Слово о граде Путивле Чернобровкин Александр

С того дня стоило им остаться вдвоем в юрте, как Владимир жадно набрасывался на нее. Лалу не роптала: у судьбы можно выпросить или слишком мало, или слишком много. По ее мнению, второе было лучше.

27

На Вознесенье хозяйственные путивльские мужики пошли с маленькими сыновьями на свои поля, чтобы обойти их с иконой, попросить хороший урожай. Став посреди своего поля, отцы поднимали сынов за уши и пытали:

– Киев видишь?

Попробуй тут увидь, когда от боли глаза слезами залиты, да и далековато этот Киев, несколько дней пути!

– Расти, жито, большое, вот эдакое! – произносили отцы и опускали сыновей на землю.

Недавно закончился сев льна. Сеяли лён только мужчины, иначе плохо взойдет, а чтоб урожай был хороший, делать это следовало нагишом. Мужики отказывались. Бабы уговаривали их, а потом клали в семена на самый низ медовуху и обильную закуску. Мужики сразу соглашались, выходили в поле и отсеивались очень быстро, чтобы до захода солнца успеть выпить медовуху и съесть закуску, иначе целый год будут ходить голыми и голодными.

Ночью ведьма не смогла полететь к князю Владимиру, потому что летала на слышный только ей зов заговоренного узелка, который уничтожила Лалу. С горя она пошла вредить всем своих недругам на посаде. Первым делом зашла в гости к Никите Голопузу, провела подолом рубахи по спинам его коровы, свиней, кур, забирая их будущее молоко, мясо и яйца. Потом отправилась к Касьяну Кривому. Хотя сам седельщик ничего плохого ей не сделал, но он был отцом Дуни. Проникнуть к нему в хлев оказалось непросто. Дверь была закрыта на засов – длинную жердь, вставленную в две проушины, и приперта бороной, поставленной зубья вверх и перекрещенной – лучший оберег от нечистой силы. Жердь ведьма вынула из проушин, а чтобы сдвинуть борону, захватила с собой пучок сочной травы. В последнее время Касьян Кривой сильно обеднел, и в большом хлеву из скотины осталась лишь корова, которую не привязывали на ночь. Ее и подманила пучком травы ведьма. Корова, стараясь добраться до травы, надавила на дверь, приоткрыв ее и повалив борону зубьями в землю.

– Здравствуй, радость моя! – послышалось за спиной ведьмы.

Это была кикимора – маленькая сгорбленная безобразная старушка в лохмотьях, неряшливая и чудаковатая. Касьян Кривой три дня назад поставил на месте сгоревшей избы новую. Договаривался он с плотниками на одну цену, а когда они заготовили бревна и собрались приступать к сборке избы, сбавил сумму на четверть, сославшись на безденежье. Плотникам деваться было некуда, поэтому согласились на меньшую оплату, но в отместку заложили под матицу куклу из щепок и тряпок, которая превратилась в кикимору. В первую ночь кикимора пряла оставленную хозяйкой кудель, замусолив, спутав и порвав ее. На следующий вечер хозяйка перекрестила кудель и пряжу. Оставшись без дела, кикимора всю ночь давила хозяев подушками. На следующий вечер Кривые перекрестили и подушки, а также посуду, чтобы кикимора не перебила ее, луковицы, чтобы не швырялась ими, и перевязали можжевельником солонку, чтобы не смогла посолить хлеб и угостить домового – переманить его на свою сторону, тогда бы хозяевам совсем беда была. Не найдя, чем заняться в избе, кикимора отправилась в птичник, чтобы пересчитать кур, но преодолеть борону не сумела. Она уже было решила проплакать остаток ночи над постелью хозяев, чтобы их мучили дурные сны, но уже на крыльце заметила заходящую во двор ведьму.

– Здравствуй, кикимора! – поздоровалась ведьма. – Давненько я тебя не видела.

– Да всё никак не могла найти хорошее место, – соврала кикимора, которая не могла выбирать хозяев, появлялась только в том доме, куда ее призывали люди по своей воле или нарушив какой-нибудь запрет.

– А что хорошего у Касьяна Кривого?! – удивилась ведьма. – Хозяин он строгий, жадный и набожный, долго терпеть тебя не будет. Наплачешься ты с ним!

– Уже плачу, – всхлипнув, призналась кикимора, – прямо с первой ночи. Или со второй? Или третьей?

Кикимора умела считать только до трех и все время путала порядок цифр.

– Со второй, – подсказала ведьма.

– Верно! – подтвердила кикимора, а потом задумалась: верно ли?

Она попыталась в уме пересчитать ночи, запуталась и перестала проверять. Чтобы не остаться в долгу, похвасталась:

– А я первая придумала, как избавиться от бороны, уже шла делать это! Ты узнала мои мысли и опередила!

– Ну, да, ты даже траву захватила, – насмешливо сказала ведьма.

Травы у кикиморы не было.

– Ну и что! – обиженно произнесла кикимора. – Все равно я умнее!

– Кончено, – серьезно согласилась ведьма, которой недосуг было препираться с кикиморой. – Пойдем-ка лучше делом займемся.

Они вошли в хлев. Ведьма сперва провела подолом по спине коровы от крупа к холке. Буренка потянулась мордой к ее лицу, понюхала, обдав запахом молока, затем лизнула в щеку. Раньше эту корову сосал уж. С неделю назад Касьян Кривой зашел в хлев в неурочный час и застукал ужа. Седельщик разрубил гада лопатой и скормил курам, чтобы лучше неслись. У кур яйца стали крупнее, зато корова начала тосковать по ужу и давать молока все меньше и меньше. Теперь еще и ведьма заберет себе часть молока. Касьян через несколько дней, после того, как сгорит хлев, продаст корову по дешевке на мясо Оле Половчанке. Та напоит буренку вываренными незабудками. Корова забудет ужа и начнет давать много молока.

