Записки «черного полковника» Трахимёнок Сергей

Корбалевич

Смятый бумажный кулек с надписью «рукопись» не давал Корбалевичу покоя, и он встретился с Ухналевым еще раз, без Расима и Виктора Сергеевича.

— Ну, — спросил он чуть ли не с порога, — а где рукопись Б.Н.?

— Вот она, — сказал Ухналев и кивнул на шкаф.

— Вы к ней больше не обращались?

— Нет.

— А почему?

— Потому, что это не моя рукопись, а Б.Н. Я лучше тебе свои выписки покажу.

И он взял в руки лист с напечатанным текстом.

— Валерий Михайлович, я с удовольствием вас послушаю, но мне хотелось бы закончить обсуждение рукописи Б.Н.

— Давай закончим, — сказал Ухналев. — Бери рукопись.

Корбалевич взял со шкафа папку, вернулся на диван и сделал вид, что весь превращен в слух. Но Ухналев молчал.

— Валерий Михайлович, — осторожно произнес Корбалевич, — извините, я вас перебил.

— Да, — ответил Ухналев, — ты меня перебил, но мне ничего не остается, как закончить наш разговор. Уж коли он начат. Вот тебе текст, казалось бы никакого отоншения к рукописи Б.Н. не имеющий. Цитирую: «Автор, тайно трудясь над будущими сочинениями, в том числе подступая к “Архипелагу ГУЛАГ”, тешил себя мыслью о горстке подобных ему, замкнутых и упорных писателей-одиночек, рассыпанных по Руси, — каждый из них пишет по чести и совести то, что знает о нашем времени и что есть главная правда. Несколько десятков нас таких, и всем дышать нелегко, но до времени нельзя нам раскрываться даже друг другу. А вот придет пора — и все мы разом выступим из глубин моря как Тридцать Три богатыря… шлемоблещущая рать…» Тебе это ни о чем не говорит?

— Нет.

— Вот ты все о рукописи Б.Н., а на самом деле и мои заметки, и его рукопись это близнецы-братья. Но мои заметки с более высоким уровнем обобщения того, что произошло. Ты открой страницу, где Б.Н. пишет о «молекулярной теории». Напомни мне, как там близко к тексту.

Корбалевич быстро нашел страницу и протянул Ухналеву.

— Прочитай сам, — сказал Ухналев, — я такой мелкий текст не вижу.

— «К началу пятидесятых годов в НТС опять стала модной “молекулярная теория”, — начал Корбалевич, — которая была модернизирована в соответствие с новыми веяниями. Согласно этой теории в Советском Союзе возможно создание мощной оппозиционной организации, ячейки которой — “молекулы” — никак не связаны друг с другом, но руководствуются одними целями и работают в одном направлении. Руководство, по-прежнему, осуществлялось из зарубежного центра».

— Как ты полагаешь, Леня, есть ли связь между двумя этими высказываниями? С одной стороны, человека, который не был связан в пятидесятые годы с НТС, но уже тогда думал о том, что он будет некоей молекулой для разрушения строя, который его не устраивал. А с другой — некоей концепцией подрывной деятельности, которую проводили против СССР наши эмигранты, в душе сознавая, что делают это на деньги наших врагов, но оправдывая это известным выражением «враг моего врага — мой друг».

— Я не знаю, как ответить на этот вопрос.

— Хорошо, — сказал Ухналев, — давай его отложим на потом. А сейчас закончим с рукописью Б.Н., чтобы она не препятствовала тебе самому кое в чем разобраться. Что ты еще хотел прояснить?

— Мысль автора о небывалом масштабе психологической войны, начавшейся после Второй мировой. Наверное, это было началом того, что после стало называться холодной войной.

— Нет, Леня, даже тогда, когда Черчилль в Фултоне сказал, что западный мир должен защитить от коммунизма свои ценности, война и представление о ней были еще старыми. И, несмотря на то, что война называлась холодная, методы у нее были горячими. Добрых десять лет после войны еще осуществлялись заброски в наш тыл и разведчиков, и диверсантов, и террористов, плюс к этому велась подкормка националистических бандформирований в Западной Украине, Белоруссии и Прибалтике. И активно в этом участвовали наши эмигрантские организации. Так, в 1953 году контрразведка пресекла высадку восьмерых американских диверсантов под Майкопом. Все они были рекрутированы их рядовых членов НТС. В этом же году была заброска по воздуху белорусских эмигрантов. Это были Карл, Фин, Бен и Джо.

