Вечный сдвиг. Повести и рассказы Макарова Елена

– That’s him,– указал Клячкин на Федота.– He works for them. 2

– It seems to be OK,– сказали иностранцы, указывая на стену.– Maybe it happened because of flying saucers,– пожали они плечами и подарили Федоту и Клячкину по пачке жвачки. 3

Не зная ни слова по-английски, Федот нарисовал иностранцам пустышку и бутылку с соской.

– OK,– сказали иностранцы и подарили Федоту две бутылки, четыре соски и одну пустышку.

«Молодцы, с собой носят!»– похвалил их Федот.

45. Матери нужно питание. «Бедная ты моя»,– вздохнул Федот, увидев Машу, выходящую из дверей роддома. Бескровные губы, опавшие щеки, ножки-спички. Федот никогда не видел Машиных ног на свету, зимой и летом они были обуты в кирзовые сапоги, но он знал, что ноги у нее прямые и тонкие.

Пекин принял из рук жены кричащий сверток.

«Вам радостно в кругу близких и любимых жить, а у меня тоже были дети. Все в мире непрочно, как сон мимолетный, все мимо и мимо летит…»

– Здравствуйте,– сказала Аня Федоту.– Мы с Тимошей вам очень благодарны.

– Вовиком назовем,– предложил Пекин,– чтоб не выделялся.

– Нет, это в честь отца.

– В честь какого отца? Ты и в лицо его не помнишь!

– Это ничего,– спокойно возразила Аня и отняла кружево от лица Тимоши,– он был, и я его любила.

Ребенок тихо сопел, тонкие светлые ресницы отбрасывали игольчатую тень на щеки с золотистым пушком.

Дома Аню ждал сюрприз– мебель переставлена, комнаты вымыты.

– Заживем,– потирал Пекин руки,– ты, батя, будешь теперь с ребенком сидеть, а Нюся малек оклемается и на работу выйдет. Прибежит, сиську даст, и снова к станку. Так что, можно сказать, ты с неба на нас свалился. Только имя у тебя подозрительное– Федот. Аня-то у нас Тимофевна.– Зря ты только на барахло тратился, лучше б привез пол-литров столичных.

– Пить вредно,– урезонил его Федот, переживая за Аню. «Он ее недостоин»,– восставало отцовское сердце.

– Детдомовские, батя, это клад! Была у меня до Нюси маменькина дочка, не к ночи будь помянута. А Нюся– на все руки мастерица, и подштопает, и обед сообразит из ничего.

– Про «ничего» забудь,– сказал Федот.– Матери нужно питание.

Федот изучил доктора Спока. Из продуктов, им рекомендуемых, в Пестове, кроме молока, ничего не было. И Федот подумывал, не перевезти ли Аню с ребенком в Москву.

– А я, Анечка, пустышку импортную достал и бутылки с сосками, небьющиеся.

– Так себя обеспокоили,– улыбнулась Аня.– Я теперь сама соска.

– Но не пустышка,– заржал Пекин.– Воду тоже в чем-то человеку надо давать, верно, батя?

– И очень важна стерильность,– сказал Федот.

Аня кивнула и смежила усталые веки. Ее пышные волосы были затянуты в узел, молоко просочилось сквозь ситцевую блузку, и Аня закрыла грудь руками.

– Живите дружно!– Федот встал, но Пекин усадил его на место.

– Видал-миндал, батя съезжать надумал,– пожаловался жене Пекин.

– Побудьте,– попросила его Аня.– Мы все прекрасно уместимся.

Туго перепеленатый Тимоша блаженно спал. Призыв доктора Спока не пеленать детей до Пестова пока не докатился.

46. Наземный космонавт. Светало. Помахивая чемоданчиком, Федот шел к станции.

– Я иду к тебе по шпалам, моя родная альфа и омега…

– Ты вошел в мое сердце квартирантом, и стал в нем полновластным хозяином,– отозвалась Маша.– Пройдут года, и будем мы неразлучны за гробом. А здесь меня унизили и придавили, как червяка.

