Записки «черного полковника» Трахимёнок Сергей

Расим

Когда Эрдемир произнес фразу: «Плохи твои дела…» — он так посмотрел на Расима, будто пришпилил его, как бабочку булавкой к картонке коллекции.

После этого он поднялся, сказал что-то по-каморкански Фаруку и направился к выходу. Однако тут же вернулся и отдал Фаруку мобильный телефон.

Фарук рассчитался с официантом и пригласил Расима подняться в холл этажом выше. Там они посидели некоторое время в мягких креслах, Фарук достал из бумажника деньги и протянул их Расиму.

— Возьми в баре бутылку вина и пойдем к тебе в номер, — сказал он.

— Что взять?

— Скажи в баре зор шарап[11], они знают.

Расим купил в баре две бутылки вина, поместил их в непроницаемый пакет, и они направились в номер.

— Я буду ночевать у тебя, — сказал Фарук, когда они расположились в номере. — Вдруг тебя захотят арестовать.

— А ты сможешь воспрепятствовать этому? — спросил Расим.

— Я смогу позвонить Эрдемиру, — сказал Фарук и показал на мобильный телефон.

Расим достал из шкафчика сласти, которые ему оставляли горничные в соответствие с традициями отеля, разлил в чайные чашки вино.

Фарук взял в руки чашку, произнес: «Будьмо», — и опрокинул содержимое в рот.

— Ты был в Украине? — спросил его Расим.

— Где я только не был, — сказал Фарук, — но на Украине не приходилось.

— Я чего же ты говоришь по-украински?

— Я учился с украинцами, — произнес Фарук, плеснул себе в чашку вина, выпил без тоста, а потом сказал так, как говорят в голливудских фильмах крутые ребята менее опытным: — Ну ты, парень, попал…

— Я без тебя этого не знаю? — ответил ему Расим. — Ты чего заводишь меня, нагнетаешь обстановку? Вы что с Эрдемиром играете в плохого и хорошего полицейского?

Фарук после этих слов внимательно посмотрел на Расима, а потом налил себе еще и сказал:

— А ты, парень, не дурак, но я тебе так скажу: я тут не при чем. Я просто хороший парень, который тебе помогает. А Эрдемир действительно плохой парень, но без него моя помощь была бы, как это у вас там говорят: пшик. Без него нам из этой ситуации не выбраться. Я, конечно, знаком с ним, но если бы не нужда, не стал с ним связываться. Ты видел, что у нас произошло в ресторане? Мы совершенно разные люди. Он каморканский ортодокс, или, как говорят в Америке, — ястреб. Я же нормальный человек, и многое во взглядах Эрдемира мне не нравится. Но только он может выручить тебя в этой ситуации, и я вынужден общаться с ним, да и тебе это придется делать, потому что другого выхода у нас с тобой нет. У него не то в друзьях, не то в коллегах генерал К. А это имя заставляет здесь вздрагивать многих.

— Ладно, — примирительно произнес Расим. — Вы мне помогаете, а я, выходит, кочевряжусь… Давай выпьем.

Они выпили еще, и языки их окончательно развязались.

— Ты мне поясни, — сказал Расим, — что тебя связывает с Эрдемиром?

— Ничего, но я предполагаю, что он за мной присматривает, как за политически неблагонадежным каморканином.

— Он полицейский или…

— Нет, он проходит по ведомству иностранных дел.

— Ясно, он дипломат. А что он делает здесь, в Турции?

— Я полагаю, что он здесь отдыхает, так же как это делаешь, например, ты.

— А в чем выражается его наблюдение за тобой?

— Эрдемир принадлежит к некоему клану каморканской элиты, своего рода аристократии…

— Отсюда его возможности?

— Да.

— Ты говоришь, что ты его друг. Для чего ты с ним дружишь?

— Мне лучше иметь Эрдемира в друзьях, чем в оппонентах.

— Почему?

