполз к зеленой луже, издающей неприятный запах.

Переместив Федота с пола на носилки, они понесли его к машине.

– Куда едем?– спросил шофер, и Иван с врачом переглянулись.– В какую больницу?

– Не надо его в больницу,– взмолился Иван.– Заколют!

– Говорите адрес!

Нанюхавшись технологической жидкости, Иван забыл все на свете. Он порылся в Федотовых карманах, нашел записную книжку, но домашнего адреса и телефона там не было. Зато был адрес Клотильды.

34. Клотильда долго не открывала дверь. О том, что она дома, свидетельствовали шорохи, вздохи и непрерывная работа сливного бачка.

– Красногрудочка, открывай, это я, Уркаганчик!

– Не мог сразу сказать,– рассердилась она, открывая дверь в халате и с мокрой головой.– Столько литературы погублено зря!– прошептала она и затихла, увидев за спиной Ивана белый халат.– Не поеду! Вы меня голыми руками не возьмете!

– Красногрудочка! Мы Федота к тебе привезли. Он в машине лежит.

– Не знаю я никакого Федота,– заявила Клотильда и вытолкала пришельцев за дверь.

– Поедемте, Владимир Ильич,– сказал врач.

– Я ногтя его мизинца не стою!– возразил Иван.

– Пошла интоксикация,– констатировал врач.– Яд проник и в ваше сознание. Врач подвел Ивана к машине. Шофер спал. Носилки были пусты.

35. Скоро и кошки не родят. Пекин не удивился, застав у себя дома чужого человека. Вынул бутылку из нагрудного кармана, сел за стол. «Вот ведь выбрала, рябого и коротконогого,– подумал Федот,– должно быть, человек хороший».

– А я вашу жену рожать свел,– сообщил Федот.

– Давно свели?

– Давненько,– сказал Федот, взглянув на пустое запястье.

– Сколько лет мы вас, папаша дорогой, разыскивали, даже Сергею Сергеевичу Смирнову на телевиденье запрос слали. А как пришло время рожать, вы и объявились! Во кино! А ей сон был, моя Пекина вещие сны видит и все наперед знает.

– Надо бы справиться, как она там,– перебил его Федот.– Вдруг уже родила?

– Скоро и кошки не родят,– сказал Пекин и принес из кухни стаканы и черный хлеб.– Самогонку пьешь?

– Вообще-то нет, но наливай.

– Со свиданьицем, значит! А у нас, батя, нынче десять свиноматок разрешилось. Одного поросенка проглядел. Ножками шел. И мать измотал, и сам издох. Премию бы не списали,– сказал Пекин.

37. Окошко приемного покоя было закрыто на задвижку. Федот постучал.

– Чего вам?– раздался сонный женский голос по ту сторону матового стекла.

Федот справился о состоянии здоровья роженицы Анны Пекиной.

– Еще не родила,– ответило окошко.

– Как там она?– снова постучал Федот в окошко.– Ребенок не идет ножками?

– Чем надо, тем и идет! Первые роды долгие!

– Я тут подожду,– сказал Федот.

– Ждите, дело хозяйское,– ответило окошко.

«Все равно мы будем вместе, неважно, что ты будешь скелетом, на костях мясо нарастет,– зазвучал в тишине Машин голос.– Почему ты не добьешься, чтоб тебя перевели в инвалиды? У тебя все шансы иметь четыре категории. Как я страдаю от бессилия помочь тебе, мой любимый и единственный, хоть бы табаку тебе послать да соды, а денег нет».

– Соды-то зачем?– спросил Федот.

– Да сидите вы тихо, я уж третьи сутки без сменщицы,– попросило окошко.

– Извините, буду тихо сидеть,– пообещал Федот.

«Я так тебя люблю, что не могу подыскать красивых нежных слов. Родненький, Зайчишка ты трусливый, вот ты кто. Без меня, тебя и пешая ворона заклюет».

Забывшись в тепле и уюте приемного покоя, Федот тихо всхлипывал.

– Шли бы вы отсюда,– посоветовало окошко,– от ваших слез никакой пользы.