– Да полно, Маша, у тебя здесь внук родился!

В привокзальной забегаловке наливался портвейном мужик в полушубке.

– Наземный космонавт,– представился он Федоту.

Федот вынул из чемоданчика заначку.

– А закусь?– просипел наземный космонавт. Закуси у Федота не было.– На меня теперь управы во всем белом свете не сыщешь,– сообщил он,– били, колотили, об лед головой жахали. Я все этому У Тану выскажу,– цыкнул мужичонка единственным зубом.– Пусть берет под защиту ООН! Ты знаешь, кто я такой? Я– начальник станции.

– А где твоя станция?

– Где, где, у тебя на бороде! Билета нету– давай в тюрьму. Пущай воротила Объединенных Наций ответит мне на один вопрос: сколько орденов получил бы я, если б меня на войну пустили. Про нейтронную бомбу буду с ним говорить. Это ж страшная ужась. Людей уничтожает, а бутылки не трогает. Пить некому станет.

– К У Тану едет,– послышался знакомый голос,– да никак не доедет!

Это была Кланя. В белой наколке и переднике.

– Стыкнулися мы с вами, Федот Федотович.– Кланя подсела к столику.– Что ж вы мою деревню на ноги поставили, Ваню Белякова под монастырь подвели?

– Притягательная ты дамочка,– сказал Федот и положил руку Клане на колено.

– Пьете без закуси и глупости говорите!– Кланя ушла и вернулась с солеными огурцами.– Ваня-то холодильник уставил Вере списанный, оно и всплыло. А без Вани деревню нашу заколотят.

– Плесните начальнику узловой станции,– попросил наземный космонавт и подставил стакан.

Федот удовлетворил его просьбу, и тот, выпив водки, захрипел с открытым ртом.

– Ты, Федотушка, куда ни ступишь– везде от тебя неприятности. Вот старика угробил. Он ведь зашитый. Ему водки никак нельзя.

– Я– начальник узловой станции,– прохрипел наземный космонавт и упал со стула.

Федот склонился над ним, приложился ухом к вонючей рубахе. Старик не дышал. Кланю как ветром сдуло.

Обшарив карманы старого засаленного пиджака, Федот нашел потрепанный паспорт.

«Тимофей Васильевич Белозеров»,– прочел он.

– Немедленно оживить, немедленно!– Зажав нос, Федот склонился над бездыханным телом Тимофея, вдохнул воздуха в его беззубую пасть.– Дед, дедуля,– тряс его Федот в отчаянии.– Что они с тобой-то сделали…

«Куда теперь с ним?– думал Федот.– Разве что в Пестовскую больницу. А что если это плохо отразится на Ане? Понервничает и потеряет молоко. Скроем, выхода нету»,– решил Федот.

Кланю он нашел в кухне, спящей за столом.

– Чё вам надо, ну чё вам все время надо,– зевнула она.– Сами дел наделаете, а потом выручай вас…

– Кланя, найди кого-нибудь, червонец дам.

– Кого?

– Шофера какого-нибудь местного…

– Да он за домом стоит, у мусорки,– ему свой червонец и давай,– сказала Кланя и уткнулась головой в медный таз на столе.

И правда, машина стояла, в ней спал шофер с выкрашенными хной усами.

Федот пощекотал его под мышкой и сунул под нос червонец.

– Куда ехать?– дыхнул он густым перегаром.

– Мужика в больницу свезти! Он там, в забегаловке.

– Ну и веди его сюда.

– Не дойдет,– объяснил Федот, и шофер, матерясь, вылез из машины.

– Этого, что ль?– поддел он носком ботинком Тимофееву ногу.– Я трупы не развожу, вызывай милицию.

– Он живой,– сказал Федот.

– Я бы таких живых стрелял, кому такая тварь нужна, мать их перемать,– махнул шофер рукой и ушел.

«Станция Белореченская УКЖД»,– прочел Федот в Тимофеевом паспорте. Машу там и взяли, а его, стало быть, следом.

