Волки на переломе зимы Райс Энн
– О нем позаботились, мой мальчик, – успокоил его Феликс. – Ему отвели лучшую комнату в середине восточного крыла. Лиза проводила его туда и убедилась, что у него есть все, что нужно. Я думаю, что он решил остаться здесь, но не хочет навязываться.
Ройбен откинулся в кресле.
– Но, Феликс, ведь завтра будет наш собственный Солнцеворот. – Печаль, с которой он обычно думал о том, что родителей относит все дальше и дальше от него, вдруг куда-то делась. В конце концов, в этом не было ровно ничего нового.
– Мы попросим у него прощения за то, что будем отсутствовать в эту ночь, и уйдем в лес. Скажем, знаешь ли, что это европейский обычай. Ну, что-то в этом роде. Я сам поговорю с ним. Не сомневаюсь, что он охотно пойдет нам навстречу и позволит соблюсти традиции. Ведь твой отец – глубокий знаток истории, он хорошо осведомлен об обычаях европейских язычников. Он чрезвычайно начитан. И к тому же у него есть кельтский дар.
Ройбен снова встревожился.
– Сильный дар?
– Думаю, что да, – ответил Феликс. – А разве ты сам не знаешь?
– Мы с Филом никогда не говорили об этом. Помнится, он упоминал о том, что его бабушка могла видеть призраков и что он сам их видел, но, пожалуй, больше ничего. У нас дома разговоры на такие темы были не слишком популярны.
– Уверен, что это далеко не все. Но главное, что тебе совершенно незачем тревожиться на этот счет. Я объясню, что мы отмечаем канун Рождества по собственному обычаю.
– Да, конечно… – пробормотал Ройбен. Лиза наливала ему в чашку следующую порцию горячего шоколада. – Да, конечно, так мы все уладим…
– Послушайте, я должен кое в чем сознаться, – сказал он и, дождавшись, пока Лиза выйдет из библиотеки, продолжил: – Сегодня тут была одна девочка…
– Знаю, мой мальчик. Я видел ее. И сразу узнал по газетным фотографиям. Когда она и ее старший друг пришли сюда, я приветствовал их и пригласил в дом. Они не ожидали, что это окажется так легко. Просили устроить им разговор с тобой. Я сказал, что мы рады видеть их на празднике, и убедил включиться в него. Объяснил, что они найдут тебя в главном зале. А потом видел тебя вместе с ними возле вертепа. Ты очень сильно поддержал малышку.
– Знаете, я ничего не раскрыл ей, во всяком случае намеренно. Я лишь пытался убедить ее в том, что Человек-волк действительно существует и что она не должна сомневаться в том, что видела…
– Не переживай. Я знаю, что ты сделал то, что следовало. Я не сомневался, что ты наилучшим образом справишься со всем этим, и удостоверился в том, что не ошибся.
– Феликс, я боюсь, что она могла что-то заподозрить… я мог сказать что-то такое… случайно сказать… и она могла узнать меня… ну, ей могло показаться на мгновение… У меня есть сомнения…
– Не переживай, Ройбен. Ты заметил, как мало народу разговаривало сегодня о Человеке-волке или пытались выяснить, что, где и как происходило? О, да, без упоминаний об этом не обошлось, но всех занимал в основном сам праздник. Так что давай лучше будем наслаждаться приятными воспоминаниями о том, что было сегодня. А если девочка станет тревожиться… что ж, когда будет нужно, мы с этим разберемся.
Последовала довольно продолжительная пауза, а потом Феликс сказал:
– Я заметил, что тебя удивил Хокан Крост и еще несколько гостей. Стюарт наверняка тоже в растерянности.
Сердце Ройбена вдруг сбилось с ритма.
– Это, судя по всему, морфенкиндеры.
Феликс вздохнул.
– Знал бы ты, как мало меня привлекает их общество.
– Мне кажется, я понял. Они заинтересовали меня, только и всего. По-моему, это естественно.
– Они никогда не одобряли моих действий и моего мировоззрения, – сказал Феликс. – Этот дом, мою прежнюю семью. И деревню; они никогда не понимали моей любви к деревне. Они не понимают моих поступков. И считают, что я сам виноват во многих моих неприятностях.
– Это я заметил, – сказал Ройбен.
– Но в Солнцеворот морфенкиндеры никогда не отворачиваются от своих сородичей. А я считаю, что вообще-то отворачиваться от них не следует никогда. Жить можно по-разному, и я предпочитаю жить в единстве – в единстве с моими сородичами, со всем человечеством, со всеми духами и со всем, что существует под солнцем. Я не считаю это какой-то добродетелью. Просто я не знаю иного способа обитать в этом мире.
– Но вы их не приглашали?
– Их я не приглашал, но ведь я пригласил весь мир. И они знали об этом. Меня их появление нисколько не удивило, и вполне понятно, что они могут присоединиться к нам и на празднике Солнцеворота. Если они придут, мы, конечно, примем их. Но, если честно, я не думаю, что они придут. У них есть своя традиция для этого праздника.
– Мне показалось, что этот Хокан Крост вам нравится, – заметил Ройбен.
– А тебе?
– Он производит впечатление, – признал Ройбен. – А голос у него прямо-таки обворожительный.
– Он всегда был немного поэтом и, конечно, оратором, – сказал Феликс, – он обладает изрядным обаянием и, можно сказать, притягательной силой. Черные брови, черные глаза, белая грива – незабываемая внешность.
– И к тому же он стар и опытен? – предположил Ройбен.
– О, да. Конечно, не так стар, как Маргон. Таких старых и таких повсеместно уважаемых, как Маргон, просто нету. А Хокан – наш родственник. В самом буквальном смысле. У нас много расхождений, но я не могу питать к нему неприязни. Тем более что у меня были основания для того, чтобы проникнуться уважением к Хокану. Вот из-за Хелены и Фионы, да, стоит беспокоиться.
