Записки «черного полковника» Трахимёнок Сергей

Виктор Сергеевич

Ухналев, Виктор Сергеевич и Расим ждали Корбалевича.

Все происходило в той же квартире по улице Столетова.

Оба старых разведчика не решились опрашивать Расима о встрече с Эрдемиром до прихода настоящего опера, дабы не нарушать правила, по которым играют в таких случаях.

Правда, Виктор Сергеевич сказал:

— Ты должен залегендировать свой приход в этот дом.

Ухналев посмотрел на часы и произнес:

— Еще пятнадцать минут, спустимся к Агнессе Федоровне.

Виктор Сергеевич понял его и кивнул в знак согласия. Ухналев и Расим спустились этажем ниже и позвонили в дверь.

Агнесса Федоровна впустила гостей.

— Вот, — сказал Ухналев, — привел к вам кандидата на проживание.

— Пусть пройдет к свету, — сказал Агнесса Федоровна. — Я на него посмотрю.

Все трое прошли в большую комнату.

— Ты не русский? — спросила Агнесса Федоровна.

— Русский он, русский, — произнес Ухналев. — У него отец татарин, но это не самое главное. Он педагог по образованию и практической работе.

— И сколько сможет платить за комнату педагог? — спросила Агнесса Федоровна.

Корбалевича еще не было, когда они вернулись.

— Ну, — спросил Виктор Сергеевич, — на чем сошлись?

— Мы взяли тайм-аут, подумать, — ответил Ухналев и хотел добавить еще что-то, но тут раздался звонок домофона, и он пошел открывать двери.

Говорят первое впечатление от контакта самое сильное, и оно же самое верное.

Корбалевич в упор рассматривал Расима, а Расим — Корбалевича.

— Вот комната, там вам удобнее будет побеседовать, — сказал Ухналев, — проходите туда.

Корбалевич и Расим скрылись за дверью, а старики разведчики прошли на кухню.

Через два часа на кухню заглянул Корбалевич.

— Я записал все на диктофон, — сказал он, — будем думать, как обставить конспиративную квартиру техникой, чтобы все было под контролем.

— И наружку бы подключить, — деликатно заметил Ухналев.

— Нет оснований, — ответил Корбалевич.

— Да я не имею в виду Расима, я о сотрудниках резидентуры.

— То же самое. Пока не видны устремления и угрозы, нет оснований подключать весь комплекс средств.

— Ну, вам сверху виднее, — как-то уж примиренчески произнес Ухналев.

— Валерий Михайлович, — сказал ему Корбалевич, — я принес рукопись, где ее оставить?

— Да вот, на буфет положи, вечером я ее и посмотрю.

— И вот еще что, — сказал Корбалевич. — Если уж я взялся за работу, то работаю только я.

— Да, да, — согласились старики разведчики, — какой разговор? Но ты очень занят, и, если позволишь, мы бы взяли на себя миссию психологической подготовки «нашего друга». Как ты полагаешь, это ему не помешает?

— Не помешает, но без перебора, коллеги.

— Хорошо, — почти в один голос заявили друзья.

— А еще бы хорошо за ним понаблюдать, подстраховать в первое время, — сказал Виктор Сергеевич.

— И об этом подумаем…

Проводив Корбалевича, старики зашли в комнату, где их ждал Расим.

— Все в порядке? — спросил его Виктор Сергеевич. — Как тебе Леонид Андреевич?

— Нормально, — ответил Расим.

— Ну, пусть будет так, — отреагировал на это Ухналев. — Теперь мы с тобой побеседуем. Не возражаешь?

Расим неопределенно пожал плечами

И тут коллеги, нарушив некоторую договоренность с Корбалевичем, опросили Расима по всему кругу вопросов.

— Ну что ж — сказал Ухналев, когда Расим закончил свой рассказ, — держался ты, в общем, правильно, но есть некие сбои и уход от той линии, которая должна тобой строго соблюдаться, чтобы не допустить провала. Никогда не показывай вербовщику, что ты обижен на него. Этот способ манипуляции с вербовщиками не проходит. Он только настораживает их. А тебе лишняя настороженность не нужна. Понятно?

— Да, — ответил Расим.

— Ты должен понять, что попытка узнать круг твоих связей — это не только тест на расслабление.