Федот встал на колени перед Тимофеем и изо всей слы надавил руками на его впалую грудную клетку.

– Сойди с меня, я ничего не знаю, я– наземный космонавт, я умираю и воскресаю. Знаешь песенку?

Федот сгреб Тимофея в охапку и поволок к автобусу.

«Автобус на Рамешки отправляется с шестого пути»,– объявил женский голос, и два мужа ныне несуществующей жены покатили в Рамешки.

47. Учитель, как слепить свинью?

– Свинью? Ну, это очень просто. Кружок один скатайте, и другой, потом соедините их, и красный возьмите пластилин, расплющите его в лепешку, и выйдет пятачок. Затем две бусинки– и будут глазки, и завитушкой хвостик закрутите.

Дети лепили, а Федот ходил между столиками и поправлял работы.

– А вы Ленина можете слепить?– спросил беззубый мальчик.

– Не знаю, не пробовал,– сказал Федот.

– Возни-то сколько с ним,– вмешалась девочка с большими бантами на макушке.

– Не отвлекайтесь, ребята,– приструнил их Федот,– мы же свинью лепим.

– А для чего? Вы представление покажете, про трех поросят?– спросила девочка.

– Вот ты больше всех говоришь и меньше всех делаешь,– пожурил ее Федот и подумал, что в учителя он не годится.

48. Чемоданчик съеден. Дойный мешок органов сидел в кафе напротив школы искусств и доедал очередного официанта. Его глаза налились кровью, а сам он позеленел и стал похож на гигантскую жабу.

– Твои уже все сидят,– сообщил он Федоту,– а за мной не постоит, хоть сейчас золота в штаны наложу. Твой чемоданчик с письмами я проглотил,– гу-Петрянский громко рыгнул.– Что за гадость там хранил, меня от него изжога мучает.

– Какай, гад, какай!– Федот схватил Петрянского за грудки.– Из любой дырки выплевывай мое сокровище.

– Рад бы,– стонал Петрянский,– но мой организм бумаг не выдает, одно золото!

49. Черная дыра.

– Чемоданчик, сокровище всей моей жизни,– стонал Федот,– альфа и омега любви…

– Где тебя только носит,– ворчал Иван, смазывая Федотовы ссадины йодом.– Ищешь ты приключений на свою голову. А мы пойдем дъюгим путем! Шаг впеёд,– и Иван сделал шаг вперед,– и два шага назад!

Раздался оглушительный грохот. На месте Ивана зияла огромная дыра. Федот подошел к краю и услышал слабый голос соседа:

– Мрачные годы реакции не сломили пролетариата…

«Какой бы он ни был, без меня он там пропадет». Лишь на долю секунды Федот впал в прелесть, и тотчас очутился во тьме. Цепляясь рукавами за светящиеся кости, он проклинал все на свете.

– Иван, ну куда тебя черти несут!

– В сияющее завтра…

– А выход-то где?

– Выход в послезавтра. Мы погибнем, но наши дети будут жить при коммунизме!

«Не приведи Господь!»– подумал Федот, и Господь услышал его и выбросил на поверхность.

50. Людьми мы не станем. Толпы туристов с фотоаппаратами сновали по острову.

– Где я?– спросил Федот у советского туриста.

– Соловецкие острова, древний памятник архитектурного зодчества,– отчеканил турист.

– За что тебя?– спросил Федот.

– За высокие показатели в социалистическом соревновании.

«Ни фига себе,– подумал Федот,– и за это берут».

Свежевыкрашенная колокольня блистала на солнце, вокруг нее стояли киоски со значками и проспектами.

– Раньше тут обитали деклассированные элементы,– поделился информацией словоохотливый турист,– прятались от народа по монастырям. А теперь свобода– ходи и смотри.– Турист что-то нарисовал фломастером в блокноте.– Фотографии не доверяю,– сказал он и побежал за своей группой.

– Привет, старик!

– Клячкин!– обрадовался Федот.