— Я давно хотел спросить, почему у них такие странные клички?

— Эти клички они получили от инструкторов американской разведки. Их задачей было инициировать работу антиправительственного подполья, чтобы дать материал для вывода о том, что в Белоруссии существуют «массовые выступления» против советской власти. Однако те, кто работал с ними, сделали свое дело чрезвычайно скверно. Они не смогли отработать надежные варианты связи и фактически бросили свою агентуру на произвол судьбы. Те, кто экипировал этих людей, имели примитивные знания о жизни и быте в Белоруссии. Все заброшенные имели при себе вещи, которые указывали на иностранное происхождение. Одежда, обувь, сигареты с фильтром, продукты в специальной упаковке были непривычны для местных жителей. Инструктаж осуществлялся на основе примитивных знаний о тоталитарном государстве, в котором проверка документов является нормой и агенты носили с собой и предъявляли сразу все документы: паспорт, военный билет, различные справки. Бумага, шрифты, чернила — все это отличалось от наших. Мало того, мы в наши паспорта специально не вставляли скрепки из нержавеющей стали. И уже через несколько месяцев становилось видно, что этот паспорт изготавливался за кордоном… Кроме того, текст этих документов отличался страшной безграмотностью. Даже сейчас я помню одну справку с печатью, на которой по ободку был текст «Директор колхоза». Тогда как любой советский гражданин знал, что колхозами руководят председатели. Сузить круг поиска заброшенной агентуры позволяли и связи лиц, бежавших вместе с оккупантами за рубеж в 1944 году. А также, несвойственное повседневному поведение этих связей. К примеру, в Барановическом районе одна из женщин вдруг стал покупать большое количество водки и шампанского. Осмотр местности рядом с домом позволил выявить несколько окурков сигарет с фильтром, о которых в те времена в Белоруссии и не знали. В общем, наши противники хотели войны горячей, но попытки ее развязать провалились. Вот тогда и стали наши визави постепенно переходить к войне психологической. Которая прежде в истории человечества никогда не достигала такой изощренности в мирное время… Но давай вернемся к «молекулярной теории».

Ухналев подошел к шкафу, вытащил еще одну папку, извлек из нее лист и прочитал: «В годы смуты против Русского государства выступала целая армия революционеров, из которых “одному суду за участие в революции было подвергнуто 23 тыс. человек”. Однако абсолютное большинство революционеров избежали справедливого возмездия. По нашим примерным оценкам, общее число революционеров (включая Польшу и Финляндию) составляло не менее 100 тыс. человек. Более половины из них были чистой воды уголовники. С негласного одобрения западных правительств в США, Англии, Франции, Италии, Швейцарии были образованы специальные центры по подготовке революционных боевиков. Там же шло их снабжение оружием и деньгами. Один из главных организаторов трагедии “кровавого воскресенья” Пинхус Рутенберг возглавлял в Женеве особую организацию по “боевой подготовке масс” с самыми широкими полномочиями и огромными финансовыми средствами». Чувствуешь, куда я клоню? — спросил он у Корбалевича.

— Нет, — честно признался тот.

— Цивилизационным соседям неважно, какой у тебя государственный строй, они стремятся подрывать тебя как сильного конкурента и используют при этом все, в том числе твоих соплеменников, которые по каким-то причинам оказались за рубежом. Они были крайне заинтересованы в том, чтобы вернуться на родину и участвовать в пользовании ресурсом, которого они лишились. А в это время на пространстве России, в частности, в среде большевиков, шел процесс воспроизводства того способа существования, который был всегда. Этот способ существования не мог не породить слой государственников, действиями которых и была сохранена Россия, основное звено Советского Союза. Между космополитами и государственниками шла жестокая борьба, которая закончилась победой последних и частичным физическим уничтожением носителей чуждых данному пространству ценностей.

— Валерий Михайлович, — сказал Корбалевич, — какое отношение это имеет к запискам Б.Н.?

