Дневник Джанни Урагани Бертелли Луиджи

16 декабря

Сегодня справедливость наконец восторжествовала.

Было решено, что после уроков я должен пойти с мамой и Адой к синьоре Ольге, во всём признаться и попросить прощения.

Вот мы пришли к ней, и я, смущаясь и краснея, стал рассказывать про фокусы. Синьора Ольга слушала с большим интересом.

Потом сказала:

– Подумать только, вот голова садовая! Ведь я всё это время даже не замечала, что у меня чужие часы!

Она сбегала за ними и вернула их маме, которая только повторяла:

– Да что вы, что вы…

Вот это называется рассуждать здраво! Ведь правда, заметь синьора Ольга подмену часов вовремя – тут бы всё и разъяснилось. Я же не виноват, что она такая рассеянная!

Дальше – больше. Теперь пришёл черед мамы с Адой рассказывать про «клептоманию».

По мере рассказа синьора Ольга всё больше оживлялась, будто речь шла о ком-то постороннем, и в конце концов расхохоталась, как полоумная, и еле выговорила сквозь смех:

– Прелестно! Великолепно! Они даже заставили меня лечиться от клептомании! Ах-ах! Просто прелестный эпизод, достойный какого-нибудь романа!.. А ты, шалун, небось повеселился от души? Представляю, сколько ты смеялся!.. Ещё бы! Я бы тоже посмеялась!..

Она обхватила мою голову и покрыла поцелуями.

Какая она добрая! Сразу видно, что у неё большое сердце и ума хоть отбавляй, она не закатывает истерики по пустякам, как другие женщины!

Мама и Ада очень смутились, они-то ждали, что синьора Ольга устроит сцену! Когда мы вышли, я не удержался и сказал им:

– Учитесь у синьоры Ольги, как нужно обращаться с детьми!

И поскрёб своё больное место.

17 декабря

Сегодня в школе мне пришлось вправлять мозги Чеккино Беллуччи, а всё из-за Вирджинии.

– Правда, – сказал Беллуччи, – что твоя сестра вышла замуж за этого крикуна Маралли?

– Правда, – ответил я. – Только Маралли не крикун: он блестящий адвокат и скоро станет депутатом.

– Депутатом? Как же! – и Беллуччи прикрыл рот рукой, давясь от смеха.

Я, само собой, начал кипятиться:

– Ничего смешного! – и дёрнул его за руку.

– Разве ты не знаешь, – продолжал он, – что у депутата должно быть много-много денег? Знаешь, кто станет депутатом? Мой дядя Гасперо: у него есть орден, а у Маралли нет; он был мэром, а Маралли нет; он дружит со сливками общества, а Маралли нет; у него есть автомобиль, а у Маралли нет…

– При чём тут автомобиль? – сказал я.

– При том, что мой дядя Гасперо на своём автомобиле будет колесить по всем окрестным деревням и выступать там с речами, а Маралли придётся таскаться пешком…

– По окрестным деревням? Мой зять, к твоему сведению, лидер всех рабочих и крестьян, а если твой дядя покажется в деревне хоть на автомобиле, хоть на чём, ему просто всыпят по первое число!

– Как же! Чушь!

– Хватит говорить «как же»…

– Как же!

– Перестань говорить «как же», я сказал.

– Как же! Как же!

– Вот кончатся уроки, я покажу тебе «как же»!

Тут он притих, ведь всем известно, что с Джаннино Стоппани шутки плохи.

И вот после уроков я догнал его у дверей школы и сказал:

– Теперь-то я сведу с тобой счёты!

Но тут он перешёл на бег, вскочил в автомобиль своего дяди, который ждал его у ворот школы, и принялся гудеть в клаксон под восхищённые взгляды одноклассников, шофёр крутанул руль, и они унеслись прочь…

Ну и ладно. Завтра ему покажу!

23 декабря

Вот уже почти неделю я не прикасался к дневнику.