– Это я тоже заметил. Но почему? Что их так раздражает?
– Да все, что я делаю. У них есть привычка лезть в чужие дела, но только когда это нужно им самим. – Было похоже, что тема заставила Феликса разволноваться. – Хелена – искренняя, она гордится своим возрастом и своим опытом. Но, по правде говоря, она очень молода в нашем мире, да и Фиона тоже, а уж рядом с нашей компанией тем более.
Ройбен сразу вспомнил неуместно назойливые расспросы Фионы насчет того, не собирается ли Фил поселиться в Нидек-Пойнте, и пересказал разговор Феликсу.
– Не могу понять, почему это так зацепило ее.
– Потому что она не такая, как мы, – ответил Феликс. – И вполне может обойтись без всех наших затей. Я всю жизнь, всегда жил среди людей. Здесь жило несколько поколений моих потомков. Это мой дом, и это твой дом. А ей лучше было бы держать свои дурацкие домыслы при себе. – Он тяжело вздохнул.
В голове Ройбена снова все пошло кувырком.
– Извини, – сказал Феликс. – Я вовсе не хотел тебя расстроить. Получилось, что Фиона меня как бы спровоцировала. – Он вдруг вскинул руку с поднятой ладонью. – Ройбен, только не вздумай переживать еще и из-за моих слов. Их совершенно не стоит бояться. Да, они более грубые и жестокие, чем мы. Но так уж получилось, что нам приходится, так сказать, делить с ними Америку. Могло быть и хуже. Американские континенты огромны, согласен? – Он негромко хохотнул. – Наших здесь могло бы быть куда больше.
– Значит, они стая и вожак у них Хокан?
– Не совсем так. Если стая и есть, то это стая женщин, которую возглавляет Хелена и в которую не входит Беренайси. Беренайси много времени проводила с ним, но в последнее время отошла. Хокан же ушел с ними, и уже довольно давно. Он страдает от своих собственных потерь, своих собственных трагедий. Думаю, Хокана приворожила Хелена. Эта группа долго держалась на Европейском континенте, но сейчас морфенкиндерам в Европе трудно, особенно тем, кто верит, что в зимний солнцеворот нужно приносить человеческие жертвы. – Он невесело усмехнулся. – Ну, а азиатские морфенкиндеры относятся к неприкосновенности своей территории куда трепетнее, чем мы. Так что они уже несколько десятков лет находятся здесь, в Америке, и, возможно, ищут себе какое-нибудь подходящее постоянное место. Не знаю. Я не напрашивался на их откровения. Откровенно говоря, я хотел бы, чтоб Беренайси рассталась с ними и переехала к нам, если, конечно, Фрэнк это перенесет.
– Человеческие жертвы!.. – Ройбен поморщился.
– О, на деле это не так страшно, как звучит. Они подыскивают какого-нибудь злодея – настоящего, неисправимого негодяя, убийцу, и накачивают беднягу наркотиками до полной утраты ощущений и сознания, а потом употребляют его как праздничное блюдо в ночь Йоля. Действительно, звучит это хуже, чем выглядит на деле, особенно если учесть, на что мы все способны. Мне это не нравится. Я не намерен сопровождать убийство негодяев церемониями. И тем более превращать его в ритуал. Ни за что!
– Понятно.
– Так что выброси это из головы. Говорят они много, но ни у кого-то из них, ни у всех вместе не хватит решимости что-то сделать.
– Кажется, я понимаю, что произошло, – сказал Ройбен. – Вас не было здесь двадцать лет. А теперь вы вернулись – все, – и они пришли взглянуть, не найдется ли здесь снова пристанища для них.
– Думаю, ты совершенно прав, – ответил Феликс с горькой усмешкой. – А где они были, когда мы находились в плену и боролись за собственную жизнь? – Он даже повысил голос. – Не объявились ни сном ни духом! Конечно, они не знали, где нас держали; по крайней мере так они говорили. И говорят. И будут говорить. А теперь мы вернулись в Северную Америку, и им стало, если можно так выразиться, любопытно, получается? Они напоминают мне мотыльков, которые летят из темноты на свет.
– Интересно, есть здесь кто-нибудь еще, кроме них, кто мог бы явиться на этот праздник?
– Маловероятно.
– А как насчет Хьюго, этого странного морфенкинда, которого мы встретили в джунглях?
– О, Хьюго никогда не покидает своей глуши. Сомневаюсь, что он через пятьсот лет вообще способен найти дорогу из джунглей. Он так и кочует по лесам из одного пристанища в другое. Когда его нынешнее жилище совсем развалится, он отыщет что-нибудь еще. Так что о Хьюго можешь смело забыть. Ну, а насчет того, может ли прийти кто-нибудь еще, – честно говоря, не знаю. Точное число и местонахождение морфенкиндеров никому не известно. Я могу сказать тебе кое-что еще – если ты пообещаешь сразу же выкинуть это из головы.
– Я попытаюсь.
– Мы не все принадлежим к одной расе.
– Господи помилуй!
– Почему-то я заранее знал, что эта новость тебя ошеломит. Ты аж побелел. Послушай, это все ничего не значит. Так что не волнуйся. Потому-то я и не люблю преждевременно обременять тебя излишней информацией. Об остальных пока что предоставь заботиться мне. Оставь мне этот мир с его мириадами бессмертных хищников.
– Вы сказали: мириады бессмертных хищников?
Феликс рассмеялся.
– Я шучу.
– Надеюсь, что да.
– Именно так. Ройбен, тебя очень легко дразнить. Ты всегда подыгрываешь.
– Но, Феликс, разве не существует каких-нибудь общих правил для всего этого?.. Ну, чтобы все морфенкиндеры признавали тот или иной закон или?..