— Самое прямое. Б.Н. схватывал и фиксировал факты, а я их в определенной степени обобщаю. Деятельность Б.Н. была направлена на то, чтобы не допустить создания на территории противника тех лагерей, которые там существовали и привели к революции семнадцатого года. А вообще наше противодействие тому, что могло разрушить государство, сегодня выдается чуть ли не за преступление. Но это не так. Здесь прав тот, кто защищает себя, не опираясь на поддержку твоих оппонентов. И чтобы уже никогда больше не возвращаться к этому, я, как и Б.Н., и Крымов, обратил внимание на любопытнейший факт. Та психологическая война, то воздействие, которое оказывали радиостанции на советских людей, действительно было фрагментарным. Потому что многим из них, как говорит мой внук, было по барабану, все это воздействие. Но существовал слой индивидов, которым было некомфортно. Хотя они мало понимали почему. И они подсознательно, а иногда и сознательно стремились строй, в котором им некомфортно, изменить. Об этом хорошо сказал Крымов. И это подтверждают все революции, перестройки и реформы… Так что «молекулярная теория» всегда беспроигрышна. В любом организме есть враждебные микробы, но они бессильны, пока организм энергетически силен. Однако стоит ему ослабнуть, и тут же все эти «молекулы» сначала заявляют, что именно их стараниями был ослаблен организм, а затем и начинают ослабленный организм добивать. И беда в том, что они не умеют ничего другого. Это видно по их телодвижениям. Они не умеют созидать. Они по-прежнему стучат молотками по Берлинской стене, хотя ее давно нет.

Расим

— Мне кажется, что ты как-то уж очень несерьезно стал относиться к нашему сотрудничеству, — сказал Эрдемир Расиму.

— Эрдемир, мне трудно определить, что такое серьезное сотрудничество, а что несерьезное. Ты даешь мне задания, я их выполняю. Конечно, если бы я имел на связи таких же людей, я бы мог подтвердить или опровергнуть твой тезис, но я не знаю того, что называется критериями серьезного сотрудничества. Возможно, я не способен к такому сотрудничеству, ведь это ты нашел меня, а не я пришел к тебе с предложением взять меня на работу.

— Меня все время удивляет твое знание разведывательного сленга… Вот ты сказал «на связи», так может говорить только человек, который знаком с терминологией и даже сленгом разведки.

— Эрдемир, я в отличие от других твоих людей много читал и читаю, и при случае могу даже прикинуться профессионалом. Но это не показатель того, что я профессионал.

— Ты выполнил мое задание, связанное с мелкомасштабными картами. Но наши эксперты дали заключение, что там есть неописанные зоны, и именно эти зоны интересны нам. Это наводит на размышления.

— Если наводит, надо размышлять. Я ведь тоже размышляю. Зачем, например, Каморкане эти зоны? Они могут оказать существенное влияние на ее безопасность?

— Расим, — сказал Эрдемир, — разведка сейчас не только государственное, но и коммерческое предприятие. Каморкане, как говорят у вас, до лампочки многое, что происходит в Беларуси, но есть разведки, которые купят эту информацию или обменяют ее на ту, которая нужна нам.

— Значит, информация про авиаполк, самолеты которого имели право носить под крылом ракеты средней дальности, не имела никакого значения для Каморканы?

— Да, мой друг.

— Но эта информация могла представлять интерес для коллег из Европы?

— Да, и не только из Европы. Кстати, ты получил информацию о том, что полк перебазировался в Россию, но не сообщил данных, где он дислоцируется там.

— Эрдемир, я не Господь Бог! С моими ли куцыми возможностями знать такое.

— Это ранее ты не имел возможностей, а теперь ты вполне оперился, приобрел опыт…

— Знаешь, в России в советское время был очень популярным сериал про Штирлица.

— Я видел этот сериал.

— Ты видел его один раз, а мы смотрели по многу раз и отдельные реплики запомнились нам дословно. Так вот главный герой жалуется радисту Эрвину, что там, в Центре, ему дают невыполнимые задания. «Они что там, — говорил он, — считают меня вторым человеком после Гитлера? А может, мне самому стать фюрером?»

— Резидент не должен говорить о таких вещах с радистом, — категорически произнес Эрдемир.

— Это у вас в Каморкане резиденты не говорят по душам с радистами, а в России сплошь и рядом.