Ещё бы! Это не так-то просто с вывихнутой ключицей и левой рукой в гипсе.

Но сегодня доктор наконец-то снял перевязку, и я с грехом пополам могу описать в своём верном дневнике те чудовищные злоключения, что выпали на мою долю 18 декабря – эту дату я запомню навсегда, ибо только чудом она не стала днём моей смерти.

Итак, в то утро, как только Чеккино Беллуччи уселся за нашу парту, я обозвал его трусом, ведь он сбежал от меня на автомобиле, испугавшись взбучки.

Тогда он рассказал, что его родители уехали в Неаполь навещать больного дедушку, маминого отца, а он гостит пока у дяди Гасперо, и из школы его теперь забирает водитель на автомобиле, так что пока нам всё равно не удастся поговорить с глазу на глаз.

Я поостыл, и мы принялись обсуждать автомобиль, ведь это куда интереснее; Беллуччи объяснил, как устроен двигатель, мол, он отлично в этом разбирается, умеет водить и не раз уже катался один: любой мальчишка с этим справится – надо только крутить руль и быть осторожнее на поворотах.

Конечно, я не поверил – кто же доверит автомобиль такому юнцу? Так я и сказал, и тогда он предложил доказать мне это на спор.

– Смотри, – сказал он, – водитель сегодня должен зайти в банк по поручению дяди Гасперо, и я останусь в машине один. Ты попробуй улизнуть из школы пораньше и жди у банка; пока водитель будет торчать у кассы, ты залезешь в машину, и я тебя прокачу кружок вокруг площади. Идёт?

– Идёт!

Мы поспорили на десять перьев и красно-синий карандаш.

Сказано – сделано, и за полчаса до конца уроков я уже так извертелся за партой, что Профессор Мускул не выдержал:

– Сидеть смирно! Стоппани, что вы крутитесь как уж на сковородке? Всем молчать!

– У меня болит живот, – ответил я. – Не могу больше…

– Что ж, иди домой… Всё равно уроки скоро кончатся.

Я вышел из школы и, как мы договорились с Чеккино, направился прямиком к банку и стал ждать у порога.

А вот и автомобиль Беллуччи. Водитель вылез, зашёл в банк, а я по сигналу Чеккино забрался в автомобиль и уселся рядом с ним.

– Теперь-то ты увидишь, что я умею её заводить, – сказал он. – Ты пока гуди в клаксон…

Он наклонился:

– Видишь? Чтобы тронуться с места, надо просто нажать вот это…

И он повернул рычаг.

Автомобиль сказал «врум-врум!» и понёсся вперёд.

Сначала я страшно веселился и гудел в клаксон во всю мочь: прохожие так уморительно шарахались в сторону и кричали!

Но вскоре я понял, что Чеккино не умеет ни рулить, ни сбавлять скорость, ни тормозить.

– Гуди, гуди! – кричал он мне, будто всё дело в клаксоне.

Мы пулей вылетели из города и с головокружительной скоростью понеслись по просёлочной дороге.

Чеккино вдруг выпустил из рук руль и завалился набок, бледный как мел.

Господи! Как вспомню, волосы встают дыбом.

К счастью, дорога была широкой и прямой. Мимо меня, как во сне, проносились дома и поля. Эта картинка до сих пор стоит у меня перед глазами, будто фотокарточка.

Какой-то крестьянин, который пас коров, увидев, как мы проносимся стрелой, крикнул, перекрывая рёв автомобиля:

– Чтоб вам шеи свернуть!

Его проклятие сбылось довольно быстро, и хоть мы не свернули себе шеи, но переломали другие важные кости. Я только помню, как перед нами будто из-под земли вырастает что-то огромное и белое и обрушивается на наш автомобиль… и больше ничего.

Потом выяснилось, что мы не вписались в поворот и с размаху влетели в дом. Нас с Чеккино отбросило метров на тридцать, но, к великому счастью, мы приземлились прямо в кустарник, который смягчил удар, а то бы нам не выжить.