– Вряд ли, – с плохо скрытым недовольством ответил Феликс. – Но у наших соплеменников есть традиции. Я тебе только что говорил о традициях празднования Солнцеворота. В этот день мы дружелюбно принимаем своих – и горе тому, кто нарушит этот обычай. – Он немного помолчал и добавил: – Не у всех морфенкиндеров есть место, чтобы должным образом, как это будет у нас, отпраздновать сердце года. Так что, если кто-то присоединится к нам в Модранехт, мы обязательно примем его.
– Модранехт, – улыбнувшись, повторил Ройбен. – Никогда не слышал, чтобы так называли Йоль. Во всяком случае вслух.
– Но само слово ты знаешь, да?
– Ночь Матери, – с расстановкой произнес Ройбен. – Из истории англосаксов Беды Достопочтенного.
Феликс негромко рассмеялся.
– Ты не устаешь радовать меня, мой дорогой книгочей.
– Ночь Матери-Земли, – добавил Ройбен, смакуя эти слова, свои мысли и радость Феликса.
Феликс немного помолчал, а потом продолжил:
– В старину – в старину даже с точки зрения Маргона – Йоль, праздник Солнцеворота, был поводом для встреч, для заверений в верности, в мирных намерениях, для признаний в любви, для учебы, для служения. Вот что много-много лет назад я узнал от учителя. Тому же самому он учил и Фрэнка, и Сергея, и Тибо. Именно это Йоль до сих пор значит для нас – для нас, – повторил он с подчеркнутым ударением, – время обновления и возрождения, и наплевать, что об этом думают Хелена и все остальные.
– Для любви, для учебы, для служения… – повторил Ройбен.
– Так что все не так ужасно, как ты можешь подумать, – вновь успокоил его Феликс. – Мы не произносим речей, не возносим молитв. Ничего подобного.
– Мне это вовсе не кажется ужасным. Это скорее похоже на некую всеобъемлющую формулу из тех, которые я ищу всю жизнь. И сегодня я это видел – видел в празднике, видел, как гости заражались этим ощущением, словно вдыхали какую-то чудесную отраву. Я видел, как очень многие вели себя совсем не так, как обычно. Сомневаюсь, чтобы моя родня так уж почитала всякие церемонии, праздники и торжества по случаю обновления. Можно подумать, что мир давно уже бесследно миновал все это.
– Э-э, в мире никогда ничего не проходит бесследно, – возразил Феликс. – А тем из нас, кто не способен стареть, необходимо отыскать какой-то способ отмечать течение лет, знаменовать наши стремления к обновлению духа и идеалов. Время не действует на нас, но мы вшиты в него. И если мы не будем следить за этим, то если будем жить так, будто времени не существует, тогда… тогда время может и убить нас. Черт возьми, именно во время Йоля мы укрепляемся в решимости попытаться стать лучше, чем были прежде, только и всего.
– Новогоднее очищение души, – сказал Ройбен.
– Аминь. А теперь давай забудем обо всех остальных и прогуляемся в дубраву. Дождь перестал. Пока здесь кипел праздник, у меня совершенно не было такой возможности.
– У меня тоже, и мне тоже хочется побывать там, – сказал Ройбен.
Быстро надев пальто, они вышли в чудесный сияющий лес..
Каким же спокойным и тихим предстал он в прекрасном мягком освещении; он очень походил на то заколдованное место, которое явилось Ройбену в тот вечер, когда он отправился сюда один.
Он вглядывался в теневые переплетения серых ветвей и думал, есть ли сейчас рядом с ними Лесные джентри, а если есть, то где они – на земле или высоко в кронах.
Они шли все дальше и дальше, мимо неубранных столов, оставшихся от приема, и все глубже погружались в сказочное сияние.
Феликс молчал, погруженный в собственные размышления. Ройбену очень не хотелось нарушать его сосредоточенность, портить его удовлетворенное и откровенно счастливое настроение.
Однако он чувствовал, что это нужно сделать. У него просто не было выбора. И так он слишком долго оттягивал. Да и вообще новость должна порадовать Феликса, так почему же он жмется? Почему тревожится?
– Сегодня я видел Марчент, – сознался он. – Причем видел не единожды и совсем не такой, как прежде.
– Неужели?! – Феликса его слова явно потрясли. – Где? Расскажи. Расскажи все, в подробностях. – В его голосе вновь прорезалась так несвойственная ему боль. Даже разговоры о других морфенкиндерах не вызывали у него столь заметного страдания.
Ройбен рассказал о том, как в первый раз увидел ее в деревне в обществе Элтрама, где она передвигалась так, будто была совершенно, полностью материальной, и о тех секундах в темном углу оранжереи, куда она явилась как будто в ответ на его призывы.
– Простите, что я не рассказал вам об этом сразу. Сам не могу объяснить, почему так получилось. Но я так переживал!..
– О, я все понимаю, – ответил Феликс. – Не вини себя ни в чем. Ты видел ее – вот что важно. Я-то все равно не смог бы ее увидеть, даже если бы ты сразу предупредил меня.
Он тяжело вздохнул, скрестил руки и обхватил себя за плечи, точно так же, как в первый раз, когда Ройбен заговорил с ним о призраке Марчент.
– Они прорвались к ней, – печально сказал он. – Именно так, как я и надеялся. И теперь могут увести ее прочь, когда на то будет ее воля. Они могут проложить свой путь, дать свой ответ.
– Но, Феликс, куда они уходят? Где они находились, когда вы воззвали к ним?
– Не знаю. Некоторые из них всегда находятся здесь. Некоторые постоянно скитаются. Они там, где лес гуще и темнее, где тише и спокойней. Я собрал их вместе. Вообще-то я звал Элтрама. А насчет того, действительно ли они уходят в какие-то недоступные дали, – ничего не могу сказать. Но собираться в одном месте или показываться по несколько раз – для них необычно.