Из хлева маленькая дверца вела в птичник. Когда-то здесь было полно самой разной птицы, теперь остались лишь петух и десяток кур. Кикимора уже пересчитывала их. Чтобы не перепутать, посчитав птицу, кикимора выдергивала из нее перышко. Куры возмущенно кудахтали, а петух норовил клюнуть в руку, но никак не мог попасть, потому что в темноте не видел обидчицу. Пожалев птиц, ведьма подсказала кикиморе:

– Здесь один петух и десять кур.

– А вместе сколько будет? – спросила кикимора.

– Одиннадцать.

– Разве? Ты не обманываешь меня?

– Зачем мне тебя обманывать?

– Ну, не знаю, – ответила кикимора. – Я так всех обманываю. Разве можно по-другому?

– Нельзя, – согласилась ведьма. – Тогда считай сама.

– Хотела надурить меня, а ничего у тебя не получилось! Меня не проведешь! – радостно крикнула кикимора и возобновила пересчет птиц.

– Не кричи, людей отпугнешь, – сказала ведьма.

– Каких людей?

– Которые к Касьяну идут проверить, все ли у него так лежит, – шутливо ответила ведьма.

Во дворе гавкнул цепной кобель ростом с теленка. Касьян Кривой предпочитал держать одну собаку, зато большую и злую. А чтоб еще злее была, не кормил ее на ночь. Улька, пока жила здесь, прикормила вечно голодного кобеля, и он с тех пор не лаял не только на нее, но и на тех, кто приходил с ней. Сейчас девушка скормила ему большой кусок черствого хлеба и привязала в углу у хлева, чтобы ненароком не кинулся на Федора Кошку. Видать, недаром Федора прозвали Кошкой: собаки на дух не переносили его.

– Пойдем, не бойся, – шепотом позвала Улька Федора.

– Да я не боюсь! – бравируя, прошептал он в ответ.

Они подошли к хлеву.

– О, дверь не заперта! – удивилась Улька. – Наверное, кто-то до нас побывал. Может, уйдем?

– Нет, – ответил Кошка.

Поп Феофил допек скоморохов своим преследованием, пообещал, что если еще раз увидит их, будут они биты и посажены в острог. Ватага решила не испытывать судьбу, утром уйти из Путивля. Каждый скоморох должен был ночью украсть что-нибудь в дорогу. Кто вернется с пустыми руками, тот может отправиться в путь в одиночку.

Улька и Федор зашли в хлев, потом в птичник. В четыре руки они хватали кур, быстро сворачивали им шеи и складывали в мешок. Куры даже кудахнуть не успевали. Судя по сноровке, Улька и Федор проделывали это не в первый раз.

Ведьма подождала, когда они справятся с последней курицей, и толкнула прислоненные к стене вилы. Они упали с громким шумом.

– Кто здесь? – испуганно спросила Улька.

Никто не отозвался.

– Наверное, домовой не хочет петуха отдавать, – решил Федор. – Значит, надо уходить.

Они быстро вышли из сарая. Федор Кошка с мешком, наполненном курами, пошел к воротам, а Улька отвязала кобеля. Быть ему по утру жестоко битым. Пожалев собаку, девушка повела его за собой со двора.

– Зачем он нам нужен?! – возмутился Федор Кошка. – Гони его к чертовой матери!

– Пригодится, – ответила Улька. – Хоть один кобель верен мне будет.

Федор, недавно изменивший Ульке с вдовой, у которой они ночевали, не нашел, что возразить.

Ведьма подождала, пока они отойдут подальше, и попрощалась с кикиморой:

– Ну, до встречи, кума! Пойду-ка и я домой.

– Счастливого пути! – пожелала кикимора. – А я пока петуха пересчитаю.

Хотя она, считая, каждый раз выдергивала из птицы по перышку, всё равно умудрялась сбиться и начинала сначала. К первому крику петухов, обозначавшего конец разгула нечистой силы, перья остались только на голове и шее. Дождавшись урочного часа, ощипанный петух Касьяна Кривого с такой радостью закукарекал, что впервые перекричал остальных посадских петухов.

28

Как ни старалось половецкое войско под предводительством хан Гзака неожиданно напасть на Северскую землю, сторожа из приграничного острога обнаружили их, забили в полошный колокол, послали гонцов с черной вестью и подали сигнал дымом – на заранее заготовленные кострища сухих дров навалили свежей зелени, чтобы дыма было больше, и подожгли. В следующем остроге, заметив дым костров, зажгли свои и забили в полошный колокол. По деревням и селам поскакали бирючи скликать народ в осаду. К вечеру вся Северская земля знала, что на них идут половцы. Жители сел и деревень потянулись кто под защиту крепостных стен, кто в лес, где в глухих местах были заранее выкопаны землянки. Спрятались в лесу и семьи дружинников приграничного острога. Они увели с собой скот и птицу и унесли ценный скарб, а малоценные вещи закопали во дворах и огородах. Мужчины, около ста человек, остались защищать острог. Им надо было задержать поганых как можно дольше, чтобы жители внутренних поселений приготовились к нападению, а если еще и удержат острог, потом меньше надо будет отстраивать.

