Звезда в оранжевом комбинезоне Панколь Катрин

Жюли записывала на уроках и давала тетрадки Стелле. Сначала та ими пользовалась, но потом сказала Жюли, что в этом нет нужды, она уже понимает все в классе. Виолетта предположила, что она притворяется, чтобы выглядеть интересной. «Ты думаешь, что, если напустишь на себя таинственности, этим привлечешь парней? Вот совершенно заблуждаешься, лучше бы сиськи отрастила, а то они у тебя как прыщики какие-то! А мальчикам-то нравятся круглые титечки, наливные яблочки, упругие и крепкие».

«Да плевать мне на ваших парней!» – бурчала Стелла.

И когда Виолетта и Жюли вырезали по сердечку со своим именем на коре дерева, оставив в сердечке место, чтобы парень мог вписать туда свои инициалы, Стелла думала, что они ничего не понимают, что они дурочки, что не нужно рассчитывать на чьи-то инициалы, чтобы заполнить свою жизнь.

На вечерах она не позволяла парням распускать руки. Или лезть целоваться. Она представляла их в виде слизней, противных и скользких. Так и стояла весь вечер у стенки, сжав кулаки, в тесном старом платье – Рэй отказывался давать ее матери деньги на одежду для дочки.

В любом случае у нее не было груди, чтобы нравиться мальчикам, и это ее вполне устраивало.

Как ни странно, ее устраивала и глухота.

Она слышала только то, что хотела услышать, и люди напрасно старательно кривили и выпячивали губы, стараясь артикулировать отчетливей, – в ответ Стелла угрюмо молчала.

– Скажи спасибо своему отцу! – сказал месье Авриль, гримасничая, как клоун. – Это он настоял, чтобы я взял тебя на стажировку. Не слишком-то на работе много пользы от глухомани, а, Рэй?

Ей было шестнадцать, она была в предпоследнем классе и должна была пройти недельную стажировку на предприятии. Месье Авриль владел столярной фабрикой. Он производил двери и окна и заседал вместе с Рэем в городском муниципальном совете.

– Да, скажи спасибо папе, – поддакнул Рэй с привычной улыбкой благодетеля, спасающего младенцев из огня.

Он протянул руку, плюхнул ее на ногу Стелле. Больно ущипнул, чтобы она улыбнулась и поблагодарила.

Ей нужно было сыграть роль благодарной дочери.

Нормальной, благодарной дочери.

Они становились нормальной семьей, только когда выходили из дома. Когда шли на салют 14 июля или на бал пожарных, который был перед салютом. Потому что тогда Рэй надевал маску славного малого. Танцевал со своей женой, держал ее под руку, держал за руку дочь, играл в образцового отца и мужа.

Но она отказывалась быть образцовой дочерью.

Она предпочитала стать уродиной.

И сконцентрировалась на своей идее.

На тех словах Жоржа: «Это тебе решать, хочешь ли ты быть счастливой или нет…» И других, про гвоздь. Она считала эти гвозди, вбитые в гроб зла.

Как-то вечером она была в гостях у Жоржа и Сюзон, и они смотрели по телевизору старый фильм Трюффо «Жюль и Джим». Стелла обратила внимание на героиню, переодетую в мужчину. В широком свитере, мужских штанах и больших грубых башмаках. Она бежала, поддерживая обеими руками спадающие штаны. Углем ей подрисовали усики, волосы она спрятала под кепку… Сразу после фильма она попросила у Жоржа его старый свитер, кепку и штаны. «Что, хочешь быть похожа на Жанну Моро?» – спросил он, роясь в шкафу.

Но вызнавать, почему ей так захотелось, не стал.

Но на самом деле в тот вечер, если бы он стал настаивать на ответе, она бы рассказала ему. Да, в голове ее звучал смех Жанны Моро, перед глазами стояло ее лицо с ироничной гримаской. Она вот ничего не боялась. Вертела мужчинами как хотела, обводила их вокруг пальца. И восстанавливала справедливость.

И она одевалась как мужчина.

Когда в школе Стеллу спросили, к чему она напялила на себя эти мужские обноски, она рассказала про этот фильм. И добавила, что это история одной девушки, которая не позволяла себя провести и которая забивала все свои гвозди.

Людей это объяснение всегда устраивало. Они предпочитали не углубляться в тему. Переводили разговор на другое: «Какие у тебя отметки? Нравится учиться? А видела, что на улице творится, ну и ветрила!»

