Слово о граде Путивле Чернобровкин Александр

19

Улька Прокшинич быстро освоилась в Путивле. Девка она была безотказная, поэтому парни за ней табуном бегали. Переменяв несколько, она остановилась на Фёдоре Кошке. Был он изгоем из бояр. Отец его, верой и правдой служивший правившему ныне в Чернигове князю Ярославу Всеволодовичу, погиб в битве с половцами. Шестеро старших сестер Федора к тому времени уже были замужем, а мать, тихая и покорная женщина, после смерти мужа постриглась в монастырь, чтобы замолить свой грех перед сыном и людьми. Вынашивая Фёдора, она нарушила запрет – ходила ряженой на свадьбе сестры, потому сын вырос гулящим и нечистым на руку. Он быстро промотал отцово наследство. Старший Кошка оставил по себе хорошую славу, поэтому князь Ярослав принял Федора на службу, но через пару месяцев приказал выпороть и выгнать за отлынивание от службы, любовь к гульбищам, кривляние, насмешки над старшими и богохульство. Младший Кошка не сильно огорчился. Служба тяготила его, но и работать не хотел: не пристало боярскому сыну черным трудом добывать на пропитание. Гораздо интереснее Фёдору было попрошайничать, что считалось менее зазорным, чем пахать, ремесленничать или торговать, или развлекать людей со скоморохами и подворовывать при случае. Он научился играть на сопелке да так искусно, что мог заставить людей смеяться или плакать, а также умел веселить прибаутками, красным словцом и складными рассказами. Благодаря этим способностям он пользовался успехом у женщин. Всегда находилась вдова, готовая накормить, напоить, приласкать, а когда Федор Кошка исчезал вместе с ее вещичками, и простить его. Вместе со скоморохами он и пришел в Путивль на Масленицу. Поскольку церковь выступала против скоморохов, горожане, в том числе и князь Владимир, приглашали их на пиры, но не заступались, когда поп Феофил разгонял игрища.

– Бог вещает: «Придите ко мне все» – и никто не двинется, а дьявол устроит игрище – и много соберется охотников! – обличал он с амвона. – Предложи пост и бденье – все ужаснутся и убегут, а позови пировать или плясать, все слетятся, как крылатые! Только ленивые безумные невегласы собираются на игрища! Не зрите жены их плясание и иные бесовские игры, злые и прелестные, да не прельщены будете! Иначе таковые суть нарекутся любовницами сатаны!

Касьян Кривой счел слова попа Феофила призывом к действию. Он зазвал к себе скоморохов, якобы веселить народ на свадьбе. Когда они пришли, Касьян приказал дворне и нанятым холопам избить скоморохов. Те решили в отместку пустить ему петуха. Федор Кошка потому и приударил за Улькой, чтобы незаметно проникнуть во двор ее дяди. Девка не только согласилась помочь скоморохам, но и решила сбежать с ними. Она ненавидела строгого богомольного дядю, который принуждал ее к благочестию. Через три дня после свадьбы Евдокии Кривой, поздним вечером, когда все ложились спать, она кинула в подклеть пучок тлеющего мха. Вскоре пожар полыхал вовсю. Люди успели выскочить из пылающей избы, даже вытащили самые ценные вещи, но многое сгорело, а еще больше растащили скоморохи. Они первыми прибежали на пожар и под видом оказания помощи стянули всё, что плохо лежало. Ночь была безветренная, поэтому сгорели только изба и конюшня с сеновалом.

До рассвета Касьян Кривой ходил по пожарищу, подсчитывал убытки. Отстояв заутреню в ближней церкви, где молился долго и истово, он пустил по реке Сейм икону Георгия Победоносца, которого считал покровителем своего рода и дома, потому что святой сидел в седле на коне. Раньше, когда Кривой не угадал с седлами для князя Владимира, он снял с иконы серебряный оклад, давая понять покровителю, что если не будет помогать в делах, то почести и уважения пусть не ждет. Георгий Победоносец не внял призыву, допустил такое посрамление Касьяна на свадьбе дочери Евдокии, а потом и пожар, во время которого возноситься не захотел, сделал так, что икону успели вынести из огня, поэтому с ним расстались. Икону Богородицы, которая тоже могла бы помочь, Касьян Кривой отнес в лавку иконописца, где положил на прилавок вместе с ногатой. Иконы не продавались и не покупались, а только обменивались. На посаде была всего одна иконописная мастерская, потому что никто не мог тягаться с Константином Киевлянином, который учился писанию икон в Киево-Печерской лавре. Поговаривали, что пишет он иконы с живства, частенько образа были похожи на посадчан. Путивльские священники возмутились было, потребовали изгнать богохульника, но, как ни странно, самый рьяный защитник веры христианской поп Феофил заступился за Киевлянина. Уж больно, по его мнению, светлые, духовные лики получались у Константина Киевлянина, нельзя было смотреть на них без умиления и смирения. А с Феофилом спорить бесполезно: все знали, что он всегда прав. Погуляв немного по рынку, Кривой вернулся к лавке иконописца. Его икона и ногата лежали на прилавке, а Киевлянин старательно не замечал жадного седельщика. Тогда Кривой добавил еще одну ногату и опять пошел гулять. Когда вернулся, на прилавке лежала новая икона Богородицы, напоминающая ликом княгиню Ефросинью Ярославну. Касьян повесил икону в бане, где хранились спасенные от огня вещи. Затем он объявил племяннику и племяннице:

– Сами видите, какие у меня дела пошли: беда беду водит по следу. Лишние рты мне ни к чему, самим бы прокормиться. Так что ищите себе новое пристанище.

Савка и Улька Прокшинич не стали упрашивать его, пытаться разжалобить. Улька собрала свои нехитрые пожитки и подалась к скоморохам, с которыми и так хотела сбежать на следующий день, а Савка пошел наниматься на княжеский двор. «Волховник» был с ним, поэтому юноша не сомневался в успехе.

Сначала он обратился к ключнику Демьяну Синеусу, старому приятелю отца. Заплатив стражнику на воротах княжеского двора, чтобы пустил внутрь якобы по делу к ключнику, он перехватил Синеуса, спешившего из поварни в княжеский терем и попросил передать челобитную княгине Ефросинье Ярославне. В челобитной Савка жалостливо описал свои злоключения – смерть отца и пострижение матери, лишение всего имущества в пользу князя, пожар у дяди – и попросил не денег, как все, а какую-нибудь работу на княжеском дворе, пусть даже тяжелую. Прокшинич знал, что никакую тяжелую работу ему, такому хилому, не доверят. В челобитной важно было не содержание, а то, как красиво написана. Почерк у Савки Прокшинича был на заглядение. Ключник прочел челобитную, насмешливо хмыкнул по поводу тяжелой работы, но почерк оценил:

– Ишь ты, как славно буквицы выводишь! Кто грамоте учил?

– Грамоте научил поп наш Лазарь, а буквы выводить – монах-паломник. Из Святой земли он возвращался зимой в свой монастырь под Суздалем. По пути заболел и у нас отлеживался до тепла, больше месяца. Делать ему было нечего, вот он и научил меня писать красиво, – рассказал Прокшинич.

– Счет тоже знаешь? – спросил Синеус.

– Конечно.

– Ну, ладно, жди здесь, – приказал ключник и понес челобитную княгине.

Ефросинье Ярославне тоже очень понравился почерк. Она расспросила, кто такой Савка Прокшинич. Поскольку он был кукушкинским и, живя на посаде, держался в стороне от всех, местные ничего не могли о нем сказать. Вспомнили только, что он племянник Касьяна Кривого, опозоренного отца сосватанной княгиней невесты. Ефросинья Ярославна чувствовала вину перед Кривым, поэтому распорядилась:

– Возьмем юношу подьячим. Посмотрим, как будет справляться. А вернется князь Владимир, он и решит, оставить или нет.

20

Солнце уже легло нижним краем на землю, но еще сильно припекало. В чистом небе летали жаворонки и тревожными трелями извещали степную живность о приближении русской рати. Суслики вставали на задние лапки, внимательно смотрели на приближающихся всадников, потом пронзительно свистели и прятались в норки. Войск двигалось вдоль узкой и мелкой речушки Сальницы. Впереди скакал дозорный отряд из лучших дружинников князя Игоря Святославича. Сам князь ехал за ними вместе с братом Всеволодом Святославичем и предводителем ковуев Олстином Алексичем. Сыновья Владимир и Олег и племянник Святослав чуть отстали от старших.

Князь Игорь сказал брату:

– Пора место для ночлега выбирать.

– Да рано еще, – возразил Всеволод Святославич, которому не терпелось сразиться с половцами.

– Ничего, что рано, зато место хорошее, – настаивал на своем Игорь Святославич. – А то получится, как вчера: заночуем, где темнота застанет, и будем до утра вой нечистой силы слушать.