Острог был треугольный, располагался в месте слияния двух речушек. Защищали его высокий земляной вал с тыном из толстых, заостренных бревен, поставленных плотно одно у одному, и башня над воротами, которые располагались посередине той стороны, что тянулась от одной речки к другой. На расположенных вдоль рек сторонах не было башен, потому что нападения степняков с воды русичи не опасались. Приграничный острог половцы уничтожали при каждом нападении на Северскую землю, чтобы некому было наблюдать за Степью. Русичи каждый раз восстанавливали его, не желая оставлять лихих соседей без присмотра.

Половцы попробовали с наскока взять острог копьем. Град стрел, копий и камней сразу остудил их пыл. Хан Гзак, не желая терять на острог много времени, послал переговорщика. Хан имел редко встречающие среди половцев огненно-рыжие волосы и красное, налитое кровью, веснушчатое лицо. Рыжие обычно или очень злые, или очень добрые. Гзак был из первых. Хитрый, коварный и трусоватый, он предпочитал бить в спину, действовать чужими руками, но, поскольку был очень вспыльчив и в гневе безрассуден и бесстрашен, иногда ломился напролом, нападал даже на более сильного противника и не успокаивался, пока не побеждал или не был бит жестоко.

Половец, говорящий по-русски, с поднятой вверх безоружной правой рукой – знак мирных намерений – подскакал к башне и крикнул находившемуся там воеводе острога:

– Хан Гзак предлагает вам сдаться. Он отпустит вас живыми, но без оружия.

– Передай хану, что мы подумаем над его предложением и дадим ответ через недельку или две, – с издевкой ответил воевода.

– Если не сдадитесь, мы всех перебьем, острог вас не спасет, – пригрозил переговорщик.

– Острог крепок не стенами, а защитниками, брать его придется твердо головами, – предупредил воевода.

– Мы возьмем, – пообещал переводчик. – Лучше сдавайтесь сразу. Если хан Гзак разозлится, пощады не дождетесь.

– Передай хану, что нам пока не охота сдаваться! – насмешливо ответил воевода. – Пусть получше нас попросит!

– И еще вот это Гзаку передай! – весело крикнул один из дружинников, повернулся к половцам спиной, снял порты, показал свой тощий голый зад и еще звонко пошлепал ладонью по ягодицам.

Защитники острога громко заржали. В позапрошлом году хан Гзак, удирая от русичей, был ранен стрелой в задницу, после чего долго не мог ездить верхом.

Хан Гзак стоял на невысоком холме в окружении других ханов и хорошо видел послание русичей. Намек он понял. Лицо Гзака налилось кровью, стало цвета его волос. Скрипнув зубами, Гзак прохрипел:

– Пока их не уничтожим, дальше не пойдем! – и сам повел половцев на новый приступ.

Русичи легко отбили нападение. Толстые бревна надежно прикрывали их половецких стрел. Зато степняки были как на ладони для защитников. Потеряв несколько десятков человек, половцы опять отступили. Гзак еще раз погнал их на приступ – и снова понес большие потери. Половецкие воины зароптали. Стенобитных орудий у них не было, брать крепости приступом в пешем строю не умели и не любили. Зная злобный норов Гзака, никто не отваживался высказать недовольство ему в глаза, но хан и сам понял, что победа таким способом окажется хуже поражения. Он придумал, как лишить русичей их главного преимущества – тына и башни.

– Пусть все собирают валежник и свозят сюда, – приказал хан Гзак. – Рабы-русичи отнесут его под тын и башню, а мы подожжем.

Полсотни рабов, мужчин и женщин, сопровождали половецкое войско, обслуживали его. У всех мужчин и некоторых строптивых женщин были надрезаны сухожилия на ногах, чтобы не сбежали. Подволакивая ноги и по-медвежьи косолапя, рабы несли валежник к острогу. Половцы, прячась за спины рабов, подгоняли их копьями и заставляли сваливать валежник под самый тын и башню, а потом поджигали.

– Братцы, простите Христа ради! – извинялись русские рабы перед защитниками острога. – Не по своей воле делаем!

Защитники прощали и не стреляли по поганым, которые прятались за спины рабов, чтобы случайно не зацепить своих.

Заодно степняки обстреливали горящими стрелами постройки внутри острога. Погода стояла жаркая, сухое дерево и солома занимались быстро. Внутри острога сгорело несколько изб, крытых соломой. Но тын и башня держались, защитники в первую очередь тушили их, благо воды было вдоволь.

На восьмую ночь, темную, безлунную, когда стало понятно, что в нескольких местах тын вот-вот рухнет, русичи бесшумно выбрались из острога, на лодках переплыли на тот берег, где не было половецких сторожей, и ушли в лес. Свое дело они сделали – задержали половцев на неделю.

Обнаружив утром, что русичи обманули его, ушли безнаказанными, что напрасно потерял столько времени, хан Гзак хотел послать несколько отрядов в лес на их поиск, но на этот раз половецкие воины зароптали в открытую.

– Воевать с русичами в лесу – это верная гибель, – высказал общее мнение старый хан малочисленного и невлиятельного рода и то ли случайно, то ли нарочно почесал задницу.

Хан Гзак одним ударом сабли снес ему голову. Остальные ханы схватились за оружие. Поняв, что перегнул палку, Гзак не пошел на попятную, а еще больше разозлился, с надменной улыбкой произнес:

– Ну, паршивые трусы, кто еще думает, как он?! Кто еще умеет воевать только с бабами и детьми?! Выходи на бой со мной! – и поднял саблю, с которой капала кровь, готовясь уничтожить всех, кто хоть намеком проявит недовольство, сколько бы таковых не оказалось.