Им было стыдно, что они такие трусы.

Стелла играла с их стыдом. Она опаздывала в школу, нахально плюхалась на первую парту, ставила сумку на стол и демонстративно ее раскачивала. Рисовала во время объяснения учителя. В столовой клала ноги на стол. Ходила по нужде в мужской туалет. Курила в школьном дворе. Она провоцировала их. Они отмалчивались, отворачивались. Тогда она стала хитрой, почти жестокой. Она грубила, отмахивалась, когда до нее пытались дотронуться. Ночью, засыпая, она составляла новые планы. Представляла все, что сделает, дабы отомстить, в цветах и красках, раз за разом прокручивала в голове фильм с неизменным счастливым концом. Тот прекрасный день обязательно настанет, надо быть готовой. Она себя подбадривала: «Ты не знаешь, когда вдруг представится такая возможность, но ты должна ловить ее на лету. Руками, зубами, чем получится. Надо к этому готовиться. Как атлет готовится к соревнованию. Не расслабляться. Ты должна думать об этом все время… ладно?»

Ладно.

Этот день наконец настал.

Леони в надежном месте. В палате № 144. Причем надолго.

Рэй занят тем, что ухаживает дома за своей матерью, у которой отрезали ногу. А собираются и вторую ампутировать.

Доктор Дюре на стороне Стеллы. Амина тоже. Все подготовлено, чтобы вбить последние гвозди.

И внезапно, когда она перестраивалась в другой ряд, чтобы обогнать грузовик, на маленькой дороге, крадущейся сквозь лес, в голову ее закралась предательская мысль.

А если Амина врет? А если Амина на стороне Рэя?

И доктор Дюре…

Почему такой влиятельный человек, как он, готов подвергнуть себя опасности, чтобы защитить Леони?

«Ты грезишь, лапушка моя. И ты знаешь, что опасно предаваться грезам». – «В молоке мечтаний всегда оказывается муха», – повторял ей Жорж. Он прочитал эту фразу в газете «Рустика», которую постоянно читал. Она была написана золотыми буквами, которая украшала месяц май. Жорж знал множество таких фраз из «Рустики», он выучивал их наизусть. «Я люблю их, – говорил он, – я читаю их и потом размышляю. Могу целый день обдумывать».

Стелла обогнала грузовик, почувствовала, как сердце болезненно сжимается. Она притормозила, поехала помедленнее. Страх застил ей глаза. Она не разбирала дороги. С какой стати эти двое захотели предать Рэя? Почему? Это как-то неубедительно. Они, наверное, выхаживают ее, чтобы в хорошем состоянии вернуть в лапы семейства Валенти. Они мне просто мозги пудрят… Ее руки дрожат, скользят по рулю. Грузовик, который она обогнала, приклеился сзади и принялся резко сигналить, этот звук резал ей ухо, рвал барабанные перепонки. Он включил фары на полную, угрожая ей. Надудевшись вволю, он обогнал ее, оттеснив к обочине. Она показала ему вслед средний палец и стукнула ладонью по ветровому стеклу. «Мудак!» – завопила она в ночи.

Волны страха затопили ее, нервы словно жгли кожу. Ей захотелось плакать. Пропало желание двигаться дальше.

Грузовик исчез из виду, свет его задних фар погас в ночи.

Она взяла себя в руки. Вытерла пот со лба.

И снова она окружена врагами.

Она прислонилась лбом к холодному рулю. «Я схожу с ума. Из-за того, что живу одна, схожу с ума».

«АДРИАН! – завопила она в кабине грузовика посреди леса. – Где ты? Как ты? Адриан, я не могу больше…»

Она открыла дверь, прыгнула на дорогу, прошлась по обочине, вырывая пучки травы. Посмотреть на небо. Дышать глубже. Вдох-выдох.

Надо поговорить с Жюли.

Жюли ее никогда не предавала.

В тот день они с классом пошли в бассейн.

Рэй заставлял ее носить закрытый купальник, а все девочки щеголяли в откровенных бикини с очаровательными крохотными лифчиками. Он утверждал, что заботится о ее нравственности, хочет научить ее стыдливости: она должна разоблачиться только перед своим мужем в первую брачную ночь – тем, кого он сам ей выберет. Ночью он угрожал прижечь ей кожу сигаретой и действительно несколько раз исполнял свою угрозу. Прижигал ей живот. Или низ спины. Или между ягодицами. Оставались темные следы, созвездие маленьких мертвых звезд. Он старательно выбирал места, куда хотел опустить красный кончик сигареты, и ожидание было почти таким же жестоким, как и сам ожог. А в закрытом купальнике не видно было следов.

