Записки «черного полковника» Трахимёнок Сергей

После очередного утреннего совещания Михаил Федорович просит меня остаться.

— Посмотри, — говорит он, — один из наших перебежчиков год назад уехал из Мюнхена в США. Он активно печатался в «Посеве». Сделай анализ его публикаций и просмотри черновые записи.

— Цель? — говорю я так, как бы задал дяде Мише вопрос дядя Женя.

— Возможная дискредитация структур, которые занимаются перебежчиками. Там, — он кивает на записи, — есть интересное наблюдение и упоминание о батальоне проституток, которым платят за тех, кого им удается сманить на Запад.

Я знаю конек Михаила Федоровича.

— Если бы не было искусственного перетягивания «восточников» на Запад, количество перебежчиков было бы одинаковым, — говорит он, — где-то чуть более полутысячи в год.

С этим можно согласиться, за десять послевоенных лет пропагандистская машина визави сделала свое дело. В Западной Германии существует целая система фильтрационных лагерей для перебежчиков. Кладезь информации для разведок. Среди огромного количества «восточников», то есть немцев из Восточной Германии, есть там и наши соотечественники. И не только гражданские лица, но и дезертиры, и разведчики. Впрочем, в противостоянии разведок всегда есть такой элемент, как охота за сотрудниками друг друга. Но вот так просто охотиться не имеет смысла. Для того чтобы перетянуть на свою сторону сотрудника визави, нужно создать условия. Например, все время говорить, что ты работаешь на плохую разведку плохой страны. А есть хорошие страны и хорошие разведки. Так что меняй хозяев.

А можно на этом фоне спровоцировать представителей оппонента на поступок, который компрометирует его в глазах руководства, и тогда сотруднику вообще некуда деваться.

Время от времени то одна, то другая сторона празднуют маленькие победы. И если в политике государств нет кардинальных перемен или смены политических ориентиров, лидеров, этот процесс выглядит вполне обычным в год по одному-два человека. Словно размен осуществляется.

Для нас в этом отношении был весьма тяжелым период с 1953 по 1956-й. Умер Сталин, и тут, как из рога изобилия, то массовые выступления в Восточной Германии, то путч в Венгрии и, конечно, резкое возрастание количества перебежчиков с нашей стороны. В это время перебежали на сторону противника исполняющий обязанности резидента внешней разведки в Австралии подполковник Петров и его жена. Сотрудник внешней разведки в Японии Юрий Растворов. Сотрудник внешней разведки в Австрии майор Дерябин. Капитан Хохлов в Западной Германии. С 1953 года стал сотрудничать с ЦРУ и сотрудник военной разведки подполковник Попов. Он работал в Вене и влюбился в австрийку. Эта любовь обходилась ему дорого в буквальном смысле, и он решил сдаться ЦРУ.

Уединяюсь в кабинете, начинаю читать записки. Они написаны человеком не без литературных способностей. Откладываю бумаги, берусь устанавливать личность автора, потому что фамилия Крымов — это, скорее всего, его литературный псевдоним.

Петр Комков его настоящие имя и фамилия.

Устанавливаю обстоятельства бегства Комкова в Западную Германию. Ничего криминального, ссора с руководством, причины которой не вполне ясны, откомандирование в Советский Союз.

А вот дальше — интереснее. Выписываю фактуру, которая может пригодиться для неких обобщений. Любопытная вырисовывается картина судьбы перебежчика, написанная почти искренно, только с долей самооправдания и самолюбования. Но это свойственно человеку вообще, тем более человеку, в подсознании которого сидит чувство вины за свой поступок.

«Подал я заявление о приеме на работу оператором электропечи, которая предназначена для жарки кукурузы. В заявлении сообщил, что был ведущим инженером в Советской Военной Администрации и руководил десятками крупнейших электрозаводов и, разумеется, способен управлять одной электропечью. Но мне отказали. И даже честно сказали, почему: как политически неблагонадёжному.

“Чёрт бы вас подрал, — думал я, — стоило бежать из Советского Союза, по причинам неблагонадежности, чтобы стать неблагонадежным тут”.

Чтобы убить время, я написал несколько очерков из жизни в СВА, назвав ее главный штаб “Берлинским Кремлем”. Очерки напечатали в “Посеве”».

И действительно, «Посев» печатал его регулярно.