— Потому что такие, как он, определяют погоду в Каморкане, а я житель Каморканы и, как всякий человек, хочу жить, и жить не в тюрьме.

— И только?

— Нет, не только. У него скверный характер. Ты мог в этом убедиться, но лучше все же держаться к нему поближе.

— Не пойму твоей логики… От людей, которые тебе неприятны, лучше держаться подальше.

— Это вы в своей России можете держаться подальше от тех, кто вершит вашими судьбами. Потому что в России большие расстояния позволяют это сделать. А в маленьких странах, таких как Каморкана, все наоборот.

— Я всегда обращал внимание, что жители маленьких стран пытаются как-то компенсировать их незначительные размеры…

— Не все жители, не все… — сказал Фарук и опять налил себе вина. — Это свойство некоторых элитных социальных слоев.

— Таких, к которым принадлежит Эрдемир?

— Отчасти.

— Теперь мне понятно, почему он говорит о Турции, как о стране, которая заблудилась и идет не тем путем.

— Он не только говорит. Помнишь, у вас в тридцатые годы был написан роман, который назывался «Золотой телец».

— Ты имеешь в виду «Золотого теленка»?

— Да. Так вот там говорилось: идеи наши, бензин ваш. Эрдемир полагает, что в Турции есть много людей, которые поддержат его взгляды. И каморканские аристократы с их идеями на турецком «бензине» въедут в земной рай.

— То есть устроят жизнь так, как этого хотят те, кому принадлежат идеи?

— Да.

— Поэтому Эрдемир больше живет в Турции, чем в Каморкане?

— Знаешь, я не вычислял, сколько он живет в Турции, а сколько в Каморкане. Но в Турции он бывает часто, у него здесь много друзей, которые, наверное, смотрят на жизнь так же, как он. И это хорошо.

— Почему хорошо?

— Это хорошо для тебя. Потому что без друзей Эрдемира тебе отсюда не выбраться.

— Ну да…. Сначала меня облыжно обвиняют в фальшивомонетничестве.

— Не понял, что такое — облыжно?

— Ложно.

— Расим, я не уверен, что это провокация. Уж очень все хорошо складывается…

— Ты полагаешь?

— Да, ведь все, что с тобой случилось, происходило на моих глазах.

— Вот-вот…

— А, ты думаешь, что я тоже участвую в этих игрушках?

— Не знаю, но я не хотел бы лишиться именно сейчас единственного друга.

— С этим нельзя не согласиться, — произнес Фарук и снова предложил выпить.

Они выпили одну бутылку, затем — вторую. Потом Фарук снял башмаки и завалился спать на угловой диван, сказав, заплетающимся языком:

— Дверь никому не открывай. Если будут стучать, разбуди меня. Мне надо будет связаться с Эрдемиром. Не открывай дверь, а то опять влетишь…

«Почему опять?» — подумал Расим и тоже стал укладываться спать. 

Виктор Сергеевич

Виктор Сергеевич выругался и перевернулся на другой бок.

Что делать? Собраться и уехать, не продолжая контакта с «Джонатаном»? Или дать всему течь так, как все течет сейчас? Авось куда-нибудь и выплывет…

Он вспомнил, как однажды попал в проверочную ситуацию. Лет двадцать назад он пересекал границу США. Вдруг откуда-то со стороны появился какой-то таможенный начальник и демонстративно отбросил его чемодан в сторону. Шли пассажиры самолетов, давно прошла группа, в составе которой он был, началась проверка следующих групп. А он все стоял. Он просто стоял, не делал недоуменное лицо, не пытался выяснить или хотя бы понять действия таможенного чиновника. Он играл роль человека, которого таможня обслуживает. И если таможне захотелось отставить его чемодан в сторону, то она сама рано или поздно объяснит, для чего она это сделала. Он ждал, чем это все закончится. И таможенник, что-то пробурчав себе под нос, бросил его чемодан на ленту конвейера.