– Тсс!– приложил он палец к клочковатой, видно давно не мытой бороде.– Я, старик, кости тут собираю.

Присев на корточки, Клячкин ковырнул землю кухонным ножом и извлек из нее берцовую кость.

– По трупам ходим,– сказал он и положил кость в чемодан.

– Мой чемодан!– не поверил своим глазам Федот.

– Твой, твой! И письма здесь твои. Теперь, старик, я тебе полностью доверяю. Святые мощи! Как стемнеет, переправимся на пароме– и на поезд. А там до Москвы. Перехороним мощи и поставим памятник. Это моя лебединая песня. После нее сваливаю.

С чемоданом костей они слонялись по острову.

– Пойдем перекусим,– предложил Федот Клячкину.

– Где? В монастырской келье, где трупы штабелями лежали,– укорил его Клячкин, и Федоту стало стыдно.

Купив в магазине печенье «Привет», Федот мусолил его, сидя на камне.

– Мы живем хуже скота,– рассуждал Клячкин.– Был такой философ Федоров…

– Знаю, знаю,– перебил его Федот,– про воскрешение отцов.

– Теперь все всё знают, а дело делают единицы. Пока мы не воскресим прошлое, пока не раскаемся в наших злодеяниях,– людьми мы не станем.

51. Дождавшись темноты, друзья взошли на паром.

– НЛО,– закричал кто-то на пароме, и все увидели гигантский диск, колышущийся на воде.

– В бурном море не обойтись без кормчего!– разнеслось по парому.

– Гу,– шепнул Федот Клячкину,– выследил, подонок.

Клячкин искоса взглянул на Федота, но иностранных корреспондентов поблизости не было, и Клячкину пришлось смириться с навязчивым бредом Федота.

– Ветер с Востока преодолевает ветер с Запада,– проинформировала землян летающая тарелка.

Паром встал посреди реки, и испуганные туристы бросились вплавь.

Тарелка уменьшалась на глазах, превращаясь в точку, и из нее градом посыпались сертификатные рубли.

– Дадим отпор воинствующему ревизионизму!– подоспел Иван Филиппович к шапочному разбору– Чего стоим? Манны небесной ждем? Нельзя ждать милости у пьиёды…

– Картавчик!– Клячкин схватил Ивана за грудки.– Это ты сгноил здесь всю духовную элиту России, а теперь по экскурсиям разъезжаешь!

– Клячкин, руки прочь от моего соседа!

– Я его мизинца не стою,– сказал Иван, заложив руку за лацкан пиджака.– А вы, господин Клячкин, смелый революционер, и за это я все прощаю.

– Лучше иметь другом явного врага, чем врагом– явного друга,– согласился Клячкин.

Тем временем летающий объект покинул Соловки, и паром поплыл дальше.

51. Юридически одинокий. Добравшись до неизвестного пункта назначения, Тимофей Белозеров окончательно ожил.

– Дух сперло,– цыкнул он зубом.– Измаялся я жить.– Напившись воды на придорожной колонке, Тимофей утер рот рукавом и уставился в небо.– День прибавляется на воробышиный шаг,– сообщил он важно.

– А где твой дом, Тимофей?

– Мой дом– железная дорога. А я на ней– первый человек. Начальник станции Белореченская.

– Что ж ты, на рельсах спишь?– пошутил Федот.

– Когда на рельсах, когда в составе. Не обязан отчитываться.

– А не было ли у тебя жены Маши?– вышел Федот на финишную прямую.

– Маши? Мне гроб по спине стучит, а он про Машу! У меня вообще никакой жены не было.

– А дочери Ани?

– Станция– моя дочь и жена. И на фу-фу меня не возьмешь, я птица стреляная.

По мощеной мостовой разгуливали петухи и упитанные тетки с авоськами хлеба, работал маяк, заполняя округу песнями дружественных народов. Тоска, хоть волком вой.

– Пойду искать станцию,– сказал Тимофей, и Федот не стал его удерживать.