Что же подтолкнуло его к выезду в США?

писал далее автор записок

Впрочем, я был бедный человек. Но там были полковники и генералы СС и гестапо, у которых были мешочки бриллиантов. Так вот за ними и охотилась американская разведка. Они сидели в Германии и занимались мародерством. Если говорят, что русские солдаты у немцев часы забирали, то американцы воровали по-крупному. Причем из моей работы с перебежчиками я знал примеры воровства более серьезного. Там был такой еврей по фамилии Ольшванг, который работал в советской администрации и заведовал пунктом по приему золота у немцев. Потом он собрал мешочек золота и немножко бриллиантиков и решил: “Что я, дурак, отдавать это советской власти?!” — и сбежал в американскую зону. Американцы обрадовались: вот, прибежал хороший человек и принес нам мешочек золота, обокрали его, а потом выбросили».

Далее Крымов писал, что отношение к перебежчикам изменилось в связи началом психологической войны. Фундаментом ее были не столько разведки и их структуры вроде «Голоса Америки» и радио «Свобода», сколько Гарвардский университет, разработавший не только концепцию размывания советского строя, но и выделивший тот контингент, обработку которого необходимо было осуществить для достижения вышеуказанной цели. В то время и было создано Центральное объединение послевоенных эмигрантов из СССР (ЦОПЭ), оно объединяло всех «новейших» эмигрантов и это тоже была база для ведения психологической войны против Советского Союза.

писал Крымов.

Здесь опять чувство меры и вины, а может, и желание еще раз показать значимыми причины бегства за рубеж делали записки Крымова неадекватными обстановке. Чувствовалось, что записки написаны для того же «Посева» и рассчитаны на тот же контингент, который выделили спецы Гарвардского университета. На самом деле, возвращавшийся в Союз перебежчик мог нести ответственность только за преступления, которые совершил. И если в отношении него не было приговора об осуждении его к высшей мере наказания, то и о расстреле не могло идти речи.

Но в остальном Крымов был точен. Чуть более полугода назад я знакомился со справкой по Отделу спецопераций ЦРУ, который разработал «международную программу стимулирования дезертирства». Она включала в себя проведение целого ряда спецопераций в различных странах и против различных объектов — от населения ГДР и ГСВГ, других групп советских войск за границей СССР, до советских колоний за рубежом, посольств и даже резидентур советской разведки. Проводившиеся Берлинской Оперативной базой ЦРУ оперативные мероприятия в рамках этой программы получили название операции «Рэдкэп». Особый упор делался на осуществление конспиративных вербовочных контактов с советскими военнослужащими, сотрудниками СВАГ и спецслужб, МИДа и других государственных учреждений. Одной из особенностей операции «Рэдкэп» ЦРУ — было массовое использование агентов-женщин.

писал далее Крымов

Итак, если раньше американская разведка обворовывала советских перебежчиков и отправляла их назад — на расстрел, то теперь они уходили на расстрел сами. Уходя, они открыто говорили:

— Американцы? Да они же все проститутки. Пусть нас лучше свои расстреляют!»

Последнее наблюдение было весьма точным. В нем проявлялся характер наших соотечественников в экстремальных обстоятельствах.

Быстро просмотрев записки до конца, я выписал еще несколько абзацев для некоего заключения и занялся текущими делами, давая выпискам из рукописи Крымова отлежаться в моем сознании, чтобы впоследствии заложить их в документ для Евгения Петровича.

Расим

Прошло три дня. Расим ходил на пляж, обедал в ресторане, заглянул в баню и тренажерный зал. В любое другое время все это доставляло бы ему удовольствие. Но после провокации и ночи в полицейском участке его уже ничего не радовало. Он чувствовал искусственность ситуации, в которой оказался. Его словно обставляли со всех сторон забором из кольев, оставляя только один выход — именно там должна ждать последняя ловушка, из которой ему уже не выбраться.

Он лежал на пляже и думал, что те, кто выстраивал этот частокол, знали, что делают, и не торопились. Клиент должен созреть.

А что оставалось делать ему?

Отдаться течению и надеяться, что где-то в изгибах реки под названием жизнь вдруг покажется ивовый куст, который склонился над рекой ниже обычного. И тогда он сможет за него ухватиться и выбраться на берег. А пока…

— Плывем по течению, плывем по течению, — произнес он вслух и потянулся.