За эту жестокость и безрассудную отвагу его и боялись, за это и выбрали предводителем. Хан Гзак обвел налитыми кровью глазами окружавших его ханов. Их головы были покорно склонены, не нашлось ни одного отчаянного. Их покорность успокоила хана Гзака:

– Хорошо, не будем тратить время на этих голодранцев. Рано или поздно они попадутся в наши руки, и тогда сдерем с живых шкуры.

Ханы, обрадовавшись, что избавились от рискованного дела и остались живы, заорали похвалы мудрости и смелости Гзака.

– Острог сжечь, сравнять с землей! – приказал хан Гзак. – Пусть этим занимается род труса, а мы пойдем на Путивль, где нас ждет богатая добыча.

29

Половцы под предводительством хана Кончака Отроковича, минуя укрепленные поселения и грабя все остальные, быстро шли к Переяславлю. Добыча попадалась им небогатая. Почти все жители, взяв всё ценное, попрятались за крепостные стены или в лесах. Половцы жгли брошенные села и деревни, вытаптывали поля и огороды, чтобы нанести больше урона русичам, заставить покинуть эту землю.

Переяславль окружал восьмиаршинный вал с тринадцатиаршинной деревянной стеной с семнадцатью восьмистенными башнями, пять из которых были проезжими. Перед валом был выкопан и заполнен водой ров глубиной в три сажени и шириной в четыре. С трех сторон к крепости примыкал посад, в свою очередь обнесенный десятиаршинным валом с высоким тыном из заостренных, толстых, дубовых бревен. Перед этим валом находились еще два рва глубиной в две с половиной и шириной в три сажени, сухие, с частиком – вбитыми сваями с железными спицами сверху. Перед обоими рвами имелись особые ограды из дубовых бревен. От рвов в наружную сторону шли извилистые двойные надолбы – два ряда столбов из толстых бревен, поставленных тесно один возле другого. Ряды соединялись сверху поперечными связями из бревен и представляли собой закрытые переходы. Они уходили почти на пять верст до караульного острога, устроенного для наблюдения и подачи вестей. В надолбах имелись тайные выходы, известные только служилым людям. От таких мест шли в стороны извилистые отметные надолбы, которые упирались в лесные завалы.

Половцы прекрасно понимали, что на преодоление всех этих укреплений уйдет слишком много времени и сил. Большая часть их рати подошла к Переяславлю, чтобы держать там под угрозой дружину князя Владимира Глебовича, а меньшая, разбившись на отряды, безнаказанно занималась грабежом. И еще у них была надежда на счастливый случай и на колдуна Озука. Перед походом колдун, наевшись перетертых, сушеных, ядовитых грибов, летал по потустороннему миру, где духи сообщили ему, что хана Кончака ждет военная удача. Прошлой ночью, когда в сторону Переяславля дул сильный ветер, колдун Озук нащипал шерсти из заячьей шкуры и пустил шерстинки по ветру. Кому шерстинка попадала в нос или рот, тот становился труслив, как заяц.

Князь Владимир Глебович наблюдал за подходом половцев с проезжей башни посада. На нем были новые золоченый шлем и броня. Несмотря на постоянную нехватку денег, на оружие и доспехи себе и дружинникам князь никогда их не жалел. Он понимал, что затяжная осада невыгодна ему. Половцы вытопчут поля и огороды, а то зерно, что уцелеет, осыплется, не убранное вовремя. Оценив силы противника и зная их нестойкость в бою, князь спросил стоявшего рядом тысяцкого:

– Как ты думаешь, ожидают они нашего нападения?

– Не похоже, – ответил тысяцкий. – Они юрты ставят, готовятся к долгой осаде.

– Поэтому мы и нападем, – решил князь Владимир и приказал дружинникам: – По коням!

Старые дружинники быстро выполнили его приказ, приготовились к битве, а новые, набранные в последние месяцы, нерешительно мялись подле своих коней. Вчера ночью Владимир Глебович пировал со старыми дружинниками в своей гриднице, поэтому никто из них не вдохнул заячьих шерстинок, в отличие от новых, которые несли службу на дорогах и крепостных стенах.

– Что такое, братья?! – удивился князь Владимир. – Ужели вы испугались поганых?!

– Нам неохота зря погибать, – сказал один из новых дружинников, прядя по-заячьи ушами. – Под прикрытием крепостных стен мы их легко перебьем и сами целы останемся.

– Лучше со смелыми проиграть, чем с трусами выиграть, – решил князь и приказал страже у ворот: – Открывайте!

Когда стража открыла ворота, князь Владимир Глебович произнес:

– Кому честь дорога, тот пусть потянет по своем князе и по Русской земле! – и первым поскакал на половцев.

За ним ринулись все старые дружинники и несколько новых.

Половцы удивились нападению русичей, тем более, такими малыми силами. Они решили, что это ловушка, и начали отступать, обстреливая нападающих из луков. Только когда русичи устремились на юрту хана Кончака, половцы поворотили коней и вступили в бой. Навал русичей был так стремителен и силен, что ряды степняков расстроились и начали пятиться. Еще бы чуть-чуть и половцы побежали бы, но тут копье попала князю в грудь, между железными пластинами, сбило с коня. Дружинники бросились на помощь князю. Половцы начали напирать, пытаясь захватить раненого князя. Еще одно копье попало Владимиру Глебовичу в ногу, а третье ранило в правую руку. Бесчувственного князя подхватил тысяцкий, положил на коня перед собой и, отбиваясь от половцев, поскакал к открытым посадским воротам. Но половцы уже перегородили путь к отступлению. Завязалась сеча, лютая и неравная. Степняки явно брали вверх. Не миновать бы князю Владимиру пленения, если бы горожане и пристыженные новые дружинники не прибежали ему на помощь. С их помощью старая дружина сумела прорваться в посад. Половцы едва не ворвались в крепость на их плечах.