— Почему ты все время проводишь параллели с русскими, ты же татарин?

— Я на Ифтар[34] привел в представительство Каморканы настоящего татарина, человека, который, как говорят ученые, идентифицирует себя с татарами этнически. Но ты почему-то потребовал, чтобы я больше его не приводил…

— Я потребовал этого, потому что ты проявил ненужную инициативу, которая находилась вне рамок заданий тебе.

— Неправда, ты поручил мне написать статью о страданиях малых народов. Но я не смог и привел к тебе на смотрины человека, который мог это сделать. Его зовут Ильяс, и он помешан на своих этнических корнях.

— Этот человек ненадежен, — сказал Эрдемир, — тебе бы надо уже разбираться в людях.

— Человек не может быть идеальной машиной для какого-либо вида деятельности. Не идеален и мой земляк, но почему он ненадежен? Ты можешь видеть человека насквозь?

— В определенной степени, да. Твой земляк далеко впереди себя выставляет, как это говорят у вас в Беларуси, шильду[35] своей национальной принадлежности. Он как бы всем говорит: смотрите, кто я есть.

— Это плохо?

— Для жизни этот факт является нейтральным, а для конспиративной работы нежелательным. Такой человек внутренне слаб и не самодостаточен. Потому он и вынужден все время давать сигналы окружению о том, что он самый, самый.

— Но это единственный человек в моем окружении, который мог бы написать статью.

— Этот человек может написать такую статью, впрочем, как и любую другую. Это интересный тип приспособленца. Когда вокруг него национальные доминанты, он националист, когда интернациональные — он мгновенно меняет свою окраску.

— Ну, это свойственно людям вообще…

— Людям, да. Но для конспиративной деятельности такие люди не подходят.

— Почему же? Мне кажется, все наоборот… Они хорошо приспосабливаются к внешним условиям.

— Они приспосабливаются для решения своих задач, которые порождены их внутренней неуверенностью, неудовлетворенностью своим положением. А те, кто работает в разведке или на разведку, выполняют задачи организаций, государственных или негосударственных.

— А если их устремления и устремления государства совпадают?

— Они могут совпадать, но чаще всего не совпадают. Или в какой-то период совпадали, а потом перестали совпадать. И что потом делать с такими сотрудниками? Колоду к ногам и в колодец?

— Ты говоришь страшные вещи, Эрдемир!

— А ты думал, что в разведке только конфетки.

— Ты сегодня все время подбиваешь меня к тому, что я либо плохо работаю, либо перестал хорошо работать. И приводишь примеры, где я не смог чего-то сделать, но у меня есть примеры хорошей работы…

— Не зазнавайся, Расим, — сказал Эрдемир. — Я знаю, что ты имеешь в виду. Но это не основное направление нашей деятельности.

— Мне показалось, что основное…

— Тебе неправильно показалось. И ты, пожалуйста, этими разговорами не отвлекай меня на негодный объект. Как у тебя идут дела с установлением контактов с оппозицией?

— Никак, это не мой профиль. Этим мог бы заняться Ильяс.

— Про Ильяса мы уже говорили. Нас интересуют лидеры оппозиции. У вас сейчас проходят выборы, а вдруг оппозиция их выиграет?

— Оппозиция не может их выиграть. Она достаточно дискредитировала себя в глазах социума в начале девяностых.

— Для того чтобы выиграть выборы, необязательно набирать больше голосов, чем у твоего оппонента. Нужно только в конце выборной кампании одному из кандидатов заткнуть рот, а второго через СМИ объявить победителем. Примеров этому великое множество.

— Эрдемир, политика не моя сфера.

— Вся наша жизнь — политика, — сказал Эрдемир, — и рано или поздно ты созреешь для понимания этого.

— Уже понимаю, тем более, что к нам пришел Его Величество Интернет, который позволяет узнавать не только официальные газетные новости, но и неофициальные, не газетные.

— Например?

— Например — о перевороте в Турции в позапрошлом году и подготовке нового переворота в будущем генералом К., которого считают руководителем служб безопасности теневого правительства.

— А ты откуда это знаешь?