В своем черном купальнике она забралась на самую высокую вышку и прыгнула с нее. Она обещала себе и сделала это. Это тоже был гвоздь. Она заткнула нос ладонью, закрыла глаза и прыгнула.

Вода поджидала ее, как железная раскрытая глотка, она почувствовала, как вскипает мозг. Огневые вспышки повторялись: бабах, бабах! Она болталась под водой, оглушенная, неподвижная. Жюли нырнула за ней, дотащила до края бассейна, заставила выплюнуть воду.

И вдруг вернулись все звуки. Она схватилась руками за уши, которые разрывались от непривычного гама и гомона. Вылила воду из одного уха, потом из другого. Она услышала, как Жюли склоняется над ней и спрашивает: «Все нормально? Ты как?» Добрая толстая пышка Жюли с вечно красными крыльями носа и близорукими мигающими глазками.

Спустя четверть часа в кабинке, где они переодевались, она шепнула Жюли:

– Мои уши…

Жюли стояла к ней спиной, сражаясь с бретельками от лифчика. Она спросила: «Что с ними не так? Начали гноиться?»

– Да нет, не гноиться, но…

Жюли так и подпрыгнула, обернулась:

– Ты опять начала слышать?

– Думаю, да!

– Ты слышишь! – воскликнула Жюли, хлопая в ладоши. – Ты больше не глухая!

– Но ты никому не скажешь! Обещаешь?

– Обещаю.

– Меня вполне устраивает моя глухота.

Жюли сдержала слово.

Жюли так и жила со своими родителями Их особнячок был построен в пятидесятые годы, когда владельцы заводов предоставляли в распоряжение рабочих социальное жилье. Сейчас больше нет заводов, нет владельцев, нет больше рабочих, и эти особнячки по низкой цене раскупили жители города.

Эдмон Куртуа выбрал большой желтый бетонный куб с аэродинамическим крылом на крыше. Куб находился в саду, который можно было даже расценить как парк. С черной решеткой, которая открывалась автоматически, посыпанными белым гравием дорожками, красивым газоном, прудиком. Это, видимо, был дом для начальника, потому что он отличался от других. Он был внушительным, надменным, почти вызывающе роскошным для этих мест.

Жюли жила на втором этаже. Ей принадлежал целый этаж, и у нее даже была отдельная лестница на улицу. Отец сам построил эту лестницу. Он взял на работе старую металлическую лестницу, отреставрировал ее, покрасил и прикрепил с элегантностью устремленного к небу крыла. Мадам Куртуа была помешана на красоте, поэзии и гармонии, и потому ее сильно раздражала железная бородавка. Она пожимала плечами каждый раз, как проходила мимо лестницы, и это недовольное движение в конце концов превратилось в подобие нервного тика.

Она посадила Ampelopsis brevipedunculata – он же дикий виноград, – чтобы скрыть эту бородавку. Холила его и лелеяла, укрывала на зиму, поливала в жаркую погоду, подкармливала удобрениями. Жюли безжалостно обрезала его каждый раз, когда он слишком разрастался и непокорные побеги Ampelopsis brevipedunculata лезли ей под ноги. Мадам Куртуа заламывала руки. А недавно она вбила себе в голову, что ее дом заинтересовал бы самого Жака Тати. «А вы видели фильм “Мой дядюшка”? – спрашивала она, разливая друзьям чай на еженедельной встрече по четвергам. – Это шедевр французского кино…»

Приглашение в дом Куртуа считалось честью. Месье Куртуа путешествует по миру, подписывает контракты с китайцами, закончил знаменитую Высшую школу. ВКШ[28] – чтобы не произносить ее полное название. В Париже его принимали в министерстве промышленности, и один раз месье и мадам Куртуа даже были приглашены в президентский дворец на Елисейских Полях. Всех интересовал вопрос, как же он был одет, поскольку он и элегантность – две вещи несовместные.

Мадам Куртуа держала дом на английский лад. «Сейчас это веление времени», – говорила она, покачивая головой. Она должна быть на высоте, чтобы достойно принять высокопоставленных клиентов месье Куртуа, если им вдруг заблагорассудится посетить Сен-Шалан.

Проходя по аллее, Стелла заметила Жюли и Эдмона, сидящих за столом в кухне. Когда мадам Куртуа была дома, они не обедали в кухне, только в столовой, под люстрой венецианского стекла.

Стелла постучала в окошко, Жюли знаком позвала ее в дом.

– Я вам не помешаю? – спросила Стелла, вытирая ноги о толстый коврик, на котором с одной стороны было написано «Welcome», а на другой – «Добро пожаловать».

– Мы сели поесть. Ставлю на тебя прибор?

– А матери твоей нет дома?

– По средам она вечером ходит играть в бридж.

– Я хотела с тобой поговорить…

– Ну, можешь и при отце поговорить. Давай уже, заходи!

Стелла так и не выяснила, что же тогда произошло между Рэем Валенти и Эдмоном Куртуа. Почему же они подрались в тот вечер у Жерара. Рэй Валенти упал лицом в грязь. Заговор молчания тотчас окружил эти события, и никто никогда об этом вспоминал. С тех пор кончилась дружба Рэя и Эдмона. Ведь до сих пор Эдмон Куртуа входил в банду Рэя. В группу из пяти мальчишек, возникшую еще в школьные времена, которые вместе проводили время, болтаясь по лесам, шляясь по кафешкам, ухлестывая за девушками. Кучка парней играла в крутых, перед ними все отступали. Рэй был главой этой банды. Он был хорош собой, высок и силен, громко говорил, грозно хмурил брови и сверлил вас своим острым взглядом. Эдмон Куртуа был некрасив, невысок, говорил негромко, никто поспешно перед ним не расступался. Этот кряжистый, лысоватый человек с толстыми щеками и маленькими глазками начинал как служащий одной из крупных международных компаний, но потом вернулся в Сен-Шалан, заинтересовался предприятием для переработки металлолома и в конце концов купил это дело и развил его на международной арене. Он женился, показательно приобрел особняк с крылом на крыше, и его репутация восстановилась. С тех пор он стал именитым гражданином, которого уважают, хотя никто не может похвастаться, что принадлежит к кругу его близких друзей. Он нелюдим, любит одиночество – угрюмый, неуклюжий человек, унаследовавший от отца и деда привычку рано вставать, пить скверный кофе, носить в кармане финский нож, чтобы резать хлеб или колбасу, и не доверять тем, кто улыбается без причины.

– Садись, Стелла, – сказал Эдмон Куртуа. На шее у него была повязана большая салфетка в клеточку. – Чему обязаны твоим визитом?

И Стелле вдруг перестало быть страшно. Она села на стул, ее плечи поникли, подбородок дрожал, страшное напряжение, державшее ее всю дорогу, куда-то испарилось.

– Ты будешь есть?

– Я спешу, спасибо. Надо поскорей возвращаться на ферму, укладывать Тома. Он у Жоржа и Сюзон, они смотрят за ним, когда я в больнице.

– Ну тогда бокальчик красного?

И наполнил ей бокал.

– Это отличное бордо, за которым я ходил только что в подвал. Ты не пожалеешь, что согласилась.

Стелла улыбнулась. Отпила глоток. Вино прогнало тоску, угнездившуюся в груди, согрело ее. Голова слегка закружилась. Она положила руки на свой оранжевый комбинезон, потерла их о ткань. Сдвинула шляпу на затылок. Ей внезапно стало жарко, она покраснела.

– Я еду из больницы.

– Как твоя мама?

– Она чувствует себя получше. Сначало было тяжело, но там…

– Она под присмотром доктора Дюре, так?

Эдмон Куртуа спрашивал в лоб, как на допросе. Стелла откинулась на спинку стула, ответила:

– Да.

– Ты можешь ему доверять.

– Ну если вы так говорите…

– Поверь мне, он хороший человек.

Стелла подняла на него глаза.

Вдруг ее пронзила мысль: «А что, если он ходил к доктору Дюре?»

– Он будет лично наблюдать за ней, – добавил Эдмон. – И долго не выпустит ее оттуда.

– Давай так, съешь немного оссобуко в белом соусе, – сказала Жюли. – Я приготовила его утром, прежде чем пойти на работу.

Она, не дожидаясь ответа Стеллы, положила ей телятины с овощами, отрезала кусок хлеба и поставила перед ней тарелку.

– Да я не голодна…

– Расслабься, – улыбнулся Эдмон Куртуа. – Сидишь, как на похоронах.

– Она еще потребовала своего плюшевого медведя. Хотелось бы, конечно, знать, почему она так его любит? Вы ничего об этом не знаете?

Эдмон Куртуа мотнул головой.

– Нет. Ну, может быть, просто теплое воспоминание, у нее таких немного наберется.

– Думаю, я попробую его как-нибудь добыть, но очень не хочется напороться на Рэя.

– Ты боишься его?

Стелла вздрогнула, как будто ее ужалила пчела. Руки судорожно стиснули ткань комбинезона.

– Если что-то пойдет не так, он может разозлиться и захочет отомстить, попытается силой вытащить ее из больницы. Мне не хочется подвергать ее опасности.

– Он не притронется к твоей матери, – спокойно и твердо сказал Эдмон, отрезая себе ломоть хлеба. – Он даже не сможет к ней приблизиться.

«Откуда вы это знаете? – подумала Стелла. – Вы были там до этого, чтобы обеспечить ее безопасность? Потому что вы-то все знаете, это точно».

Но не сказала это вслух.

– А почему бы не подослать Тома? – предложила Жюли. – Он достаточно ловкий парнишка, чтобы влезть в окно, а квартира на первом этаже, хоть и вроде бельэтажа, но там совсем невысоко.

– Об этом и речи быть не может!

– Ну почему? Подумай.

– Я повторяю: и речи быть не может!

– Ну погоди упрямиться. Просто послушай. Если она его просит, значит, этот медвежонок очень важен для нее. Он, может быть, о ком-то ей напоминает.

– Ты, правда, так думаешь?

– Ты выберешь момент, когда Рэя нет дома. Тот вечер, когда он пьянствует у Жерара. Старуха лежит в своей комнате, она не встает с постели. Том залезает в окно, прокрадывается в квартиру, и дело сделано. Его это к тому же развлечет, уж поверь. Все произойдет в мгновение ока. А ты будешь стоять на стрёме.

– Ну, может быть…

– Я тебе когда-нибудь советовала что-нибудь плохое? Отправляла куда-нибудь, где тебя ждала опасность?

– Да нет, – признала Стелла.

– Ну и что тогда?

Стелла кивнула.

– Ну и все, договорились.

Второй камень упал с души, и она окунула кусочек хлеба в соус от оссобуко.

– Как вкусно… видно, долго томилось.

Она сняла шляпу, наклонилась к столу и набросилась на еду, придерживая руками тарелку, словно ее хотят у нее отнять.

– А что еще просила Леони? – спросил Эдмон, наливая себе вина.

Он был в нейлоновой рубашке, в подтяжках. Под тонкой рубашкой просвечивала майка, из-под воротника выбивались седоватые курчавые волоски.

– Она еще говорила о метрономе и нотах для фортепиано. Она слушает классическую музыку и отбивает ритм пальцем. Это ее безмерно радует, я никогда не видела ее такой счастливой. Да я и не знала, что она играла на пианино.

– Она очень хорошо играла. Это он велел ей бросить музыку. И продал ее пианино.

– Ох! – воскликнула Стелла. – И ничего не сказала?

Но сама быстро поняла, что это был дурацкий вопрос.

Эдмон Куртуа улыбнулся грустно и устало, словно подумал: «Как много ты еще не знаешь, девочка».

– Я читаю ваши мысли, – ответила Стелла. – Почему вы ничего не рассказываете, если так много знаете? Значит, вы такой же, как другие…

– Нет, Стелла, все гораздо сложнее.

– Так всегда говорят детям, когда не хочется вдаваться в объяснения, это слишком сложно, подрастешь – поймешь.

Она вздохнула.

– Я уже не ребенок, мне тридцать четыре года. У меня есть маленький сын, и я теперь стала матерью собственной мамы. Мне надоела эта мафиозная круговая порука, месье Куртуа.

Эдмон вытер свой нож о хлеб, сложил его и сунул в карман.

– В данный момент самое важное – это твоя мама. Чтобы она была в надежном укрытии. Не волнуйся. Все в свое время.

– Мне уже надоело ждать. Вся эта история длится уже так долго… я удивляюсь, как она до сих пор жива.

– Главное, что она не должна умереть. Она выпутается из этой истории, уверяю тебя.

Он посмотрел на нее так, словно она опять была той маленькой девочкой в баре. Яростный и нежный взгляд, который говорил ей: «Я здесь, доверяй мне, не все мужчины подонки».

Стелле хотелось ему верить. Если бы только не…

Взгляд ее упал на часы.

– Боже мой! Уже поздно! Нужно ехать, пора укладывать Тома.

– Сюзон уложит, – сказал Эдмон Куртуа.

– Нет! Я должна сама. До свидания, месье Куртуа, и спасибо вам.

Он поймал ее руку и сжал.

– Спасибо за все, – повторила Стелла.

– Ты можешь приезжать когда захочешь. Я буду на месте.

– Я знаю.

Жюли проводила ее до двери.

– До завтра, – сказала Стелла. – И спасибо тебе.

Жюли улыбнулась.

– Мы всегда рады, когда ты приходишь.

Стелла внезапно обняла ее и приподняла над землей. Очки Жюли подернулись легкой дымкой.

– Спасибо, что ты всегда со мной, дорогая подружка.

Жюли не решалась обнять Стеллу в ответ. Она висела в воздухе и болтала ногами.

– Я сделала лоскутную куклу для нашей мастерской, хочешь посмотреть?

Стелла поставила ее на пол и положила руку на дверную ручку.

– Давай в следующий раз… Ой, я забыла! Нет ли у тебя какой-нибудь книги для моей мамы? Надоело мне читать ей каждый раз одну и ту же историю.

– А что она любит?

– Не знаю. Все, что хорошо кончается, и чтобы история была захватывающая. У меня дома мало что можно найти. Книги – это не по моей части, ты знаешь.

Жюли поправила пальцем очки, почесала в затылке и воскликнула:

– Есть такая, что тебе подойдет! Отличная книжка, читается запоем и при этом в ней много интересного и полезного, стой на месте, сейчас я ее принесу. А ты уверена, что не хочешь посмотреть мою куклу? А ты-то сделала свою?

– Да мне сейчас не до этого…

Мастерская лоскутного шитья организовала распродажу. Выручка от нее пойдет на бесплатные обеды для бездомных и неимущих в Сансе. Стелла совершенно об этом забыла.

Она заколебалась, а потом двинулась вслед за Жюли.

Пока Жюли искала книгу, она разглядывала шифоновую куклу – женщину в черном вечернем платье, в вышитом серебристыми блестками пиджаке, с длинными белыми волосами и алыми губами, раздвинутыми в приветливой улыбке. Стелла ткнула пальцем в живот кукле, та согнулась пополам, не переставая улыбаться. Отпустила руку, и кукла выпрямилась.

– Красивая, – сказала Стелла в конце концов.

– Ты видела пиджак? Вот это титанический труд!

– Я представляю.

– И волосы тоже трудно было делать. Белые нитки, волосок к волоску. Это папа подсказал мне, что волосы нужно сделать белые. Как у феи…

– Очень здорово.

Она взяла книгу, которую дала Жюли, положила ее в карман.

– Ты не хочешь узнать, как она называется? – спросила Жюли, явно расстроенная таким невниманием.

– Прости, я устала, я уже хочу домой и лечь…

Ей овладело странное чувство. Ощущение, что ей срочно, немедленно нужно ехать домой, что нельзя тянуть. Она не могла устоять на месте, рвалась наружу. Ей хотелось бежать бегом к грузовику, мчать на полной скорости прямо до фермы.

Она тем не менее достала книгу и прочитала: Жозефина Кортес. «Скромный юноша».

– Ты увидишь, – сказала Жюли. – Это очень здорово.

– Как хорошо издана!

Жюли покраснела.

– Это Жером мне подарил…

– Ничего себе! Значит, у него еще остались сбережения после той лотереи!

– На день рождения. Увидел, что высоко стоит в списке продаж.

– А тебе не жалко дать ее мне?

– Жалко, – сказала Жюли, покраснев еще больше. – Но ведь ты будешь аккуратно с ней обращаться, ведь так? Не станешь загибать страницы?

Жорж и Сюзон смотрели телевизор, когда услышали, как скрипнули ворота и шины Стеллиного грузовика прошелестели по дороге. Сюзон сняла с вешалки шерстяную шаль, накинула на плечи и вышла.

Стелла выскочила из кабины грузовика и, широко шагая, заспешила ей навстречу.

– Прости. Я опоздала. Заехала к Жюли после больницы.

– Как себя чувствует мама?

– С удовольствием поглощает твой компот!

– Ага! Значит, ей получше…

– Да. За ней там хороший уход.

– Я уложила Тома, – сказала Сюзон.

– У вас?

– Нет, у тебя. Он падал от усталости. Я оставила собак в доме.