Время – ноль Чернобровкин Александр

Она отбивалась от Баскова.

– Отстань!.. Отстань, кому говорю?!

Замерев на входе, Сергей удивленно смотрел на вошкающуюся парочку. Поразило не приставания Баскова – этот и раньше подъезжал к Зое, – а блеск в ее глазах. И сопротивлялась больше для приличия или чтобы сильнее разжечь в Басе желание. Страх в ее глазах появился, когда заметила Сергея.

Басков на расправу оказался слабоват: закрывшись двумя руками, не отвечал на удары. Чем-то он напоминал пленных душманов, только те были безоружные против вооруженных, а этот... Бил его и понимал, что всыпать-то надо Зое, и от этой мысли зверел еще больше. Под руку попала заготовка, и для Баса драка могла бы кончиться очень печально, если бы Зоя не повисла на Сергеевой руке.

– Не трогай его, убийца!

Сергей выронил заготовку. Она катилась по полу, пока не наехала на недовязанную оранжевую варежку, проткнутую спицами. Варежка предназначалась ему. Теперь пойдет кому-нибудь другому, скорее всего, Баскову: Зоя никогда и ничего не делает просто так.

Попадись Сергею человек, имеющий право сказать: «Я был с твоей женой!», наверное, на месте убил бы, а если Бас считает это поводом смотреть с высока – что ж, на всех гордости все равно не хватило бы, кто-то и без нее должен обходиться.

– Эх, выпить бы за встречу! Тут в магазине винище завезли по три сорок, у меня рваный есть – не добавишь? – предложил Бас, вынув из кармана рублевку.

Сергей пить не хотел, но и отказаться не мог, боясь показаться жлобом.

– Ну, пойдем.

В ликеро-водочном магазине хвост очереди выполз за дверь. Мужики курили и немного поругивались.

– Удостоверение ветеранское с собой? – спросил Бас.

– Да не надо, постоим.

– Не хватало! – Он требовательно протянул руку. – Давай!

Получив удостоверение и десятку, Басков врезался в очередь.

– Куда прешь, бугай! Так твою!..

– Рот закрой – кишки воняют! – огрызнулся Бас и сунул под нос мужику удостоверение: – Не видишь, что ли, – имею право!

Минут через пятнадцать он выскочил из магазина с тремя бутылками красного портвейна.

– На четвертую не хватило, – объяснил Бас, хотя Сергей говорил взять всего две. – Где раздавим? В пивняке?

– Можно и там.

Пивной бар стоял около посадки, как называли лесополосу, которая отгораживала террикон от жилых домов, и неподалеку от шлама – искусственного водоема для сбора воды, стекающей после промывки угля. Когда здесь началось строительство, среди жителей пошел слушок, что возводят спортивный комплекс с бассейном. Обманутые жители, скорее всего, женщины, первое время били стекла в пивбаре, потом смирились. Здесь Сергей впервые в жизни напился до потери пульса и домой попал утром и такой грязный, будто отпахал смену в забое. Многие из посетителей знали его, многих знал он, если не по имени, то в лицо: с кем-то вместе рос, с кем-то учился, с кем-то ходил на танцы в шахтный клуб или драться с соседним районом, с кем-то работал или пропивал получку.

Вино не прятали, потому что милиция сюда наведывалась редко, но Бас пил быстро, точно боялся, что сейчас ввалится наряд и загребет в каталажку. Допив стакан, он фыркал и чихал, как собака, нюхнувшая перца. Со сморщенным носом и искривленным ртом похож был Бас на грустного клоуна. Отфыркавшись в третий раз, заговорил:

– Эх, надо было за сынишку выпить... забыл! Ничего, следующий за него дернем. В меня пошел – постаралась Зайка. – Он глядел свысока, а уголки рта опускались все ниже. – Жена из нее – что надо, с понятием баба, никаких проблем с ней. Напьюсь, а она утром бутылочку пивка из холодильника, чтоб оклемался после вчерашнего. Не то, что у Гудка – помнишь его? Фрезеровщик из бригады Милована.

Сергей не помнил.

– Ну, Бог с ним, давай еще по одной.

