Волки на переломе зимы Райс Энн

17

Они вернулись к девяти вечера субботы, и никогда прежде имение не казалось Ройбену столь приветливым, столь красивым, столь теплым. Еще с дороги, даже сквозь дождь и туман, были хорошо видны подсвеченные электрическими гирляндами фронтоны и аккуратные прямоугольники окон.

Феликс вышел из парадных дверей, приветствовал всех душевным объятием и заявил, что ему не терпится показать, насколько все готово к завтрашнему празднику. Его веселье и бодрость определенно передавались через прикосновение.

Вся терраса теперь представляла собой огромный ярко освещенный и украшенный павильон, посреди которого широкий коридор вел к рождественскому вертепу, а по сторонам раскинулись, словно анфилады комнат, смыкающиеся между собой палатки.

Павильон, окруженный лесом из причудливо и ярко освещенных дугласовых пихт, располагался задней стеной к морю. Беломраморные статуи вертепа осветили особенно тщательно, и среди зеленых еловых веток они являли собой самую прекрасную рождественскую композицию, какую только доводилось видеть Ройбену. Даже Стюарт при виде ее сделался задумчивым и чуть ли не печальным. Ройбен же очень обрадовался, потому что это чудо смогут увидеть его родные. Он долго стоял около вертепа, глядя на белые мраморные лица Марии, Иосифа и радостно улыбающегося Младенца Христа. На фронтоне яслей сложная конструкция из скоб и болтов удерживала залитого золотистым светом большого мраморного ангела, который смотрел сверху вниз на Святое семейство.

В обе стороны от яслей до свежесбитых дощатых стен расходился лес высоких пихт, стоявших в кадках и обеспечивавших прекрасную защиту от ветра. Тем более что с наступлением темноты океана все равно не будет видно.

Слева от яслей, в просторном шатре, уже стояли наготове позолоченные стулья и легкие проволочные пюпитры для оркестра, а справа были приготовлены отдельные места для взрослого и детского хоров, которым предстояло чередоваться и иногда выступать вместе.

– Будут и другие хоры, – поспешно сообщил Феликс, – которые будут петь в доме и в дубраве. – Сегодня он успел со всеми встретиться и обсудить все подробности.

Остальная часть павильона была занята сотней, если не больше, маленьких столиков с белыми скатертями и стульев в белых же чехлах, отделанных золотыми каймами. На каждом столике имелся канделябр на три свечи под стеклянным абажуром, украшенный веточками падуба.

Через каждые несколько ярдов располагались сервировочные столы и барные стойки, где уже стояли наготове серебряные кофейники, фарфоровые чашки, разнообразные бокалы, ящики с безалкогольными напитками и посуда для льда, который должны были доставить завтра. Матерчатые салфетки были сложены аккуратными стопками, в коробках блестели серебряные ложки и десертные вилки.

Металлический каркас шатров был надежно упрятан в свежие сосновые гирлянды, тут и там прихваченные к конструкциям красными бархатными лентами; конечно, в гирлянды был обильно вплетен и вездесущий падуб. А плиты из песчаника, которыми была вымощена терраса, отшлифовали и вымыли до блеска.

Стояли наготове высокие, похожие на деревца керосиновые обогреватели, часть из них уже зажгли, чтобы если не нагреть воздух в шатрах, то хотя бы немного изгнать оттуда сырость. Повсюду мигали крохотные разноцветные лампочки. Но настоящее освещение обеспечивали мощные лампы дневного света.

Павильон имел два входа с восточной стороны, откуда предстояло входить гостям, прогуливавшимся по подъездной дорожке и в дубраве, и дверь непосредственно в дом.

В целом же получившееся сооружение выглядело как солидная пристройка к дому, и Ройбен признался, что никогда, даже на самых многолюдных свадьбах, не видел ничего подобного.

Дождь лишь слегка моросил, и Феликс очень надеялся, что к завтрашнему дню он совсем прекратится.

– Впрочем, гулять в лесу можно будет при любой погоде – листва все еще очень густая, – сказал он. – Что ж, будем надеяться на лучшее, а если не выйдет, обойдемся тем, что есть. И так неплохо.

Да, на это никто не решился бы возразить.

– Вы еще города не видели, – продолжал Феликс. – К ярмарке уже все готово. В «Таверне» заполнены все номера, и жители сдают торговцам свободные комнаты. Собралось множество мастеров самых разных профессий. Так что потерпите до завтра. И представьте себе, что мы сможем устроить на будущий год, когда у нас будет время, чтобы подготовиться как следует.

Затем он проводил всю компанию в большой зал и, сложив с деланой скромностью руки на груди, выслушивал похвалы.

Все было закончено – или, по крайней мере, так им казалось – уже ко времени их отъезда, но сейчас было видно, как много мелких и крупных усовершенствований внес Феликс за минувшие сутки.

– На всех каминах стоят свечи из чистейшего воска восковницы, – сообщил Феликс, – и, конечно, падуб. Обратите внимание на падуб.

Действительно, падуб был повсюду, его темно-зеленые блестящие листья и ярко-красные ягоды бросались в глаза во всех гирляндах на каминах, дверях и окнах.

Что же до огромной главной ели, которая была великолепна еще вчера, то на ней прибавилось множество мелких золотых украшений, в основном орехов и инжира, а также целое созвездие золотых ангелов.

Справа от двери возвышались громадные резные напольные часы немецкой работы, которым предстояло, по словам Феликса, «дать сигнал к новогоднему празднику».

В столовой огромный стол был покрыт баттенбергскими кружевами, а поверх скатерти, словно на сервировочной тумбе, были разложены серебряные подносы и массивные серебряные же столовые приборы. В углу расположился длинный бар с потрясающим воображение набором редких вин и крепких напитков, а на свободном месте расставили круглые столики с пузатыми кофейниками и горками фарфоровых чашек и блюдец.

В концах длинного стола возвышались стопки фарфоровых тарелок с десятью по меньшей мере различными рисунками, а рядом были разложены серебряные вилки. Феликс сказал, что повара будут подавать индейку и ветчину порезанными на мелкие ломтики, так как некоторым гостям волей-неволей придется держать тарелки на коленях, а он хотел бы, чтобы всем было удобно есть.

Ройбен был в хорошем настроении. Правда, было досадно, что тут нет Лауры, и продолжала грызть тревога за Марчент. Но, если судить по веселому возбуждению Феликса, возможно, за Марчент можно было и не тревожиться.

И все же мысли о присутствующей здесь Марчент или о покинувшей эти места Марчент в равной степени продолжали вселять страх в сердце Ройбена. Но признаваться в этом ему совершенно не хотелось.

Поужинали они в кухне, тесно рассевшись вокруг прямоугольного стола, стоявшего у окна. Лиза раскладывала по тарелкам острое мясное жаркое, Жан-Пьер – пикантный зеленый салат, вино же и прочие напитки мужчины наливали себе сами. Стюарт, прежде чем взяться за жаркое, умял половину французского батона.

– Насчет кухни – не беспокойтесь, – сказал Феликс. – Ее потом приведут в порядок, как и все остальное. И гирлянды над головами пусть вас тоже не смущают. Мы можем сорвать их, как только разойдутся гости.

– Мне это, в общем-то, нравится, – сознался Стюарт, с довольно-таки ошалелым видом разглядывая бумажные узоры, наклеенные на оконное стекло, и множество свечей на буфете. – Очень жаль, что Рождество бывает только раз в году.

– О, весной будут другие праздники, – ответил Феликс. – А сейчас нам всем необходимо отдохнуть. Завтра мы все должны к десяти утра приехать в деревню на ярмарку. Конечно, у нас будут и перерывы – мы же не обязаны находиться там весь день. Вернее, мне-то придется быть там именно весь день; и хорошо бы, чтоб Ройбен был со мною.

Ройбен согласился, не раздумывая. Он радостно улыбался и думал про себя, кто же из его гостей первым поинтересуется, сколько стоил весь этот праздник и кто за него платил. Возможно, Селеста, но не исключено, что она не решится задать такой вопрос.

А сейчас его задал Стюарт.

Феликс, похоже, не хотел обсуждать эту тему, так что на вопрос ответил Сергей:

– Такого рода прием – это подарок для всех, кто на нем будет. Сам увидишь и поймешь. Такие вещи нельзя мерить долларами и центами. Это событие, о котором люди будут вспоминать годы и годы. Нечто бесценное.

– Это так, но кое-что бесценное получим и мы, – сказал Феликс, – оттого, что они придут, что они примут участие во всем этом. Сами подумайте: разве без них хоть что-нибудь могло бы получиться?

– Совершенно верно, – кивнул Сергей и, поглядев на Стюарта, очень мрачно произнес хрипловатым баритоном: – В мое время мы на Солнцеворот, естественно, ели пленников из соседних племен, но, перед тем как жарить, мы совершенно безболезненно убивали всех.

Феликс громко расхохотался и не сразу остановился.

– О, как же! – не задумавшись и на долю секунды, отозвался Стюарт. – Сами отлично знаете, что вы росли на ферме в Западной Вирджинии. Разве что удалось немного поработать в угольной шахте. Ну, я же не виню вас за это, просто говорю, и все.

Сергей тоже захохотал и покачал головой.

Маргон и Феликс украдкой переглянулись, но ничего не сказали.

После ужина Ройбен и Феликс вместе направились на второй этаж.

– Обязательно скажи мне, если увидишь ее, – сказал Феликс. – Правда, я сомневаюсь, что это случится. Мне кажется, что Элтрам и его компания справились со своим делом.

– Элтрам что-то сообщил вам?

– В общих чертах. Надеюсь, что этой ночью ты будешь спать спокойно. Очень хорошо, что ты согласился поехать со мною завтра, – ты как-никак хозяин имения, и всем очень захочется тебя увидеть. Завтра предстоит трудный день, и вечер тоже, но такие вещи действительно случаются только раз в году, и то, что будет, должно всем понравиться.

– Думаю, что мне тоже понравится, – ответил Ройбен. – Но как быть с Лаурой?

– Ну, завтра она некоторое время побудет с нами в деревне… а потом, конечно, на рождественском приеме. Собственно, больше я ничего не знаю. Ройбен, мы должны позволить ей поступать так, как она сочтет нужным. Именно этим Тибо и занят – позволяет ей решать, что к чему.

– Да, сэр, – ответил, улыбнувшись, Ройбен и, быстро расцеловав Феликса – по-европейски, в обе щеки, – отправился к себе.

Он уснул сразу, как только коснулся головой подушки.

18

Утро оказалось пасмурным, но дождя не было. Воздух был пропитан сыростью, и казалось, что серое небо в любой момент может разразиться ливнем, но к десяти часам этого так и не произошло.

Ройбен прекрасно выспался. Призрак Марчент не тревожил его; да что там, он даже снов не видел. И в девять часов он бодро сбежал вниз, чтобы наскоро позавтракать.

К дому уже подъехало несколько больших грузовиков-рефрижераторов, в кухне и на заднем дворе суетились грузчики, расставлявшие переносные жаровни, холодильники для льда и много всякой другой всячины, а подростки, которым предстояло выполнять роль экскурсоводов по дому, проходили последний строгий инструктаж у Лизы.

Все Почтенные джентльмены, одетые в строгие темные костюмы, уже были готовы. В половине десятого Феликс, Ройбен, Стюарт и Маргон отправились в «деревню», а Тибо, Сергей и Фрэнк остались дома следить за последними приготовлениями к приему.

Город словно переродился. Или, возможно, Ройбен просто не разглядел его толком прежде. Теперь, когда на всех фасадах сияли электрические гирлянды, он впервые оценил архитектуру Дикого Запада и крыши, которые, словно козырьки, прикрывают тротуары. На главной улице, в самой середине растянувшегося на три квартала центра города, напротив старого кинотеатра, горделиво возвышалась трехэтажная «Таверна».

В кинотеатре, окруженном ресторанами, располагался лишь один из нескольких ремесленных рынков, где у прилавков уже прогуливались ранние посетители – в основном родители с детьми.

По всему центру города автомобили стояли впритык друг к дружке, и их уже начали направлять на стоянки за несколько кварталов.

Во всех магазинах кипела жизнь; несколько музыкантов в нарядах эпохи Возрождения играли перед входом в «Таверну», а в полутора кварталах от нее, возле бензоколонки, звучали рождественские хоралы. Кое-кто уже торговал легкими зонтиками из прозрачного пластика, а снующие в толпе разносчики продавали имбирные пряники и маленькие пирожки.

Народ окружил Феликса, как только тот вышел из машины. Ройбена тоже приветствовали со всех сторон. Маргон сразу направился в «Таверну», чтобы посмотреть, как там идут дела. А Ройбен, Стюарт и Феликс неторопливо пошли по одной стороне улицы, чтобы потом вернуться по противоположной.

– О, Лесным джентри все это наверняка понравится, – сказал Феликс.

– Они что, уже здесь? – поинтересовался Стюарт.

– Я пока не видел их, но они придут. Они обожают подобные вещи, любят людей, живущих в лесных районах и маленьких селениях тех мест, добродушных людей, которые ценят холодный свежий воздух, пропитанный сосновым ароматом. Ты еще увидишь – они придут.

Значительная часть малолюдных прежде крупных магазинов превратилась в торговые ряды. В одном месте – разглядел Ройбен – торговали лоскутными одеялами, самодельными перчаточными куклами, мягкими игрушками, детской одеждой и разнообразными скатертями и кружевами. Но у него не было возможности даже внимательно изучить ассортимент одной лавочки, потому что к нему то и дело подходили, чтобы пожать ему руку и поблагодарить за фестиваль. Он снова и снова объяснял, что все это целиком и полностью заслуга Феликса и только Феликса. Однако вскоре ему стало ясно, что люди видят в нем молодого правителя замка – некоторые даже обращались к нему именно с этими словами.

К одиннадцати часам движение по улице полностью перекрыли, и она поступила в полное распоряжение пешеходов.

– Надо было сделать это сразу, – заметил Феликс. – На будущий год так и поступим.

Время от времени срывался дождик, но толпа неуклонно прибывала. Холод никого не останавливал. Дети ходили в фуражках и перчатках, а те, у кого их не было, могли купить их где угодно. Большим спросом пользовался горячий шоколад. Как только дождь прекращался, толпа тут же разливалась на всю ширину улицы.

Круг по главной улице занял более двух часов – нужно было посмотреть кукольное представление и послушать несколько хоров, с воодушевлением исполнявших «Украсьте зал»[6], – а потом ничего не оставалось, как возобновить обход среди прибывших за это время новых посетителей.

Лишь несколько человек подошли к Ройбену с вопросами насчет знаменитого налета Человека-волка на принадлежавший ему теперь дом; интересовались также, не слышал ли он чего-нибудь новенького о Человеке-волке. Ройбен догадывался, что желающих поговорить на эту тему гораздо больше, но в большинстве своем люди считали, что она не соответствует праздничному настроению. Он уверенно отвечал, что, насколько ему известно, после той «ужасной ночи» в Северной Калифорнии Человека-волка не видел больше никто, ну, а о том, что случилось тогда, он не может сказать ничего вразумительного просто потому, что почти не запомнил происходившего. Старая отговорка «все произошло так быстро…» отлично годилась и теперь.

Наконец-то прибыла Лаура и кинулась в объятия к Ройбену. Ее щеки пылали красивым румянцем, а одета она была в прекрасно скроенное темно-синее пальто с розовым кашемировым шарфом. Фестиваль просто потряс ее, и после Ройбена она нежно обняла Феликса. Ей хотелось посетить торговцев тряпичными куклами и, конечно, торговцев одеялами; к тому же она где-то услышала, что тут должны торговать еще и французскими и немецкими антикварными куклами.

– И как же вам удалось организовать это за считаные недели? – спросила она Феликса.

– Ну, во-первых, никаких денежных сборов с участников, никаких правил, никаких ограничений, никакого лицензирования и небольшие материальные поощрения, – бодро объяснил Феликс. – И еще множество личных приглашений, да по несколько раз, по телефону и электронной почте, и целая система помощников на телефонах… В результате они здесь, что нам и требовалось. Ты лучше представь себе, дорогая, что мы сможем сделать на будущий год!

Наступило время для короткого ленча, и они зашли в «Таверну», где их поджидал стол. Маргон, занятый разговорами с агентами по недвижимости и потенциальными инвесторами, поспешил встать, увидев Феликса, и представил пришедших своим собеседникам. Стюарт с парой своих школьных приятелей расположился за соседним.

С Ройбеном хотели пообщаться сенатор штата и пара конгрессменов, несколько человек интересовались мнением Феликса насчет возможности починить и расширить дорогу на побережье, тем, действительно ли он собирается построить район за местным кладбищем, и пытались уговорить его рассказать, какой архитектурный облик он намерен придать этому району.

Естественно, были здесь репортеры. И немало. Они сразу же засыпали Ройбена вопросами насчет нападения Человека-волка. Вопросы были стандартными, и Ройбен дал на них стандартные ответы. Присутствовали и несколько телеоператоров из близлежащих городов. Но главной новостью был рождественский фестиваль и предстоящий прием в «замке». Станет ли это традицией? Да, конечно.

– Подумать только, – сказала Лаура Маргону, – какое великое дело он сделал, пробудил жизнь там, где прежде ее не было вовсе…

Маргон, неторопливо потягивавший горячий шоколад, кивнул.

– Он любит такие вещи. Ведь это его дом. И когда-то город был таким, как сейчас! Это был его город, и сейчас он вернулся сюда и опять может стать наставником и ангелом-творцом на пару десятков лет, а потом… – Он умолк на полуслове, посмотрел по сторонам и негромко сказал: – А что будет потом?

После ленча Лаура и Ройбен посетили лавочку с антикварными куклами и две лавочки с лоскутными одеялами. Ройбен отнес все покупки в джип Лауры. Она оставила машину возле самого кладбища, которое, к изумлению Ройбена, было полно народом, фотографировавшим склеп и старые надгробья.

Кладбище, как всегда, поражало своей живописностью, однако, когда Ройбен увидел могилы, его передернуло. Перед железными воротцами мавзолея Нидеков красовалась груда свежих цветов. Ройбен остановился на несколько секунд, закрыл глаза и молча произнес нечто вроде короткой молитвы, обращенной к Марчент. О чем? О том, что она не в состоянии быть здесь, видеть, осязать и ощущать вкус, оставаться частью этого переменчивого мира?

Перед отъездом Лауры они с Ройбеном на несколько минут уединились в ее джипе. Так что Ройбен наконец получил возможность рассказать ей о Лесных джентри, о неожиданных и трогательных словах Элтрама о ней, о том, что он знал ее еще с тех пор, когда она гуляла с отцом по лесу. Лаура просто остолбенела, а когда к ней через некоторое время вернулся дар речи, созналась, что всегда чувствовала присутствие лесных духов.

– Но я ведь, наверно, не одна такая. Думаю, то же самое должны чувствовать все, кто проводит много времени в лесах. А мы-то считали, что все это лишь игра воображения – точно такая же, как ощущение присутствия призраков. Сейчас я пытаюсь понять, не обидели ли мы их, этих духов, этих призраков, своим неверием.

– Не знаю. Но в этого духа ты точно поверишь, – ответил Ройбен. – Он кажется таким же реальным, как сейчас ты мне, а я тебе. Он был вполне материален. Когда он ходил, под ним скрипел пол. И кресло скрипело, когда он в него садился. Еще он имел запах… даже не знаю… что-то вроде жимолости, свежей зелени и еще пыли… ты ведь замечала, что пыль тоже может иметь чистый запах, скажем, когда после долгой засухи начинается дождь, и первые капли поднимают пыль.

– Представляю себе такое, – сказала она. – Но почему все это тебя расстраивает?

– Вовсе нет, – возразил он.

– Вовсе да. Ты печален. Когда ты заговорил об этом, у тебя изменился голос.

– О, сам не знаю. Если это и печаль, то, пожалуй, светлая. Просто я перехожу из одного мира в другой и сейчас застрял на пороге или, может быть, сделался частью обоих миров, но реальный мир, мир моих родителей, моих старых друзей… он не способен познать мой новый мир и не может заметить, какая часть меня переменилась.

– Зато это знаю я, – сказала она и поцеловала его.

Он понимал, что если обнимет ее, то не справится с собой, не выдержит – находясь с нею в машине, среди людей, которые шли мимо к своим автомобилям. Как же больно ему сделалось от этого!

– Мы с тобой создадим новый союз, правда? – спросил он. – Я имею в виду – новый союз в новом мире.

– Да, – ответила она. – И я хочу, чтобы ты, когда мы увидимся в Рождественский сочельник, твердо знал: я твоя невеста в этом мире, если ты этого пожелаешь.

– Если пожелаю? Да я жить без тебя не могу. – Это была чистая правда. Ну и что из того, что его пугало ее предстоящее преображение в волчицу? Этот страх он преодолеет. Любовь поможет ему в этом, а в том, что он любит ее, не могло быть никаких сомнений. С каждым днем, проведенным в отрыве от нее, он все сильнее убеждался в своей любви.

– В Рождественский сочельник я стану твоим мужем, – сказал он. – А ты – моей нареченной супругой, и это, да, это утвердит наш союз.

После этого расставаться с нею было еще трудней. Тем не менее он заставил себя очень быстро поцеловать ее в обе щеки и выскользнуть из машины. А потом стоял на дороге и смотрел ей вслед.

Она выехала на шоссе ровно в два часа.

Ройбен отправился обратно в «Таверну».

Там он проскользнул в зарезервированный для их компании номер и, воспользовавшись сначала уборной, наскоро набросал небольшой очерк о фестивале для «Обзервера» и отправил его по электронной почте редактору Билли Кейл, присовокупив приписку, что, если она сочтет нужным, он сможет позднее дополнить статью.

Билли уже выехала на прием, но он знал, что в таких случаях она нанимает для себя и своих сотрудников машину с водителем и поэтому вполне может разобраться с материалом и по дороге.

Действительно, ответ «Да и да» поступил, когда он в обществе Феликса и остальных собирался покинуть «Таверну». В небе впервые за день проглянуло солнце. Билли писала, что его статья о рождественских традициях получает больше всего откликов на сайте газеты. В завершение она попросила добавить к заметке короткий абзац о том, что во время рождественского праздника в городе не видели и не слышали Человека-волка. «Да», – коротко ответил Ройбен и за две минуты выполнил пожелание редактора.

Приветствовав очередную группу телерепортеров, Ройбен и Феликс расстались со Стюартом и Маргоном и отправились в запланированный обход торговых мест. Феликс рассчитывал серьезно поговорить со всеми торговцами и ремесленниками, чтобы выяснить, как у них идет торговля и что нужно сделать, чтобы через год все получилось еще лучше.

Ройбен переходил от прилавка к прилавку, рассматривая то изумительную обливную керамику – миски, тарелки и кружки, каждая из которых была хороша сама по себе и не походила ни на одну другую, – то кукол с головами из сушеных яблок, то лоскутные одеяла, вездесущие лоскутные одеяла, и вскоре у него закружилась голова. Кожевенники продавали поясные ремни и сумочки, мастера бижутерии – латунные пряжки к этим ремням, ювелиры – разнообразные поделки из золота и серебра, имелась и неизбежная барахолка, где профессиональные торговцы выставляли вещи явно фабричного производства, а в одном месте даже распродавались за полцены книги из бестселлеров в хороших изданиях (по всей вероятности, краденые).

Феликс успевал уделять внимание всем и каждому, вдумчиво кивал, выслушивая похвалы или жалобы. Запас визитных карточек в его карманах казался неисчерпаемым. Он с готовностью брал у торговцев кружки с медом и элем, но редко делал больше одного глотка.

И все это время Феликс казался чрезвычайно, чуть ли не безумно счастливым; время от времени ему требовалось ненадолго укрыться от людей в каком-нибудь подсобном помещении или туалете, иногда они с Ройбеном ныряли в какой-нибудь переулок, где оказывались в обществе отверженных, которые прятались туда, чтобы украдкой покурить, а потом с виноватым видом и с извинениями возвращались к тем, кого «спасали» от своей привычки.

Да, у Ройбена то и дело начинала кружиться голова, но это была не дурнота, а, напротив, приятное ощущение, как-то связанное и с рождественскими хоралами, звуки которых то и дело прорезались сквозь гомон толпы, и огромными рождественскими венками на всех дверях, и с запахом хвои, и со свежим сыроватым ветерком.

В конце концов он потерял Феликса. Он растерял всех знакомых.

Но и это ему понравилось. Он иногда останавливался, чтобы сделать в айфоне запись для следующей статьи, но по большей части брел куда глаза глядят, умиротворенный и восхищенный пестрой суетой, смехом и визгом детей, неуверенным, но неуклонным движением покупателей вдоль прилавков, которое временами начинало походить на танец.

В глазах у него, словно в калейдоскопе, кружились аркады торговых рядов и лица продавцов. Он разглядывал бесчисленные прилавки с рождественскими украшениями – в основном это были крохотные феи и эльфы – и изумительные деревянные резные игрушки. Куда ни глянь, торговали ароматным мылом, пенами для ванн, пуговицами, разноцветными нитками, лентами, кружевами, экстравагантными шляпами. Или винтажными шляпами? Кто-то недавно рассказывал ему об этих самых винтажных шляпах, именно такого типа, с широкими полями и цветами. Он, правда, не мог вспомнить, кто именно. А еще на каждом шагу продавались маканые свечи, благовония и почтовая бумага – все ручной работы.

Но изредка попадались и прилавки, где были выставлены настоящие произведения искусства, скажем, резные деревянные фигурки животных и статуэтки, ничуть не похожие на большеглазые коммерческие поделки других мастеров, и у некоторых ювелиров золотые и серебряные брошки поражали изяществом, а у одного из торговцев шелковые и бархатные шейные платки были расписаны чрезвычайно оригинальными узорами.

Имелся там и художник, выставивший абстрактные картины, не снабженные ни подписями, ни объяснениями, и женщина, продававшая узоры для декупажа из обрезков кружева, золотой тесьмы и ярких вырезок из картинок Викторианской эпохи. Кто-то торговал самодельными деревянными дудочками, тибетскими медными колоколами и поющими чашами, цитрами и барабанами. Один торговец разложил непереплетенные нотные записи, а другой – изрисованные и потрепанные детские книжки середины прошлого века. А какая-то женщина наделала из старых серебряных ложек красивые браслеты и кольца для салфеток.

Небо просветлело, и ветер совсем утих.

Торговцы говорили, что дела идут хорошо. Некоторые разносчики съестного уже распродали все свои запасы. Горшечница сетовала, что не привезла весь свой товар – покупатели уже к середине дня разобрали почти все, что у нее было.

Хорошо шли дела и у одного из торговцев кожаной обувью ручной работы. (Возможно, его коллеги тоже преуспевали, но Ройбен обратил внимание именно на этого.)

В конце концов Ройбен остановился перед одной из витрин и попытался, вглядываясь в просветы толпы, оценить настроение участников фестиваля. Действительно ли люди радуются так искренне, как ему кажется? Да, несомненно. Искусники бойко снабжают детишек фигурками из ловко перевязанных воздушных шариков. Повсюду торгуют сахарной ватой и даже тянучками. Уличные портретисты рисуют детей и родителей.

Справа от него одна гадалка раскидывала карты Таро на покрытом бархатом столике, а всего в нескольких футах от нее другая предсказывала судьбу по ладони клиента, устроившегося перед нею на складном стульчике.

Прямо перед Ройбеном целый магазин торговал костюмами в стиле Ренессанса; люди весело смеялись, восхищенно рассматривая отделанные галунами рубашки, которые, если верить объявлению, являли собой «предметы непреходящей ценности». Рядом с этим магазином букинист разложил большую подборку книг о Калифорнии, ее истории, секвойных лесах и геологии побережья.

Ройбена, к счастью, никто не узнавал, и он на несколько секунд погрузился в ленивую истому; ему даже захотелось закрыть глаза. Но тут он увидел в полутемной двери магазина две знакомые фигуры. Одна, высокая и костлявая, совершенно определенно принадлежала Элтраму. Он красовался в уже знакомом Ройбену костюме из коричневой замши, черные волосы в беспорядке рассыпаны по плечам, и в них, кажется, даже застряли частички сухих листьев. Во второй же фигуре – изящной, хрупкой, ухоженной и спокойной женщине, стоявшей рядом с Элтрамом, – он узнал Марчент.

В первые мгновения он не верил своим глазам, но вскоре убедился в том, что они не врут.

Ничего не выделяло эту пару среди окружающих; ничего такого, что могло бы броситься в глаза, будь они живыми.

Элтрам, который был на полторы головы выше Марчент, что-то шептал ей, склонившись к самому уху и улыбаясь влажными губами. Правой рукой он крепко обнимал свою спутницу, а та, наклонив в его сторону голову с аккуратной прической и кивая в ответ на какие-то слова, смотрела прямо на Ройбена.

Мир сразу смолк. И, казалось, опустел; в нем не осталось никого, кроме этой пары. Элтрам неторопливо оглядел Ройбена, а Марчент так и не отрывала от него взгляд, продолжая при этом слушать своего спутника и кивать.

Толпа вновь закрыла просвет, в который смотрел Ройбен. Шум грянул с новой силой. Ройбен кинулся на середину улицы. Да, это были они, живые и материальные до мельчайших деталей, но сейчас они отвернулись от него и, похоже, направлялись в непроницаемую темноту магазина.