Меж тем день разгорался. На последние деньги Федот купил бутылку в рамешковском сельпо и распил, сидя на пне у пыльной дороги. Он пил в надежде протрезвиться и понять, что же все-таки происходит с ним в последнее время. До пятого марта вроде жил нормально, а с тех пор куда-то все ездит, кого-то ищет,– кого, чего? Что я за человек такой?

«Дорогой ты слабенький мой родной! Юридически одинокий, но фактически есть у тебя я, Маша– ты никогда не был и не будешь одиноким, пока я дышу, пока я существую».

Федот по привычке задрал голову к небу, но Маши в нем не увидел. Пожевал черного хлеба да и лег на землю.

«Тварь я жалкая, вот я кто,– думал он, глядя в высокое чистое небо безединого облачка,– зря перевел на меня создатель столько ценного материала».

– Не греши,– откликнулся кто-то живой на его мысли.

– Брат во Христе, Серафим!– обрадовался Федот.– Какими путями?

– В рамешковской церкви служу.– Серафим поздоровался с Федотом за руку.– И семью сюда перевез. Хорошо тут, и здоровье поправляется.

Серафима и впрямь было не узнать. Исчезла болезненная одутловатость, он как-то выпрямился, приосанился, даже борода его была ровненько расчесана на пробор.

– Молиться надо,– наставлял Федота Серафим.– Мы в миру столько масок на себе носим, а вот остаться наедине с собой и совестью, сбросить личину и предстать пред Господом– это большая духовная работа, и она обязательно принесет плоды.

– А ты вот другое скажи,– перебил его Федот,– уехал ты из Москвы, а старушек и детей диссидентов на кого оставил?

– На Братьев. Я теперь здесь больше нужен. Пойми, Федот, историей доказано, что человеку не хлеб нужен, а слово Божье. Смотри, у человека уже всего вдосталь, а жизнь его ничуть не улучшилась. Ни цели, ни пути,– говорил Серафим, увлекая Федота за собой.

– Это понятно. Все до воскрешения доступно моему уму, а вот с воскрешением у меня загвоздка. Докажи, что это было на самом деле.

– Нет таких доказательств,– сказал Серафим строго.– Это вера, а не теорема.

52. Свидание в Рамешках. Детское лицо с большими испуганными глазами смотрело на Федота. Тонкий нос с глубокой переносицей торчал наподобие воробьиного клюва, нежная кожа в едва заметных желтых веснушках была подернута сеткой морщин.

«Никакая она не красавица,– подумал Федот.– Аня куда краше, верно в отца». Но вспомнив наземного космонавта, Федот отмел это предположение.

Опустившись на колени, Маша поцеловала шрам на руке Федота.

– Зарубцевался. А то принесли тебя– одно месиво, а я тряпочки в марганцовке смачивала и пела: «У кошки боли, у собаки боли, а у Федотушки не боли».

Федот поднял Машу на руки.

– Пусти, Федотушка, тяжело тебе,– сказала она, а сама обвила его шею руками.

Из раменских домов высыпали дети и старики.

– Утопленница,– кричали дети.

– Ведьма,– переговаривались старики.

– Отпусти, Федотушка! Сколько лет я их не видала, а они такие же злые. Душно мне без воли, Федотушка,– сказала Маша и опустилась на пыльную, еще не омытую первым дождем дорогу.– Как мы любили друг друга… И холод, и голод сносили мы под конвойкой, так были счастливы вместе.

– А сейчас, разве сейчас ты не счастлива?

– Нет, сейчас я не счастлива,– ответила Маша и закурила Федотову сигарету.– Я, Федотушка, из-за тебя сюда прихожу. Вижу, как маешься ты среди шкурников и мерзких трусливых душонок.

– И приходи,– взмолился Федот.– Я без тебя с тоски помру.

– Нет уж, ты живи,– сказала Маша,– внука моего вырасти человеком с большой буквы «Ч». Ты на земле моя единственная опора.