Тысяцкий, приказав отнести раненого князя Владимира Глебовича в княжеский терем, набросился с упреками на недавно набранных дружинников.

– Если бы вы не струсили, мы бы прогнали поганых с нашей земли!

– Каемся, нечистый попутал! Не вели казнить нас, больше такого не повторится! – взмолился тот дружинник, что не хотел зря погибать.

Хотя он, как и многие новые дружинники, продолжал по-заячьи прясть ушами, от страха уже избавился, потому что шерстинки теряют силу, если человек все-таки вступает в бой.

Наблюдавший это путивльский дьяк Лука Савелов сказал подьячему Савке Прокшиничу:

– Зря мы здесь остались, не попасть бы в плен к неверным.

– Не попадем, – уверенно произнес Савка, у которого за пазухой был «Волоховник». С книгой он не боялся ничего и никого. – Здесь и стены понадежней, чем в Путивле, и дружины побольше.

– Тяжело голове без плеч, беда телу без головы… – молвил дьяк. – Дружина без князя слаба на рать.

Половцы решили, что без князя русичи падут духом, попробовали взять Переяславль приступом. Отпор они получили такой, что начали подумывать, не снять ли осаду. Они постояли еще несколько дней. Руками пленных русских крестьян разломали караульный острог и часть надолбов. Потом они получили весть, что к Переяславлю приближается князья Святослав Всеволодович Киевский и Рюрик Ростиславич Белгородский.

Киевский и белгородский князья должны были прийти на помощь раньше. Как только Владимир Глебович узнал о приближение половцев, он сразу послал гонцов в Киев за помощью. Святослав Киевский к тому времени собрал большое войско. К нему присоединился Рюрик Белгородский. Позвал князь Святослав и к Давиду Смоленскому, брату Рюрика, гонца со словами: «Мы было сговорились идти на половцев и летовать на Дону, а теперь вот половцы победили Игоря с братьею; так приезжай, брат, потрепи за Русскую землю». Князь Давид приплыл по Днепру и стал у Треполя, неподалеку от Киева. Но когда Святослав Всеволодович позвал его идти вместе на половцев к Переяславлю, Давид Ростиславич отказался. Пять лет назад князь Святослав попытался захватить в плен князя Давида, когда тот охотился на своих приграничных землях. Надоумил киевского князя на такую подлость переяславский князь. Давид Смоленский тогда сумел отбиться. Потом он помирился с киевским князем, а на переяславского затаил обиду. По тайному наущению Давида Ростиславича его полк взроптал:

– Мы шли к Киеву только. Если бы здесь была рать, то мы и стали б биться, а теперь нам нельзя искать другой рати, мы уже и так устали.

Князь Давид «подчинился» своей дружине, повел ее на Смоленщину. Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич, напрасно прождав его, поплыли вниз по Днепру на помощь Владимиру Переяславскому.

Половцы сразу отошли от Переяславля. На их пути лежал городок Римов. Укреплен он был слабо, но до подхода рати князя Святослава продержался бы, если бы не Озук. Половецкий колдун закрутил серую дорожную пыль высокой воронкой и погнал ее к крепостным стенам. В несколько саженях от южной стены, самой низкой, пылевая воронка начала крутиться на одном месте. Зрелище было такое необычное, что почти все горожане собрались на южной стене посмотреть на это диво. Стена не выдержала, рухнула наружу. Половцы через пролом ворвались в Римов, оградили его и сожгли. Часть защитников перебили, остальных забрали в плен. Спаслись только те, кто убежал на примыкающее к Римову болоту и не утонул в нем. С богатой добычей и полоном хан Кончак заспешил в Степь, чтобы не встретиться с большим войском русичей.

30

В Семик – четверг седьмой недели после Пасхи – путивльские девушки ходили в лес «завивать» или «заламывать» березку. В первом случае закручивали ветки растущего деревца в виде венка и перевязывали их лентами, а во втором – пригибали ветки к земле и переплетали их с травой. Если до Троицы ветки не раскрутятся и не расплетутся, то девушка выйдет замуж до следующего Семика. Правда, она должна в Троицу «освободить» березку, иначе деревце обидится и сделает наперекор. Некоторые девушки еще и кумились над кукушкой. Несколько подруг плели венок из травы кукушкины слезы, перевивали его красной лентой. На траве под березой они расстилали платок, клали в середину венок, а по краям угощение. Подружки менялись нательными крестиками, клялись, плача, в вечной дружбе и скрепляли клятву троекратным поцелуем через венок. После этого девушки становились кумушками. Затем они угощали друг дружку, пели песни. Закончив трапезу, делили между собой венок. Кому достанется большая часть венка, ту будут крепче любить мужчины. Дележ венка всегда заканчивался ссорой, обидой до слез, и частенько вновь испеченные кумушки становились заклятыми врагами.