– Какая там нечистая сила! – не согласился князь Всеволод. – Это волки выли да лисицы брехали. Никак не дождутся поживы.

– Мои люди говорят, это половцы присылали дива, – сообщил Олстин Алексич. – У хана Кончака очень сильный колдун Озук. Рассказывают, что он может вызвать все темные силы Степи и наслать их на врага.

– Не помогут ему никакие колдуны! – сказал князь Всеволод, перекрестившись на всякий случай.

Впереди показались несколько всадников-степняков. Они подгоняли уставших коней. Дозорный отряд перекинулся с ними парой слов и пропустил к князьям. Это были берендеи, которых князь Игорь нанял, чтобы разведали, где половцы. Они были чем-то испуганны, хотя старались не показывать вида. Старшим у них был Бут – мужчина лет тридцати с круглым лицом, покрытым таким количеством шрамов, что казалось неумело сшитым из лоскутков кожи. Они придавали берендею жутковатый вид. Каждый, кто встречался с ним, особенно впервые, глянув на шрамы, с трудом сдерживал отвращение и быстро отводил глаза, но какая-то неведомая сила заставляла вновь глянуть на «лоскутное» лицо, опять скривиться и быстро отвернуться, чтобы через короткое время проделать это еще и еще… – в этом уродстве была странная притягательность. Заметив такие взгляды, берендей Бут презрительно кривил в еле заметной улыбке губы, отчего становился еще безобразнее.

– Виделись мы с половцами. Неприятели ваши ездят наготове, кто-то предупредил их. Так что или ступайте скорее, или возвращайтесь домой, потому что не наше теперь время, – доложил он князьям.

– Много их там? – спросил князь Игорь Святославич.

– Не очень. Отходят половцы к Лукоморью. «Язык» рассказал, что на помощь им идет большое войско половецкое, – ответил Бут.

– А где этот «язык»? – поинтересовался Всеволод Святославич, который не доверял берендеям, потому что наемник смотрит в ту сторону, где громче золото звенит.

– Умер, – ответил Бут. Всем своим видом он показывал покорность, но что-то в его «лоскутном» лице выдавало скрытую презрительную или снисходительную насмешку. – Слишком долго говорил.

– Зря он так! – улыбнулся князь Всеволод, оценив шутку, и спросил своего старшего брата: – Ну, что будем делать?

– Если мы теперь, не бившись, возвратимся, то стыд нам будет хуже смерти. Поедем на милость божию, – сказал князь Игорь и спросил у берендеев: – Сколько идти до половцев?

– Один дневной переход.

– Или ночной, – подсказал князь Всеволод Святославич. – И утром свалимся им, как снег, на голову. Иначе мы их не догоним.

– Так тому и быть, – решил Игорь Святославич. – Ночи сейчас лунные, светлые, не заблудимся. Бери, брат, конную дружину, скачи впереди, задержи половцев, не дай им уйти. – Зная бесшабашный нрав Всеволода, посоветовал: – Только сам в битву не ввязывайся, подожди нас.

– Ну, это как получится! – отмахнулся князь Всеволод.

Конная дружина ускакала вперед, а пешая и обоз пошли за ними. Несмотря на усталость, войско двигалось быстро. В движении не таким тягостным казалось ожидании боя.

Старый месяц сменил на небе солнце. Несмотря на свою ущербность, светил он ярко, видно было почти как днем. На редких деревьях, растущих вдоль берега Сальницы и в балках, беззаботно щелкали соловьи. Они не замолкали даже тогда, когда по степи прокатывался голодный и жуткий волчий вой. Сначала завывал один зверь, ему отвечал второй, третий… Вой многих зверей сливался в один протяжный нудный звук, который слышался сразу со всех сторон, а потом вдруг резко обрывался.

Вот небо на востоке посветлело. Затихли волки и соловьи, вместо них тревожно загомонили галки. Русская рать сделала короткий привал и двинулась дальше. Утро выдалось тихое, но чем ближе к обеду, тем сильнее дул ветер с моря, освежающий и горьковатый на вкус. Этот ветер немного подбодрил войско, уставшее от бессонной ночи, долгого перехода и жары. К полудню передовой отряд заметил половецкие вежи.