Потом мне рассказали, что через полчаса после аварии нас нашёл водитель Беллуччи (заметив пропажу автомобиля, он взял другой напрокат и бросился на поиски) и отвёз нас в больницу, где Чеккино загипсовали правую ногу, а мне – левую руку.

Я не мог и пальцем пошевелить, так что меня отправили домой в карете скорой помощи.

Конечно, мы подвергли себя чудовищной опасности, и мои бедные родители и Ада страшно перепугались; но всё-таки рассказывать о нашем приключении тем, кто приходил меня навестить, было здорово: я описывал нашу головокружительную гонку и повторял:

– Это была самая настоящая смертельная гонка, как ралли Париж – Мадрид!

К тому же я выиграл у этого хвастуна Чеккино Беллуччи десять перьев и красно-синий карандаш, и ему придётся их отдать, как только мы поправимся, не то я всё-таки проучу его за все «как же!» в адрес моего зятя!

24 декабря

Доктор сказал, что моя рука будет как новенькая, но пока нельзя ей шевелить.

Луиза, которой папа обо всём написал, предложила отправить меня к ним в Рим: друг доктора Коллальто – специалист по массажу и электротерапии, я могу провести у них рождественские каникулы, а заодно подлечиться.

Я закричал от радости и захлопал бы в ладоши, если б мог. Но папа сказал:

– Мы же не можем отправить тебя туда одного!

– Я буду так волноваться! – добавила мама.

И Ада подлила масла в огонь:

– Видать, Коллальто очень великодушен, раз зовёт тебя в гости после такого чудесного свадебного подарка…

Все как будто сговорились! Я страшно огорчился. Тогда мама не выдержала:

– Разве что после всех твоих выходок ты клятвенно обещаешь хорошо себя вести у Коллальто…

– Клянусь! – выкрикнул я с тем воодушевлением, которое обычно вкладываю во все свои обещания.

Так что после недолгих пререканий было решено, что папа отвезёт меня в Рим на святого Стефана[15].

Я благословляю тот час, когда повредил руку. Я давно мечтал попасть в Рим! Даже не верится, что я увижу короля, папу римского, швейцарских гвардейцев[16] и все античные памятники.

Но больше всего будоражит моё воображение мысль о том, что меня будут лечить электричеством, стоит мне об этом подумать, по телу будто проходит электрический разряд и я не могу усидеть на месте.

Да здравствует Рим – наша столица!

Между тем Чеккино Беллуччи, оказывается, совсем плох. Похоже, это серьёзно, и нога его, скорее всего, никогда не станет как новенькая.

Бедняга Чеккино! Вот что бывает с теми, кто хвастает, что умеет водить, а сам ни черта в этом не смыслит!

Мне его искренне жаль: несмотря на все свои недостатки, Беллуччи всё же славный парень.

25 декабря

Декабрь, пожалуй, мой любимый месяц в году, потому что Рождество и Катерина готовит очень вкусные пудинги: один рисовый, а другой из манки, потому что маме нравится пудинг из манки, а рисовый она терпеть не может, а папа, наоборот, обожает рисовый, а манный сидит у него в печёнках; а я оба люблю, и, по словам докторов, пудинги – самая безвредная сладость, так что я могу уплетать их сколько душе угодно.

26 декабря

Через два часа я уезжаю в Рим.

Есть новости: папа не будет меня провожать, я поеду на поезде с синьором Клодовео Тириннанци, папиным близким другом, который как раз собирается в столицу по делам, он передаст меня с рук на руки доктору Коллальто – так он сам выразился.

Ну и уморительный тип этот Клодовео!

Во-первых, он хочет, чтобы его принимали за иностранца, поэтому он выправил себе бумаги с именем и фамилией на английский манер – получилось Клайв Тиринейшн. Он торгует чернилами главных фабрик Великобритании, и ему, видите ли, выгоднее представляться покупателям таким образом…

А ещё он круглый и приземистый, как бочонок, вокруг широкого лица – рыжие кустистые бакенбарды, а точно посерёдке торчит круглый ярко-красный носик, словно такой маленький сочный помидорчик.