Двадцать лет назад никто ничего не писал в газетах и журналах о разведке и контрразведке. Теперь же появилась масса «исследователей», а точнее — промывателей мозгов — которые «анализируют» и безапелляционно комментируют деятельность разведки. Причем некоторые из них делают вид, что «они тоже оттуда». Но, мол, не могут это открыто признать, правила игры, дескать, такие.

Однако как разведчик Виктор Сергеевич имел на этот счет собственное мнение, которое объяснялось способностью узнавать «своего» или «чувством на своих». Встречаясь с незнакомыми людьми, он уже после нескольких фраз начинал чувствовать их принадлежность к клану разведчиков, во-первых, и своих разведчиков, во-вторых. И после нескольких первых предложений очередной публикации и даже по заголовку он также мог сказать: профессионал писал эту статью или очередной «исследователь».

В Вильнюсе Виктор Сергеевич встретился со своим старым другом Арвидасом. В советские времена тот был журналистом одной из центральных газет. В новые же времена, хотя в Литве и не было официального запрета на профессии, в газеты его не брали. И Арвидас зарабатывал на хлеб таксистом. Это не мешало ему время от времени посещать кафе в Доме писателей, где всегда готовили хороший кофе. В этом кафе Арвидас и познакомил его с Сигидасом, который должен был везти отдыхающих в Италию.

Однако до отъезда было еще три дня, и Виктор Сергеевич изучал город, чтобы деталями подтвердить легенду своего «возникновения» из Вильнюса: ходил по Старому городу, запоминал детали православных и католических храмов. В конце концов он поймал себя на мысли, что мог бы зарабатывать на кусок хлеба, водя экскурсии по улицам старого Вильнюса и рассказывая экскурсантам легенды о крещении прадеда Александра Пушкина Ганнибала в Пятницкой церкви или о том, что Наполеону Бонапарту весьма понравился храм Святой Анны и он сожалел, что не может забрать его с собой в Париж.

А еще Виктор Сергеевич в массовом количестве просматривал западноевропейские газеты. В одной из них он нашел статью о Богдане Сташинском. Сташинский был назван агентом Советов, который окончил некую школу КГБ, готовящую боевиков — исполнителей смертных приговоров.

«Да, — подумал он тогда, — любят “исследователи” всякие школы, хотя козе понятно, что в школах можно готовить только тех, кто занимается конспиративной работой первого уровня. Те же, кто должен выполнять задания с высокой степенью конспиративности, обучаются индивидуально. Что касается Сташинского, то никакой внедренный в среду националистов посторонний человек не прошел бы проверки и не имел бы возможности быть близким к вождям УПА, если бы он “выпадал” из поля зрения “службы беспеки” на время учебы в мифической школе КГБ».

Сташинский выполнил поручение устранить Степана Бандеру только потому, что один из контрразведчиков тогдашней Украины смог найти подход к нему. Человек этот наглядно показал жизнь сельчан в той деревне, где родился Сташинский, их отношение к его матери, а главное, рассказал ему о зверствах, которые осуществляли сторонники Бандеры на Украине. Особое впечатление на Сташинского произвели факты не просто убийств сторонников советской власти, а бессмысленные с точки зрения нормального человека издевательства и почти сатанинские ритуалы и пытки, которые применялись к ним. Так получилось, что одного из его дальних родственников бандеровцы казнили, намотав ему на голову проволоку и скручивая ее палкой до тех пор, пока у того не треснул череп… Этого было достаточно, чтобы Богдан возненавидел и Бандеру, и бандеровцев и стал орудием возмездия.

— Человек этот ненадежен, — повторил Виктор Сергеевич про себя высказывание Ветковского, стараясь воспроизвести его интонации. — Ненадежен…

Но он знал и понимал ненадежность по-своему. И даже в прошлом, когда руководство утверждало, что с человеком можно работать, Виктор Сергеевич всегда полагался на собственный опыт и интуицию, чем порой вызывал недовольство начальства.

