Огненный торнадо Негривода Андрей

Июнь 1991 г.

Райвоенком

После того злосчастного посещения магазина прошел почти месяц. Злость и обида Андрея понемногу прошли, оставив в душе пустоту и горький осадок, словно надышался в степи после пожара… Отец пропадал на своей автобазе, хотя в этом году ему исполнилось шестьдесят, и он мог преспокойно уйти на пенсию. Но он старался возвращаться тогда, когда Андрей вечером закрывался в своей комнате, словно монах в келье. А мать… Ну что мать? Она все так же тихонечко всхлипывала на кухне по ночам, только теперь Андрей все чаще слышал приглушенный голос своего отца, который пытался объяснить несчастной женщине, что сын поправится, что, мол, пройдет время и все, если не забудется, то потеряет свою остроту. Наверное, он был прав, только от этой правоты на душе становилось еще гаже…

– Ты куда-то собрался, Андрюша? – спросила его мать, увидев как-то вечером, как Андрей утюжит свою форму.

– Схожу завтра в военкомат, ма, – ответил он. – Хочу с райвоенкомом поговорить о квартире. Мне же положено?

– Не тратил бы сил, – забеспокоилась женщина. – Успеешь еще. Вас же отсюда никто не гонит!

– Надеюсь, что до этого не доживу, – улыбнулся Андрей. – Нет, просто я уже большой мальчик, ма, у меня семья, дочь. А семья должна вариться в своем, отдельном котле. И не плачь, пожалуйста, не на край же света я собрался, да и с армией уже покончено. Ма! Слышишь меня?

Он обнял такую родную, как-то очень быстро постаревшую за последние три года женщину…

– Все будет хорошо!

– Дай-то бог, Андрюша…

В районном военкомате, как всегда, царила какая-то суета. Сновали какие-то люди, офицеры и прапорщики, с невозможно сосредоточенными лицами и папочками под мышкой. Суетились, перебегая из кабинета в кабинет, девчонки-машинстки, перебирая наманикюренными пальчиками какие-то бумажки. Царила «деловая» обстановка. Хотя ее фальшь была видна невооруженным глазом, даже для такого неискушенного в штабной суете человека, как Андрей. Да и то сказать, авралы, связанные с весенним призывом молодняка на службу, постепенно сходили на нет. Служащие готовились к отпускам, и связанные с этим хлопоты были приятны. Несколько портили картину общего «расслабона» и действовали на нервы дембеля, пришедшие становиться на воинский учет после службы, но к ним относились как к назойливым мухам – либо тратили на них свое драгоценное время, либо отмахивались. А те только матюгали «штабных крыс» и отправлялись восвояси, чтобы прийти завтра. Нормальная, «рабочая» обстановка… Однако Андрей заметил на себе удивленные и вместе с тем и неприязненные взгляды – приперся, мол.

«Черт! Нужно было на китель планки прицепить, а не ордена. Вот они теперь и думают, что пришел значками погреметь перед носом. Блин комками!..»

В приемной военкома, подполковника Загайдачного, было на удивление пусто. Только за столом что-то бойко отстукивала на машинке секретарша – молоденькая девчонка в форме, с погонами сержанта-сверхсрочника. Она и подняла на вошедшего в приемную Андрея свои красивые, но какие-то уж очень злые глаза.

– Слушаю вас! – бросила она Андрею, выгнув дугой бровь.

– Я к военкому.

– По какому вопросу?

– По личному.

– Его нет! – И продолжила выдавать пулеметные очереди на машинке.

«Твою мать! Анка-пулеметчица! А за стенкой что, дух святой кроет матюгами в три этажа?..»

Из-за двери кабинета доносился отборный мат: -… Лейтенант! Да я тебя на фуй!..

Андрей навис над столом секретарши, опираясь на палочку:

– Девушка, милая, но ведь там же не магнитофон маты загибает и не радио.

– Подполковник сегодня не принимает!

– Но ведь сегодня среда? Да и время… – Он показал на свои часы, показывавшие 10.30, и на табличку на двери.

Девушка зыркнула на «Командирские» и на расписание, в котором четко было написано: «Прием по личным вопросам: понедельник, среда – 10.00-12.00».