После четвертого стакана Басков рассказывал о службе в армии, в спортивной роте, как хорошо ему было там. Все вспоминали армию как лучше годы жизни. Может, потому, что служба приходится на молодость, а молодость всегда прекрасна, даже в армии, даже в Афгане...

– Привет, Бас! – к столику подошел небритый мужчина с татуированными руками.

– А-а, ты... привет. – Восторженное бахвальство мигом слетело с Баскова.

– Должок гони.

– Нет у меня с собой. Завтра принесу.

– Ты меня завтраками не корми, уже пять раз надул. Давай сейчас. – Мужчина подвигал небритой челюстью, поскреб ее рукой, будто раздумывал, а не ударить ли?

– Слышь, браток, завтра отдам – отвечаю!

– А ведь ответишь, дешевка. Не будет завтра денег – раком поставлю.

– Да чего ты?! Конечно, отдам! Садись лучше с нами, выпей.

– С тобой, падаль?!

– Слышь, мужик, – вмешался Сергей, – ты бы базар фильтровал.

– Не с тобой разговариваю, – спокойно дал понять мужчина, чтоб не вмешивался.

– Зато я с тобой. Язык придержи – понял?

– Не лез бы ты не в свои дела, а?

Назревала драка, пасовать уже поздно: Сергея многие знают, нельзя перед ними опозориться.

– Он со мной сидит, а я с падалью не пью.

– Ну, тебе виднее! – презрительно кинул небритый, но форсил больше для виду, догадался, что Сергей – не Бас, хоть и выглядит послабее. – Может, ты за него долг отдашь?

– Сколько?

– Чертвертной.

– На, – кинул на стол пять пятирублевок.

– Не надо, Серега, я завтра сам отдам...

– Ему отдашь, – указал мужчина небритым подбородком на Сергея и отошел от стола.

– Завтра приходи сюда, рассчитаемся, – пообещал Бас, к которому опять вернулось бахвальство. – Вечно забываю. Скажу Зойке: «Гони четвертак, долг имею», она без разговоров выложит, а я то встречу кого-нибудь, то еще что, в общем, пробухаю. Но Зойка – ничего, опять дает, только побурчит немного...

Когда к столу подошел второй кредитор, Басков отошел с ним подальше, о чем говорили – не слышно было. Вскоре кредитор угощался за их столом. Через полчаса нахлебников стало трое, а четвертый побежал в магазин за вином. Деньги дал Сергей. Когда-то сам так же куковал в баре, ожидая, кто отдаст долг или угостит на дурняк. Последнее называется «упасть на хвост». Теперь хвостом был сам и довольно пушистым: за вином бегали несколько раз. Не поступи Сергей в институт, стал бы одним из таких «хвостопадов». Расставшись с Зоей, запивал все чаще, начались напряги на работе. Особенно разнесло весной, и не получи орден и не познакомься с Инной, женился бы спьяну на какой-нибудь «Зойке» и так же, как Бас, шакалил по пивбарам. Выходит, Инна помогла вернуться на свою дорогу...

Утром проснулся с потрескивающей, но на удивление светлой головой, точно вино и пиво выдавили из нее тяжелые, тоскливые мысли. Вдруг понял, что соскучился по делу, риску. И еще хотелось женщину – и именно Оксану. Есть ничего не мог, выпил только чаю, и когда мать вернулась из магазина, встретил ее в прихожей одетым.

Мать, опершись рукой о холодильник, с трудом стягивала с распухших ног зимние сапоги и рассказывала, произнося слова с приходом:

– Колбасу давали... Очередь – ой-е-ей!.. Хорошо, Тамара стояла, взяла мне... Ой, что будет, что будет!

Холодильник, словно забоявшись пророчества, вздрогнул и заурчал надсадно. Мать испуганно отдернула руку.

– Тюфу, чертова тарахтелка!.. Ночью как хрюкнет – мертвого поднимет!

Она вдруг заметила на сыне шапку и куртку.

– Гулять идешь?

– Нет.

Мать выпрямилась, взялась за холодильник двумя руками.

– Может, еще побудешь?

– Нельзя. Позвонил шефу, говорит, на праздники много работы, вчера еще должен был вернуться.

Мать выложила неторопливо из сумки на холодильник колбасу и зеленоватые пачки маргарина.

– У нее был?

– Нет.

Мать облегченно вздохнула.