– Значит, она станет одной из них?
– Ты видел только то, что видел. Я бы сказал, что это уже случилось.
– Но неужели мне так и не удастся поговорить с нею? – спросил Ройбен. Он понизил голос, но не потому, что опасался, что его подслушают Лесные джентри, а лишь потому, что сейчас он изливал Феликсу свою душу. – Я все же думал, что такое может случиться. Однако когда я увидел ее в оранжерее, то не попросил об этом. На меня навалилось оцепенение, я утратил способность разумно мыслить. Я даже не смог дать ей понять, насколько сильно мне нужен разговор с нею.
– Не забывай, что именно она пришла к тебе, – напомнил Феликс. – Это она пыталась говорить с тобой, она хотела о чем-то спросить тебя. И может быть, теперь она получила ответ.
– Молюсь, чтоб это было так, – ответил Ройбен. – Она казалась удовлетворенной. Она казалась целостной.
Феликс вдруг остановился, по-видимому, задумавшись; его глаза медленно скользили по лицу собеседника. Потом он слабо улыбнулся.
– Пойдем-ка назад, – сказал он, – что-то я начинаю мерзнуть. У нее будет время, чтобы поговорить с тобой. Много времени. Помни, что Лесные джентри не уйдут отсюда до Рождества и, вероятно, даже до Нового года. Им очень важно быть здесь в то время, когда мы устраиваем свой круг. Лесные джентри будут петь с нами и играть на скрипках, дудках и барабанах.
Ройбен попытался представить себе эту картину.
– Должно быть нечто неописуемое.
– Время от времени что-то меняется – в зависимости от того, что они сочтут нужным привнести в церемонию. Но они всегда любезны, всегда добры, всегда преисполнены искреннего стремления к обновленью. Они – самая суть любви к этой земле, ее сезонным переменам, процессам, в ней происходящим, и к ее возрождению как таковому. Могу заранее сказать, что человеческие жертвы в Солнцеворот их совершенно не привлекают. Напротив, это самый верный способ оттолкнуть их от себя. И, конечно, ты, Ройбен, очень им понравился.
– По словам Элтрама, – уточнил Ройбен. – Но я подозреваю, что его сердце похитила Лаура – когда ребенком прогуливалась по этим лесам.
– Ну, они как-никак называют тебя Хранителем леса, – сказал Феликс. – А ее – Госпожой леса. К тому же Элтрам знает, как ты страдаешь из-за судьбы Марчент. Сомневаюсь, чтобы он намеревался оставить тебя без каких-либо известий от нее. Уверен, что даже если дух Марчент покинет этот мир, Элтрам обязательно сообщит тебе что-нибудь еще до Нового года.
– И все же, Феликс, на что вы надеетесь для Марчент?
– На то же самое, на что надеешься и ты. Что она вскоре обретет покой и что она простит меня за ошибки, недостаток мудрости и просто глупые поступки. Ты, впрочем, не должен забывать и о том, что Лесные джентри довольно-таки рассеянны.
– То есть как?
– Все духи, призраки, все сущности, не имеющие физического тела, все они легко отвлекаются на всякую всячину, – пояснил Феликс. – Они не укоренены в материальном мире и потому не привязаны ко времени. И потому, случается, не понимают по-настоящему того, что причиняет нам боль. Это вовсе не необязательность и тем более не измена. Это всего лишь эфирная сущность духов. По-настоящему сосредоточиться на чем-то они способны, только пребывая в материальных телах.
– Припоминаю, что Элтрам говорил об этом.
– Да, и это важно. По теории Маргона, они, эти самые духи, не способны в действительности к моральному росту, если не находятся в материальной форме. Впрочем, мы зашли слишком далеко в лес, так что не будем вслух поминать Маргона. – Он рассмеялся. – Не стоит никого раздражать без необходимости.
Снова зарядил дождь. Ройбен видел, как капли плясали в свете лампочек, как будто были слишком легки для того, чтобы упасть на землю.
Феликс остановился. Ройбен замер рядом с ним.
Постепенно он стал замечать, что вокруг материализуются Лесные джентри. Как и раньше, они сидели на деревьях. Он видел, как неторопливо проступали их лица, видел их бесформенные одежды, согнутые колени, мягкие мокасины, видел устремленные на них с Феликсом бесстрастные глаза, видел личики детей, похожие на цветочные лепестки.
Феликс на незнакомом Ройбену древнем языке сказал им что-то, походившее по тону на цветистое приветствие. Но не остановился. Ройбен шагал рядом с ним.
Затем послышались хлопки, в кронах деревьев громко зашуршало, и внезапно вниз потоком посыпались мелкие зеленые листочки, которые, крутясь, словно в вихре, очень медленно опускались на землю. Лесные джентри вновь исчезали. А они в тишине продолжали свой путь.
– Они ведь все еще вокруг нас, да? – спросил через некоторое время Ройбен.
Феликс только улыбнулся.
Оставшись в одиночестве в своей комнате, переодевшись в пижаму и халат, Ройбен попытался записать впечатления нынешнего дня.
Ему хотелось сохранить живые картины, все еще стоявшие у него перед глазами, зафиксировать возникшие вопросы, особо отметить какие-то примечательные моменты.
Но очень скоро он поймал себя на том, что просто перечисляет в свободном порядке все, что происходило в течение дня, и записывает имена людей, которых видел и с которыми знакомился.
И список этот становился все обширнее и обширнее.