— Интернет знает все. Даже то, что в 1997 году премьер-министр заблокировал запрос парламентской комиссии, пожелавшей заслушать показания генерала К., а вскоре после этого он был повышен в звании. Парадоксально, но в Турции армия, как бы ни хотелось это тебе, Эрдемир, не стоит на позициях ортодоксальных исламистов. Поэтому за последние несколько десятков лет именно армия сместила четыре правительства и запретила ряд партий, в основном тех, кто проводил ортодоксальную происламистскую политику.

— Зачем ты выудил из Интернета эту информацию? — спросил Эрдемир.

— Затем, что там, в Анталии, Фарук сказал мне, что его друг Эрдемир близко знаком с генералом К.

Корбалевич

Весна 1999 года выдалась теплой. Первые клейкие пахучие листочки на деревьях появились уже в середине апреля. Но потом подморозило, и весна задержалась в этой клейко-пахучей стадии на неопределенное время.

Корбалевич шел на встречу со стариками разведчиками. Он уже подошел к угловому дому на улице Столетова, как вдруг увидел Расима. Тот стоял перед сидящей на лавочке Агнессой Федоровной, которая распекала его за что-то.

«Скоро его мытарства закончатся, — подумал Корбалевич, — а вот мои… Мои могут продолжаться еще долго. Хотя… — тут он вспомнил заключительные слова рукописи Б.Н.: “Если хочешь рассмешить Господа, поведай ему о своих планах”».

Корбалевич прошел мимо Агнессы Федоровны и Расима, остановился перед дверью подъезда и прикрыв собой табло домофона, чтобы Агнесса Федоровна не увидела номер квартиры, в которую он направлялся.

Расим, конечно, заметил Корбалевича, но не стал торопиться вслед, помня инструктажи Виктора Сергеевича: чем больше временной разрыв между входом в дом Корбалевича и его, тем меньше возможности предположить наличие между ними связи.

Однако пришлось идти в подъезд раньше, чем хотелось, потому что Агнесса Федоровна обладала вздорным характером. Когда она видела, что Расим слушает ее наставления с тайным желанием быстрее уйти, она пыталась его удержать разговором. Когда же Расим присел рядом с ней на лавочку, она сказала:

— Ладно уж, иди.

Расим открыл дверь в подъезд, вошел в лифт, двери закрылись, но он опять же не торопился нажимать кнопку нужного этажа — тянул время, помня, что Виктор Сергеевич может сделать ему замечание за то, что он пришел почти вслед за Корбалевичем. Однако долго стоять в лифте тоже не с руки, поскольку это может выглядеть странно. И Расим проехал вверх до девятого этажа, потом спустился вниз и снова нажал кнопку вверх.

Выйдя на девятом этаже, он стал спускаться по лестнице. Подходя к двери квартиры Ухналева, поймал себя на мысли, что устал от этой двойной жизни, ее нелепых для нормального человека правил. Остановившись у двери квартиры, он нажал кнопку звонка.

Дверь открыл Ухналев.

— Проходи пока на кухню, — сказал он.

Расим послушно пошел на кухню, сел на угловой диванчик и стал ждать приглашения в главную комнату, где Корбалевич и старики разведчики обсуждали то, чего ему не надо было знать.

Ожидание затянулось, и Расим вспомнил разговор с Эрдемиром по поводу Ильяса. Он действительно привел Ильяса на Ифтар в каморканское представительство в надежде на то, что удастся отвертеться от написания статьи о репрессиях малых народов. Эрдемира не было среди сотрудников, но то ли он отслеживал обстановку через технические средства, то ли Бахадыр докладывал ему, однако Ильяс не понравился Эрдемиру.

Впрочем, поведение Ильяса не понравилось и самому Расиму. Попав в среду сотрудников каморканского представительства, тот повел себя, как мусульманский пророк по отношению к неофитам. Он комментировал молитвы муллы, утверждал, что не стоило организаторам крутить во время Ифтара фильма о Каморкане…

Расим молча наблюдал за поведением земляка, все больше раздражаясь. Благо ужин закончился, и хозяева стали провожать гостей.

Расим и Ильяс вышли на улицу.