В 1948 году директор одной школы Минска растратил деньги, выделенные на ремонт. Его вызвали в районо и потребовали отчета. Он испугался и решил бежать за границу. Нужно отдать ему должное: сделал он это психологически правильно (на что потом Виктору Сергеевичу указывало начальство как на способность к конспиративной работе).

Директор устроил празднование Нового года в своей квартире и, как только гости разошлись, уехал поездом в Москву, а оттуда улетел самолетом в Ашхабад. Там он умудрился перейти границу и попасть на территорию Ирана. Местные власти посадили его в зиндан, но он потребовал встречи с американцами и заявил тем, что готов к сотрудничеству.

Его перевезли в Мюнхен, где он пробыл несколько лет, а затем переехал в Канаду.

В шестидесятые годы он написал письмо брату, в котором описывал преимущества жизни на Западе.

Руководство потребовало развить этот контакт. Виктор Сергеевич взялся за исследование обстоятельств дела и связей «Директора». В конце концов он вышел на брата, которому «Директор» написал письмо, и тот рассказал, что пострадал от бегства за границу родственника, поскольку за этот поступок его исключили из Военной академии.

— Этот болтун, — сказал брат, — написал нам письмо. Что с ним делать?

— Свяжись с отцом, — сказал ему Виктор Сергеевич. — Это будет самое правильное.

Отец взял все в свои руки. Он написал сыну письмо, в котором высказал все, что думает о его поступке. Он не выбирал выражений, и если бы это письмо могли бы озвучить в технических СМИ, половину слов нужно было заменить писком.

Начальник Виктора Сергеевича стал дуться на него, потому что хотел «галочку» за задержание «Директора» во время его приезда в СССР, либо за его привлечение к сотрудничеству на Западе.

Письмо отца больно ударило по самолюбию «Директора». Он год молчал, а потом прислал покаянное письмо, в котором писал, что понимает отца и брата, и предложил им встретиться на Западе.

Начальство Виктора Сергеевича опять встрепенулось и снова стало настаивать на установлении контакта и определения возможности привлечения «Директора» к сотрудничеству.

Брат поехал в турпоездку в Белград и написал об этом «Директору». Тот приехал в тогдашнюю Югославию и предложил встретиться.

Брат сказал, что опасается встречи и придет не один. «Директор» согласился.

Встреча произошла в плавучем ресторане неподалеку от гостиницы «Югославия», где остановилась группа.

Брат представил Виктора Сергеевича как своего земляка, что, собственно, соответствовало действительности.

В волнах Дуная отражались огни ресторана, «Директор» всячески старался поразить брата и его «друга» и тем, как он хорошо устроился на Западе, и тем, что у него приличный доход, который позволяет ему запросто прилететь из Канады в Белград, и тем, что он — уважаемый человек, которому доверяют серьезные люди.

Он взахлеб рассказывал, как обманул КГБ, бежав из СССР. Как убедил американцев в том, что он является секретоносителем, и они даже пытались взять его на службу, но он отказался. Он рассказывал, что американцы, в общем-то, люди недалекие и давали ему послушать записи радиопереговоров со своими агентами, которые якобы находились на советских судах. Было ясно, что он не вполне адекватно оценивает обстановку и эту своеобразную проверку принял за шаг доверия. Это был типичный болтун и хвастун. И к нему вполне был применим термин «ненадежен».

В отношении же «Джонатана» Виктор Сергеевич этого сказать не мог. Он вербовал его, когда тот был молодым человеком и нуждался в средствах для обучения в университете Мак-Гилл, где учились англо-канадцы, в отличие от Монреаля, где преобладали франко-канадцы (впрочем, в Канаде первых называют англофонами, а вторых — франкофонами).

Виктор Сергеевич имел тогда аккредитацию представителя одного их отделений телеграфного агентства СССР и занимался сбором материалов о русской общине Монреаля. Парадоксально, что русским языком владели более ста тысяч жителей Монреаля, однако называла его родным только десятая часть.