Стойбище располагалось на берегу речки Сююркии. Нападение половцы не ожидали, подвела их обычная беспечность. Они ждали русских не раньше завтрашнего вечера, поэтому неспешно собирались в дорогу: разбирали юрты, складывали на телеги добро. Завидев передовой конный отряд русских, половецкие мужчины оседлали коней, готовясь отбивать нападение, пока женщины и дети будут отступать. Но убегать было некуда. Князь Всеволод охватил стойбище с боков. Сзади у половцев была река, в это время года еще достаточно глубокая, в брод не перейдешь, а они в большинстве своем плавать не умели. Мужчины обычно переправлялись, держась за гривы лошадей, а женщин и детей перетаскивали на плотах. Спереди приближались основные силы русской рати. Князь Всеволод не стал ввязываться в бой с превосходящим противником. Его дружинники перестреливались из луков с половцами, не давая им уйти.

Князь Игорь Святославич разбил свое войско на шесть полков. Впереди были лучники из всех полков; за ними – передовой отряд под предводительством князя Владимира Игоревича и Олстин Алексич с ковуями; дальше стоял большой полк князя Игоря Святославича и его сына Олега, правое крыло князя Всеволода Святославича и левое – князя Святослава Ольговича.

Князь Игорь сказал войску:

– Братья! Мы этого сами искали, так и пойдем!

И пошли, ища себе чести, а князю – славы.

Русская рать намного превосходила половецкую. Сомкнутые, червленые – розово-красные – щиты перегородили все поле. Они неспешно надвигались с трех сторон, грозные и неустрашимые, напоминая стену огня.

Половецкие воины дрогнули. Выстрелив по несколько раз из луков, они переправились через реку. За ними побежали женщины и дети. Часть сумела переправиться на другой берег реки, но большинство осталось на этом.

– Бегут! – радостно крикнул князь Всеволод, подскакав к старшему брату. – Сейчас мы их догоним!

– Пусть бегут, – сказал князь Игорь. – Битву мы выиграли, добыча есть…

– Да ты что?! – возмутился младший брат, у которого руки чесались побиться. – Я их живыми не отпущу, буду гнаться, пока последнего не истреблю!

– Пусть молодые за ними гоняются, а нам с тобой отдохнуть не помешает, – остановил его князь Игорь.

Князь Всеволод пировать любил не меньше, чем воевать, поэтому уступил старшему брату.

– И действительно, пусть Владимир и Святослав гоняются за этими трусами, – согласился князь Всеволод. – Бить таких – не много чести.

Князья Владимир и Святослав повели конную дружину в погоню за половцами. Поскакали с ними и ковуи, но большая часть их не захотела переправляться через реку, кинулась грабить стойбище.

Следом за ковуями принялись грабить пешие ратники, а потом и обозники. Сысой Вдовый тоже прибежал. Никогда раньше ему не доводилось принимать участие в грабеже, поэтому первое время стеснялся заходить в юрты, ходил между ними, подбирая уроненное другими. Само собой, ничего ценного он так не заимел, только несколько кусков старого полотна и большой медный котел. Набравшись смелости, Сысой все-таки заглянул в богатую юрту в центре стойбища, из которой только что вышли несколько воинов с большими узлами добычи. В юрте стоял непривычный Вдовому запах дыма, скисшего молока, немытых человеческих тел и еще чего-то незнакомого. Внутри не было ни одной живой души, поэтому Сысой вошел в нее, начал рыться в валявшихся тряпках. Ему попалась старая аксамитовая япончица – женская накидка, отрез беленого полотна и выделанная овчина. Когда Сысой Вдовый начал сворачивать овчину, то обнаружил под ней золотой кубок в виде цветка с четырьмя лепестками, в каждый из которых на выпуклом боку было вставлено по изумруду. Сысой никогда раньше не держал в руках такое богатство. Вырученных за кубок денег хватит на безбедную жизнь в течение нескольких лет. Вдовый сложил накидку, полотно и овчину в медный котел, а кубок нес в руке. Он зашел еще в одну юрту, перерыл там все, но нашел только торбу с вяленым мясом. В третьей юрте толстый ковуй пытался изнасиловать девочку-половчанку, черные, блестящие волосы которой были заплетены в десяток тонких косичек. Она хоть и была в несколько раз меньше, но не давалась, сопротивлялась отчаянно. Ковуй, сопя и ругаясь, пытался заломить ей руки. Девчонка молча вертелась ужом и маленькими кулачками часто-часто колотила его куда попало.

– Ты что делаешь?! – вступился Сысой Вдовый за половчанку. – Она же дитё ещё!

– Не твое дело! Проваливай отсюда, это моя добыча! – огрызнулся ковуй.

– Не трогай ее! – потребовал Вдовый и сам удивился своей смелости и настойчивости.