— Слушай, — сказал Расим, — ты вел себя по меньшей мере по-хамски. Ты пришел в гости…

— Это ты пришел сюда в гости, — вспылил Ильяс, — я а пришел к единоверцам! И мне непонятно, зачем ты пришел сюда, ты же атеист, русский…

— Ты плохо знаешь Коран, — ответил Расим, — на Ифтар приглашают не только мусульман, но и представителей других конфессий, если они являются друзьями или коллегами мусульман. Но в данном случае я приглашен как человек, принадлежащий к этнической группе, традиционной религией которой было мусульманство.

— Расим, не болтай ерунду! — сказал Ильяс. — Давай проведем тест, посчитай вслух машины возле Приорбанка.

— Одна, две, три, — начал считать Расим, не понимая подвоха, — четыре… Дальше считать?

— Уже не надо, — ответил Ильяс, — ты выдал себя с головой.

— Я выдал себя?

— Ну да. Вот как бы посчитал эти машины я, — сказал Ильяс, — бер, ике, эч, дурт…

— Что это?

— Счет на татарском языке. Дело в том, что человек может знать множество языков и даже выдавать один из них за родной. Но считает он подсознательно на том, на котором видит сны. Так что ты можешь выдавать себя за татарина, но на самом деле ты — русский человек с частью татарской крови… Хотя чистых русских давно нет.

— Слушай ты, чистокровка! Если бы ты сказал мне это до нашей с тобой встречи в библиотеке, я бы тебе поверил. Но я в отличие от тебя за это время не только перебрал много источников, но и поставил это дело на научную основу. Когда нацменьшинства в России или Беларуси утверждают, что “нет чистых русских”, “все перемешались”, они противоречат самим себе. Скорее всего, нет чистых инородцев. Русские в последнюю тысячу лет в местах своего исконного проживания всегда были в большинстве. И в этом случае, при смешивании, больше размывались этнические начала инородцев, а не русских. Хотя в среде элит этот процесс был более глубоким. Таким образом, антропологически русские более однородный народ, чем, скажем, немцы, итальянцы, французы, англичане. И ты можешь надувать щеки, говоря об этом тем, кто не ориентируется в предмете спора. Для меня же ты просто болтун и демагог.

— Правильно, — сказал Ильяс, — я демагог, что в переводе с греческого на русский означает — водитель народа…

— Расим, — раздался голос Ухналева, — иди к нам.

Расим вошел в комнату и сел на диван. Три пары глаз смотрели на него по-иному, чем обычно. Возникла паузу, которую прервал Виктор Сергеевич.

— Все, что рождается, умирает… — сказал он, обращаясь к Расиму.

— Витя, без длинных вступлений, — перебил его Ухналев.

— Все, что появляется, исчезает, — продолжал Виктор Сергеевич. — Наверное, пришла пора и нам завершать операцию.

— Тем более, что ты стал терять чувство опасности, — сказал Ухналев, как можно мягче.

— Откуда вы знаете? — спросил Расим.

Ухналев усмехнулся.

— Мы только что прослушали твою полемику с резидентом на вашей последней встрече. Ты стал терять чувство меры в споре с руководителем. Зачем ты вспомнил этого генерала К., ведь, возможно, этот контакт Эрдемир тщательно скрывал.

— Он его скрывал, — подтвердил Виктор Сергеевич. — Это козе понятно. Ты помнишь, Расим, как мы разбирали с тобой вербовочную ситуацию и обратили внимание на жизненное кредо Эрдемира о том, что «страх — единственный стимул в управлении человеком. Ничто другое не может с ним сравниться». Ты открыто стал издеваться над ним, показывая, что ты его не боишься.

— Расим, — сказал Ухналев, — то, что мы прослушали, не есть разговор резидента-раиса с агентом-подчиненным. Это разговор двух приятелей, один из которых понимает слабости другого. А тот другой начинает чувствовать это.

— И что это значит? — спросил Расим.

— Это значит: операцию пора завершать.

Корбалевич

Отправив Расима домой, троица профессионалов от разведки и контрразведки придвинулась ближе к журнальному столику, а Ухналев сказал:

— Прежде чем мы начнем планировать следующий этап операции, я хотел бы обсудить принятое решение. Не опоздали ли мы с завершением операции? Мне кажется, «резак» стал предъявлять претензии к «нашему другу» и вполне справедливые.

— Ты полагаешь, — сказал Виктор Сергеевич, — что он, таким образом, пытается прекратить контакты?