Он часто бывал в районе Кот де Нож, где в основном проживала русскоговорящая община. Там существовало русское радиовещание, работали русские школы выходного дня. Именно там он познакомился с уникальной личностью — Героем Советского Союза Курбановичем, который в СССР считался погибшим во время операции «Багратион».

Виктор Сергеевич готовился опубликовать очерк о нем, но вмешался резидент. Он сказал, что этот материал будет иметь большой политический резонанс и обратит на себя внимание спецслужб не только к герою очерка, но и его автору.

Как ни странно, но Виктор Сергеевич абсолютно не помнил и не мог воспроизвести в памяти картинок Монреаля. А вообще Монреаль существовал в его памяти как город, который не был похож ни на один другой. И что особенно удивительно, в Монреале было бесшумное метро. А бесшумным оно было потому, что поезда там ходили на шинном ходу. Это было следствием того, что городские власти хотели сохранить старинные здания в центральной части города: вибрация от обычных поездов метро могла им навредить…

Телефонный звонок раздался поздним вечером.

— Это шестьсот первый номер? — услышал он голос «Джонатана».

— Нет, — ответил Виктор Сергеевич по-русски, — вы ошиблись.

После этого он погасил свет, немного полежал в кровати, затем поднялся, оделся, вышел в коридор и направился по лестнице на шестой этаж, где постучал в дверь шестьсот первого номера. Надо ли говорить, что пульс у него был таким же, как у пилотов стратегического бомбардировщика, которых дозаправляют топливом в полете.

В двери номера, в который он постучал, был стеклянный глазок. Тот, кто ожидал его, должен был видеть все, что делается в коридоре. И он, наверное, все видел, потому что дверь тут же открылась. Виктор Сергеевич сделал шаг внутрь, дверь за ним захлопнулась, и он попал в объятия «Джонатана».

Это мгновенно сняло напряжение, потому что не может быть предателем человек, обнимающий тебя, хотя и в нарушение неких канонов конспирации…

— Я переоценил свои силы, — сказал Виктор Сергеевич на следующий день Лиз. — Мне придется улететь, лучше мне не стало и как бы совсем не свалиться в чужой стране.

— Жаль, — сказала Лиз, — а я рассчитывала…

— Я хотел как-то отблагодарить вас за заботу и желание скрасить мой досуг экскурсиями в Голливуд, — сказал Виктор Сергеевич и протянул Лиз двести долларов.

— Сразу видно, что вы русский, — сказала на это Лиз. — Ни один американец не дал бы денег за услугу, которую он не получил. Впрочем, деньги я все равно возьму, потому что я — тоже русская, правда, живущая в Америке…

Полет обратно в Италию, а оттуда в Минск не занял много времени.

Еще из Рима Виктор Сергеевич позвонил Коле, и тот встретил его в аэропорту Минск-два.

Все остальное было делом техники. Виктор Сергеевич сказал, что «Джонатан» готов к продолжению сотрудничества, рассказал о том, как выйти с ним на связь в Штатах, и поехал к себе домой.

Корбалевич

Как обычно понедельник начался для Корбалевича в восемь часов. Он пришел на службу, зная, что у него в запасе целый час, это время он всегда употреблял для того, чтобы подготовиться к еженедельному совещанию сотрудников своего отдела. Оно начнется в девять тридцать, а потом его ждет совещание у начальника управления, туда он пойдет в двенадцать, без сотрудников.

Обычный понедельник. Необычным он мог стать, если вдруг поступала информация о ЧП по линии его работы или начальник управления брал его с собой на послеобеденное совещание у председателя, для того чтобы разделить возможные неприятности на двоих. Разумеется, если дело касалось проколов корбалевичского отдела.

В девять сотрудница секретариата принесла почту, но он не стал ее просматривать, отложил в сторону и позвонил своему заму Гольцеву:

— Володя, — сказал он, — через пятнадцать минут совещание.

— Понято, — ответил тот.