– Берегись! – сказал ему отец. – Ты взваливаешь на себя огромную ответственность: этот мальчишка способен на всё…

– Ну-ну, – ответил синьор Клодовео, – ему всё равно не сбить с меня мою английскую невозмутимость, стойкую, как чернила… А будет плохо себя вести – я раскрашу его чернилами и отправлю в британские колонии!

– Ещё чего! – прошептал я и пошёл собирать чемодан: с помощью Катерины, потому что одному с больной рукой мне не справиться.

Я собрал всё, что может пригодиться в Риме: краски, резиновый мячик с бубенцами, пистолет с мишенью, и теперь положу тебя, дорогой дневник, мой верный товарищ во всех приключениях…

До встречи в Риме!

27 декабря

Мой дорогой дневник, открываю тебя сразу по приезде в Рим – мне нужно поскорее описать тебе все мои приключения, которых за эту поездку случилось немало.

Вчера, когда поезд тронулся, синьор Клодовео принялся раскладывать свои вещи, приговаривая:

– Вот повезло! Мы одни в купе… надеюсь, так доедем до самого Рима. Видишь, мой мальчик, это ящик с образцами… Смотри, сколько тут всяких пузырьков и флаконов и какое разнообразие чернил! Тебе бы на всю жизнь хватило!.. Вот это чернила для авторучек… Это чернила для министерств, которые я снабжаю… а на этих, знаешь ли, можно неплохо заработать. Видишь, приходится знать все цены назубок, понимать химические свойства каждого вида… Чтобы торговать, надо иметь голову на плечах, знаешь ли!

Разглядывать все эти пузырьки было и правда интересно, но потом синьору Клодовео пришла в голову чудовищная мысль:

– А теперь смотри в окошко и следи за станциями, которые мы проезжаем, а я буду тебе объяснять, чем важны эти города. Так ты узнаешь их куда лучше, чем по учебнику географии, ведь мой торговый опыт даёт больше всех книг, вместе взятых.

И так, подъезжая к каждой новой станции, синьор Клодовео разливался соловьём, не хуже профессора Мускула, пока я не уснул от этой нудной лекции.

Проснувшись, я увидел, что синьор Клодовео растянулся на полке напротив и храпит, как контрабас.

Я стал смотреть в окно, но мне быстро надоело, делать было нечего… Потом открыл свой чемодан и стал перебирать игрушки… Но я знал их все как свои пять пальцев, и это не спасло меня от скуки. Тогда я вытащил ящик с образцами синьора Клодовео и стал разглядывать все эти пузырьки с разноцветными этикетками.

Тут поезд остановился. На соседних путях стоял другой поезд, так близко, что, высунувшись в окно, я мог бы дотянуться рукой до его пассажиров…

«Вот бы брызгалку!» – подумал я.

Тут мой взгляд упал на резиновый мячик у меня в чемодане, который так и лежал открытый, и я прошептал:

– А что, если самому её смастерить?

Я вытащил из кармана перочинный ножик и проделал в мячике дырку; потом достал три пузырька чернил из ящика синьора Клодовео и отправился в уборную. Там я откупорил их, вылил содержимое в тазик и разбавил водой. После чего я сдул мячик и, опустив его в тазик, наполнил разбавленными чернилами…

Когда я вернулся в купе, поезд рядом как раз тронулся и все пассажиры прильнули к окнам…

Тогда я просто вытянул руку и плавно сжал мячик, дыркой вперёд…

Вот это зрелище! Вот потеха!

Давно я так не смеялся: лица в окнах сначала вытянулись от удивления, потом покраснели от гнева (и почернели от чернил!), а я свесился наружу и махал грозившим мне кулакам, пока поезд уносил меня вдаль…

Одного господина я помню особенно отчётливо: брызги чернил попали ему в глаз, и он будто обезумел и рычал, как лев… Встреть я его на улице – точно бы узнал… но, пожалуй, лучше нам больше не встречаться!