— Нет, — сказал Корбалевич, — это всего лишь очередная проверка. Мы четко отслеживаем обстановку. У него нет агентуры, более эффективно работающей, чем «наш друг».

— Жаль, что игру нужно будет свернуть, — сказал Виктор Сергеевич.

— Нечего жалеть, ради этого, отчасти, все и затевалось, — сказал Ухналев.

— Разве только для этого? — ответил Виктор Сергеевич. — Ты же знаешь, Валера, что такие операции проводятся не только для того, чтобы скомпрометировать визави или снизить его активность, но и для того, чтобы изучать его инструментарий, методы работы…

— Коллеги, — перебил их рассуждения Корбалевич, — у меня мало времени, давайте ближе к делу. Из большого количества заданий, который давал «резак» «нашему другу», на состав преступления тянут только манипуляции с чаем и лекарствами.

— А как же такие поручения, как отследить путь авиаполка с правом ношения ракет средней дальности? Плюс приискание мелкомасштабных карт. Ведь это чистейшей воды шпионаж! — сказал Ухналев.

— Витя, — ответил ему Виктор Сергеевич, — ты забыл, что в данном случае нет объекта преступления[36]. Карты были бытовые, и эксперты Каморканы это выявили, а полк был российским. И любой адвокат использует этот фактор для того, чтобы развалить обвинение в суде.

— Хорошо, — сказал Корбалевич, — давайте сосредоточимся на манипуляциях с лекарствами и чаем. Есть ли там то, что называется объектом преступления?

— Безусловно, — ответил Виктор Сергеевич. — Смотрите внимательно. Здесь не только существует объект преступления, но и явное использование «резаком» служебного положения в интересах семьи.

— Это с чаем, — сказал Ухналев, — а с лекарствами, он вообще вышел за пределы интересов семейного клана. Таким образом, наш Эрдемир скомпрометирован на двух уровнях. Во-первых, он использовал государственные возможности, чтобы продавать чай с высоким содержанием тяжелых металлов, который не продается в Европе. И за эти действия его не погладит по головке его государство, которое послало его сюда.

— А во-вторых, — продолжил Виктор Сергеевич, — он поставлял в Чернобыльскую зону лекарства с просроченными сроками действия, решая этим задачу утилизации отходов и получая при этом мзду от заказчиков.

— За это его не погладит по головке тесть, который вложил в него немало средств, чтобы тот продвигал и защищал его интересы, а не свои, — сказал Корбалевич.

— Это нужно связать с территорией, на которую поставлялись эти лекарства, — добавил Виктор Сергеевич.

— Совершенно верно, — согласился с этим Ухналев. — Ведь как все хитро задумано: возможное увеличение смертности можно списать на последствия Чернобыльской аварии.

— Так, — сказал Корбалевич, — с основными моментами возможного обвинения определились. Теперь нужно подумать, где начать процесс легализации[37] полученных материалов.

— Есть, конечно, классический вариант, — сказал Ухналев, — захват на контакте «резака» и «нашего друга».

— Он отпадает, — возразил Корбалевич. — Есть предложение начать издалека.

— Правильно, — сказал Виктор Сергеевич. — Причем издалека не только по фигурантам данного дела, но и по территории. Я предлагаю осуществить захват «нашего друга» и Петра Яковлевича в солнечном Гомеле во время передачи очередной порции баксов за лекарства с просроченным сроком действия.

— Годится, — сказал Корбалевич. — Это, пожалуй, самый лучший вариант. Осталось получить санкцию руководства.

— И как можно быстрее, — добавил Ухналев.

— Почему быстрее? — спросил Корбалевич.

— Потому, Леня, — произнес Ухналев, — что обстановка в мире напряженная.

— Да что нам обстановка в мире, нам бы со своей разобраться, — ответил Корбалевич.

— Вот так всегда! — раздраженно заметил Ухналев. — Мы решаем свои мелкие задачи, не сопрягая их с задачами региональными и мировыми. И в результате получаем по носу. Сколько было разработок мелких предателей в конце восьмидесятых годов? И вся система просмотрела предателей крупных. А почему?

— Потому что все говорили: не нашего уровня разработки, не нашего ума дело, — поддержал его Виктор Сергеевич.