Федот вышел покурить. Была чудная, необыкновенная ночь, верно похожая на ту, что наблюдали из окна сестры Ростовы. Аня и Маша слились в воображении, и Федот с какой-то новой, неизъяснимой силой любил их обеих. Он будет нянчить внука, помогать чем только может, наконец-то и он свободен от лжи несносной, от тяжкого бремени, которое он столько лет нес на своих плечах. «Как мало нужно человеку для счастья,– думал Федот, выискивая в небе Медведицу,– любить и все. И сколько всякой абракадабры наверчено на это простое и ясное чувство».

Машины огрубевшие руки лежали на его плечах, он слышал ее дыхание, прерывистое, как после бега на короткую дистанцию. Яма для стока воды, где они в темноте ласкали друг друга, или просто сидели рядом, и Маша вполголоса рассказывала все ту же историю о том, как она шла по платформе и услышала женский голос из заколоченного вагона: «Подайте хлебца, дети помирают». Всякий раз Маша материла эту неизвестную женщину. И сама, поди, копыты отбросила, и ее с детьми разлучила… А он ее утешал– усатому скоро каюк придет, и будешь ты опять дома, с мужем и детьми. «Нет, будем мы с тобой, Телепунчик, жить вдвоем на поселении, в маленькой избушке, а в старости будем ходить под ручку обязательно»,– звучал родной голос, и Федот согласно кивал головой.

– Ваша родила!– услышал Федот и, загасив сигарету, подбежал к окошечку. Оно открылось, и он увидел перед собой милую веснушчатую девушку.– Мальчик. 3 900. Рост– 52 см. Богатырь. Пишите записку, снесу.

– Спасибо тебе, спасибо, умница,– повторял Федот. Его распирало счастье.

Федот написал: «Аннушка! Поздравляю тебя. Как ты, бедная, намучалась. Я душой был рядом, в приемном покое. Береги себя. Кушай побольше. Завтра принесем тебе, что попросишь. Передай с сестрой свои пожелания, хоть птичьего молока проси!»

В ожидании ответа Федот прикорнул. Снился ему сплошняк из красного дерева, на котором табелями лежали беременные женщины, и Федот метался среди них, отыскивая Машу, но они все были на одно, чужое лицо.

– Очнись, зятек!

Девушка подала Федоту записку. «Все хорошо. Пока еще слабость. Принесите клюквы, если что».

38. Надувной и раздувной. Жена Федота преподавала английский язык в школе искусств. Можно пристроиться, детишек учить рисованию за сотню в месяц. В его нынешнем положении каждая копейка важна.

Бессменные женины очки в розовой оправе были кокетливо сдвинуты на нос. Жена густо пудрилась и ярко красилась. И все деньги– на импортные шмотки, на них ребенку можно целый гардероб справить.

Федот сообщил жене о своем решении устроиться, наконец, на работу, и та повела его в кабинет директора. Огромной величины шар с нарисованными на нем глазами и усами говорил по телефону.

«Надувной!– вспомнил Федот ивоновскую старушку,– утром надулся– пошел на работу. Вечером сдулся и лег спать».

– Оформим по протекции,– согласился надувной и посмотрел на жену Федота.– Принесите справку, подтверждающую профессию.

– Из МОСХа?– спросил Федот.

– Да по мне хоть из воска,– сострил надувной.

Отделом кадров МОСХа заведовал Петрянский, вымогатель первой марки. Пока на лапу не дашь, будет тянуть резину. Но если ты уверен, что больше никогда ни за чем не будешь к нему обращаться, сгодится и пустой конвертик. Он прячет его в сейф, не распечатывая. Федот купил конверт и задумался, сколько положить. А может, вообще ничего? Договорился сам с собой на рубль. Чтобы не вводить Петрянского в ярость– все-таки что-то он там найдет, может и посочувствует бедственному положению художника, хотя вряд ли.

Кабинет у завкадрами был точь-в-точь как у надувного, сам же он был сдутым и настолько никаким, что его можно было принять за кого угодно.

– На поденку устраиваюсь, справка нужна,– объяснил Федот и подал конвертик.

– И кем же?– спросил без всякого интереса раздувной и щелкнул задвижкой железного сейфа.

– Учителем лепки.

– Это надо обмыть,– загорелся Петрянский и нацарапал справку.

– Печать не забудь!– напомнил Федот.

– Получай!– Петрянский дохнул на печатку и хлопнул ею с размаху по документу.– А теперь по трояку– и в «Греческий зал»!