В этом году «освободить» березки путивльским девушкам не удалось. В субботу утром поминали, оплакивали заложных покойников – самоубийц, проклятых родителями, умерших насильственной и преждевременной смертью, ведьм и колдунов. Для них начали топить бани, но потом бросили, потому что зазвонил полошный колокол: приближаются половцы!

Часть посадчан и жителей близлежащих сел укрылись от поганых в Путивле, но большинство обитателей посада остались пережидать нападение в своих домах. У них была верная примета, что посад степняки не захватят: Касьян Кривой заснул у себя дома. Незадолго до того, как какая-нибудь рать осаждала Путивль, на Касьяна нападал беспробудный сон. Кривой ложился на спину и обмирал на столько дней, сколько продолжалась осада, ни разу не пошевелившись, не перевернувшись с бока на бок, только по-лошадиному стриг кожей, когда на него садилась муха или комар. Если Касьян Кривой уходил спать в крепость, значит, посад захватят, если залегал дома, значит, опасаться нечего.

Брать Путивль копьем хан Гзак даже не попытался. Он приказал своим воинам и рабам заготавливать валежник, чтобы с его помощью поджечь деревянные тын и стены. Части воинов он приказал обстреливать дома посада горящими стрелами. Одна такая стрела угодила в соломенную крышу новой избы Касьяна Кривого. Так как хозяин за домом не присматривал, пожар заметили не сразу, тушить было поздно. Соседи помогли хозяйке вынести из дома спящего Касьяна и часть добра. Не подумав в спешке, они сносили спасенные вещи к хлеву. Пламя потянулось за этими вещами, не желая отдавать их, и зажгло хлев. Корову успели спасти, а недощипанный петух спрятался от людей, стыдясь своей наготы, предпочел погибнуть в огне. Во дворе Кривых осталась только баня, где на верхнюю полку и положили спящего Касьяна.

Половцы решили сперва захватить посад. Под тын наносили валежника, собирались уже поджечь его, но тут пошел проливной дождь. Это путивльская ведьма у себя в сенях выпустила из горшков всех гадов. Дождь лил целый день, не прекратился и ночью. В такую погоду из луков – основного оружия половцев – не постреляешь, поэтому степняки, выставив наблюдение, попрятались в юртах. Русичи тоже оставили на стенах лишь сторожей, а сами разошлись по избам. Воевода Олекса Паук расположился в пустовавшей избе неподалеку от Поскотинских ворот. Он убедил княгиню Ефросинью Ярославну, что сейчас самый важный участок обороны – посад. На самом деле там ему было удобнее встречаться с Евдокией. Ее мужа Никиты Голопуза дома не было. Последнее время он работал в кукушкинской церкви. Сорок дней в ней не пели. Потом заменили забрызганные кровью доски и вынесли землю, окропили всё святой водой и начали достраивать, а новый поп принялся служить. Когда к Кукушкино подошли половцы, Никита вместе с сельчанами, среди которых завел сразу двух зазноб, спрятался в Спадщанском лесу.

Воевода Паук сидел за столом, пил медовуху с ближними дружинниками. Княгиня Ефросинья не жалела угощения для воинов. Большая бочка медовухи стояла прямо у стола, и каждый, кто хотел, черпал из нее, сколько хотел. Шел веселый разговор, будто и не было под стенами половцев. На зашедшего в избу берендея Бута сперва никто не обратил внимания. Он зачерпнул медовухи деревянным ковшиком в виде лебедя, неспешно выпил. Когда он убрал ковшик от своего «лоскутного» лица, гомон в избе постепенно стих. Все старались не смотреть на берендея, но ни у кого не получалось. Только воевода Паук, не понимая, почему все замолчали, уставился на Бута, думая, что прослушал какие-то важные слова берендея.

– Что ты сказал? – поинтересовался Олекса Паук.

– Хочу к половцам в гости сходить, – сказал Бут.

– Зачем?

– Может, кого из знакомых встречу, – ответил берендей.

– Ну, сходи, – разрешил воевода Паук.

– Без гостинцев не возвращайся! – пожелал Воислав Добрынич.

– Хорошо, – с презрительной ухмылкой ответил берендей.

Он взял валявшийся в углу, большой, пустой мешок, в котором принесли снедь из княжеских запасов.

– Проводите его, – приказал воевода.

Дружинник проводили Бута до тына, помогли перебраться через него. Двое остались ждать возвращения берендея, а остальные вернулись в избу и продолжили пир. Еды и питья было много, а спать не хотелось, потому что с утра готовились бою, но подраться с половцами не получилось, и теперь надо было растратить боевой пыл.

Берендей Бут вернулся незадолго перед первыми петухами. Он ввалился в избу, мокрый и грязный, с полным тяжелым мешком. Поставив мешок в двери, вытер ладонями капли дождя с «лоскутного» лица, оглядел замолчавших дружинников насмешливо-презрительным взглядом. Вокруг мешка сразу образовалась лужа, которая быстро растекалась по земляному полу.

– Что в мешке? – спросил воевода Олекса Паук.

– Гостинцы, как просили, – ответил берендей.

Он развязал мешок и толкнул ногой к столу. Мешок завалился, из него выкатились половецкие головы с потускневшими лицами.

Дружинники потупили взгляды, потому что на отрезанные головы смотреть не хотели, а на берендея боялись.

Первым оценил шутку воевода Паук:

– Гы-гы! – засмеялся он, а потом произнес: – Я в тебе не ошибся. У меня глаз на людей верный. – Он толкнул в плечо Воислава Добрынича, который сидел справа от него – на почетном месте: – Ну-ка, подвинься! – Воевода шлепнул ладонью по освободившемуся месту рядом с собой. – Садись, Бут. Сегодня твое место здесь.