Значило это, что через пятнадцать минут сотрудники отдела соберутся у него в кабинете, а Гольцев доложит ситуацию по тем, кого почему-то нет.

Ровно через четверть часа Гольцев заглянул в кабинет и сказал:

— Мы готовы.

— Входите, — произнес Корбалевич.

Сотрудники с достоинством, но быстро заняли свои места на стульях у стен кабинета начальника отдела, а Гольцев сел за приставной столик.

— Все на месте, — сказал он, — и без происшествий.

— Прекрасно, — произнес Корбалевич. — Начнем наше еженедельное совещание.

Озвучив это, Корбалевич подумал, что не точен, совещание могло быть еженедельным только в том случае, если не было неожиданных вводных, касающихся всего отдела. Ежели таковые появлялись, то такие совещания могли проходить и два, а то и три в неделю.

Само понятие контрразведка является полярным понятием разведке. И отсюда некая вторичность того, что называется контрразведкой. Есть разведка — некий субъект, который пытается проникнуть на твою территорию, чтобы решить в пользу своего государства некие задачи, а контрразведка препятствует ему сделать это.

Препятствовать можно по-разному. Выстроить забор, через который трудно перелезть, спрятать секреты так, чтобы их не было видно. Но все это верхний слой работы по противодействию разведке. Контрразведка может использовать перечисленные средства, но эффективность ее будет выше, если она начнем работать методами разведки. И сеть, которую она раскинет, будет невидимой для разведки, и ямы-ловушки так же будут замаскированы.

Это, безусловно, даст эффект. Но самый высокий уровень контрразведки — это проникновение в штабы разведок-визави. Или хотя бы в их ближайшее окружение. Там всякая информация, всякое слово имеет ценность для контрразведки невероятную. Правда, и в штабах-визави это понимают и время от времени организовывают дезы[12] для источников контрразведки. Но тут, как говорится, кто переиграет.

В частности, практичные американцы подсчитали, что обучение военного летчика в начале семидесятых годов стоило полтора миллиона долларов. Чтобы подготовить две сотни летчиков, нужно было триста миллионов долларов, но после этого летчики должны приобрести хотя бы навыки реальных воздушных боев, что вообще никакими суммами не измеряется.

Те же практичные умы решили, что, затратив половину этой суммы на подготовку и проведение операции по вызволению из вьетнамского плена тех же двухсот американских летчиков, можно существенно сэкономить.

И разведка начала сверхсекретную операцию по освобождению летчиков, попавших в плен к северовьетнамцам.

Операция готовилась полгода. Были разработаны планы, создан тренировочный лагерь, как две капли воды похожий на тот, в котором содержались пленные. Спецназ с завязанными глазами за несколько минут мог снять часовых и охрану в этом учебном лагере. Вокруг настоящего лагеря были внедрены маячки, на которые должны были ориентироваться вертолеты со спецназом на борту. И в день икс операция началась. Все электронные средства включились одновременно и создали такой фон, при котором всякая связь в данном регионе стала проблематичной как для противника, так и для самих янки. Но на этом фоне все же прослушивались маячки, о функциональном назначении которых знали только американцы. В небо поднялись вертолеты и по писку своих маяков долетели до лагеря с военнопленными. Пять минут — и охрана уничтожена, но… Бараки оказались пусты. Это был шок для организаторов той акции.

Со временем выяснилось, что еще в самом начале планирования этой операции информация о ней стал известна вьетконговской контрразведке. У нее был свой человек в штабе американских войск в Сайгоне. И за полчаса до операции пленных летчиков перевели в другой лагерь.