— И что он дает, кроме этого? — поинтересовался Расим.

— Он дает очень многое. Все три группы или три списка, которые ты написал, не должны быть одинаковы. Именно по длине списка можно судить о твоей социальной и профессиональной направленности и твоих разведывательных возможностях.

— Но в этом есть и еще один существенный аспект, — сказал Виктор Сергеевич, — проверочный. В свое время в ШПД[28] уходили донесения о боях с оккупантами. Тогда не было специальных аналитических подразделений, но всегда у профессионалов вызывали сомнения соотношения потерь у противника и захваченных трофеев. То есть если в сводке говорилось у пятидесяти убитых, а захвачено десять автоматов, то тут было явное несоответствие…

— Слишком далекий пример, — произнес Ухналев.

— Валера, — сказал ему Виктор Сергеевич, — мы с тобой не на семинаре на Высших курсах, нет нам смысла бодаться друг с другом, мы решаем одну задачу, а не соревнуемся в точности и лаконичности.

— Согласен, — сказал Ухналев, — больше не буду. А теперь еще об одном. Расим, ты вел себя совсем не так, как раньше, это могло насторожить Эрдемира. Вот, например, в диалоге о профессоре и студенте.

— Точнее о том, кто умный, а кто дурак?

— Да, — подтвердил Ухналев, — при всем знании русского языка он для Эрдемира не родной, и он не может адекватно понимать поговорки. Он может понять их весьма упрощенно. Ты стал умный, — почему? А он стал дурак — почему? В общении с иностранцами нужно быть очень осторожным. Вот в пятидесятые, будучи за кордоном и чтобы не обнаружить знание русского, я ходил заниматься к одному знатоку нашего языка. Не буду называть его фамилию. Это был профессор, который всю жизнь посвятил себя изучению русского языка. Но мне, человеку русскому, было смешно слушать его речь. Он путал похожие по произношению слова. Например, вместо фразы «он — хороший семьянин», мог сказать: «он — хороший семенник». Приводя поговорку «на чужой каравай рот не развевай», он мог произнести слово каравай, как «кровать». И это было смешно, но смешно только для меня, все остальные этого не замечали.

— Кроме того, ты, по сути дела, стал задирать Эрдемира намеками, что экзамен — это разговор двух умных людей. Что тоже могло показаться странным, — сказал Виктор Сергеевич. — То есть ты вел себя так, словно у тебя появились некие покровители, которые сильнее Эрдемира, и это могло его насторожить.

— Особенно ярко это проявилось в споре о пантюркизме или турецком мессианстве, — добавил Ухналев. — Тебе бы признать его правоту, тем более, что он лучше тебя знает предмет практически. Он вырос в том регионе, он много раз и подолгу был в Турции. Здесь тебе надо было уж если не подыграть Эрдемиру, то признать факты, на которые он опирается. Ведь кемалистами действительно был отменен арабский алфавит и введена латиница.

— Понимаешь, — сказал Виктор Сергеевич, — здесь все, как и при вербовке. Вербовщик должен щадить патриотические установки вербуемого, но и вербуемый, если он фактически является подставой и желает способствовать развитию контакта, не должен травмировать вербовщика полным отрицанием его патриотических взглядов. Так что ты, брат, во многом повел себя весьма неосторожно. Постарайся сделать из этого выводы и не пугай вербовщика.

— И самое главное, — сказал Ухналев, — ты номер квартиры Агнессы Федоровны запомнил?

— Да.

— Сможешь при необходимости эту квартиру описать?

— Смогу.

— Ну и добре.

Корбалевич

После встречи с Расимом и передачи рукописи Б.Н. Ухналеву, Корбалевич весь день провел на службе. День этот прошел в текучке общения с начальством и подчиненными, но стукнуло шесть вечера, и пришел час работы с документами. Леонид закрылся на ключ, взял ручку и включил запись беседы с Расимом, чтобы еще раз остановиться на её ключевых моментах.

Выделив в разговоре Расима с Эрдемиром ряд моментов, в том числе и излишнюю задиристость Расима, которая могла насторожить Эрдемира, Корбалевич написал справку о встрече с Расимом и стал составлять план мероприятий по данному делу. Затем он позвонил Михно, но того уже не было. Корбалевич взглянул на часы — девять вечера.