Берендей сел за стол рядом с воеводой. Бута и раньше выделяли, как отважного воина, иногда щедро награждали, но никогда не принимали в свой круг. Он всегда был сам по себе. Берендею казалось, что дружинники потерпят его немного, повинуясь воеводе, а потом дадут понять, что знать его не хотят.

– Подай чашу! – приказал воевода Воиславу Добрыничу.

Добрынич достал из воеводиной сумы полуведерную серебряную чашу, передал ее дружиннику, который сидел у бочки с медовухой. Тот наполнил чашу до края, подал Олексе Пауку.

– Ну, за нового нашего брата! Чтобы все были так смелы и безжалостны к врагам, как он! – встав, провозгласил здравицу воевода, от души приложился к чаше, подтверждая искренность своих слов, и передал ее берендею.

Бут встал, принял чашу и тихо сказал:

– Вы не пожалеете, что приняли меня.

Он тоже отпил изрядно и передал чашу Воиславу Добрыничу, который долго и весело здравил всех присутствующих и временно отсутствующих, но выпил мало, поскольку уже порядком охмелел. Передав чашу дальше, Добрынич обнял берендея за плечо и, обдавая горячи дыханием «лоскутную» щеку, признался берендею:

– Ты мне сразу понравился! Я как увидел тебя, сразу понял: этот не подведет!..

Бут знал цену пьяным речам, но сегодня верил им. Наверное, потому, что впервые хотел верить.

31

Дождь продолжал идти и на Троицу. Мелкий и нудный, он моросил без перерыва. В такую погоду ни у половцев, ни у русичей не было охоты воевать. Знатные половцы сидели в юртах, остальные прятались от дождя в шалашах или под деревьями на окраине леса. В глубь леса не заходили, боялись заблудиться. Тем более, что половцы были напуганы ночным происшествием – исчезновением голов у нескольких воинов. Погибшие не смогут попасть в потусторонний мир, пока не отыщут свои головы, а значит, будут бродить по ночам среди людей, принося им беды. Поскольку никто ничего не слышал и не видел, половцы решили, что погубил воинов местный злой дух. В осажденном Путивле народ с утра тоже сидел по домам. Работать в великий праздник запрещалось до захода солнца, поэтому только хозяйки сходили на заутреню, освятили ветки деревьев, которыми украсили свое жилье снаружи и внутри, воткнули во все хозяйственные постройки и ворота, бросили в огороды, колодцы, надели венки на рога коров. Ближе к обеду, когда стало ясно, что дождь не скоро кончится, путивльчане стали появляться во дворах и на улицах. Особого веселья не было, но никто и не печалился, будто и не стояли под стенами половцы. Казалось, что это обычный выходной день, только скотина осталась в хлевах да ребятишки играли в войну не понарошку, а кидали камни с крепостных стен в поганых. Дальше рва камни не долетали, но мальчишкам это было не важно.

Ваньке Сороке тоже надоело сидеть дома, решил прогуляться на рынок. Он давно ничего не воровал, из-за чего у него зудели руки.

На улице его поджидала ведьма. Поздоровавшись, она предложила:

– Дельце у меня есть для тебя. Не поможешь?

– Помогу, – быстро согласился Ванька, который чувствовал к ведьме теплое чувство, сродни сыновнему. – Что сделать?

– Надо ночью отнести подарок половецкому хану Гзаку, – сообщила ведьма.

– Да ты что, сдурела?! – возмутился Ванька. – Перебьется твой хан без подарка, мне моя жизнь пока дорога!

– Ничего с тобой не случится, – заверила ведьма.

– Нет уж, поищи другого дурака! – отказался Сорока.

– Другого такого ловкого вора во всем Путивле не найдешь, – сказала ведьма.

– С чего ты взяла, что я вор?! – удивился Ванька Сорока, причем так искренне, что сам себе поверил. – Я в жизни ничего не украл, бог свидетель! Вот те крест! – побожился он и перекрестился.

– Вору не божиться, так и праву не бывать, – молвила ведьма.

– Вот когда поймаешь меня на краже, тогда и говори, иначе я тебе быстро язык укорочу, – пригрозил Ванька.

– Значит, не хочешь помочь?

– Нет. Что-то другое, может, и сделал бы, а к поганым, чтобы умереть или в рабство попасть, – не пойду, – ответил Сорока.

– Не зря сходишь, найдешь там то, что давно ищешь.

– Я уже нашел Анютку, больше мне ничего не надо.

– Ну, как хочешь, – спокойно сказала ведьма. – Но если передумаешь, приходи ко мне в полночь.

– Не передумаю, – уверенно произнес он.

– Ну, это бабушка надвое сказала… – с подковыркой произнесла ведьма.

Ванька Сорока прошелся по рынку. Продавцов и покупателей было мало, да и те не столько торговали, сколько рассуждали об осаде. Сорока воспользовался тем, что продавец пирогов увлеченно беседует с приятелем, стащил с прилавка ржаной подовый пирог с яйцами на молоке. Едва Ванька отошел от лавки, как над ним начала летать ворона. Каждый раз, низко пролетая над его головой, птица внятно произносила:

– Украл!

Ванька Сорока попытался отмахнуться от нее, по ворона не отставала, пока он не выбросил украденный пирог. Решив, что это случайность, Сорока нашел новую жертву – иконописца, у которого на прилавке лежали на обмен старая икона Ильи-пророка и ногата. Видимо, цена не устроила иконописца. Ванька незаметно стащил ногату. Только он сделал шаг от лавки иконописца, как над ним опять пролетела ворона и крикнула:

– Украл!