– Доложите уж, будьте добры, а я подожду, – произнес настойчиво Андрей, усаживаясь на стул.

«Сержант» так хряпнула карандашом о стол, что, как подумал Андрей, он только чудом не расплющился. И, давая понять всем своим видом, что делает неземное одолжение, проплыла к двери кабинета.

«Интересная форма у сержантов-"сверчков"…» – подумал Андрей, глядя на юбочку защитного цвета, обтягивающую до невозможности округлый зад «сержанта», едва-едва его прикрывая.

– Какого хрена?! – проговорил кабинет, выпуская из приоткрывшейся на миг двери, словно из пасти, слова.

«Сержант» вернулась через минуту.

– Ждите! – бросила она не глядя и вернулась к своему «пулемету».

«Стерва!» – вынес свое решение Андрей и приготовился ждать. А ждать пришлось около получаса. Он уже подумывал бросить это занятие и уйти, когда секретарша произнесла сокровенное:

– Проходите.

Как, откуда поступил сигнал к ней, Андрей так и не понял.

– Разрешите, товарищ подполковник? – произнес он, входя в кабинет.

Военком был лет пятидесяти, тучен или, точнее рыхл, а еще в кабинете стоял тяжелый дух пота, словно в ротной казарме. Как говорится: «Мужик должен быть волосатым, свирепым и вонючим…» Подполковник перетасовывал какие-то бумажки, изображая чрезмерную занятость.

– Слушаю, – произнес он, даже не поднимая глаз на посетителя.

С первого взгляда на этого начальника Андрей понял, каков будет результат его похода, но остался уже из врожденного упрямства.

– Я присяду, если не возражаете, – мне немного сложно еще стоять, – сказал он, усаживаясь на стул.

Подполковник посмотрел с таким удивлением, как будто у него попросили взаймы минимум на «Волгу». Как же, ведь он привык к родителям-просителям, готовым ради своих великовозрастных чад на все, а тут такая наглость! Он был ею буквально ошарашен. И только через две-три минуты разглядел на Андрее форму.

– Что это за пижама на вас, молодой человек, как будто вы в грязи извалялись? – Загайдачный решил взять «на горло», а горло, надо отдать должное, было у него луженое, издававшее звуки иерихонской трубы. – Что за маскарад, военный?

– Мое воинское звание капитан, товарищ подполковник. – Андрей положил перед военкомом свою «офицерскую книжку». – А пижама эта – камуфляж модели «Выдра». Извините, в отряде другой формы не носили и не видели. Что есть…

Подполковник зло листал страницы его пока единственного документа, останавливаясь иногда и читая написанное:

– ОСН «Витязь». Спецназ? Та-ак! – Он ярился, казалось, на ровном месте. – Участник… ДРА, Фергана! Так, что еще? Абхазия, Карабах! Оч-чень хорошо!..

Андрей смотрел на этого армейского чиновника и не понимал, почему тот злится. … – Досрочно. Опять досрочно. Аг-га! Разжалован!!! – Он победоносно посмотрел на капитанские погоны. – Та-ак! Восстановлен в звании после комиссования из армии… Ранения… Два ордена, две медали…

Он захлопнул книжицу и уставился на Андрея:

– Ну и чего тебе надо?

– Товарищ подполковник, – теперь уже и Андрей начинал потихоньку злиться, правда, сдерживаясь изо всех сил. – У меня, как у боевого офицера, комиссованного по состоянию здоровья, я знаю, есть льготы на получение жилья. Я хотел бы узнать, что для этого необходимо? Документы какие-то, может, еще что? Как вообще стать на очередь, если такая есть?

– Знает он! – взорвался военком. – А что еще ты знаешь? Может, мне свою квартиру тебе отдать? Знает он!

– Не понял.

– Что ты не понял, щелкопер? – вдруг заорал Загайдачный. – Много вас тут ошивается. Ге-еро-и!!! И всем чего-то надо. Собиратели наград! Видел я на фую таких героев!

– На «вы», пожалуйста, подполковник, – тихо проговорил Андрей, всеми силами пытаясь загасить рвавшуюся наружу ярость. – Или в «вашей» армии обращение на «вы» к офицеру уже не принято?