Ройбен был попросту слишком взбудоражен и переполнен впечатлениями для того, чтобы по-настоящему осознать, почему же все было так хорошо и весело и так не похоже на те приемы и вечеринки, которые ему доводилось прежде посещать или устраивать. Но он упорно записывал подробности, от простых до самых сложных. Для записей о Лесных джентри он придумал нечто вроде шифра: «наши соседи из лесных мест» и их «худосочные» дети. Едва он решил, что не может вспомнить больше ничего, как сразу же всплыли и хоралы в исполнении хоров и оркестра, и разнообразные блюда, от которых ломился стол, и, конечно, облик тех незабываемых красоток, которые ходили по этим комнатам, словно богини.
Немало времени он затратил на описание женщин-морфенкиндеров – Фионы, Кэтрин, Беренайси, Дорчеллы, Хелены, Клэрис. И когда он старательно восстанавливал в памяти цвет волос каждой, черты лиц, одеяния, ему вдруг пришло в голову, что их ни в коей мере нельзя было назвать красавицами – в общепринятом смысле этого слова. Но всех их выделяли изумительные волосы и то, что часто называют стилем. Тот, которым обладала каждая из них, смело можно было бы назвать королевским стилем.
Они были одеты и держались с потрясающей самоуверенностью. От них веяло бесстрашием. Но имелось и кое-что еще. От этих женщин исходил легкий, но ощутимый притягательный жар, по крайней мере так воспринял это Ройбен. Просто невозможно было зрительно представить себе любую из них и не ощутить его. Даже очаровательная Беренайси, жена Фрэнка, источала эту зазывную сексуальность.
Могла ли эта загадочная особенность быть следствием смешения свойств людей и морфенкиндеров, в результате которых возникли гормоны и феромоны совершенно новой и загадочной природы, оказывающие влияние на подсознание соплеменников? Возможно. Собственно, вероятнее всего, именно так и есть.
Он подробно описал Хокана Кроста – мужчину с глубоко посаженными черными глазами и огромными ладонями, и то, как тот вызывающе рассматривал его после того, как их познакомили. Отметил он и то, насколько иное впечатление производил Хокан, когда прощался с Феликсом, как тепло и чуть ли не заискивающе он держался. И, конечно же, глубокий текучий его голос, его изысканное произношение, убедительность тона.
Наверняка должны существовать какие-то признаки, позволяющие мужчинам-морфенкиндерам безошибочно узнавать друг друга, решил он, независимо от наличия тех или иных эротических сигналов – если такие имеются. Разве не почувствовал он сам нечто вроде чуть слышного тревожного звонка при первой встрече с Феликсом? Трудно сказать наверняка. А как насчет первых мгновений той злосчастной встречи с обреченным Марроком? Тогда ему показалось, будто весь мир обесцветился, словно был нарисован тушью тонким пером, а на его фоне морфенкинд сверкал многоцветьем масляных красок.
Он не записал слово «морфенкинд». Его не следовало доверять ни бумаге, ни даже самому закодированному компьютерному дневнику. Он написал: «Прежние вопросы остаются открытыми». И добавил: «Возможно ли среди нас презрение друг к другу?»
Естественно, он написал и о Марчент. Описал в подробностях ее появления, тщательно восстановив в памяти все их мельчайшие детали. Но, увы, оба появления вспоминались ему будто сны. Очень много деталей успело раствориться, стереться. И, опять же, ему приходилось очень осторожно подбирать слова. Его запись можно было бы назвать поэмой о воспоминании. Но у него стало легче на душе оттого, что положение Марчент в корне переменилось, что сегодня он не видел в ней и следа прежних боли и страдания. Зато увидел нечто другое, хотя и не знал, что именно. И общее впечатление все еще не позволяло ему окончательно утешиться. Но возможно ли, чтобы ему и этому призраку действительно удалось поговорить? Этого он желал всей душой, но в то же время и страшился.
Он уже начал было засыпать, как вдруг вздернулся от мысли о Лауре, Лауре, которая находилась одна, в лесу на юге, Лауре, заканчивающей немыслимую трансформацию в полноценного таинственного морфенкинда, о Лауре, его драгоценной Лауре, и вдруг поймал себя на том, что молится за нее и пытается понять, есть ли во Вселенной такой Бог, который прислушается к молитве морфенкинда за морфенкинда. Пожалуй, если Бог есть, то он, наверно, прислушивается к каждому, а если его нет… то на что же тогда еще надеяться? Сбереги ее – молил он, – сбереги ее от людей и зверей, сбереги ее от других морфенкиндов. Думая о ней, он не мог не вспоминать о неестественно властолюбивой Фионе. Нет. Это его Лаура, и они вместе пойдут по неведомому пути познания и опыта.
20
Никогда еще за всю жизнь у Ройбена не было столь скоротечной недели. Присутствие его отца в имении принесло куда больше радости, чем он ожидал, особенно если учесть, что все его обитатели радостно приняли Фила и единогласно считали, что Филу следует остаться здесь. А у Ройбена полностью вылетели из головы всякие посторонние мысли.
Дом же тем временем приходил в себя после приема и двигался навстречу рождественскому сочельнику.
К вечеру вторника от павильона почти ничего не осталось – деревянный барьер, заслонявший от ветра, тенты и взятую напрокат мебель убрали. Вертеп с мраморными статуями и всю подсветку сразу же перевезли в Нидек и выставили для всеобщего обозрения в старом театре напротив «Таверны».
Световые гирлянды на фронтонах, окнах и в дубраве оставили. Феликс сказал, что их нужно сохранить до Двенадцатой ночи – праздника Богоявления, шестого января, потому что так требует традиция, да и люди, несомненно, будут еще гулять по лесу.
– Но только не в рождественский сочельник, – уточнил он. – В эту ночь мы будем праздновать Йоль, и в лесу должно быть темно.