Он черкнул на календаре «Михно», спрятал документы и записи в сейф и вышел в коридор.

Закрывая дверь на ключ, он увидел Гольцева, который выходил из своего кабинета.

— Ты чего так поздно? — спросил он своего зама. — Десятый час.

— Придерживаюсь старых традиций: пока начальство на месте, я тоже работаю.

— А у тебя что, в моем кабинете жучок? Ты слышишь, как я закрываю двери?

— Нет, шеф, у меня оперативная интуиция. В этом здании когда-то работали с десяти утра до семнадцати. Потом был перерыв до двадцати, а потом следующий блок до двух часов ночи. Но даже после двух, если в кабинете Председателя горел свет, начальники управлений не уходили домой, а следовательно, не уходили и начальники отделов и так далее.

— Может, это было и правильно, — сказал Корбалевич. — Вот хотел видеть Михно, а его уже нет на месте.

— Давай вызовем, — сказал Гольцев. — У них у всех сейчас мобилы.

— Ладно, пусть отдыхает, еще наработается, когда начальником станет. Он парень перспективный.

— У нас был один такой, — сказал Гольцев. — Он к «конституционникам» ушел на должность старшего опера, не стал дожидаться должности у нас.

— Ты зря на него бочку катишь, опер он был способный.

— То-то этот способный в тюрьму угодил.

— Чуть в тюрьму не угодил, надо говорить, чуть.

Они помолчали немного, потому что дошли до часового, и продолжили разговор уже на крыльце «здания с колоннами».

— Видишь ли, — сказал Корбалевич, — мы люди военные, а у военных всегда воспитывалось честолюбие, стремление сделать карьеру. Но одновременно существовали и сдержки для карьеризма нечистоплотного.

— Это какие же? — съехидничал Гольцев.

— Офицерские традиции, некий негласный кодекс поведения по отношению к своим. Это было особенно важно там, где использовались методы конспиративной работы. Они всегда связаны с так называемой дезинформацией, то есть ложью. Но эта ложь допускалась только в ситуациях, связанных со службой и противодействием противнику. В советские времена это отошло на второй план, но появились критерии так называемого социалистического правосознания, оно тоже в конфликтных ситуациях могло быть показателем того, что одна сторона была правой, а вторая нет. А сегодня нет ни первого, ни второго.

— Зато есть третье — рынок.

— Служба государству не есть рыночная категория.

— Это ты говоришь, а наши идеологи ничего внятного об этом сказать не могут. И наши сотрудники не видят ничего необычного в том, чтобы чуть-чуть приукрасить результаты своей работы. Тем более, что начальство все время требует этого.

— Ну, это не большой грех, если сотрудник покажет товар лицом.

— Все дело в том, что рано или поздно таким товаром уже никого не удивишь. А хочется еще чего-нибудь, то ли севрюжины с хреном, то ли…ордена.

— Слушай, елы-палы, а у меня дома пожрать ничего нет, давай зайдем в кафе «У Янки» и поужинаем.

— Не люблю я это кафе, там такая темнота вечером.

— Темнота — друг молодежи. Закажем драников в горшочках или мочанку, выпьем по рюмочке.

— Да там сейчас все занято, молодежь время убивает.

— Молодежь, она все больше у стойки бара тусуется, а мы с тобой в зал пойдем.

— Идем, куда же мне деться, раз начальство приглашает?

Они прошли в кафе-подвальчик на улице Карла Маркса, заняли свободный стол в зале.

— Вот видишь, — сказал Корбалевич, — почти свободно, зато там, в первом зале, возле бара ни одного свободного места.

— Да ты прямо завсегдатай этого места, все знаешь.

— Меня в отличие от тебя жена не кормит.

— Заведи и кормись.

— Времени нет на изучение и принятие решения. Да и потом перед сыном неловко.

Подошла официантка.

— Две мочанки, — сказал Корбалевич, — сок и двести водки.

— Селедочки под водочку? — игриво спросила официантка.

— Можно и селедочки.

Официантка ушла, а коллеги продолжили начатый на улице разговор.

— Вернемся к товару лицом… Опять же с предшественником Михно что произошло? Я ему говорил: «Леха, потерпи, будет тебе должность старшего через год». А он мне: «Если я буду на каждой должности по году задерживаться, то когда до генерала дослужусь?»