– Что-о?! Пошел на фуй отсюда, щенок! Ты еще меня будешь учить, как с ТАКИМИ разговаривать? Наград нацепил, сосунок! Боевой он офицер! Я тебя туда не посылал! Засранец!

Какая-то невидимая катапульта, скрытая до сей поры в стуле, бросила Андрея к столу Загайдачного.

– А что ж я, сам туда поехал?! – Он ухватил подполковника за уши и от души хрястнул его носом о стол. – Сам?! Ваши же приказы выполнял, подонок!!!

И еще раз, уже порядочно сплющенный, нос военкома вошел в контакт со столешницей…

Развернувшись и тяжело припадая на больную ногу, Андрей пошел к двери кабинета. В наступившей тишине повисли слова:

– Только попробуй позвать кого-то, падла, всю твою богадельню переломаю! Мразь! Крыса тыловая! – Он в упор смотрел на военкома, растиравшего по жирным щекам кровавые сопли… … – Ну что там в военкомате, сынок, договорился?

– Договорился, ма.

– И что сказали?

– Послали.

– Куда послали, Андрюша, на комиссию?

– До дерева у входа, а от него направо, к бениной матери…

Испуганная женщина села, прикрыв ладонями раскрытый в немом крике рот:

– А ты?

– А я ушел. Попрощался и ушел… И больше не пойду. Никогда! Суки!!!

– Андрюша…

– Все хорошо, мама, все будет хорошо…

Август 1991 г.

«Берет»

… – Ну что ж, молодой человек, недостающие зачеты и экзамены вы сдали блестяще, – проговорил декан факультета. – Что, признаться, вызвало удивление не только у меня…

Через месяц Андрей должен был начать учебу на третьем курсе одесского «холодильного института» – ОТИХП. На этот в общем-то разумный шаг его подтолкнул старый, еще с курсантских лет, друг Серега Смоляренко, или просто Смол.

– Восстановишься на третий курс как я, – приводил он свои железобетонные доводы. – В девяносто третьем получишь диплом инженера, а холодильники есть везде: хоть дома, хоть в магазине, хоть на судах – иди работай, где душа пожелает.

– Так есть же у нас с тобой дипломы инженеров. – Училище, кроме лейтенантских звезд, давало диплом инженера автотехсредств.

– Не гони, Андрюха! Сравнил фуй с пальцем! А потом: «Одна голова хорошо, а с мозгами лучше!» Бери пример с меня – я уже через год буду с дипломом и в море. Каким-нибудь поммехом по холодильникам, а это не матрос…

Досдать Андрею было необходимо три зачета и один экзамен. Не так-то уж и много, да и не сложно. После выпуска из училища прошло всего три года, еще не все забылось, да и любил Андрей всяческие дисциплины, связанные с физикой и математикой, красный диплом – яркое тому подтверждение.

После мытарств по спецмагазинам и в военкомате, незаслуженных обид и унижений Андрей замкнулся в себе и чтобы не потерять зря времени, засел за учебники. На восстановление уже изученного понадобилось не более двух недель. И вот теперь он находился в кабинете декана – доцента Дзидзиевского… … – Более того! Признаюсь, что, когда вы подали документы в деканат, я уже знал заранее, что мне придется вас принять. Ну, знаете как это бывает? Молодой, уже с высшим образованием, хотя и кх-м… очень узкопрофильным. Да к тому же офицер-орденоносец! Без чьей-либо поддержки, как правило, не обходится. А я, знаете ли, уже не в том возрасте, чтобы становиться в позу принципиальности…

– Я не пользуюсь ничьей поддержкой.

– Что весьма отрадно сознавать!..

Декан был до мозга костей ИНТЕЛЛИГЕНТ. В своем, около шестидесяти лет, возрасте он гордо носил седую, с огромными залысинами, умную голову. Всегда был бодр, играл в большой теннис и никогда, что бы ни случилось, не повышал голоса и тем более не срывался на мат. Этот польский еврей был эталоном интеллигенции старой закалки.

– А посему у меня есть к вам, молодой человек, небольшое предложение. Этакая общественная нагрузка. -?