Толстому ковую, видимо, и самому надоело возиться с упрямой девчонкой, но хотелось на ком-нибудь выместить злость, поэтому он встал и оценивающе осмотрел заступника. Заметив золотой кубок, ковуй передумал драться.

– Если тебе так жалко ее, давай мне кубок в обмен на девку, – предложил ковуй.

Он не знал, что мог просто попросить кубок, и Сысой отдал бы.

– На, – Вдовый протянул ему золотой кубок с изумрудами.

Толстый ковуй сперва опешил, не веря в такую удачу, потом цапнул кубок и выбежал с ним из юрты, пока сумасшедший русский не передумал. Но еще больше удивилась половчанка. Она хоть и не понимала по-русски, но догадалась, что ее обменяли на вещь, за которую можно купить сотню таких, как она. Девочка встала, поправила свою бедненькую одежку, напоминающую русский опашень, у которой один рукав был надорван. Половчанка была не так юна, как сначала показалось Сысою, лет двенадцати-тринадцати. Она смотрела на странного русского, ожидая его указаний, а Вдовый смотрел на нее, не зная, что дальше с ней делать. Оставлять здесь нельзя, потому что изнасилуют, а забрать с собой стеснялся.

– Как тебя зовут? – спросил он. Догадавшись, что она не понимает по-русски, ткнул себя пальцем в грудь и представился: – Сысой.

Она произнесла какое-то трудно произносимое имя, которое начиналось с «ол».

Сысой Вдовый показал в нее пальцем и сказал:

– Оля. Я буду звать тебя Оля.

Она не возражала, только настороженно, исподлобья следила за ним. Сысой не знал, о чем еще с ней говорить, поэтому нерешительно переступил с ноги на ногу. Не дождавшись от него никаких указаний, девчонка сделала жест рукой, что хочет собрать свои вещи. Сысой разрешил кивком головы. Половчанка быстро сложила какие-то тряпки на большой красный с золотом платок, концы которого попарно связала наискось. С узлом в руках она первой вышла из юрты.

По стойбищу ходили воины, нагруженные добычей и ведущие за собой пленных, женщин и детей. Сысою Вдовому всё ещё казалось, что сейчас к нему подойдут и заставят вернуть награбленное и отпустить девчонку. Но никто не обращал на него внимание. На краю стойбища он увидел оседланную половецкую лошадь, которая, волоча повод по земле, щипала редкую, незатоптанную, молодую траву. Сысой подсадил половчанку в седло, приторочил к нему медный котел с награбленным, взял лошадь за повод и повел к своей телеге.

Там его уже поджидал обозный сотник.

– О-о, и тебе кое-что досталось! Молодец! – похвалил сотник.

Сысой знал, что сотник всегда хвалит человека перед тем, как сказать что-нибудь неприятное, поэтому приготовился отдать все, кроме девчонки.

– Тут такое дело приключилось, – начал сотник. – Двое раненых у нас. Твой родственник Василек Терпилов хотел поять половчанку, а она его ножиком в живот пырнула, и дружка твоего Воислава Добрынича стрелой в бедро ранили, в седле не может сидеть. Здесь их лечить некому, надо срочно везти домой, глядишь, там помогут. Мы решили, что раз они близкие тебе люди, ты и повезешь.

Сотник замолчал, ожидая возражений. Поход начался удачно, дальше будет еще больше добычи, поэтому никто не хотел сейчас возвращаться домой.

– Хорошо, – сразу согласился Сысой Вдовый.

– Ну, тогда перегружай оставшиеся сухари на другую телегу, сейчас раненых принесут, – распорядился обозный сотник. Радуясь, что не пришлось долго уговаривать Вдового, он разрешил: – Отсыпь себе сухарей на обратную дорогу.

Сысой Вдовый перенес четыре мешка сухарей на другую телегу, а себе оставил початый, на две трети полный, и набил торбу толокном, чтобы хватило на всех до Путивля. Воислав без посторонней помощи добрался на своем коне, правда, перебраться на телегу ему помог Сысой, а Василька Терпилова принесли на плаще два ополченца. Побледневший от потери крови юноша лежал тихо, глядя перед собой удивленными глазами, будто никак не мог поверить, что ранили именно его. Перевязка из полосы небеленого полотна на его животе была мокра от крови.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Сысой Вдовый.

– Нутро горит, – тихо ответил юноша и попросил: – Дай водицы испить.

Вдовый достал кувшин с водой.