Синьор Клодовео тем временем спал как сурок, и я успел поставить на место ящик с образцами так, чтобы он ничего не заметил.

И всё бы закончилось хорошо, ему бы не в чем было меня упрекнуть, если бы мне в голову не пришла ещё одна идея, похлеще прежней.

Мне уже порядком надоело смотреть на синьора Тиринейшна, растянувшегося на полке, и слушать его храп, и тут, к несчастью, мой взгляд упал на рычаг стоп-крана, который торчал из коробочки, подвешенной к потолку купе.

Надо сказать, эта безделушка уже не раз привлекала моё внимание: мне всегда было страшно любопытно, что будет, если нажать стоп-кран. На этот раз я не смог устоять: я взгромоздился на полку и со всей силы дёрнул рычаг. Поезд остановился почти мгновенно.

Тогда с грехом пополам – мешала больная рука! – я вскарабкался в сетку для багажа, притаился и стал ждать, что же будет дальше.

Тут распахнулись дверцы, в купе ворвались пять, а то и шесть проводников и уставились на синьора Клодовео, который всё ещё спал; один из них стал его трясти, приговаривая:

– Наверное, ему стало плохо…

Синьор Тиринейшн вскочил как ошпаренный:

– Вы что, белены объелись?

– Вы нажали стоп-кран!

– Я?! Ничего подобного!

– Но сигнал поступил из этого купе!

– А, Джаннино!.. Мальчик! Где мальчик? – завопил вне себя синьор Клодовео. – Боже мой, вдруг с ним что-то случилось! Это сын моего друга, я должен за ним присматривать!

Они искали меня в уборной, под полками, наконец один проводник заглянул на полку для багажа и обнаружил меня там – свернувшегося калачиком между чемоданами.

– Он тут, наверху! – закричал он.

– Ах ты негодник! – закричал синьор Клодовео. – Это ты сорвал стоп-кран? Посмотри, что ты наделал!

– Ойойой, – захныкал я жалобно: теперь-то я понял, какую кашу заварил, – просто у меня разболелась рука…

– Как же! Поэтому ты забрался на такую верхотуру?

Между тем двое проводников стали стаскивать меня вниз, а другие двое побежали к машинисту доложить, что поезд может трогаться.

– Вам известно, что за это полагается штраф? – сказал проводник.

– Известно, но его заплатит отец этого юноши! – сказал синьор Клодовео, испепеляя меня взглядом.

– Что ж, пока придётся заплатить вам…

– Но я же спал!

– Вот именно: если вам доверили мальчика, нужно не спускать с него глаз…

– Вот-вот! – радостно подхватил я, глядя на проводника, который проявил такое здравомыслие. – Во всём виноват синьор Клодовео… Он спал всю дорогу!

Синьор Тиринейшн замахнулся было на меня, но смолчал.

Проводники составили протокол нарушения, и синьору Клодовео пришлось заплатить штраф.

Когда мы остались одни, он ещё долго распекал меня на все корки; но совсем худо мне пришлось, когда, вернувшись из уборной, он заглянул в свой ящик с образцами и заметил недостающие пузырьки.

– Что ты сделал с моими образцами чернил, разбойник?! – кричал он.

– Я написал письмо родителям! – ответил я, весь дрожа.

– Ну, конечно!.. Тут не хватает целых трёх пузырьков!..

– Может, я написал три письма… я уже не помню!

– Да ты почище самого Тибурци[17]! Как только твоя несчастная семья терпит такого негодяя?

И так он костерил меня до самого Рима.

Друг доверил ему ребёнка, а он с ним так обращается – хорошенькое дело, нечего сказать!

Но я благоразумно молчал в ответ, пока он не передал меня моему зятю Коллальто с такими словами:

– Вот, пожалуйста: передаю вам в целости и сохранности… по правде говоря, я отдал бы десять лет жизни, лишь бы не оказаться в вашей шкуре; бедный вы, бедный, ведь вам придётся приютить его на несколько дней!.. Бог в помощь!.. Не зря его прозвали Джанни Урагани!

Тут уж я не выдержал и сказал:

– Ну с вашей-то фигурой оказаться в чужой шкуре – настоящее счастье! А что касается моего прозвища, то это всё-таки лучше, чем называть себя на английский манер Тиринейшн – просто курам на смех!

Доктор Коллальто погрозил мне пальцем. Сестра уволокла меня в другую комнату, но я услышал, как Коллальто вздохнул:

– Хорошенькое начало!

28 декабря

Моя рука сильно болела после того, как я карабкался вчера на багажную полку. Наутро Коллальто повёл меня к своему другу, профессору Перусси, который лечит электричеством. Осмотрев меня, он сказал:

– Нужно дней десять, не меньше…

– Тем лучше! – отозвался я.

– Тебе что, нравится болеть? – удивился профессор.

– Нет, но мне очень нравится в Риме, к тому же лечиться электричеством, со всей этой аппаратурой наверняка страшно интересно.

Профессор Перусси тут же принялся за массаж: он включил какой-то хитрый аппарат и пустил электрический ток – у меня по всей руке бегали мурашки, и я смеялся как полоумный.

– Это щекотательный аппарат… – сказал я. – Такой массаж не помешал бы синьору Тиринейшну, а то после истории со стоп-краном он сделался чересчур серьёзным!

– Постыдился бы! – сказал Коллальто, пряча улыбку за усами.

Луиза слёзно просила меня постараться вести себя у них хорошо, во-первых, из-за синьоры Матильде, её золовки, то есть сестры Коллальто – она старая дева, которая очень любит во всём порядок и бывает чересчур щепетильна, а во-вторых, из-за практики Коллальто. Муж Луизы – специалист по болезням уха, горла и носа, как написано у него на табличке, он принимает ежедневно, так что нужно вести себя тихо, чтобы не мешать его пациентам.

– Впрочем, – добавила сестра, – ты всё равно будешь много гулять. Синьор Метелло согласился поводить тебя по городу, а он знает Рим как свои пять пальцев.

29 декабря

Вчера я гулял с синьором Метелло, другом Коллальто. Он очень образованный и знает историю города от А до Я. Метелло показал мне Колизей – амфитеатр, где в эпоху античности рабы сражались с дикими животными, а древнеримские матроны любовались этим кровавым зрелищем.

Для любителей истории Рим – просто находка! А сколько вкусных пирожных в кафе «Араньо», куда мы вчера ходили с сестрой!

Сегодня мы пойдём на Мульев мост.

Я только что вернулся с Луизой с Мульева моста, мы ездили туда на трамвае. Я спросил у неё, почему он так называется, но она не знала, тогда мы спросили какого-то прохожего, и он ответил:

– Он называется Мульев мост, потому что в этом месте через Тибр переправляли очень много мулов.

Когда я рассказал об этом синьору Метелло, который заглянул к нам договориться о завтрашней прогулке, он смеялся до слёз, а потом уже серьёзно сказал:

– Этот мост в древности назывался Мульвиев, или Мульвийский, и даже Мильвийский. Его нынешнее название – просто искажение античного Мульвиев, видимо, по названию близлежащего холма; но многие связывают название Мильвийский с именем Эмилия Скавра, по-латыни Aemilius, который считается основателем этого моста. Правда, с другой стороны, доказано, что этот мост существовал за сто лет до того, как родился Эмилий Скавр, ведь известно, что, по свидетельству Тита Ливия, римский народ вышел навстречу гонцам, несущим весть о победе над Гасдрубалом, именно по этому мосту…

Метелло очень образован, и мало кто может похвастать таким знанием римской истории, как он; но, сказать по правде, меня больше убедило объяснение того прохожего, чем все эти Мульвийские, Мильвийские и Мульевы синьора Метелло.