– Может, завтра?

– Надо, мам...

– А когда приедешь? – Она уже смирилась с отъездом, но перед тем, как сказать «да», выторговывала хоть что-нибудь.

– На майские праздники... Нет, сразу после них, – поправился он, – на праздники много работы.

– А раньше?

– Если получится.

– Приезжай в начале апреля, поможешь картошку сажать.

У них был участок возле посадки: пользовались, как и многие жители квартала, бесхозностью земли под терриконом. Но картошку обычно сажали в конце апреля.

– Хорошо, – пообещал, заранее зная, что не приедет.

Мать это поняла.

– Поможешь отцу, – говорила она, – а то старый уже, трудно ему. А без картошки – сам знаешь... Так ты к ней не заходил?

– Нет, мам!.. Забыл я ее, понимаешь! У меня теперь другая есть, получше!

– Ну что ты, что ты?! – запричитала она и погладила сына по плечу. – Другая – так другая. Приезжай с ней, познакомимся. Она хорошая?

– Нормальная.

– Вот и приезжайте вдвоем. Выходные выпадут – и приезжайте... Может, тебе колбаски на дорогу дать?

– Зачем?!

– Ну, мало ли что, ехать-то долго. – Она поправила на сыне куртку. – Не холодно в ней? Может, свитер отцов подденешь? Я принесу сейчас.

– Не надо. – Он топтался у двери, не решаясь выйти.

– Ну, давай я тебя поцелую.

Сергей наклонил голову. Руки матери помяли куртку на груди, до щеки дотронулись ее сухие, шершавые губы. В нос попал знакомый запах шалфея, исходивший от седых волос.

Мать всхлипнула.

– Ну, чего ты?! Приеду. Может, через пару недель, а в начале апреля – точно.

– Да это я так. – Она размазала слезы по щекам, убрала за ухо выбившуюся из-под заколки прядь волос. – Ну, иди. Счастливо добраться!

– Спасибо, мам! До свиданья!

– До свиданья!.. Ну, иди, иди... – говорила она и поглаживала грудь слева. Другая ее рука дотронулась до спины сына и как бы подтолкнула, чтобы удачней перешагнул порог.

Оксана лежала, прижавшись к его боку, и заглядывала в глаза, словно надеялась увидеть в них прощение за то, что не застал ее дома, что носили ее где-то черти. Самому бы извиниться: помело – вечернее платье с низким декольте – валялось на ковре у кровати и разрез стал ниже сантиметров на пятнадцать. Вместо извинений произнес то, что понял в разлуке:

– Я люблю тебя.

– Повтори, – прошептала она.

– Я – тебя – люблю.

Оксана прижалась плотнее, ткнулась носом в его плечо и замерла. Не шевелилась и молчала долго, точно проверяла на правдивость каждую букву признания.

– Сереж, ты детей любишь?

– Не знаю... Нет, наверное. Утомляют.

– Это потому, что своих нет, а появятся, сразу полюбишь.

– Постараюсь, – ответил он, поражаясь сходности вопросов и доводов у влюбленных женщин.

– Полюбишь, так всегда бывает.

– Хорошо, полюблю, – согласился, чтобы сделать ей приятное.

– Вы ведь скоро все... – Оксана запнулась.

– Что – все?

– Ну, это... Жанна говорила, что скоро разбежитесь кто куда – так?

– Много она знает! – Жанна, оказывается, знала больше него, и это разозлило. – И Спортсмену надо бы язык укоротить!

– Она его жена, вот он все ей и рассказывает.

Виктору Жанна при каждом удобном случае напоминала, что не жена ему и никогда ею не будет.

– Разве?

– Живет с ним – значит, жена.

– А ты мне?

– И я тебе.

– Но почему же ты не хочешь, чтобы я тебе рассказывал все?

– Теперь хочу... Правда, что она говорит?

– Скорее всего, – ответил, чтобы не признаваться, что с ним никто об этом не говорил.

– И что... и куда потом?

– Не решил пока.

Что будет потом – интересовало меньше всего. Вероятно, никакого потом не будет, потому что устраивало только то, что есть.

– Давай уедем отсюда. Я квартиру обменяю, достанем тебе новые документы. Деньги у нас есть...

– Разве это деньги?