Ванька вышвырнул монету и ушел с рынка, решив больше не испытывать судьбу. Он вернулся домой, где Анютка заканчивала готовить обед. Вроде жена его не много-то и работала, а все успевала. И на мужа у нее всегда находилось время. Она сразу заметила, что Ванька не в духе.

– Что-то случилось? – участливо спросила Анютка.

– Да день какой-то сегодня неудачный, – пожаловался Ванька, – ничего не получается.

– Может, кто-то у тебя помощи попросил, а ты отказал? – спросила Анютка.

Ванька Сорока уже привык, что жена умнее его и всегда дает верный совет. Он сразу вспомнил, кому отказал в помощи.

– Так она же хотела, чтобы я ночью к половцам пошел! – возмущенно произнес муж. – Ох, уж эти люди! Раз им поможешь, два – и они решают, что можно на голову тебе сесть!

– Ну, да, будешь сладок – разлижут, – согласилась жена, – но будешь горек – расплюют.

– Так ты предлагаешь помочь ей? – спросил Ванька. – Не боишься, что погибну или в плен попаду?

– Ничего с тобой не случится, – уверенно ответила Анютка. – Но решай сам. Если хочешь, чтобы удача вернулась, поможешь, не хочешь – и не надо, как-нибудь и без нее проживем.

– Конечно, проживу! – беззаботно произнес Сорока.

Когда на улице стало темно и вороны расселись на ветках высоких деревьев, перекаркнулись, проверяя, все ли живы и здоровы, и заснули, Ванька Сорока опять вышел на промысел, решив, что теперь некому будет изобличать его. Едва он отошел от своего дома, как услышал за спиной протяжный кошачий вой.

– Во-о-ор! – гнусным голосом провыл кот.

– Во-о-ор! – откликнулся второй кот где-то впереди по улице.

– Во-о-ор! – поддержал их кот на соседней улице.

– Тьху, черт! – огорченно сплюнул Ванька.

Он развернулся, чтобы вернуться домой, и заметил ведьму. Она шла по другой стороне улицы к рыночной площади. Сорока прижался к забору, чтобы не заметила его. Вроде бы не заметила, но, когда уже миновала его, и Ванька облегченно вздохнул, произнесла насмешливо:

– В полночь!

Ванька Сорока еще раз сплюнул и вернулся домой.

А ведьма зашла во двор Голопузов, дунула в ноздри двум псам, охранявшим двор, отчего они на подгибающихся лапах забрались под крыльцо и сразу заснули. Она зашла в сени, из них – в кладовку, где забрала спрятанный между досками новый ларец из липы, украшенный дивными резными жар-птицами и единорогами. Это ларец Никита Голопуз делал втайне в подарок матери, осталось только оббить изнутри черным бархатом. Выйдя из кладовки, ведьма остановилась послушать, о чем в избе говорят свекровь Анфиса и невестка Евдокия.

Невестка вынимала из печи хлеба. Избалованная матерью, хозяйство вести она не умела. Да еще и назло свекрови отказывалась делать даже самые неотложное. Так они и остались на Троицу без хлеба. Днем работать нельзя было, пришлось ждать до захода солнца. Из печи по всей избе распространился вкусный запах свежего хлеба. Дуня положила хлеба на постеленный на столе рушник, накрыла вторым. Она проверила, не осталось ли в топке горящих угольков, положила туда три полена, чтобы на том свете по ним перейти через огненную реку в рай, и закрыла деревянной заслонкой, чтобы печь не зевала ночью.

– Ну, все, закончила? – нетерпеливо спросила Анфиса, которая полулежала на лавке у печи.

– Нет еще, надо горшки из-под молока помыть, – ответила Дуня.

– У меня больше моченьки нет терпеть, помоги мне выйти по нужде! – взмолилась свекровь.

Во время свадьбы, впервые войдя в дом мужа, она воспользовалась нерасторопностью родственниц Голопуза, которые не сразу закрыли своими телами печь от невесты, заглянула в топку и произнесла про себя: «Какая большая яма, пусть спрячется там мама!», пожелав смерти свекрови. А несколько дней назад Евдокия сходила к Акимовне и попросила ворожею побыстрее сжить со свету Анфису. Та сожгла снизу вверх принесенный Дуней волос свекрови и прочитала заговор. С тех пор Анфиса начала быстро сдавать. Первым делом отказали ноги, теперь без посторонней помощи ходить не могла.

– Ничего, потерпишь, – сказала невестка и ехидно добавила: – Бог терпел и нам велел!

– Смерти моей хочешь! – со слезами в голосе крикнула свекровь.

– Зачем мне ее хотеть?! – с издевкой произнесла Дуня и начала мыть горшки. – Живи, сколько хочешь!

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

Основная идея книги заключается в том, что процесс психотерапии является по-настоящему духовной рабо...
…В повести «Игра на деньги» – в основе своей автобиографической – продолжается исследование постоянн...
65 % мирового ВВП сосредоточено всего в 600 городах. Филип Котлер, один из лучших экспертов по марке...
Юный некромант приезжает в гости к тете Аглае, готовясь провести обычное скучное лето, и вступает в ...
«Микроскопический живчик, забравшийся в нужное место, станет слоном спустя некоторое время. Крошечны...
Кит Блессингтон – профессиональная сиделка. Она нанимается к известному музыкальному продюсеру, кото...