– Хотелось бы видеть вас старостой курса.

– Это обязательно? У меня семья, и особенно много времени уделять этому не смогу.

– Уверяю вас, что это будет необременительно! Ну что, согласны?

– Ну хорошо.

– Вот и отлично!..

Дома, за скромным ужином, на который пригласили старых добрых соседей, они отметили «поступление» Андрея в вуз. В гостях был и Медведь с женой. Игорь получил положенный месячный отпуск и вот уже почти три недели находился в Одессе. И все эти три недели «не мог простить» Андрею того, что он один ходил к райвоенкому, – Игорь уже тогда был в отпуске. А когда Андрей замкнулся в себе, обложившись учебниками, он только и говорил, что молодец, мол, не стоит закидоны сволочей принимать так близко к сердцу. Он как-то очень близко сошелся с отцом Андрея…

Веселой была эта компания. Соседи – с самого раннего детства знакомые, добрые люди. Они всегда, все праздники и дни рождения отмечали этой дружной веселой толпой. Да и Андрей немного оттаял, переключив свое внимание на учебу. Выпивали, поздравляли, почти что по кавказской традиции – каждый говорил свои напутственные слова. … – Я, кхм-м… тоже хочу пожелать кое-что Андрюхе. – Игорь поднялся во весь свой рост, и всем показалось, что потолок в квартире стал как-то ниже. Около десятка пар глаз устремились на этого гиганта. – Тут вот какое дело… Ты, командир, что поступил в институт, правильно сделал. Молодец!..

– Игорек, хорош прикалываться! – Андрей уже знал, что за этим последует какая-то шутка в «медведевском стиле», и ждал ее с нетерпением, улыбаясь.

– Не, ну молодец же? – Игорь посмотрел на сидящих за столом, ища поддержки. – Вот и я говорю! Только теперь, Андрюха, тебе придется по ночам сидеть, книжки-тетрадки листать, а главное – всем мешать включенным светом. Так? Так! Ну, тебе не спать ночью – дело плевое, а каково будет родителям, жене, дочке-карапузу, они-то люди нормальные, в отличие от нас с тобой – они спят по ночам!

– Ты куда клонишь? – нахмурился Андрей, вспоминая подполковника Загайдачного.

– Не хмурь, не хмурь брови, Филин, – знаю, что у тебя характер и все такое. – Игорь широко и открыто улыбался. – Тут вот какое дело. Ты нашу традицию помнишь?

– Какую именно? Их у нас много!

– Как Слона из группы провожали, помнишь?

– Конечно.

– Ты тоже списан в «пиджаки», так уж случилось… Короче, командир. – Игорь не умел долго и красиво говорить, он был человеком дела. – Я, когда в отпуск собирался, имел разговор с пацанами… Собрали мы пятнадцать месячных окладов и решили, что я от нас всех что-то куплю для тебя и твоей семьи…

– Вас там тринадцать осталось в группе. – Язык Андрея пересох и прилип к небу.

– Еще Батя и Джо… Я думал – может, машину?.. Но, когда про твоего военкома услышал от тети Ани, – Медведь посмотрел на мать Андрея, – сразу понял, что это будет. Короче, так…

Игорь порылся в карманах брюк и извлек на свет связку ключей:

– Квартирка маленькая, однокомнатная, но зато отдельная. Там еще есть телевизор, холодильник и газплита. Извини, командир, на большее денег не хватило – сам знаешь, какие зарплаты, а в загранку мы больше не ходим, как тогда… Оформили пока на дядю Лешу, – он посмотрел на отца. – А ты потом переоформишь, если захочешь, конечно… Держи!

В воздухе, тихо звякнув, мелькнула связка ключей, и Андрей, машинально подняв руку, поймал их. Он смотрел на Игоря, и такой ком подкатил к горлу, так вдруг до боли сжалось сердце, что готов был расплакаться, словно ребенок.