– У меня свои есть, чуть-чуть.

– А сколько это – чуть-чуть?

– Хватит на троих.

– Ладно – подумаем.

Она взяла его руку и, сгибая и разгибая пальцы, тихо заговорила:

– Выберем небольшой городок на берегу речки, чтоб зелени много и воздух чистый, будем жить тихо: никто нас не знает, мы никого. Я тебе ребеночка рожу. Мальчика хочешь или девочку? – Она загнула ему сразу все пальцы.

– Без разницы.

– Мальчика, – решила она и отогнула его большой палец. – Лучше слушать топот милицейских сапог в коридоре, чем шорох в кустах... Найдем тебе работу, – отогнула указательный. – Хочешь – спокойную, хочешь – денежную. Тебе какая больше нравится? – Не дождавшись ответа, отогнула средний. – Возьмем участок на берегу реки, дачу построим. Будем цветы выращивать и клубнику. Не на продажу, для себя, для ребенка. Знаешь, как хорошо летом на даче!.. Будем ездить туда на машине, на «жигулях». Есть у меня на примете «девятка», новенькая и не дорого возьмут, если валютой. – Оксана отогнула безымянный палец. – Машина. И что еще?

Мизинец отогнулся сам: сумку большую, чтобы передачи в тюрьму носить. Будет складывать в нее клубнику с собственной дачи и возить ему на собственной машине.

Оксана загнула ему мизинец.

– Просто так будем тратить. На курорт поедем летом. На Кавказ или в Крым. Будем купаться и загорать. Как я люблю купаться!..

Сергей закурил. Голубоватое пламя газовой зажигалки осветило округлый носик, темные тени под глазами, темные, шевелящиеся губы. В свете зажигалки Оксана казалась еще глупее и беззащитнее. Или это мечты ее так преобразили?

– ...Мы ездили с Жанкой. Ты бы посмотрел, какой у нее был дурацкий купальник! Лифчик на номер меньше, чтоб сиськи не болтались. Аркаша, что с ней тогда был, говорит: «Мать, ты бы их на спине завязала. На морской узел!». А она как врежет ему! А он ей! – Оксана торжествующе захихикала. – Представляешь, у нее ноги потеют так, что сапог на сезон не хватает, разваливаются! Бедный Виктор!.. Ой, чуть не забыла: передал, чтоб позвонил ему, когда вернешься.

– Зачем?

– Не знаю, – вспомнив, что выпросила право все знать, сказала: – «Фазана» жирного нашли. Но кусается. Если выгорит, тысяч по пятьдесят каждому перепадет. Нам бы не помешали, да?

– Да, – выдавил Сергей со вздохом: жаль возвращаться из мечтаний.

9

По данным разведки, в один из кишлаков на равнине пришёл караван с оружием. Русло пересохшей речушки делило кишлак на две части – большую и маленькую. Третью заставу послали зачистить маленькую. Командиру дали наводку – указали дома, где должно быть спрятано оружие. Десантники шмонали без спешки, потому что в большей части кишлака постреливали: бой – не бой, но пулю поймать можно.

Плоскокрышие глинобитные дома были похожи и одинаково бедны, разным оказывалось только количество грязных детей. Арестовали девятерых мужчин, способных носить оружие. Одного притащили, волоча за руки. Антон-братан проткнул ему бок вилами, когда проверял навозную яму. Раненого кинули у дувала в саду дома, где по наводке должно быть оружие, самого богатого в этой части кишлака. Туда же пригнали остальных пленных. Они сидели на корточках неподалёку от раненого односельчанина, щурились на весеннее солнце, и никто из них даже не пошевелился сделать перевязку. Наверное, раненный был пришлый. Полосатый халат любителя играть в прятки потемнел от крови возле прорех, мухи безбоязненно ползали по пятнам.

– Сунул вилы в навоз, слышу, мычит кто-то, – рассказал Антон. – Я ещё раз да посильнее. Вылазь, говорю, бесище! А он не того – не хочет, пригрелся, видать. Ну, я покрутил вилами туда-сюда – пополз, гад! Мычит, как телок, а изо рта навоз падает. Ну, смеху было!

Во двор зашёл командир заставы.

– Гринченко, нашли?

Сергей кивнул на два старых охотничьих ружья, прислоненных к стене дома.