Федот согласился еще пожить, ради Тимоши, хотя жить ему совсем не хотелось.

53. Право на бесплатный проезд. У железнодорожного переезда, на насыпи, лежал Тимофей Белозеров и громко стонал: «Не хочу умирать, не хочу умирать… Не спать! Ты что, спать сюда пришел, а вот как спущу тебя в подвальчик! Выходи! Немцы, евреи влево становись! Кого бы съесть, дай руку откушу. Нет у меня жены, никому она не давала никакого хлеба, ничего не знаю, ничего не видел, а-а-а!»

Федот погладил Тимофея по худому плечу. Мутные глаза с прожелтью открылись и закрылись.

– Нет у меня жены, нет у меня сына, нет у меня дочери, никого не знаю, я начальник станции…

Федот приложил к его лбу пустую бутылку.

– Ты не тронь меня, доходяга я, на рельсах полежу да и преставлюсь.

– Поедем лучше в Москву, сведу тебя к У Тану.

– Сам дорогу найду, без сопровождающих. Какая Москва, когда денег ни шиша! А зайцев я презираю. Я самолично их штрафовал и буду штрафовать.

– Но как железнодорожное начальство ты имеешь право на бесплатный проезд,– сказал Федот,– так что до Москвы мы с тобой за полцены доедем.

54. К появлению Тимофея Иван отнесся с горячим неодобрением. Он так и сказал:– Я это горячо не одобряю. Не нужен мне этот деклассированный элемент. Дубу даст– куда его денешь?

– В Мавзолей. Вместо тебя. Он за твои идеи такую муку принял!

Иван ушел к себе и заперся изнутри.

Тимофей бредил войной.

– Ать-два, левой! Ать-два, левой!– маршировал он по коридору.– Лучшим людям не дали защитить Родину от фашистов! Поеду в Израиль!– решил он, впервые послушав Би-би-си.– Без меня воюют!– сокрушался он.– А далеко до этого Израиля? Пехом сколько выйдет? Войну требую!– шумел Тимофей под стук Иванова молотка.

Федот сводил Тимофея в баню, вымыл как следует, побрил, обкорнал лохмы, купил ему в «Детском мире» автомат «Огонек».

Теперь Иван стучал молотком, а Тимофей строчил из автомата.

Федот позвонил в МОСХ, попросил заказ хоть какой-нибудь, но время было ни вам ни нам, к майским праздникам уже все расхватали, а октябрьские еще не распределили.

Навоевавшись, Тимофей засыпал на топчане, и в эти тихие часы Федот думал, как быть дальше. Попросить Клотильду, может хоть на пару дней примет она к себе эту жертву сталинизма? Но Клотильда отказалась. «У меня инфаркт»,– сказала она и бросила трубку.

55. Клячкин отнесся к Тимофею с сочувствием.

– Жертва репрессий! Изувеченные души миллионов! Старик, если нужна материальная помощь, я запрошу Фонд. Слушал по бибикам мое интервью про Соловки? Я им все выдал,– подмигнул Клячкин ячменным глазом и проглотил сырое яйцо. Но взять Тимофея к себе хоть на пару часов отказался.

– Старик, войди в мое положение. Придут форины, а тут, понимаешь, живая жертва. Испугаются, старик, они же тоже люди.

– Как останки хоронить– так вместе, а как человека несколько часов постеречь, так форинов жалко!

– Тсс!– шепнул Клячкин.– Я весь в аппаратуре.

– За родину, за Сталина, вперед!– воевал Тимофей под портретом Солженицына,– За родину, за Сталина назад! Стой, стрелять буду!

– Он твой одноделец?– уважительно спросил Федота Клячкин.

– Да вроде того. Наземный космонавт. Пора, пойду с поля боя выносить. Чего-то он притих.

Гу-Петрянский верхом сидел на Тимофее, чешуйчатые конечности сжимали голову несчастной жертвы.

Федот накинулся на Петрянского, и тот, как пиявка, напившаяся крови, отвалился от Тимофея.