– Да ладно тебе, Андрюха. – Игорь видел и понимал его состояние. – В отряде тебе всегда рады – сам знаешь! А то, что ты теперь не с нами, не в армии, – не самое страшное, главное – жив и относительно здоров. А пацаны, считай, что рядом! Только свистни! Тут еще кое-что от Бати…

Андрей продолжал стоять столбом, а Медведь достал из внутреннего кармана своего пиджака новенький краповый берет:

– Когда отряд «Сова» организовали, на берет разрешили, уж не знаю где, но Батя сказал на самом верху, нашить отличительный знак, вот смотри. – Чуть-чуть сбоку от кокарды был пришит небольшой знак, в форме щита, на черном фоне которого была вышита белая летящая сова. – Но только пацаны не успели их надеть… Земля им пухом… Короче, командир. Наша группа так и осталась с именем «Сова», и пацаны носят теперь только такие береты. А еще они говорят, что наши береты «с командиром» – что Филин, что сова, почти одна птица. Вот Батя тебе и передал такой берет. Сказал, что ты остался командиром отряда «Сова», такие дела, Андрюха…

Андрей в полной тишине принял двумя руками кроваво-красный берет, как будто это было самое ценное в жизни. Да, в общем, так оно и было…

– Спасибо, – только и сумел он сказать. – Спасибо, Медведь. И братишкам спасибо скажи от меня, и Бате, и Джо. Спасибо, что вы есть…

26 апреля 2003 г.

Израиль. Пасха

Дождь… Ночное небо было затянуто облаками, которые плакали, взгрустнув о чем-то личном. Андрей сидел в своей будочке охранника и вспоминал. Настроение под стать погоде. Немудрено. Обычно в это время в Израиле стояла уже одуряющая жара и вовсю дули пустынные ветры хамсины. Обычно. Но не в этом году.

Пасха… Родная православная Пасха…

Да, давно это было. Прошло ровно восемь лет. Восемь лет поисков, мечтаний, а затем утраченных иллюзий… Восемь лет тоски, беспробудной, сжигающей душу и стирающей улыбку с лица. Восемь лет…

Андрей никогда не мог понять эту страну, этих людей, с их подленькими улыбочками, лживыми обещаниями и ежесекундной готовностью отказаться от своих слов. Он очень страдал от этого. Он, человек, больше жизни ценивший честь, дававший свое слово редко, но, пообещав что-либо, шедший до конца, чтобы никто не мог усомниться в твердости его обещаний.

Андрей понимал, что изменить мир и людей, окружавших его, невозможно, и, повинуясь поговорке: «С волками жить, по-волчьи выть», пытался приспособиться, и был сам себе противен. Но он старался быть честным перед самим собой…

Память не давала покоя. Вот и сейчас…

«…Два года прошло. Точнее, два года и двадцать дней. Да, третье марта две тысячи первого стало моим шестым днем рождения. Я и тогда не соврал себе. Как же оно все было-то?..» …Андрей работал в охране. Серьезной охране. Он ездил на арабские территории, сопровождал различные грузы. К тому времени противостояние между израильтянами и арабами, называющими себя палестинцами, уже почти полгода набирало обороты. Теракты следовали один за другим, и Андрей был вооружен. Фирма, в которой он работал, выдала Андрею пистолет «СZ» – 9-миллиметровая «Чеська Зброевка», отличная машинка – и израильский «узи». С этим арсеналом и ездил Андрей, сопровождая грузовики с «Coca-Cola» или еще чем-то…

А вот дома… Дома разгоралась постепенно настоящая война. К тому времени, вот уже год, Андрей жил с Линой. Ну и, конечно же, там еще были ее восьмилетняя дочь и мать, женщина бальзаковского возраста. Наверное, он делал что-то не так, но избежать почти ежедневных ссор ему не удавалось.

– Задолбал ты уже своим солдафонством, – кричала в очередной раз Лина. – Тебе все мешает: вещи на стуле, незастеленная постель. Не нравится – возьми и убери или вали на все четыре стороны и где хочешь, там и устраивай свои казарменные порядки, а в моем доме не надо!

– Слушай, ну неужели же так приятно жить в свинарнике? И при чем здесь казарма? Порядок должен быть в любом доме, – пытался он что-то объяснить уже в который раз, но натыкался на непробиваемую стену непонимания или нежелания понять…

И так изо дня в день… Иногда он, психанув, уходил в ресторан, в котором подрабатывал вышибалой в выходные дни, и сидел там. А потом возвращался и злой ложился в пустую постель – в такие дни Лина спала с дочкой.