— А все эти дела должны были быть нашего ума! Ведь малое определяется большим и наоборот. Невозможно манипулировать малой матрешкой, не открыв большую.

— Хорошо, хорошо… — произнес Корбалевич. — Я был не прав, будем действовать максимально быстро. Только вот чьими средствами проводить захват? Если нашими, то сразу будут видны уши контрразведки.

— Подключим коллег из органов внутренних дел, — безапелляционно заявил Ухналев. — Они с удовольствием запишут это дело на свой счет.

— А наше руководство пойдет на это? — спросил осторожный Виктор Сергеевич.

— Пойдет, — ответил за Корбалевича Ухналев. — Наше руководство сейчас сверхосторожное, и такой вариант ему будет предпочтительней.

— Ну и прекрасно, — сказал Корбалевич, поднимаясь с дивана. — Я пойду.

— Конечно, Леня, — отреагировал на это Ухналев. — Но перед тем, как ты уйдешь, прими от нас с Виктором скромный подарок.

Ухналев полез в шкаф и вытащил оттуда сшитый том каких-то материалов.

— Что это? — спроисл Корбалевич, хотя оперативное чутье уже подсказало ему ответ.

— Это фиксация работы с «нашим другом». Она пригодится тебе на этапе реализации разработки «резака» Каморканы. Но имей в виду, составлена она пенсионерами, а следовательно, с нарушением правил секретного делопроизводства. Поэтому быстро используй содержание этого тома, а сам том — в огонь.

— Нет сейчас огня, Валерий Михайлович, — ответил Корбалевич, — сейчас у каждого машинка для измельчения бумаги. Все меняется.

— Твою мать! — выругался Ухналев. — Машинками обзавелись, а оперативный кураж потеряли.

— Валера, Валера, — стал успокаивать его Виктор Сергеевич, — что с тобой?

— То же самое, что и со всеми нами, — зло отозвался Ухналев.

Корбалевич засунул том в портфель и покинул квартиру Ухналева с неприятным чувством, сродни тому, которое испытывает неофит, после того как его труд неудовлетворительно оценивает один из уважаемых им авторитетов.

Виктор Сергеевич

— Ты слишком резок с Расимом, — сказал Виктор Сергеевич Ухналеву. — Он выполняет на общественных началах государственно-полезную работу, а ты относишься к нему, как к человеку, который чем-то тебе обязан.

— Витя, ты не прав, — ответил Ухналев, — ты же знаешь, что я отношусь к нему по-отечески, а отцы бывают разные, одни сюсюкают со своими детьми, а другие держат их в строгости. И вообще тенденция не обижать своих детей идет от общей тенденции, которую нам втюхивают наши цивилизационные конкуренты. Но они вырожденцы, что с них взять, а мы-то почему свое юное поколение воспитываем на их нормах?

— Валера, это нормы современного процесса воспитания.

— Да ничего подобного! Ты обратил внимание, что пропаганда наших конкурентов и визави всегда была с позиций обиженного. Они послали «боинг»-шпион, который мы сбили, а в результате мы — волки, а они — овцы, которых обидели. Они пришли к нам с мечом, вырезали наш генофонд, разрушили материальные основы жизни на той части, что называется европейской, а когда получили по зубам, расплакались, что мы с ними жестоко обошлись.

— Валера, это общая тенденция тех, кто хочет сохранить себя… — начал было объяснять Виктор Сергеевич, но Ухналев, не слушал его и продолжал:

— Они плакали, что КГБ всех «заел, законтролировал, что нужно ослабить эту смертельную хватку», а потом анализировали наши промахи, утверждая, что все дело было в неспособности этого ведомства обеспечить безопасность страны.

— Валера, не надо обелять комитет, он тоже ответственен за развал страны, хотя ты прав: хвост не виляет собакой.

— Витя, комитет — это не человек, это организация. В ней существовали рядовые сотрудники, маленькие и средние начальники, большие боссы. А сверху были те, кто определял его политику. Они вообще были вне комитета. Это они в восьмидесятых годах давали команду не оказывать воздействия на процессы, а только отслеживать обстановку. А уж если и вмешиваться, то только в форме некоей профилактической беседы.

— Помню, помню, — сказал Виктор Сергеевич, — именно тогда появился анекдот о профилактике.