— Куда это ты плывешь? — услышал он знакомый голос.

Расим перевернулся на спину, сел и ответил:

— Медитирую, учусь плавать таким образом.

— А ты не умеешь плавать? — спросил Фарук, устраиваясь рядом на свободном лежаке.

— По большому счету не умею. Я вырос в безводном районе.

— Но ты же держишься на воде?

— Держусь, но это совсем не то, что умею и люблю плавать. У нас на факультете был профессор, который читал историю славянских народов. Так он вырос с Туапсе. Вот он умел плавать. Причем плавал так же свободно и спокойно, как мы ходим. Я, например, в детстве любил уходить в лес на половину дня. И это доставляло мне большое удовольствие. А он мог по нескольку часов быть в море и при этом не только не чувствовал усталости, но и получал кайф от этого.

— Мне кажется, ты, как это у вас говорят, обедняешься.

— Прибедняешься.

— Пусть так, но не уходи от вопроса.

— Да куда же мне уходить? Я, как Хаджи Мурат, связан, а конец веревки…

— Кто такой Хаджи Мурат?

— Вот те на! Ты же учил русскую литературу. Хаджи Мурат — это герой одноименной повести Льва Толстого. Он перешел во время Кавказской войны в девятнадцатом веке на сторону русских войск. Но ничего не сделал, так как был связан тем, что его мать и сын находились в заложниках у имама Шамиля.

— Ты намекаешь, что ты связан?

— Конечно. Только не пойму, у кого в руках конец веревки, которой я связан.

— У полиции, у полиции, — сказал Фарук. — У кого же еще может быть этот конец? Но вернемся к твоему безводному району. Такой ли он безводный? Ведь там, если посмотреть на карту, протекает река Неман. А это, судя по справочникам, одна из крупных рек Белоруссии.

— Если смотреть по крупномасштабной карте, то Неман действительно там протекает. Но на самом деле он находится в полутора десятках километров от Ивье.

— И ты не ездил туда купаться на велосипеде?

— Нет, не ездил. А ты полагаешь, что все мальчишки в Белоруссии ездят купаться на велосипедах, или ты читал об этом?

— Конечно, читал, — сказал Фарук. — Откуда бы я мог знать об этом?

— Да действительно, зачем я спрашиваю…

— Ты вырос в мусульманской семье, но являешься атеистом. Это твой выбор или выбор твоих родителей?

— Это мой выбор, но он стоит на фундаменте мировоззрения моих родителей. Отец у меня был, как тогда называли, совпартработником. Хотя, точнее сказать, партсовработником. Потому что он работал сначала в райкоме партии, потом партия направила его в райисполком, а чуть позже друзья по партийной школе помогли ему перебраться в Минск на почти рядовую, но зато спокойную работу в архиве.

— И какое влияние это оказало на твое мировоззрение?

— Самое прямое. Отец был честным коммунистом и атеистом, и в такой семье я не мог быть верующим. Мало того, в универе я взялся за исследование Ахундова, а тот, как тебе известно, тоже не был идеалистом, его взгляды были скорее материалистическими.

— Но это было в советское время, тогда религия была под запретом…

— Меня всегда удивляло то, что все, кто не был и не жил там, где было это советское время, разбираются в этом времени гораздо лучше, чем те, кто там жил. Они четко знают, что у нас было и что должно быть после того, как это время закончилось. А также, что было под запретом, а чего не было.

— Так и должно быть, — нисколько не смутился Фарук. — Вы не могли видеть этого, потому что были в центре этого мира, а мы смотрели на него издалека.

— Слушай, а если бы я приехал к вам в Каморкану и стал бы вот так бесцеремонно давать советы, что было бы со мной?

— Если бы ты стал это говорить мне один на один, я бы тебя распропагандировал, но если бы ты сделал это на улице, тебя бы выслали из страны. Иностранцы должны уважать обычаи страны пребывания. А ты в данном случае — иностранец.

— Точно.

— Я пришел, чтобы предупредить тебя, сегодня приедет Эрдемир. Возможно, привезет твои деньги. Так что будь готов.

— В каком смысле?

— В моральном, в каком еще.

— И когда это будет?

— Сегодня.

— Ладно, я пойду, окунусь — и в номер, — сказал Расим.

Он поднялся с лежака и направился к воде.

Зайдя в море по шею, Расим окунулся с головой, вынырнул на поверхность и поплыл. Соленая вода Средиземного моря хорошо держала на поверхности, и ему даже показалось, что он может вот так плыть и плыть и добраться до противоположного берега и, таким образом, выбраться из капкана, в который попал.

Расим снова погрузился в воду, задержал дыхание и вспомнил одного из героев Джека Лондона, который обманул любовь к жизни, погрузившись слишком глубоко. Он заставил себя сделать то же самое, но ноги его коснулись дна. Он оттолкнулся от него, вынырнул и поплыл обратно. Не стоило убегать от обстоятельств, лучше было идти им навстречу.

Фарук ждал его на берегу. Лицо его выглядело озабоченным.

— Ты же говорил, что не умеешь плавать? — сказал он.

— Так оно и есть, — ответил Расим. — Я могу, пока есть силы, молотить руками и ногами по воде, и это держит меня на поверхности. Стоит мне прекратить это делать, и я иду ко дну.

— Ладно, пойдем в отель.

Они пересекли пляж с огромным зонтами над лежаками, миновали открытый бассейн с необычайно голубой водой, обогнули душевые кабинки и взошли на крутой арочный мостик, который был перекинут через широкий искусственный ручей, змеей протекавший по территории отеля.

— Ты прими душ, — сказал Фарук Расиму, когда они вошли в корпус отеля, — но на ужин не ходи.

— Почему? — спросил Расим.

— Эрдемир приглашает нас отужинать в отдельном кабинете.

— Лады, — ответил Расим, — зайдешь за мной.

Виктор Сергеевич

На следующий день он снова сидел перед бывшим учеником.

— Руководство дало «добро» на проведение операции, — сказал тот. — Прямо сейчас мы едем на «виллу» и разговор продолжим уже там.

«Виллами» назывались конспиративные квартиры, в которых имитировалась обстановка стран, где предстояло работать будущим легалам и нелегалам. Но на этот раз та, куда они приехали, напоминала обычную дачу, чем-то похожую на дом на Рублевке.

«Елки зеленые, — с горечью подумал вдруг Виктор Сергеевич, — Коля не рискнул везти меня на “виллу”, потому что в случае провала нужно будет как-то объяснять начальству пребывание там своего бывшего преподавателя. И привез на дачу одного из сотрудников…»

— Виктор Сергеевич, — сказал бывший ученик, когда они расположились в креслах в одной из комнат липовой «виллы», — разумеется, вы понимаете, что последние действия Госдепартамента США нарушили нашу сеть, а, по сути…

— А, по сути, разрушили резидентуру.

— Да, это будет точнее.

— Нами, а точнее вами, когда-то был законсервирован ценный агент, псевдоним которого «Джонатан». Вам известен этот человек?

— Коля, — позволил себе некоторую фамильярность Виктор Сергеевич, — помнишь, в советские времена был такой популярный персонаж мультфильмов и детских анекдотов — Чебурашка?

— Да…

— Так вот, однажды Крокодил Гена спрашивает его: «Чебурашка, ты меня слышишь?» — «Гена, — отвечает Чебурашка, — ты на мои уши посмотри. Могу ли я тебя не слышать».

— А при чем здесь Чебурашка? — недоуменно спросил начальник отдела.

— При том, что я вербовал «Джонатана», работал с ним, а потом и потребовал на определенный период его консервации, потому что уж очень удачно мы сработали тогда, и контрразведка могла его вычислить. Но «Джонатан» работал со мной в Канаде.

— А сейчас он перебрался в Штаты, и у него прекрасные позиции там. Мы были бы очень благодарны вам, если б вы сумели восстановить с ним связь и передать его другому сотруднику.

— Я понимаю, что нет смысла отказываться, потому что я уже дал согласие на операцию. Так?

— Так.

— Тогда у меня условие. Я разрабатываю вход в операцию сам, сам осуществляю ее, и сам возвращаюсь обратно, но не в Москву, а в Минск. Там я встречаюсь с вами и…

— Но, Виктор Сергеевич!

— Никаких «но», Коля. У меня с вами нет никаких официальных отношений, я, по сути дела, осуществляю все это на свой страх и риск и не хочу…