Противостояние в стране, противостояние в семье, а Андрей считал, что у него семья. В какой-то момент он почувствовал, что отчаянно одинок. Он почти физически ощущал свою ненужность, и в сердце змеей вползла ностальгия. Ностальгия по своим боевым друзьям, по тем девчонкам, которые были в его жизни: Оленька – «Амазонка», Танюша – «Синичка», Иринка – «Прапорщик медслужбы». Он скучал по родителям, оставшимся в родной Одессе. Андрей тосковал. Глухо. Сжимал до скрежета зубы и все больше замыкался в себе…

– Что ты молчишь, как пень? – От этого молчаливого ухода от ссор Лина заводилась еще больше. – Что, язык в жопу заскочил? Или сказать нечего? Тоже мне, одессит еще называется!

– А ты считаешь, что одесситы только те, которые визжат, как свинья на бойне? – Лина действительно была одесситкой, что и послужило год назад почвой для их сближения.

Дальше все начиналось сначала. Но только теперь в сольном исполнении, потому что Андрей просто переставал разговаривать.

– Ты ни ссориться, ни мириться не умеешь! Ты вообще ни хрена не умеешь!.. …Третьего марта в двенадцать дня Андрей вернулся домой, чтобы привести себя в порядок и побриться, – накануне в пятницу, будучи на работе в ресторане (Лина работала там же, официанткой), они опять крупно поругались, и Андрей остался спать в баре на стульях.

– Чего ты приперся? – встретила его Лина. Было видно, что злоба душила ее. – Оставался бы в кабаке.

– Слушай, перестань. Мне нужно привести себя в порядок. Да и оружие, в конце концов, в доме. А еще мне вставать на работу в четыре утра.

– Можешь забирать свое барахло и выметаться на хрен!

– Ну, хватит! Самой-то еще не надоело?

Он разделся, принял душ и, закрывшись в спальне, лег спать – в баре поспать так и не удалось. Этот полусон длился около двух часов, сквозь него он слышал какую-то возню и хлопанье дверок шкафа.

– Выспался? – спросила зло Лина, войдя в комнату.

– Нет.

– Значит, выспишься в другом месте! Короче! Я собрала твои вещи. Забирай и уходи.

– Куда?

– Куда хочешь! Мне по барабану!

– Слушай, что ты творишь?

– Я всегда делаю то, что хочу!

– Послушай…

– Пошел на фуй! Не хочу я ничего слушать!

– Ну ладно. Я уйду! Только не сейчас, а через неделю, когда получу зарплату. Потерпи неделю, и я уйду. Ты же знаешь, что у меня нет денег, – они все у тебя.

– Тоже мне мужик! Что ты за мужик, если у тебя нет денег?!

– Все, что я зарабатываю на двух работах, – все приносится в дом. Сама ведь знаешь.

– Да мне насрать! Иди куда хочешь! Вон, в ресторан или к кому-нибудь из друзей попросись на неделю.

– У меня нет таких друзей. Сама знаешь, что все свободное время я провожу дома.

– Это твои проблемы! Короче, забирай шмотки и вали отсюда!

– Подожди! – Андрей задержал собравшуюся уйти Лину. – Не делай так! Я не бомж и не котенок шелудивый. Не надо меня выбрасывать, я ведь сказал, что уйду. Через неделю.

– Не собираюсь я ждать.

Андрей смотрел на Лину и понимал, что ничего не поможет, она просто ничего не хотела слушать, добиваясь поставленной перед собой цели.

– Эх ты! Год прожили! Я уже подумал, что нашел наконец-то свое гнездо… Ребенка хотел… Что ты творишь? Слушай, остановись, не доводи до греха! Я не буду жить в ресторане – я не бомж. У меня еще есть гордость.

– На фуй мне твой ребенок и ты вместе с ним! Вали отсюда!

Как будто ушат грязного, вонючего дерьма опрокинули на голову. И это было последней каплей.