– Нельзя ему пить: в живот ранен. Только губы помочи, – предупредил Добрынич. – Завтра утром попьешь, если доживешь, – мрачно пошутил он и дал Васильку запоздалый совет: – Когда на чужую бабу лезешь, надо одной рукой ее руки держать.

Помочив родственнику губы, Сысой спросил Воислава, который возился на телеге, пытаясь поудобнее пристроить раненую ногу:

– А ты как?

– Терпимо. Если до утра не воспалится, значит, выживу, – с кривой улыбкой ответил Воислав Добрынич и расстроено добавил: – Вот же не повезло!

Вдовый привязал сзади к телеге коня друга и половецкую кобылу, посадил Олю рядом с собой и тронулся в обратную дорогу. Кобыла ведьмы без понуканий и указаний резво побежала по выбитому русской ратью пути, словно чуяла, что ничего хорошего ее на половецком стойбище не ждет.

Победители продолжали грабить стойбище и насиловать половчанок. Со всех сторон слышался веселый мужской смех и женский плач. Предсмертно блеяли под ножами овцы, которых варили в больших половецких котлах истосковавшиеся по свежему мясу воины. Кто-то нашел вино, успел отведать и запел пиршескую песню.

Князь Игорь Святославич взял себе из добычи лишь ханский червленый стяг на серебряном древке и белую хоругвь с червленой челкой из конского хвоста. Князь Всеволод Святославич ограничился молодой красивой половчанкой с голубыми глазами: видимо, мать ее была русской.

– Братья наши с великим князем Святославом ходили на половцев и бились с ними, озираясь на Переяславль, в Землю Половецкую не смели войти, а мы теперь в самой Земле Половецкой, поганых перебили, жены и дети их у нас в плену, – хвастливо сказал князь Всеволод старшему брату, когда они пировали в ханской юрте. – Теперь пойдем на них за Дон и до конца истребим. Если там победим их, то пойдем в Лукоморье, куда и деды наши не хаживали, возьмем до конца свою славу и честь!

– Сказала Настя, как удастся, – произнес князь Игорь.

Слишком легкая победа не обрадовала его. В походах половецкие воины часто удирали с поля боя, если понимали, что не осилят противника. Предпочитали потерять честь, а не жизнь. Но если за их спиной были жены и дети, дрались обычно насмерть. Не был ли их бегство сегодня военной хитростью? На всякий случай князь Игорь разослал во все стороны небольшие конные отряды разведчиков.

Один из таких отрядов какое-то время сопровождал телегу Сысоя Вдового. Когда солнце начало садиться, Сысой остановился на ночлег у ручья в балке, пологие склоны которой поросли низкорослой дикой вишней и можжевельником, а разведчики поскакали назад. Вдовый выпряг кобылу ведьмы из телеги и расседлал Воиславого коня, спутал им передние ноги и отпустил пастись, а потом принялся собирать хворост на костер. Оля помогла ему, а когда Сысой начал разводить костер, показала жестами, что ей надо сходить за чем-то за пределы балки. Сысой молча отвязал половецкую кобылу от телеги, помог девушке сесть в седло. Оля медленно поднялась по склону балки, оглянулась. Вдовый быстро отвел от нее взгляд, занялся костром.

– Удерет девка, – сказал Воислав Добрынич.

– Пусть удирает, – произнес Сысой Вдовый, который для этого и присвоил половецкую лошадь.

Он закашлял, поперхнувшись дымом. Стерев рукавом выступившие от кашля слезы, он повесил на огонь котел с водой.

Когда вода в котле начала закипать, на склоне балки появилась половчанке на лошади. Она неспешно спустилась к костру.

– Ты смотри, вернулась! – удивленно произнес Добрынич. – Чем это ты ее причаровал, а, черт старый?!

– Какой же я старый?! – в кои веки возмутился Сысой Вдовый и достал торбу с толокном, чтобы засыпать его в кипящую воду.

Воислав Добрынич гмыкнул многозначительно, однако больше ничего не сказал.

Оля показала Сысою, чтобы он пока не засыпал толокно в котел. Она разобрала привезенные травы. Часть положила в кувшин и залила кипятком, другие пожевала и наложила на раны Воислава и Василька, которые потом перевязала чистыми полосками полотна. Делала она это так умело, что обычно недоверчивый и склонный побрюзжать Добрынич даже не сделал ни одного замечания. Когда травы в кувшине настоялись, она поднесла его к губам Василька и дала выпить три глотка.

После ужина Сысой Вдовый расстелил под телегой тулуп ведьмы. Половчанка без принуждения легла рядом с ним. Трогать ее Сысой постеснялся да и побоялся, только накрыл добытым плащом.