Итак, разведка всегда играет первым номером, но схватка между ней и контрразведкой настолько давняя, что иногда контрразведка начинает опережать разведку. Если успехи контрразведки становятся системой, то это заставляет задуматься аналитиков разведки. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, — методы, которыми пользовалась разведка, стали известны контрразведке противника. Тут же возникает вопрос: почему они стали известны? Либо аналитики контрразведки путем обобщения многих действий разведки выявили их, либо о них информировал «крот» или «кроты» в разведке. Так или иначе, разведка меняет свои подходы, и наступает время ее выигрыша и проигрыша контрразведки. Потому что любая человеческая деятельность инерционна. И как генералы в армии готовятся к прошлой войне, так и подготовка контрразведчиков ведется на основе знаний о деятельности разведки вчерашней. Поэтому одна из насущных задач контрразведки — выявление методов работы разведки.

Разумеется, и разведка, и контрразведка — системы. Но в контрразведке больше признаков системы, как больше признаков системы у сети по сравнению с рыбой, которую при помощи этой сети ловят.

Система контрразведки строится от разведки. И чтобы не утруждать читателя лишней фактурой и не вступить в сферу государственных тайн, приведем один из анекдотов о контрразведке. Он был моден в восьмидесятые годы в Советском Союзе.

«Прибывает в Москву шпион с целью собирать информацию об агрессивном Советском Союзе, который спит и видит, чтобы уничтожить весь “свободный мир”. Поначалу шпион настороже, везде ищет уши контрразведки, во всяком человеке видит либо агента КГБ, либо просто врага.

Но, пожив немного в СССР, он вдруг начинает понимать, что всем нормальным людям до фени “свободный мир”, интересы которого шпион пытается защищать. Шпиону, как человеку со здравым смыслом, становится стыдно, и он идет сдаваться в Управление КГБ по Москве и Московской области.

Приходит он к дежурному и говорит:

— Я шпион, прошел подготовку в США, заброшен в Советский Союз, имею задание…

— Не части, — говорит ему дежурный по Управлению. — Где, говоришь, подготовку проходил, в Америке? Тогда поднимайся на второй этаж, спроси американский отдел, там тебя примут.

Поднимается шпион на второй этаж, находит американский отдел и говорит то же самое, что говорил дежурному.

Замотанный текучкой опер смотрит на него и говорит:

— Слушай, а ты границу как переходил: по суше или по воде?

— По суше, — отвечает шпион.

— Тогда тебе нужно в сухопутный подотдел, поднимись на третий этаж, там тебя примут.

На третьем этаже история повторятся. Только опер с третьего этажа спрашивает:

— Слушай, а связь ты поддерживаешь с разведцентром по радио или через связников?

— По радио, — отвечает шпион.

— Тогда тебе надо в технический отдел или в радиоконтрразведку. Поднимись на четвертый этаж, там тебя точно примут.

На четвертом этаже опера начинают спорить: можно ли принять явку с повинной у шпиона по вторичному признаку, то есть способу связи; тогда как первичным признаком в определении структуры, которая должна заниматься противодействием конкретному субъекту, является принадлежность к конкретной спецслужбе.

А поскольку принадлежность налицо: иди, парень, на второй этаж в американский отдел.

Приходит шпион на второй этаж, к уже знакомому оперу и снова говорит, что он из Америки, что получил задание…

— Что-то мне лицо твое знакомо, — говорит ему опер. — Где-то я тебя видел? Ты вышку оканчивал или в Минске учился?

— Нет, — качает головой шпион, — я из Америки, я задание получил…

— А-а, — говорит опер, — точно, вспомнил, ты мне как раз об этом задании и говорил, так?

— Так.

— Ну и чё ты стоишь передо мной? Задание получил?

— Получил.

— Иди, выполняй».

Конечно, данный анекдот прежде всего иллюстрирует контрразведку как любую другую государственно-бюрократическую систему, но косвенно он говорит и о ее структуре, и о принципах, которые заложены в основу ее деятельности.

Как любая государственная структура, контрразведка осуществляет свою деятельность на плановых началах. А это значит — существуют планы годовые, квартальные, месячные. Существуют отчеты и подведения итогов. И разумеется, результаты оцениваются руководством. Так же оценивается и работа конкретного опера. Если в его активе нет пойманных или, что точнее, выявленных шпионов, то учитываются способности сотрудника из месяца в месяц выполнять планы и не быть притчей во языцех, когда отдельные позиции этих планов вдруг проваливаются.