Официантка принесла водку в колбочке, рюмки, хлеб и селедку. Они выпили, закусили, и разговор пошел оживленнее.

— И вот, — продолжил Гольцев, — уже тогда я понял, что он за человек. Он в генералы метил.

— Да все это не симптом, — сказал Корбалевич. — Каждый курсант мечтает стать генералом, лейтенант — полковником, а капитан мечтает быстрее уйти на пенсию.

— Понимаешь, он уже был старшим лейтенантом, но все еще хотел быть генералом. А это уже симптом карьеризма. И он его сгубил.

— Да не симптом карьеризма его сгубил! Его сгубила наша система оценки результатов работы.

— Знаешь, а в мирное время без такой системы работать невозможно.

— У спецслужб нет разделения на мирное и военное время. Просто в военное время другие методы, и повышена планка расплаты за ошибки и провалы.

— Леонид, не обманывай себя. В мирное время, чтобы держать в форме сотрудников, нужны четкие критерии…

— Вот эти критерии и привели нашего коллегу и бывшего сотрудника отдела к фальсификации.

— А чего же они других не привели?

— Это случайность, что они других не привели…

— Ладно, давай выпьем, а то без этого трудно разобраться, кто прав, а кто нет.

Они допили водку. Гольцев заказал еще по сто.

— Это под горячее, — сказал он.

Официантка принесла горшочки с мочанкой. А потом пошла за новой порцией водки.

Коллеги вскрыли горшочки, но есть не начинали, честно ожидая очередную порцию спиртного, полагая, что, может, она позволит привести к единому знаменателю их профессиональные разногласия.

Официантка вернулась с той же колбочкой. Гольцев разлил содержимое по рюмкам. Они выпили и начали молча есть.

Однако двести граммов на нос — порция все же приличная, и разговор возобновился, но стал проходить он с каким-то пьяным надрывом.

— Дело не в показателях и не критериях, — сказал Гольцев, — дело в том, какой он был человек, а человеком он оказался с гнильцой.

— А проявиться этой гнильце дали мы, с одной стороны, установив критерии оценки успешности его работы, а с другой — подталкивая его к соревнованию с другими по принципу «кто больше»?

— Еще раз повторяю, — все более заводился Гольцев, — показатели тут не при чем! Все дело в человеке.

— Как раз наоборот, если бы начальники не пользовались этими показателями, они бы не спровоцировали его на фактический подлог. Они бы выделили его как способного опера и продвигали по службе.

— На основе чего бы они выделили?

— На основе его оперативных возможностей и способностей.

— Но начальство тоже люди, им нужно объяснить, почему одного они продвигают, а другого нет. И вот, пожалуйста, у этого выявлено два шпиона, а у второго ни одного. Кто должен расти?

— Расти должен тот, кто способен выявлять и разрабатывать шпионов, а не тот, кто подбивает результаты к показателям успешности.

— А как определить эту способность?

— Ее нужно определять, но для этого не нужно выстраивать систему показателей, она дезориентирует и руководство, и подчиненных. Контрразведка — это искусство, а искусство не меряется некими стандартными показателями, тем более количественными.

— Знаешь, — сказал Гольцев, — мы никогда не придем с тобой к единому мнению, потому что для меня контрразведка — это бюрократическая деятельность, а для тебя — некое искусство. Но прав я, потому что контрразведка — система, а система не может быть искусством.

После этих слов Гольцев подозвал официантку и попытался рассчитаться за двоих, но Корбалевич не позволил ему сделать это.

Покинув кафе, они молча дошли до метро, спустились под землю, кивнули друг другу на прощание и разъехались в разные стороны.

Пока Корбалевич ехал в метро, а потом шел к своему дому, он еще раз вернулся к предмету спора, а точнее, к тому, кто послужил яблоком раздора между начальником и замом, то есть — к предшественнику Михно.