– Ладно! Я ухожу! Но это будет на твоей совести. Если ты хоть немного понимаешь, что это такое, совесть…

Андрей собирался как в бой, как тогда, на задания, – сосредоточенно и спокойно.

– Когда ты собрался сумки свои забрать?

– Завтра… – буркнул и ушел…

А потом, уже в ресторане, забившись в раздевалке официантов в самый дальний уголок, он думал:

«…Господи! Что, что же это такое? Ведь ты же видишь, господи! За что, за что так больно?! Неужели ты обрекаешь меня на такое одиночество? Один – ни друзей, ни родственников, ни семьи. Никого рядом! Никого! Пустыня! Я знаю, что грешен перед тобой, господи, но не наказывай меня таким одиночеством!..»

Андрей вытащил из кобуры свой «CZ» и заглянул в ствол… И увидел там вечность… В эту вечность нужно было только шагнуть, переступив порог на срезе ствола…

«…Не нужен никому, значит, и себе!..» – вдруг созрело решение, и стало легче. Да, это было решение. Хоть и грех великий… Но в традициях русского офицерства было стреляться, когда задета честь и сделать ничего невозможно. Да, господа офицеры стрелялись… Мысли больше не метались, выстроившись в стройный ряд, – Андрей принял решение, и голова стала абсолютно холодной. Он взял лист бумаги и стал писать:

«Линочка! Прости, но поступить иначе я просто не смог. Наверное, ты права, и я не умею жить. Но, если честно, то и не хочу жить так. Может быть, ты поймешь то, что я хотел сказать, когда прочтешь это письмо. Уже много лет я не могу понять, почему люди живут точно в волчьей стае. Без совести и чести, нападая на своего близкого, и готовые разорвать на куски за жалкий кусок мяса. Я не могу этого понять. И для меня не нашлось места в этой стае. Я пес! Понимаешь? Старый, покалеченный войнами и обученный воевать, но пес! Надеюсь, что когда-то был не самой плохой породы. Но я никогда не стану шелудивой дворнягой! А в вашей стае меня просто сожрут, рано или поздно. Но просто так я не дамся – не научен отступать. Я не хочу никому сделать больно, просто устал показывать клыки. Понимаешь? Жить с вами и по вашим законам я не хочу, а сам, в одиночестве, не могу. Поэтому лучше так. Прости! Семьи не получилось, и, может, это к лучшему. Хочу пожелать тебе никогда не испытать настоящего одиночества, когда вокруг тебя пустыня, – это страшно!

Будь счастлива!

Целую.

Андрей».

«…Все! Теперь все. Ну что ж, тридцать три – это самый хороший возраст. Не я один ушел в этом возрасте. А родители, надеюсь, простят…»

Он передернул затвор пистолета, досылая патрон в патронник, и выщелкнул обойму из рукоятки. Андрей опасался, что кто-то, схватив пистолет, по незнанию может пораниться – автоматика работала так, что после выстрела пистолет перезаряжался. Он обдумал все…

«…Ну что, Андрей свет Алексеевич, Филин, ты столько лет стрелял во врагов и не боялся? Ну а теперь – ты сам свой враг! И этого врага нужно убить. Это не страшно! Только не в голову – пусть хоть после смерти не быть уродом. А если в сердце, то как будто уснул. Ну, давай, братишка, пошли в вечность! Поехали!..»

Он поцеловал простенький деревянный крестик, подаренный ему каким-то монахом в Иерусалиме, в Храме Гроба Господня, посмотрел в последний раз на письмо, зажатое в левой ладони, приставил к груди пистолет и нажал на курок…

Выстрел грянул мощно, словно сломалось огромное полено. Тело выгнулось на миг дугой и опало…

«…Навылет. – Андрей смотрел на дымящуюся дыру в белой форменной рубашке и… – Все? Наверное, все, боли-то нет, а раньше всегда была боль…»

Он поднялся с дивана и, покачиваясь, вышел из раздевалки в коридорчик, соединяющий кухню с залом ресторана. Посмотрел в округлившиеся глаза поварихи, и все… Он еще успел понять, что падает на бетонный пол… А дальше…

Ах, какая это была красивая музыка! Она заполняла собой все пространство. И еще эта музыка была цветная. Да, именно цветная! И такое умиротворение, что и мечтать невозможно о похожем. Яркие краски, убаюкивающая цветная музыка и покой…

А потом было возвращение, операции и лицо Лины около кровати:

– Зачем ты это сделал, Андрюша?