Уставшие за полтора бессонных суток, мужчины сразу заснули. Воислав трубно храпел, Василек время от времени тихо постанывал, а Сысой ворочался, наслаждаясь любовью с неземной красоты женщинами. Ворочалась и половчанка, которой тоже снились грешные сны. Она перекатилась вплотную к Сысою, прижалась к его крепкому телу. Во сне Вдовый облапал ее. Тело у девушки было развитое, как у взрослой женщины. Он навалился на половчанку – и проснулся. Проснулась и Оля. Девушка, не шевелясь, тихо и часто дышала под Сысоем. Ее дыхание обжигало его шею. С трудом справившись с искушением, он начал подниматься с половчанки. Оля обхватила его двумя руками, не отпуская. Пораженный Сысой замер на миг – правильно ли понял? – а потом припал к ее губам, сухим и горячим. Оля тихо вскрикнула, когда он вошел в нее, потому что был первым, а дальше молчала, только иногда правой рукой небольно, коротко и часто, по-заячьи, постукивала его по спине.

Утром она расплела косички и скрыла волосы под платком, как положено русской замужней женщине. Отогнав Сысоя от костра, она сварила похлебку из вяленого мяса и толокна. Васильку есть не дала, только разрешила допить настойку из кувшина.

– Если до завтрашнего утра не умрешь, то наешься от пуза, – мрачно пошутил Воислав Добрынич, который утром почувствовал себя лучше, потому что нога начала заживать.

21

Савка Прокшинич прижился на княжеском дворе. Поселили его в избе дьяка Луки Савёлова, в подчинение которого он попал, человека доброго и ленивого. Злые языки утверждали, что добрый Лука потому, что ему лень сердиться. Савёлов передоверил новому подьячему все дела, а сам целыми днями спал да ел. Савка не роптал, потому что работы было мало, а свободы много.

Когда на княжеском дворе построили новую баню, Савка Прокшинич в полночь пришел в нее. Днем баню обновили сперва княгиня с княжной, а потом ближние дворовые бабы, поэтому в ней было тепло и сыро. Савка принес с собой веник из осиновых веток, огарок свечи и нож. В центре бани он выскреб ножом на деревянном полу круг, который не сможет преодолеть нечистая сила, и поставил в центре зажженный огарок свечи. Веник положил на нижний полок, встал на него, наклонился вперед, чтобы голова оказалась между раздвинутыми ногами, и произнес заклинание:

– Ни мертвый, ни живой, ни мокрый, ни сухой встань банник предо мной!

Банник вылез из-за каменки, стряхнул с лица прилипшие листья с березового веника, которым хлестался перед приходом юноши. Он сердито посмотрел на свечу. Пока она горит, банник вынужден будет подчиняться человеку, вызвавшему его, а если свеча потухнет в круге раньше срока, баннику придется искать другое жилье.

– Ну, чего тебе? – недовольно спросил банник.

– Душу хочу продать, – сообщил Савка.

– Зачем она мне?! Я души не покупаю. Пошалить – испугать или подменить кого-нибудь – это да, могу, – сказал банник. – Так что лучше иди ты к черту.

– А где мне его найти?

– Откуда я знаю?!

– Как это не знаешь?! – не поверил Савка. – Разве ты с ним не водишься?

– Триста лет он мне не снился! – слишком искренне признался банник.

Савка ему не поверил.

– Значит, так, – сказал юноша, – или покупаешь у меня душу, или показываешь дорогу к черту, или я задую свечу.

Банник сердито рыкнул и подошел к юноше поближе. Он долго вглядывался в грудную клетку Савки, потом удивленно хмыкнул и воскликнул:

– Вот это да! Слышал, что такое бывает, но вижу впервые!

– Что во мне особенного?

– Да есть кое-что, – уклончиво ответил банник.

– Говори, или свечу затушу, – припугнул Прокшинич.

– Если затушишь, не у кого спрашивать будет! – насмешливо ответил банник, почувствовав, что заимел власть над человеком. – Сделаешь дело для меня, расскажу.

– Чего ты хочешь? – поинтересовался Савка, которого распирало любопытство.

Банник показал на горшок с остатками отвара корней травы бедренец, которым женщины обмывали тело, чтобы было чисто и молодо:

– Набери в этот горшок воды, отнеси в овин и поставь в печь.

– А зачем?