– И всё?!

Командира можно понять: на помощь группе не идут, а оружие не нашли, оправдаться нечем.

– Должно быть. Принимайтесь за сад. Дайте пленным по лопате, пусть перекопают, – приказал командир и пошутил: – Урожай будет богаче, хозяин им спасибо скажет.

Гринченко, в отличие от командира заставы, оружие не сильно волновало. Найдут – хорошо, не найдут – тоже неплохо. Вот раздобыть бы сувениров пооригинальнее на подарки домашним. Скоро дембель, в казарме на вешалке поджидает новенькая форма, в тумбочке лежит альбом «Пограничник», почти законченный, осталось пару фотографий вклеить, в баталерке припрятаны трофейные джинсы, кроссовки и рубашка, японский магнитофон и швейцарские часы. Себе подшустрил, надо бы подарками родне и друзьям-приятелям запастись.

Оставив пленных ковырять землю под надзором Игнатенко и Первезенцева, сходил с Братанами в дукан, где набрали шариковых ручек, зажигалок и сигарет. Путёвого ничего не нашли.

– Бедненько живут, – сказал Семён, выходя из дукана.

– Ничего, сейчас туда пойдём, – Антон кивнул на большую часть кишлака, где ещё постреливали, – там домищи вон какие, что-нибудь отхватим.

Пленные докапывали сад. Игнатенко и Перевезенцев сидели под цветущей черешней, следили за ними, а остальные десантники заставы расположились во дворе, отдыхали. Отсутствовали только офицеры и трое солдат, видимо, ушедшие в штаб.

Гринченко спросил на всякий случай:

– Нашли что-нибудь?

– Нет. Зря роют, – ответил Игнатенко.

– Пусть работают, им полезно. – Гринченко указал на самого ленивого. – Сачкует, подгони.

Афганец был молод, наверное, одногодка десантнику. Игнатенко стволом автомата заставил его поднять голову. Удар – и афганец, крутнувшись в воздухе, упал на землю. Рядом шлёпнулась лопата.

Вернувшись под черешню, Игнатенко прокомментировал свои действия:

– Улар «сейкэн уки» в область «дзедан». Иппон – чистая победа. Очухается минут через пять, не раньше.

Вернулись офицеры и два солдата.

– Нашли?

– Нет, – ответил Гринченко.

Старший лейтенант Непрядва замысловато выругался.

– А где мой радист?

Мало ли где он может быть?! Это салага всего на вторую операцию вылетел, а ведёт себя не в меру борзо, думает, «деды» не достанут под командирским крылышком.

– Найдите его!

Радиста обнаружили во втором дворе, лежал около входа в сарай. Пистолетная пуля вошла в грудь сверху: «дух» прятался под крышей. Радист был ещё жив, надо ртом надувались и опадали розовые пузыри. Понятно было, зачем пришёл сюда – поживиться, но за каким чёртом полез в сарай?!

Когда раненого принесли к командиру заставы, тот опять замысловато выругался и рявкнул на «молодых»:

– Сколько раз повторять, чтобы по одному не ходили?! Без старших – ни шагу! Увижу – шкуру спущу! – он вытер пот с побагровевшего лица, приказал: – Построиться, идем помогать.

– Пленных с собой? – спросил Гринченко.

– Нет.

– А куда?

Непрядва матом указал направление. Получалось, что очень глубоко.

Пленные, бросив копать, сидели на корточках у дувала, прислонив к нему, как винтовки, лопаты. Они догадались, что произошло, переговаривались шёпотом, а один, самый старый, молился, выжимая коричневыми ладонями седую бородёнку.

Гринченко много раз видел людей за мгновение до смерти. Почти все вели себя по одному из двух вариантов: большинство с бараньей покорностью подставляло головы под пули, а меньшинство сперва отчаянно сопротивлялось, но, убедившись, что не спасутся, становилось баранистее большинства. Лишь малая часть меньшинства боролась за жизнь до последнего, не веря в смерть. Так было и сейчас.

Гринченко взял у Перевезенцева автомат, дав взамен снайперскую винтовку, и приказал Игнатенко:

– Начинай слева.