В среду привезли книги Фила, а с ними и внушающий благоговение старинный дорожный сундук, с которым Эдвард О’Коннел, дедушка Фила, некогда приехал из Ирландии. Фил тут же углубился в воспоминания о старике, и Ройбен узнал много нового о давнем общении его отца – тогда еще мальчика – и прадеда. Фил утратил дедушку и бабушку к двенадцати годам, но очень живо и ясно помнил их. И никогда прежде не рассказывал Ройбену о них так много и подробно. А Ройбену хотелось еще и еще расспрашивать о них. Ему хотелось расспросить и о способности видеть призраки, но он пока что не смел коснуться этой темы. Не сейчас, не так рано, не перед самым порогом рождественского сочельника, когда между ним и отцом должен будет опуститься непроницаемый занавес.
Все эти размышления вернули Ройбена к воспоминаниям о морфенкиндерах, присутствовавших на приеме, – эти воспоминания до сих пор продолжали немного тревожить его, – и к предвкушению воссоединения с Лаурой на празднике Йоля.
В четверг Маргон за завтраком между делом предупредил, что если на празднике появятся «странные незваные гости», не следует обращать на них особого внимания. Стюарт сразу же засыпал его вопросами, на что Маргон ответил:
– Ты знаешь, что наш род очень древний. Морфенкиндеры есть в самых разных концах мира. Почему бы им не оказаться здесь? Думаю, ты давно уже обратил внимание на то, что мы живем стаями, как волки, и у каждой стаи есть своя территория. Но мы все же не волки и не деремся с теми, кто время от времени заходит на нашу территорию. Мы терпим их присутствие до тех пор, пока они не уходят. Так заведено исстари.
– Но я же своими глазами видел, что вы их терпеть не можете, – возразил Стюарт. – А эта Хелена – она же страх наводит одним своим видом. Они что, любовники с этим типом… Хоконом? И, знаете, я просто не могу связать эту неприязнь с нашим врожденным умением различать добро и зло, о котором вы так часто говорите. Что будет, если вдруг возненавидишь совершенно невинного и честного своего собрата морфенкинда?
– Дело в том, что в нас нет ненависти! – сказал Сергей. – Наш непреложный закон – никогда не ненавидеть и никогда не ссориться. Однако осложнения иногда случаются, что да, то да. На мой взгляд, сейчас мы имеем дело с одним из таких осложнений. Впрочем, они быстро заканчиваются, как это бывает у волков, а мы живем дальше, время от времени отыскивая себе какое-нибудь мирное и тихое место в другом конце мира и объявляя его своим.
– Не исключено, что именно это их и волнует сейчас в первую очередь, – негромко произнес Тибо. Потом он сделал паузу, взглянул на Маргона и, не дождавшись возражения, продолжил: – Мы некогда заявили свои претензии на эту часть света и понемногу наращиваем свои силы, что может… ну, скажем, вызывать зависть у некоторых.
– Это совершенно не важно, – ответил, повысив голос, Маргон. – Наступает Йоль, и мы, как всегда, примем на нем всех – даже Хелену и Фиону.
Конец дискуссии положил Феликс, сообщивший, что гостевой дом вполне готов для того, чтобы принять Фила, и ему хотелось бы проводить туда и отца, и сына, чтобы они посмотрели дом. Он сознался, что втайне негодовал на рабочих, которые не успели закончить работы до приема, но все же снял их с гостевого дома и переключил на более неотложные работы.
– Но сейчас для твоего отца все готово, – сказал он Ройбену, – и я сгораю от нетерпения показать ему будущее жилье.
Они сразу отправились к Филу, который только-только сам закончил завтрак, и втроем отправились на короткую прогулку под моросящим дождем.
Рабочих там уже не было; весь строительный мусор они убрали, и «маленький шедевр» – так Феликс называл это здание – был полностью готов для осмотра.
Это был просторный коттедж с островерхой крышей, покрытой серебристо-серым гонтом, и каменной трубой. По обе стороны от двустворчатых дверей были разбиты клумбы, которым весной предстояло вспыхнуть цветочным многоцветьем, а на стенах были укреплены решетчатые шпалеры, ожидавшие тепла, чтобы стать опорой для виноградных лоз.
– Мне сказали, что это всегда было одним из самых красивых мест во всем имении, – пояснил Феликс. За коттеджем восстановили небольшое патио из старых, теперь заново отшлифованных каменных плит, где Фил сможет бывать весной и летом. Здесь тоже предусматривался красивый цветник. Это место подходит для гераней, сказал Феликс. Герани любят морской воздух. Это будет замечательное зрелище, пообещал он. За шпалерами росли огромные старые рододендроны; Феликс пообещал, что когда они расцветут, здесь будет пышное облако из пурпурных лепестков. Ему рассказывали, – сообщил Феликс, – что в прежние времена дом был целиком увит жимолостью, и бугенвиллеей, и плющом, и он решил, что так должно быть и впредь.
За домом, на самом краю патио, возвышался мощный куст карликового дуба, у серых корявых стволов которого примостилась старинная чугунная скамейка.
Когда Ройбен впервые приехал сюда и познакомился с Марчент, этот дом представлял собой всего лишь полусгоревшую руину, прячущуюся за порослями папоротника и вьюнков среди пышных монтеррейских сосен.
Маленький дом для гостей стоял почти на самом краю обрыва; из его больших окон со сложным переплетом из множества мелких рам открывался ничем не загороженный вид на темно-серую, аспидную ширь океана. Пол из толстых широких идеально отполированных половиц почти сплошь покрывали красивые толстые ковры и коврики, в ванной оказались мраморная душевая кабина и ванна, достойная королевских особ; по крайней мере, так утверждал Фил.
В просторной спальне (она же гостиная) хватило места и для дубового кресла-качалки, стоявшего возле большого камина в сельском стиле, и для кожаного кресла с откидной спинкой, и для примостившегося под окном прямоугольного дубового стола. Кровать, расположенная у северной стены, напротив камина, имела в изголовье изогнутый торшер, при свете которого, вероятно, было бы очень удобно читать. А в дальнем правом углу стоял внушительный дубовый письменный стол, развернутый к комнате.