– Отомстим овиннику за сожженную старую баню, – объяснил банник. – Пока вся вода из горшка не испарится, овинник не сможет выбраться из печи. Ее сейчас не топят, так что маяться ему придется долго, не меньше, чем мне досталось без бани.

– Хорошо, – согласился юноша.

Он надрал в горшок воды из бочки, что стояла у каменки, отнес в овин. Когда ставил горшок в печь, из нее вылетело облако пепла, который попал юноше в глаза, нос и рот. Савка от неожиданности чуть не уронил горшок. Откашлявшись, отчихавшись и отплевавшись, он все-таки поставил горшок с водой в печь и от себя добавил – перекрестил топку, чтобы овинника скрючило и не отпускало до первых петухов.

Когда Савка Прокшинич вернулся в баню, свеча уже догорала.

– Ну, рассказывай, что во мне необычного? – потребовал он.

– Души у тебя нет! – смеясь, сообщил банник.

– Как это нет? – не поверил Савка.

– А никак! Когда тебя несли в церковь крестить, завернули в тулуп, чтобы богатым всю жизнь был, да только не проверили карманы. А в левом кармане тулупа таракан сидел. Этого таракана и окрестили, он и получила твою душу. Если бы ты его проглотил, душа, хоть и черная, вернулась бы в твое тело. Не успел таракан доползти до тебя, раздавил его твой отец. Так что нет в тебе никакой души, дырка там бездонная.

Савка Прокшинич вспомнил, что всегда любил черных тараканов, частенько бросал им за печь крошки со стола. И тараканы не боялись его, даже узнавали по шагам и голосу и, как по зову, выползали из щелей. Однако ему стало муторно от мысли, что не имеет души.

– Врешь ты все! Леший видел у меня душу, даже обменять хотел на волков, – возразил Савка.

– Но ведь не обменял? – задал вопрос банник и захихикал. – Нашел кому верить! Леший соврет – не дорого возьмет.

– А ты не врешь?

– И рад бы, да не могу. Пока свеча горит, должен служить тебе верой и правдой, – ответил банник.

– И что мне теперь делать? – спросил Савка.

– Откуда я знаю?! И вообще, чего ты ко мне пристал с добрыми делами?! – возмутился банник. – Навредить кому-нибудь – это, пожалуйста, выполню, а на хорошие дела я тебе не помощник.

– Ты обязан мне помогать, – не согласился Прокшинич, – свой своему поневоле брат.

– С чего это ты взял?! Я псу не дядя, свинье не брат! – возразил банник. – Так что иди надоедай кому-нибудь другому.

– А кому, кто знает? – не отставал юноша. – Черт знает?

– Ну, черт всё знает, – ответил банник. – Да только вряд ли ты с ним встретишься, он будет бегать от тебя, как от ладана.

– Почему?

– Потому что ты приносишь несчастье всем, кому служишь.

– Даже черту?! – не поверил Савка Прокшинич.

– А чем он хуже остальных?! – возмущенно произнес банник. – Перед несчастьем все равны!

– Тогда говори, где и как мне его найти, – потребовал Савка.

– Я бы сказал, но боюсь, что мне за это достанется от черта.

– И от меня получишь, – сказал Савка и наклонился к почти догоревшей свече, намериваясь затушить ее.

– Ну, хорошо, скажу, – быстро согласился испугавшийся банник. – В ночь на Ивана Купала он обязательно будет возле костра.

– А как я его узнаю?

– Ему трижды будут предлагать прыгнуть через костер, а он трижды будет отказываться, и только на четвертый раз согласится.

– До Ивана-Купала долго ждать. Говори, где мне его раньше найти.

В это время свеча догорела и потухла.

– Почему молчишь, отвечай! – потребовал юноша. – Эй, банник, ты где? Отзовись!

– Из-за печи не лепечут! – ответил банник из-за каменки и ехидно засмеялся, уверенный, что юноша не сможет добраться до него, потому что одним способом можно вызвать нечисть только один раз, а другие Савка не знал.

22

Князья Владимир и Святослав вернулись из погони за половцами к вечеру следующего дня. Они взяли в плен около сотни женщин и детей, но мужчин убили и пленили мало, потому что половцы удирать умели. Спрыгнув с коней, усталые и запыленные воины бросились к реке напиться свежей воды и умыться. И князья Владимир и Святослав сперва ополоснулись в речной воде и только потом пошли к шатру князя Игоря, который ждал их у входа.

Обняв по очереди племянника и сына, он спросил:

– Не догнали половцев?

– Ночью оторвались от нас, рассыпались мелкими отрядами, – ответил князь Святослав.