Предшественник ушел старшим опером в смежное подразделение и вскоре стал одним из активных борцов с терроризмом. В республике, на территории которой более пятидесяти лет назад шла война, при желании в земле можно найти немало оружия и взрывчатых веществ. Да и копателей, и людей, собирающих и оружие, и ВВ в последние десять лет не стало меньше. И вот выдвиженец корбалевичского отдела нашел такой тайник. Разумеется, это было привязано к возможному его использованию в преступных целях, и сотрудник был поощрен руководством. Это вскружило ему голову, захотелось продолжить успех, и он решил придержать часть изъятого, для того, чтобы к следующему отчетному периоду отрапортовать о выявлении нового склада взрывчатых веществ. ВВ он спрятал в гараже друга, где его и обнаружили сотрудники милиции, а друг тут же признался, что хранил его по просьбе сотрудника КГБ.

До тюрьмы дело не дошло, но из органов сотрудника уволили, а начальник «смежников» еще долго упрекал Корбалевича, что тот вскормил в своем отделе карьериста и фальсификатора.

Б.Н.

Прошло полгода, и нами было установлено: руководители фирмы «Блаухаус» продержались так долго потому, что использовали самый безобидным и безопасный в разведке «метод наблюдения».

«Блаухаус» не приобретал ценную агентуру, а пользовался услугами тех, кто проживал рядом с войсковыми частями. Но огромное количество такой агентуры давало такой же огромный массив информации о жизнедеятельности наших войск.

Однако не это было главным. Руководители «Блаухауса» придумали оригинальный способ вербовки своей агентуры. В газетах, которые покупали и выписывали сотрудники, находили объявления и по указанным адресам отправляли письма-отклики с предложением договориться и приглашением приехать в «Блаухаус». Причем фирма гарантировала оплату проезда и компенсацию издержек. Здесь весьма тонко была просчитана психология контрагентов. Для немцев, чрезвычайно бережливых в быту, возможность решить свои проблемы за чей-то счет была весьма заманчивой.

Когда желающий получить помощь прибывал в «Блаухаус», ему оплачивали расходы, опрашивали и предлагали платить регулярно за любую информацию о советских воинских частях, рядом с которыми он проживал. Дело доходило до курьезов. Когда кандидат на вербовку говорил, что у него нет возможностей что-либо узнать, ему предлагали просто звонить по телефону в «Блаухаус» в том случае, если с территории части будет раздаваться шум, который превышает обычный его уровень.

Устоять перед таким простым, но оплачиваемым заданием было невозможно.

Выявив тактику противника, мы подставили ему нескольких граждан ГДР, которые жили рядом с войсковыми частями, и окончательно убедились и в своей правоте, и в однообразии методов наших визави.

Приближалось время проведения операции. Однако и я, и Ухналев понимали: за два года Ми-Ай-Ди успело навербовать огромное количество сигнальной агентуры вокруг наших частей. Что делать с ней после разоблачения ее хозяев?

Обобщив материалы, мы пошли с докладом к ухналевскому начальству.

Начальство связалось с Уполномоченным и высказало пожелание: перед акцией по дискредитации Ми-Ай-Ди получить материалы на приобретенную ими агентуру.

— Да, ни больше ни меньше, — прокомментировал это Ухналев. — Что будем делать?

— Разрабатывать операцию по добыванию материалов на агентуру Ми-Ай-Ди.

— Как, украсть их из конторы «Блаухаус»?

— Именно украсть, и мы это сделаем, нужно только санкцию большого руководства получить. Причем сделать это нужно сейчас, пока нами руководит дядя Женя.

— А что, он не хочет нами руководить?

— Нет, его переводят в Союз, а на его место приходит человек от партии, а значит…

— Значит, он вряд ли даст нам санкцию на эту операцию.

Два дня мы писали с Ухналевым план мероприятий, затем еще день ухналевское начальство утверждало его.

Дальше все пошло как по-писаному. Я выехал в Западный Берлин и встретился там с «Гансом».

— Слушай, — сказал я ему. — Ты когда-то говорил, что я не использую тебя по твоему профилю. Настало время исправить эту ошибку.

— Игра стоит свеч? — спросил он.

— Думаю, да.

— Какова моя доля?

— Половина всего, что будет в сейфе.

— Идет, — сказал «Ганс». — Кто обеспечит информационную часть?

— Я.

— Тоже неплохо. Когда начнем работать?

— Прямо сейчас.

Я достал из портфеля план здания, которое занимала фирма «Блаухаус». «Ганс» посмотрел общую схему и сказал, что он знает это здание, оно находится в районе старого аэропорта.