– Я же тебе говорил, что не бомж и скитаться не буду, а еще просил не доводить до греха. А ты не поверила! Почему вы никогда ничему не верите? – Говорить мешали кислородные трубки, но Андрей все равно не хотел казаться слабым…

«…Именно так все и было. Не хотел, чтобы смеялись и тыкали пальцем в спину. Честь дороже… И вот ведь выжил. Пуля прошла в семи миллиметрах от сердца и вышла из спины. Господь отвел руку! Спасибо тебе, господи! Ты решил, это еще не мое время, что нужно еще пожить. Это твое решение, господи! Только вот знать бы, для чего? Может, для того, чтобы родить и вырастить своего Максима? Как же я благодарен тебе, боже, за сына!!! Спасибо тысячу раз!!!

А может, еще и для того, чтобы написать эту книгу? Книгу о войне и жизни…

Кто знает, господи? Неисповедимы пути твои и промысел…

Христос воскресе!!! Воистину воскресе!!!»

8 июля 1992 г.

День рождения

Андрей наконец-то вернулся к жизни, к своей былой форме и более или менее восстановил душевное равновесие. Правда, в семье не ладилось. Ссоры случались довольно часто, и он страдал от того, что свидетелем частых его с Аней разладов была полуторагодовалая Машенька. Что-то было не так, и Андрей это чувствовал. Отъезды жены в Никополь к родителям стали обычным явлением в их семье. В этот раз поводом было нежелание мешать в подготовке к институтской сессии…

Экзамены прошли как-то незаметно, походя, и пришло лето. Ехать в захолустный городишко к жене не хотелось. И потом, вечные поучительно-наставительные речи тестя и тещи, «хлопавшей крыльями» над Аней, словно квочка над цыпленком, вызывали у Андрея стойкое раздражение. Не любил он ни «маменькиных сынков», ни «маменькиных дочек». Летний отпуск был бы испорчен. Правда, он честно звонил каждый вечер и подолгу разговаривал с женой…

Скука. Андреем овладела скука серо-буро-малинового цвета. Он пытался развлечь себя работой и вкалывал от зари до зари на кладбище, шлифуя мраморные плиты. Но скука не уходила.

В один из вечеров, когда он тупо пялился в телевизор, вытянув дрожавшие после работы со шлифовальной машинкой натруженные руки, Андрей вдруг вспомнил: «День рождения! Точно! Завтра же восьмое июля. Синичке исполняется двадцать лет. Надо бы поздравить, юбилей как-никак. Вот и развеюсь немного, а то совсем скис».

Где и как Танюша будет отмечать свой юбилей, Андрей, конечно же, не знал, звонить не хотел, желая устроить сюрприз, а потому решил прийти к ней домой вечером, часам к девяти.

В установленное самому себе время Андрей позвонил в дверь.

На пороге появилась Таня. Она по-настоящему расцвела за эти два года и стала действительно красивой женщиной. И еще это платье. Вечернее, длинное до щиколоток, с глубочайшим, откровеннейшим декольте и высокими, чуть ли не до талии, разрезами, открывавшими красивые ноги. Таня смотрелась в этом платье рубинового цвета, как настоящая секс-бомба!

Она стояла и смотрела на букет темно-бордовых роз в полнейшем замешательстве, а Андрей наблюдал за этой немой сценой сквозь лестничные перила, спустившись на пол-этажа. Нет, все-таки он был пижон. И любил эффекты. Букет из двадцати пяти роз, кто еще мог такое придумать?!

– А ты стала еще красивее, Синичка, – проговорил он, не двигаясь с места. – С днем рождения!

Она дернулась, словно от удара током, и от Андрея не скрылись ни тончайшие кружевные трусики, ни призывное колыхание спелых полушарий под тканью.

– Андрюша-а?!

– У тебя красивое белье, Синичка.