Собственно говоря, сегодняшнее совещание у Корбалевича и было посвящено выполнению так называемых плановых позиций.

Упаси Боже, конечно, в планах сотрудников никогда не стоит пункт «выявить одного или двух шпионов» в год. В планах, чаще всего, содержаться пункты о создании условий для эффективного выявления шпионов. Что это за условия? О них тоже стоит умолчать, дабы не поведать визави о приемах и методах работы контрразведки.

Закончив совещание, Корбалевич отпустил личный состав, перебросился несколькими словами с Гольцевым и взялся, наконец, за просмотр почты…

Б.Н.

Вернувшись в кабинет, я вспомнил, что ни слова не сказал начальнику о результатах командировки.

«Ладно, — подумал, — надо будет, спросит».

Прошло несколько дней, и я отправился к Михаилу Федоровичу за санкцией на выезд в Мюнхен.

— Эту операцию поручили другому человеку, — сказал он.

— Но так не должно быть! — удивился я. — Я заточил[13] свои средства[14] на этом поле, а кто-то другой своими действиями может их расшифровать.

— Он так решил, — сказал Михаил Федорович и устремил глаза куда-то вбок, хотя было понятно, что взгляд его был направлен в сторону второго этажа, где размещался кабинет Евгения Петровича.

— Прошу вашего разрешения на…

— Знаешь, — сказал Михаил Федорович, — если бы не было той справки или с момента ее прочтения Евгением Петровичем прошло более недели, я бы дал тебе «добро». Но сейчас… Ты понимаешь, чем это для тебя может кончиться?

— Нет, не понимаю. Я понимаю одно: дело от этого может пострадать.

— Ладно, зная твое упрямство и понимая, что ты от своего не откажешься… Иди.

Я поднялся в приемную Уполномоченного и попросил референта записать меня на прием к шефу, по экстренному вопросу, касающемуся служебной деятельности.

Не успел я вернуться в кабинет, как мне позвонил референт.

— Евгений Петрович ждет вас, — произнес он.

Я снова поднялся в приемную. На этот раз там были два человека. Но референт указал мне на дверь, и я направился в кабинет Уполномоченного.

Ритуал входа в кабинет все тот же. Я докладываю, Евгений Петрович указывает мне на стул за приставным столом. Те же зачесанные назад волосы, тонкие губы и только взгляд серых глаз высказывает легкое любопытство.

— В соответствие с утвержденным вами планом, я был в командировке в Москве. По приезде узнал, что акцией занимается другой сотрудник. Я не оспариваю указаний руководства, но в этом случае меня должны были поставить в известность, так как в результате отсутствия координации могут пострадать мои оперативные источники в Западной Германии.

— Я действительно попросил Михаила Федоровича поручить эту акцию другому сотруднику, так как полагал, что вы не сможете продолжать службу здесь. Но потом я изменил свое решение. И не только потому, что вы остаетесь служить в Аппарате Уполномоченного, но и потому, что ваш вариант более приемлем, чем тот, что разработал ваш коллега. Продолжайте работать.

— Я могу идти?

— Да, и еще… Готовится небольшой фильм о судьбе нескольких перебежчиков, я дам указание подключить вас к работе.

Идти к Михаилу Федоровичу я не решился, командировку в Мюнхен оформил на следующий день и улетел туда самолетом.

И вот я снова брожу по Старому городу и иду в Хофбройхауc, там мы с «Гансом» пьем пиво и беседуем.

— На Элетраштрассе, небольшое помещение. Оно разделено на три части. В одной из них редакции газеты, в другой — складское помещение, а в третьей пока пусто, там собираются установить типографское оборудование, — говорит «Ганс».

— У главреда есть сейф? — спрашиваю я.

Он не знает, что такое главред и отвечает:

— Там нет сейфа, но имеется железный ящик со встроенным замком.