Слева от входной двери вела в мансарду деревянная лесенка с покрытыми пробкой ступеньками. Оттуда открывался наилучший вид на океан и близлежащие скалы, какой только доводилось видеть Ройбену, и Фил вполне сможет когда-нибудь работать здесь, ну, а сейчас, по его словам, уют этого домика более чем устраивал его.
Феликс лично подбирал сюда мебель, но сейчас он заверил Фила, что тот может обставить дом полностью по своему вкусу и выкинуть или заменить все, что его не устраивает.
Фил открыто восторгался обстановкой и искренне благодарил. И к вечеру удобно устроился в новом доме.
На столе он поставил свой компьютер и любимую медную настольную лампу и снисходительно согласился терпеть рядом с ними новенький телефонный аппарат, по которому, как он предупредил, все равно не станет никому отвечать.
Встроенные книжные полки, примыкавшие к большому камину из дикого камня, вскоре заполнились прибывшими из Сан-Франциско картонными коробками, рядом выросла горка дров, а в маленькой кухоньке появились любимая кофемашина Фила, в которой варился несравненный эспрессо, и микроволновая печь – по его словам, это было все, что требовалось ему для отшельнической жизни, о которой он всегда мечтал. Еще в кухне стоял у окна маленький столик на двоих человек.
Лиза набила холодильник йогуртами, свежими фруктами, авокадо, помидорами и прочей всячиной, которой можно было бы питаться в любое время суток, но несколько раз подчеркнула, что вовсе не намерена оставлять его здесь в одиночестве на произвол судьбы.
На кушетке появилось выцветшее лоскутное одеяло, сшитое, по словам Фила, его бабушкой Элис О’Коннел. Ройбен увидел его в первый раз и пришел в восторг (хотя и не сказал об этом вслух) оттого, что отцу удалось сохранить столь старинную семейную реликвию. Фил сказал, что на одеяле изображен свадебный узор и что бабушка изготовила его к свадьбе. Из сундука появилось на свет еще несколько вещей, в том числе маленький белый молочник, принадлежавший бабушке Элис, и несколько старых посеребренных ложек с инициалами О’К на ручках.
Когда отец доставал из сундука все эти сокровища, Ройбен подумал, что наверняка он хранил их там все эти годы, и застелил кровать этим покрывалом, потому что решил, что здесь это можно сделать.
Хотя Фил и уверял, что ему совершенно не нужна большая телепанель, висевшая над камином, вскоре оказалось, что телевизор постоянно работает с включенным звуком и воспроизводит один за другим DVD из его собрания, которое он называл коллекцией великих фильмов.
Передвижение по неровным тропинкам тоже не должно было вызывать у Фила каких-либо трудностей. Порывшись все в том же сундуке, он извлек оттуда очередную фамильную реликвию – дубинку, принадлежавшую все тому же Эдварду О’Коннелу. С одного конца эта толстая прекрасно отполированная палка увенчивалась тяжелым набалдашником, которым, вероятно, было удобно бить по головам, в целом же из нее получилась прекрасная трость для дальних прогулок, во время которых Фил надевал на голову мягкую шерстяную кепку из наследства все того же Эдварда О’Коннела.
С кепкой на голове и тростью в руке Фил часами пропадал в обширных нидекских лесах, невзирая на погоду – хоть в солнце, хоть в дождь, – и возвращался, случалось, намного позже ужина. В таких случаях Лиза усаживала его за стол в кухне и заставляла съесть тушеного мяса с хлебом. Лиза приходила во флигель и по утрам, с завтраком для Фила, но частенько он уходил гулять еще раньше. В таких случаях она оставляла еду на кухне и лишь застилала его постель, убирала в доме.
Ройбен много раз подходил к флигелю, намереваясь поговорить с отцом, но каждый раз заблаговременно замечал, что тот энергично колотит по клавишам компьютера, и, немного постояв снаружи, возвращался вверх по склону. Ближе к концу недели к Филу стали заглядывать то Сергей, то Феликс, чтобы наскоро перекинуться какими-то соображениями об истории человечества, или о поэзии, или о драме. Феликс позаимствовал у Фила двухтомник Э.К. Чемберса «Средневековый театр» и часами сидел в библиотеке, упиваясь ее содержанием и восторгаясь меткостью заметок, которые Фил в обилии делал на полях.
Все должно было получиться – собственно, для того и делалось, – и Феликс посоветовал Ройбену больше ни о чем не тревожиться.
Важно было и то, что все Почтенные джентльмены питали к Филу искреннюю симпатию и по-настоящему обрадовались, когда однажды он явился в столовую, где все обитатели дома сидели за вечерней трапезой.
Лиза чуть ли не силой усадила Фила за стол, и началась интереснейшая беседа об особенностях шекспировской лексики и стиля, которые, хотя многие и принимают их ошибочно за характерные черты литературы той эпохи, вовсе не типичны для нее, их можно даже счесть мистическими; именно такие вещи и интересовали Фила сильнее всего. Маргон знал наизусть большие куски текста из разных шекспировских произведений, и они с наслаждением перебрасывались цитатами из «Отелло». Но превыше всего Фил ценил «Короля Лира».
– Должно быть, я сошел с ума, в горячке брежу, – произнес Фил. – По всем признакам так и должно быть, но это не так. Я здесь и так счастлив, как не был многие годы.
Конечно, Стюарт тут же засыпал его множеством вопросов о пьесе. Действительно ли король был безумен? Если нет, то какая же это трагедия? И почему он свалял такого дурака: раздал дочерям все свои владения?
Фил только смеялся, так и не давая каких-то внятных ответов, и лишь под конец сказал:
– Возможно, сынок, гениальность этой пьесы в том, что даже если все, что ты говоришь, правда, нам все равно нет до этого никакого дела.