Пленные, сидевшие справа, встретили смерть с закрытыми глазами, только молившийся защитил лицо руками, за что получил в голову столько свинца, что в дувале позади неё образовалась глубокая выемка. А двое из сидевших слева кинулись наутёк. Один, получив пулю в спину, упал и заёрзал по земле, словно хотел зарыться, как ящерица в песок, потом затих и даже не вздрогнул, когда его прошила короткая очередь. Зато второй, «крестник» Игнатенко, раненный в обе ноги, на четвереньках упрямо полз к дереву, будто за ним было спасение. Игнатенко с ухмылкой вёл ствол автомата за ползущим, но не стрелял.

– Добей! – гаркнул Гринченко, меняя рожок.

«Молодой» не послушался, подождал, когда пленный схватится за дерево, и только тогда нажал на курок. Очередь вспорола халат и оторвала от дерева несколько светлых щепок.

Забурел «молодой». Наверное, ждёт не дождётся, когда «деды» на дембель уйдут, чтобы некого было стесняться за полученные когда-то пинки под зад и затрещины за неопытность и бестолковость.

10

Спиря затормозил и показал через лобовое стекло «москвича» на противоположную сторону улицы, где в углу, образованном глухой стеной здания и высоким каменным забором, стояли торговцы цветами:

– Вон тот, нерусский, без шапки.

Горбоносый усатый кавказец в демисезонном пальто с поднятым воротником пританцовывал около ящика – деревянного каркаса, обтянутого полиэтиленовой пленкой. Внутри ящика, словно в мутной воде, просматривалось ведро с тюльпанами и колеблющийся огонек – видать, свеча обогревала. Рядом торговали славяне – мужичок лет сорока. Похожий на Спирю, только физиономия не бледная, а красная, и женщина, молодая и толстющая, из тех, что во все стороны равны, и тоже краснолицая, будто тюльпаны отстегнули им из лепестков по пайке киновари.

– Жди у детского садика, – сказал Толик Шиша, открывая дверцу, а у Сергея, вылезшего следом из машины, спросил, показав кастет: – Будешь?

– Давай.

Немецкий кастет свободно наделся поверх перчатки. Стоило сжать пальцы, дотронуться кончиками до раскинувшего крылья орла, сидящего на свастике, как из жезла перебегало в руку желание ударить – магическая сила оружия.

Они прошли с видом привередливых покупателей мимо толстухи и мужичка, остановились перед ящиком кавказца.

– Почем? – спросил Толик.

– Штука три рубля.

– Дорого! – Шиша недовольно повертел головой.

– Бери – не пожалеешь! Завтра подаришь жене – всю ночь любить будет! – нахваливал продавец и ухмылялся, показывал полный рот золотых зубов – Восьмое марта раз в году – зачем деньги жалеть?!

– Тут ты прав. – Толик приподнял крышку ящика. – Посмотрю?

– Сам покажу. – Кавказец ухватился за крышку двумя руками.

Кастет разрубил ему щеку, скрежетнул по металлу зубов. Поплюется золотом, когда очухается! Вторым ударом был разбит каркас ящика. Свеча завалилась на пленку, прожгла ее, огонь шустро побежал вверх.

Толик опрокинул ведро и растоптал цветы.

Хозяева соседних ящиков с ужасом наблюдали за ними. Мужичок отпрянул к забору, словно хотел затесаться между кирпичами, а толстуха вышла вперед и закрыла цветы широким задом. Прохожие молча шагали мимо, смотрели под ноги или на проезжую часть и, воровато, на кавказца: чужая кровь всегда притягивает.

Сергей и Толик дошли до первой подворотни, свернули в нее. Кастет не прятал, чтобы не испачкать куртку.

Черный «москвич» поджидал у ворот детсада.

– Куда дальше? – спросил Шиша, садясь на переднее сидение.

– На автостанцию. Там двое орудуют.

Один орудовал шампурами – укладывал с сырым мясом на мангал, а с зажаренным забирал. Был он безусым и закаленным: ворот рубашки расстегнут, а поверх нее лишь белый хлопчатобумажный халат, грязный, в рыжих пятнах. Напевая заунывную национальную мелодию, кавказец понес пять шашлыков в фанерную будочку, над амбразурой которой была вывеска «Кооператив» Севан»».

Страницы: «« « ... 1011121314151617 » »»