– Отец, ты вообще понимаешь, что происходит,– говорил он, занимая место за длинным деревянным столом.– Был на нашей последней выставке в Горкоме? А на Вейсберге? А на Штернберге? Отец, мы занимаем позиции. Мы легализируемся, и, конечно, глупость вышла с Биеннале. Понимаешь, отец,– Петрянский сдул пену,– выставили до усеру религиозные работы Иванова, концепты Крюкова, полный сюр Капулиной и гиперреализм Штокмана! А я пазл выставил. Представь, черная лессировка, а на ней мелкие красные людишки со знаменами, вместе они составляют портрет Лукича. Отец, без борьбы никуда не попрешь, воевать надо, надо отстаивать права на свободу самовыражения в искусстве.

У Федота было собачье чутье на стукачей. Это был он самый, только зачем ему понадобился Федот? На кого он собирает информацию? На Клячкина? На Аркашу Штейна? Может, Клотильду взяли?

– Ты на демонстрацию пятого декабря ходил? Отец, за какие-то пятьдесят лет мы излечились от страха. И кто был первым? Солженицын. Я боготворю этого человека.

«Раньше сядешь– раньше выйдешь»,– подумал Федот и, завидев официантку, помахал ей рукой.

– Что будем пить?– спросила она, и Федот замер с открытым ртом. Петрянский исчез. На его месте лежала резинка в форме сосиски.

– Извините,– сказал Федот,– в другой раз.

С этими словами он спрятал резинку в нагрудный карман и вышел из «Греческого зала».

40. Гу. Девушка, сидящая рядом ним в вагоне метро, увлеченно читала книгу. Федот присоединился к ней. «В провинции Юньнань многие семьи держат у себя ядовитых насекомых гу. Они могут испражняться золотом и серебром и таким образом обогащать людей. Каждый вечер гу выпускают и оно, сверкая, как молния, летает на восток и на запад. Если поднять сильный шум, то этим можно заставить его упасть на землю.

Гу может быть змеей или жабой, любым пресмыкающимся или насекомым. Люди прячут от гу маленьких детей, боясь, что гу съест их.

Те, кто держат у себя гу, прячут их в потайных комнатах, приказывая женщинам кормить их. Мужчинам вредно видеть гу, так как оно состоит из скопления инь. Гу, что пожирает мужчин, извергает золото, а гу, пожирающее женщин, извергает серебро. Это мне рассказал Хуа Фен, командующий войсками в Юньнани».

– Ну-ка подвинься,– раздался голос из Федотова кармана, и девушка вскочила с сиденья.

Надувшийся Петрянский занял ее место, и Федот посмотрел на народ. Народ, как и полагается, безмолвствовал, а девушка, стоя, продолжала читать книгу.

– Сдуйся,– повелел Федот Петрянскому.

– Фигушки,– ответил Петрянский,– Спасибо, что довез за бесплатно.

Федот схватил Петрянского за руку, но тот вырвался и смешался с выходящей толпой.

41. Новая старая жизнь. Аркадий Штейн, физик, у которого происходило празднование смерти усатого, сидел на больничном. Он громко чихал и кашлял. Большие карие глаза покраснели от простуды, под тонкими ноздрями разлилась краснота.

– Прости, я без звонка,– сказал Федот.

– Можешь не извиняться, телефон мне вырубили.

Они пошли на кухню и включили вытяжку над плитой. Под ее гул Федот поведал Аркадию о сегодняшней встрече, умолчав про надувание и сдувание, хотя Аркадий был из тех, кто и к такому сообщению мог отнестись без усмешки.

– Мы у них на крючке,– резюмировал Аркадий.– Барда уже вызывали и показывали все наши фотографии. Он пять часов молчал. Хорошо, у меня больничный.

– Как же нам быть?

– Нас миллионы, всех не перевешаешь,– утешил Аркадий.

– Не хотелось бы попасть в первую десятку… У меня ведь теперь новая жизнь.

– Новая жизнь…– мечтательно повторил Аркадий и громко высморкался.– Намыливаешься?

– Да нет! Я дочь Маши Белозеровой разыскал. А она родила. Так что я теперь дедушка,– прорвало Федота на откровенность.

– Маши Белозеровой?– переспросил Аркадий.– Знакомое имя. Она, случаем, не жила в Чубайнуре?– И Аркадий описал Машу Белозерову из Чубайнура, портрет полностью совпадал.– Потом меня перевели, а она, кажется, работала в Долинке, на шахте.

– Погоди, я за бутылкой сбегаю,– сказал Федот.

У подъезда стоял Петрянский. Федот прошел мимо, как бы не замечая. Стоя в очереди в угловом магазине, он продолжал делать вид, что не замечает Петрянского. Но вот как вернуться к Аркадию с хвостом, как предупредить его, если телефон отрезан?

В лифте Федот нажал на десятый этаж и пешком спустился на пятый.

– Он у подъезда,– шепнул Федот Аркадию на ухо.– Надеюсь, ты меня не подозреваешь? Получается, что я хвост привел… А я хотел про Машу…

– Да что уже теперь,– протянул Аркадий.– Про Машу я все равно больше ничего не знаю.

– Тогда пойду следы заметать,– сказал Федот, и Аркадий не стал его удерживать.

Войдя в роль преследуемого, Федот петлял дворами. Хотя его никогда никто не преследовал. Просто взяли ночью и предъявили обвинение в саботаже советской власти. А поскольку он ее действительно ненавидел, по объективным и субъективным причинам, и лишь по инертности не вступал с ней в открытую конфронтацию, то ему важно было одно– не назвать ни одного имени членов подпольной группы, в которой он никогда не состоял, хотя и был к ней приписан органами.

42. Люди должны знать правду.

– Кристальненький! Солнечный! Ты выздоровел?

– Я не болел.

– Падла Уркаганчик! Вот он и прокололся. Твой Уркаганчик– чекист. Он приходил ко мне с гебистом, законспирированным под врача. Ты якобы лежал в машине «скорой помощи», и они с Уркаганчиком якобы хотели тебя ко мне принести на отлежку.

– С этого места поподробнее,– сказал Федот, нюхая цветы в горшках. Из горшков исходил отвратительно знакомый запах.

– Ты у Уркаганчика под колпаком,– заявила Клотильда.

– Тогда уж под кепкой,– отозвался Федот, продолжая нюхать цветы.

Из земли порскнуло что-то липое, зеленое и вонючее. Федот ткнул в землю пальцем и извлек из нее резиновую соску. Стараясь не привлекать внимания старухи, Федот вышел на балкон, заставленный ящиками с рассадой, и поднес к соске горящую спичку.

– По ха не хо?– услышал он, и перед ним возник Петрянский.

– Федот, вы выкуриваете драгоценное время!– раздался голос Клотильды.

Услышав голос Клотильды, Петрянский слинял вместе с соской.

Лучше б не ходил он в МОСХ за справкой для надувного! А что если он не стукач, а обычный хулиган и, обнаружив рубль в конверте, решил попугать Федота? Но как он сюда забрался? Федот посмотрел вниз: с этажа на этаж зигзагом шла противопожарная лестница.

– Федот, бросьте вы курить!– крикнула Клотильда.– Я хочу рассказывать дальше!

Федот включил магнитофон, Клотильда хлебнула боржому из бутылки и втянула в себя подбородок.

– Телепунчик родной мой, не впадай в уныние. Ведь это смерть для истощенного организма. Сейчас глубокая ночь,– Федот взглянул в окно, действительно была глубокая ночь,– а я сижу и жалуюсь тебе на несклепистую жизнь.– Федот тряхнул головой– Клотильды в комнате не было, а голос исходил из дивана, на котором она только что сидела.– Сердце у меня, ровно саранча все выела. Такой любви, как наша, не было и не будет под солнцем!

– Федот, где вы витаете,– прикрикнула на него Клотильда.– На чем мы остановились?

– На допросе.

– Однажды один из молодых следователей сказал: «Не признаешься, убью и выброшу вон». Вошли двое высоких мужчин. «Будет молчать– бейте»,– распорядился следователь и вышел. Я осталась с этими, в зеленых рубашках. Как я раньше любила их, в зеленых рубашках! «Я же ваша,– сказала я им,– а вы меня собираетесь бить». Один из них сел за стол и сказал: «Принесите два “Казбека”, двести грамм, бифштекс и стакан воды». А я все сидела. Тяжело было сидеть. Все тело распухло. Мгновенно принесли бифштекс, водку и воду. Наевшись и напившись, он подошел и выплеснул мне в лицо остаток воды. Выключите,– приказала Клотильда и разразилась пятистопным матом.– Давайте сразу про этап Москва—Саратов. Все остановки, которые мы делали в пути, были ночью. На всех остановках мы оставляли после себя горы обледенелых трупов. Нас должно было остаться немного, но когда выстроили шеренгу, она оказалась длинной, в основном из военных. Скомандовали: «Становись на колени!». Мы стояли на коленях под открытым небом. «По пятерке рассчитайсь!» Собаки с конвоирами вывели нас на обледенелую дорогу. Прошли несколько шагов. «Ложись!» Все легли. Собаки… Их длинные морды до сих пор видеть не могу. Я их ненавижу!– закричала Клотильда и стукнула кулаком о подлокотник.

– Мы напишем с вами книгу и опубликуем на Западе,– сказал Федот.

– Что?– Клотильда, подбоченившись, двинулась на Федота.– Я– персональный пенсионер, член партии. Вы хотите лишить меня пенсии? Моей головой торгуете? Не позволю! Смотрите сюда,– Клотильда задрала кофту,– тут дыра, там дыра, все зубы, падлы, повыбили, а я живу. Ради чего я живу? Ради этого,– ткнула она пальцем в ящик с запрещенной литературой.– Люди должны знать правду! Кристальненький, поклянитесь, что до моей смерти им ничего не будет известно.

Федот поклялся.

43. Тютелька в тютельку.

– Где ты набрал этого барахла?– спросил Федота Иван Филиппович, разглядывая детские вещи, разложенные по всей мастерской.

– В Детском мире.

– Бестолковый ты человек, Федот,– пожурил его Иван, вынимая из свертка соски, припудренные тальком,– из таких нынче и телят не поят. Импортные надо брать, батенька!

– Иван, Клотильда сказала, будто ты меня к ней на носилках привез…

– Ну и что, приняла она тебя в свою больницу? Федот, ты опустился! Пьешь со всякой шушерой, с гуманоидами вонючими якшаешься. А ведь дискобола за тебя я лепить не буду!

Федот пошел к себе, снял с полуфабриката полиэтиленовую пленку. Поза дискоболова схвачена верно, есть даже определенная энергия, но не это нужно заказчикам. Им нужен слепок с натуры, тютелька в тютельку. Федот поковырял стекой под дискоболовыми ключицами, обозначил линию трусов, которые должны прилегать к ягодицам и причинному месту и ниспадать где-то сантиметров на пятнадцать вдоль линии мускулистого бедра. Занимаясь трусами, Федот заметил, что у дискобола произошел некоторый перекос таза. А может, это ему кажется?

Иван сколачивал ящик для полуметрового ангелочка с книжкой в руках.

– Полетишь на Воркуту,– погладил Иван Ленина-мальчика по гипсовым кудряшкам. Этих отливок в мастерской было видимо-невидимо, но полки под ними не прогибались, поскольку Иван умел лить из гипса так, чтобы формы выходили легкими, но крепкими. Что-то он туда добавлял, но секретом этим ни с кем не делился. Ленины-дети шли неплохо, а вот взрослых в рост через МОСХ продавать было сложней, и вовсе не из-за качества работы, а по лености отдела пропаганды.

Федот помог Ивану напихать газет в полость Ленина-мальчика, вместе они погрузили его в ящик, и Иван, набрав полный рот гвоздей, вынимал их оттуда по одному и вбивал в крышку.

– Дело сделано!

– Иван, посмотри на моего дискобола, по-моему, ему таз перекосило.

– Услуга за услугу,– сощурился он, и лицо его приняло выражение хитрого кота-мурлыки.

Федот был прав. Корпус он дискоболу не туда завернул.

– Раздевайся-ка до трусов, прими позу.

Федот разделся и принял позу.

– Выпрями плечи, возьми в руку что-нибудь тяжелое, что ты орангутанга из себя корчишь! Не шевелись!

Находиться в такой позе было тяжело, благо Иван работал быстро. Жаль, что он извел свой талант на вождя. Хотя почему? Он любил его столь же искренне, как средневековые мастера своих мадонн.

44. It seems to be OK. Клячкин в спортивном костюме бегал по комнате. «Согласится достать импортные соски– куплю у него книги,– решил Федот.– По умеренной цене, разумеется».

– Старик, я курить бросил, пить бросил… С негодяями дело иметь– это надо здоровье иметь!

– Здорово сочинил!

– Это не я, это наш бард. Посиди, я пойду ополоснусь.

В Клячкине Федот вроде был стопроцентно уверен: всеми признанный диссидент, связан с иностранными корреспондентами, какой же он стукач!

Пока Клячкин ополаскивался, Федот проверил все розетки, вытяжку, особо осмотрел горшок с увядшим алоэ. Простукал стену, на которой висел портрет Солженицына работы Сидура. Неплохой, кстати, вполне узнаваемый. Федот снял его с гвоздя и еще раз стукнул по стене. И снова что-то звякнуло.

Дождавшись Клячкина, Федот первым долгом обратил его внимание на подозрительный звон в стене. Тот усмехнулся в мокрые усы и ткнул пальцем в стену.

– А-а!– завопил он, увидев перед собой огромное, ни на что не похожее существо.

– Это гу-Петрянский,– успокоил его Федот,– сейчас мы с ним расправимся! А ну-ка, надувная бестия, выходи!

– Не могу,– скулил Петрянский,– разве ты не видишь, во что я превратился!

И верно, оставаясь совершенно бесцветным, он увеличился раз в пять.

– Стучишь, гад!– потряс его Федот за лацкан пиджака. Из Петрянского посыпались золотые монеты.

– Мужчину проглотил,– хотел было сказать Федот Клячкину, но тот куда-то подевался.

– Да не стучу я! Сам подумай, на что мне тридцать сребренников, когда из меня сыплется золото. Я теперь дойная корова органов!

– Детей пожираешь? Стариков не щадишь?

Посыпалась штукатурка, и Петрянский вылез из стены целиком.

– Я тебя не боюсь,– сказал он и тотчас наклал полные штаны золота.

– Сколько же ты мужиков сожрал!– воскликнул Федот.

– Трех кандидатов философских наук съел, со вчера несет. Кругом требуют– испражняйся, а сами по сторонам шарахаются. Был бы я надувным, как раньше! Встал– надулся, лег– сдулся…

– Пой, птичка, пой!– сказал Федот.– Зачем к Клячкину замуровался?

– Привычка, отец, вторая натура,– сказал Петрянский и раззявил пасть.

Превратившись в змею, гу ползло за Федотом. Федот влез на шведскую стенку. Гу куда-то уползло.

Федот слез со шведской стенки и направился в кухню.

Клячкин чистил апельсин перочинным ножом.

<>– Старик,– рассмеялся Клячкин в распушившуюся бороду,– у тебя глюки.– Клячкин сжевал дольку апельсина.– А для нашего брата нет страшнее опасности, чем угодить в дурдом.

– А ты пойди в комнату и посмотри на стену! Осторожно, там может быть змея!

– Там все в порядке, только вот это что такое?– Он разжал кулак, на ладони сверкал слиток золота.

– Это какашка гу-Петрянского.

– Это провокация, вот что это такое. Тебя заслали органы! Схватив со стола записную книжку, он выбежал из дому и запер Федота на ключ.

«И зачем я сюда приперся!»– подумал Федот и вспомнил– импортные соски!

Набравшись смелости, он подкрался к комнате. Стена была без единой выщербины, все было в полном порядке.

«That is strange, I haven’t seen that before»,– послышался голос Клячкина за дверью. 1

Вместе с ним прибыли два иностранца с портативными магнитофонами.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В Киев из Москвы на каникулы к матери приезжает Виктор с женой Ольгой и дочкой Анюткой. В семье Викт...
В 1920 году где-то в параллельном мире благодаря географическому положению и по прихоти истории Крым...
Фридрих Вильгельм Ницше (1844–1900) – немецкий мыслитель, классический филолог, композитор, создател...
Писатель, переводчик, краевед Юрий Винничук впервые собрал под одной обложкой все, что удалось разыс...
«Учитель» – новое призведение одного из самых ярких писателей Крыма Платона Беседина, серьезная заяв...
Злая фея жаждет мести за обиду, нанесенную ей четыреста лет назад. А тут еще и новое оскорбление: ее...