Все до одного Почтенные джентльмены и даже Стюарт с глазу на глаз говорили Ройбену, что Фил очень им нравится и что они хотели бы, чтобы он каждый вечер обедал с ними. Стюарт выразил свое мнение так:
– Знаешь, Ройбен, ты счастливчик. Даже папаша у тебя такой клевый мужик!..
Насколько же все это не походило на обстановку в доме на Русском холме, где на Фила никто не обращал никакого внимания и даже Селеста не раз жаловалась Ройбену, что его отец просто невыносим. «Я так сочувствую твоей матери», – говорила она.
Вскоре появилось неопровержимое доказательство того, что Филу симпатизируют и другие таинственные существа. В пятницу вечером Фил вернулся в свой флигель жестоко изжаленный пчелами в лицо и в руку. Ройбен всполошился и попросил Лизу принести из главного дома бенадрил. Но Фил отмахнулся от помощи, сказав, что могло быть куда хуже.
– Я наткнулся на дуплистый дуб, – сказал он, – оступился и упал прямо в дупло. Пчелы всполошились, но, к счастью для меня, рядом оказались твои друзья, те лесные жители, которые были на ярмарке и на приеме.
– Так-так… И кто же именно из них? – поинтересовался Феликс.
– О, знаете ли, такой зеленоглазый темнокожий мужчина, исключительный человек… Элтрам. Да, его звали Элтрам. Могу сказать, что этот ваш приятель настоящий силач. Он вынес меня из пчелиного гнезда, просто поднял на руки и вынес. Все могло бы кончиться куда хуже. Меня три раза ужалили вот сюда, а он просто возложил руки на ужаленное место… Знаете, у него какой-то особый дар. Он в самом буквальном смысле исцелил меня. Совершенно нет боли.
– Лучше все-таки прими бенадрил, – сказал Ройбен.
– Очаровательные, просто очаровательные люди. Кстати, где они живут?
– Можно сказать, по всему лесу, – ответил Ройбен.
– Нет, я имею в виду: где они живут? Где у них дом? Они были так милы. Я хотел бы пригласить их на кофе. Мне очень понравилось их общество.
В комнату стремительно вошла Лиза.
Ройбен уже держал наготове стакан с водой.
– Вам не следует заходить в тот район, – сказала Лиза. Там поселились африканские пчелы-убийцы, а они очень агрессивны.
Фил рассмеялся.
– Но, Лиза, откуда же вы знаете, где именно я гулял?
– Мне сказал Элтрам, – ответила она. – Очень хорошо, что ему пришло в голову поискать вас.
– Я как раз говорил Ройбену, что они очаровательные люди, эта семья. Он и рыжая красавица Мара.
– Не помню, чтобы я когда-нибудь встречался с Марой, – сказал Ройбен, пытаясь совладать с голосом, который внезапно начал срываться.
– Ну, как же, она была на ярмарке в городе, – с готовностью пояснил Фил. – Не знаю, была ли она на приеме. Прекрасные рыжие волосы и чистая кожа, прямо как у твоей матери.
– И все равно, Фил, держитесь подальше от этой части леса, – строго сказала Лиза. – И примите эти таблетки, чтобы не было лихорадки.
В субботу Ройбен отправился в Сан-Франциско, чтобы забрать подарки для родных и друзей. Все запланированное он заказал заранее по телефону или Интернету через торговцев антикварными книгами, сейчас же лично осмотрел каждую покупку, прежде чем их упакуют с приложением соответствующей открытки. Для Грейс он подобрал мемуары какого-то так и оставшегося безымянным врача, в которых он описывал свою долгую и героическую медицинскую практику в условиях фронтира. Для Лауры – первые издания «Дуинских элегий» и «Сонетов к Орфею» Рильке. Для Маргона было заготовлено одно из самых ранних изданий автобиографии Т.Э. Лоуренса, а для Феликса, Тибо и Стюарта – замечательные старые издания нескольких английских авторов, сочинявших романы о призраках – Эмили Эдвардс, Шеридана Ле Фаню и Элджернона Блэквуда, – которые Ройбен особенно ценил. Сергею, Фрэнку и Лизе он приготовил собрания путевых заметок, Хедди и Жан-Пьеру – сборники английской и французской поэзии. Для Селесты был заказан подарочный экземпляр – в кожаном переплете – автобиографии Кларенса Дэрроу, а Морту – антикварное издание «Дома о семи фронтонах» Хоторна, которого, как он знал, Морт очень любил.
Джиму он приобрел книги о кинорежиссерах Робере Брессоне и Луисе Бюнюэле и первое издание эссе лорда Актона. Стюарту также были куплены прекрасные книги Дж. Р.Р. Толкина, К.С. Льюиса, сборник работ «Инклингов»[10], а также новые стихотворные переводы романов о сэре Гавейне и Зеленом рыцаре.
И, наконец, для Фила он добыл собрание пьес Шекспира под редакцией Джорджа Лаймена Киттреджа в издании «Джинн и компания» – почти миниатюрные томики, каждый в индивидуальном переплете, – которое Фил очень любил еще в свои студенческие годы. Получилась весомая стопка книг в отличном состоянии, прекрасно отпечатанных на прекрасной бумаге, без каких-либо пометок и дефектов.
В довершение всего он добавил к своим покупкам несколько книг поновее – книг Тейяра да Шардена, Сэма Кина, Брайана Грина и еще нескольких авторов, – а потом отправился за подарками иного рода. Обожаемой домоправительнице Рози он купил духи, сумочку и несколько милых безделушек. Для Лизы отыскал в сан-францисском магазине красивую камею, для Жан-Пьера и Хедди – кашемировые кашне. И лишь тогда решил, что этого достаточно.
Читать бесплатно другие книги:
