Побег из Вечности Южный Саша
До Швейцарии было рукой подать, когда мы остановились в Жексе. Надо было отдохнуть и принять соответствующий вид.
В гостинице не было воды. Выяснилось, что ее нет во всем городке по причине какой-то поломки на местной водокачке. И вот тут Жюль вдруг проявил себя. Он оказался на все руки мастер – не пойму, почему он занялся уголовщиной, – и отремонтировал водяную помпу. А потом, опять же не знаю что на него нашло, ссудил денег на замену оборудования, из своей доли. Но на этом вспышка его благородства не кончилась. В ее порыве Жюль совершил главную ошибку – дал концерт игры на скрипке. Он так играл, что местные матроны плакали.
– Не жалеешь, что пошел на это дело? – спросил у меня Филипп, когда мы, стоя в толпе, слушали игру Жюля.
Мы все тогда расслабились. Париж был далеко, а Швейцарию, казалось, можно увидеть с крыши гостиницы.
– У меня не спрашивали, сунули в руки автомат – и давай! А ты зачем пошел на это? – спросил в свою очередь я. – Ведь нас могли убить дважды. Сначала террористы, потом эти…
– Я сразу смекнул, чем все кончится, еще в тюрьме. Потому и посадил тебя в кусты, – сказал Филипп.
– Смекнул, а все-таки согласился.
– Мне светило пятнадцать лет. Что бы ты выбрал: выйти после такого срока больным стариком, протянуть еще лет семь и умереть в нищете или столько же лет пожить молодым и обеспеченным. А если повезет, то и больше?
Потом были танцы. А час спустя нам пришлось бежать. Хорошо, что городишко стоял на горе, и я вовремя заметил полицейский автомобиль. Мы побежали в разные стороны. На прощание Филипп дал мне адрес в Женеве. Не знаю, что стало с остальными, но я сумел пересечь швейцарскую границу. Но до Женевы не дотянул. Меня взяли в Ньоне. Так что Женевское озеро я все-таки увидел.
– А деньги? – спросил я.
– Деньги в последний момент удалось сбросить в депозитное хранилище. На меня уже шла облава в городке. Служащий хранилища понял что к чему. Тогда я выложил ему полмиллиона. И он принял на хранение оставшийся миллион триста тысяч.
Меня взяли спустя десять минут, после того как я вышел из хранилища, но ключ от бокса к тому времени был уже спрятан.
– А приступы? – спросил я.
– Что приступы? – не понял Холст.
– Они тебе не мешали?
– Я предупредил Филиппа и сказал, что со мной делать в случае чего. Но он утверждал, что никаких приступов не было.
– Может, они у тебя от тюремных стен? – предположил я.
Холст пожал плечами.
Мак заговорил о деле лишь спустя полторы недели, во время завтрака. Он открыл кормушку, протиснул поднос и потом долго наблюдал сквозь проем, как мы едим, не говоря ни слова. Это было не в его манере. Мы с Холстом не спеша жевали булочки, запивали их кофе и молча переглядывались. И вдруг Мак неожиданно произнес:
– Побег во время транспортировки. Убит один полицейский, двое тяжело ранены. Беглецы обнаружены спустя три недели. Один убит, второму удалось скрыться, еще двое пойманы. При убитом, а также при одном из задержанных обнаружены крупные суммы денег. У каждого по миллиону восемьсот евро, – Мак закончил говорить, сухо поджал губы и обвел нас с Холстом глазами. – Ну и что?
Холст отставил стаканчик с кофе в сторону и подошел к Маку:
– А то, что всего у нас было семь миллионов на четверых. У каждого по миллиону восемьсот евро. И заметь, Мак, при задержании у меня этой суммы не обнаружили. О чем это говорит?
– Спрятал?
– Именно. Правда, уже не миллион восемьсот, поскольку пятьсот тысяч из них пришлось отдать за хранение.
На этот раз Мак думал быстро.
– Триста тысяч! – твердо сказал он.
– Хорошо, – согласился Холст.
– Что я должен сделать? – спросил Мак, облизнув губы.
– Нам нужна информация, а также автомобиль, когда мы выберемся из тюрьмы. Иначе побег не имеет смысла.
– Как вы собираетесь выйти из камеры? – спросил Мак.
– Может, ты откроешь?
Мак покачал головой:
– Ни в коем случае. Меня сразу заподозрят. Надо бежать не в мою смену. К тому же кто тогда будет ждать вас на машине?
– Да, это так, – Холст задумчиво пощипал себя за бороду. – Хорошо. Тогда нам нужно попасть в маслобойку. Мы собираемся разобрать агрегат и через дыру проникнуть во внешний двор.
Информацию Мак принес в тот же день, во время ужина.
– Дверь в цех на первом этаже. Она хлипкая. Можно открыть ударом ноги. Инструменты там есть. Агрегат периодически разбирают для профилактики. Заключенные. Так что вал вынимается в эту сторону. Крышки агрегата крепятся на шести болтах, как с этой стороны, так и со стороны пристройки. Если достать вал, то в противоположной крышке останется отверстие сантиметров в двадцать. Сквозь него можно просунуть руку и дотянуться ключом до болтов. Сняв крышку, вы окажетесь в пристройке. Внешний двор освещен, но это, по сути дела, уже не охраняемая территория. От внешнего мира он отделен лишь шлагбаумом для машин и вертушкой для персонала. Ворота есть, но за всю мою службу их закрывали от силы десяток раз. Проверяли. В тамбуре пристройки находится общий рубильник. Если его выключить, у вас будет секунд десять, прежде чем зажжется аварийное освещение. За это время вы должны пересечь двор и добежать до пропускного пункта. В будке сидит охранник. Но после света, в темноте, некоторое время он ничего не сможет видеть. Главное, чтобы он не услышал вас. Я буду ждать на дороге.
– Смотри, как у него мозги закрутились, – сказал Холст, когда Мак ушел.
– За триста тысяч у меня бы и не так крутились, – сказал я. – Он прямо помолодел на глазах.
– Нам осталось решить, как мы выйдем из камеры.
– Да! – задумался я.
– И еще тебе нужно будет заучить длинный стих, – сказал Холст. Чтобы ночью во время приступа я смог довериться тебе. Ты будешь повторять его, и я пойду за тобой и буду делать все, что ты скажешь.
«Черт!» – выругался я про себя.
Со всеми этими событиями у меня вылетело из головы, что ночью у Холста будет припадок.
– Но мы же учили, – сказал я и процитировал:
- Мой пыльный пурпур был в лохмотьях.
- Мой дух горел, я ждал вестей.
- Я жил на людных перепутьях
- В толпе базарных площадей.
– Кто это написал?
– Волошин, – ответил Холст. – Но этого может оказаться мало. Надо выучить что-то еще.
– Не проблема, – махнул я рукой. – Что делать с дверью? Сами мы ее не откроем, это уже точно. Значит, надо чтобы ее открыл тот, у кого ключи.
– Азиз! – сказал Холст.
– Почему именно он?
– Потому что сволочь, к тому же не принес нам блондинку. А после твоего прогноза морда у него довольная была.
– Он открывает дверь только на прогулку, – сказал я. – А прогулка перед ужином. До темноты он в камере не долежит. Хватятся. Могут заглянуть. А спрятать его здесь негде.
– Да! А если драку затеять, когда стемнеет? – вопросительно взглянул на меня Холст.
– Думаю, сам Азиз в камеру не полезет. Не рискнет. Хлипковат. Вызовет охрану.
Мы задумались, глядя в окно, за которым наливался и густел синий свет первых сумерек. Там ждала нас свобода, казавшаяся такой близкой – рукой подать!
Было только два варианта: пристукнуть Азиза, когда он будет выводить нас на прогулку, чтобы затем до темноты спрятать у себя в камере. Второй – заставить его открыть дверь ночью. Оба казались головоломкой. Спрятать Азиза в камере было невозможно, даже распилив на части. И заставить открыть дверь, кроме как на прогулку, – тоже. Все причины, которые вынудили бы его сделать это, могли иметь место только днем и то чисто теоретически. А Мака мы использовать не могли.
– Черт! – произнес Холст, в который раз обводя взглядом голые стены камеры.
К ночи мы выдохлись окончательно. В голове не возникало даже самых бредовых идей.
– Давай спать, – сказал я. – Утро вечера мудренее.
На следующее дежурство Мака мы попросили его принести два г-образных металлических стержня с остро заточенными концами, веревку и молоток.
Первого сентября я проснулся, как всегда, в пять утра и прилип к окну. Розовая полоска над горизонтом была едва заметна. Восходы теперь запаздывали к моему пробуждению.
Потом на своей кровати заворочался Холст. Ему тоже не спалось. Он поднялся и встал рядом со мной:
– Последний раз встречаем отсюда восход!
– Да, – ответил я. – Надеюсь. Лучше иметь вид на тюрьму, чем из тюрьмы на восход.
В восемь, как всегда, принесли завтрак. Азиз молча просунул поднос в окно, дождался, когда мы заберем с него кофе и булочки, и так же молча закрыл амбразуру. В пять часов вечера он пришел выводить нас на прогулку. Прежде чем отпереть дверь, Азиз надел на каждого наручники. Эта процедура совершалась через открытую кормушку, в которую мы просовывали руки. После прогулки браслеты снимались таким же путем.
Впервые прогулка показалась нам долгой. Мы бродили по дворику, а надзиратель наблюдал за нами сверху, из своего курятника – так мы называли смотровую площадку. В пять тридцать Азиз повел нас обратно. Возле камеры он поставил меня с Холстом лицом к стенке и открыл дверь. Затем подозвал того, кто ближе, – им оказался я, и втолкнул внутрь. В это время Холст с короткого разбега ударил Азиза грудью в спину и вместе с ним ввалился в камеру. Надзиратель, хватаясь за пистолет, попытался вскочить, но я огрел его молотком по макушке, и Азиз затих. Потом мы заперли дверь, забили ему в рот кляп, надели на руки наручники, а ноги стянули ремнем. Оставалось самое трудное – подвесить Азиза на крюки, вбитые в кладку над дверью во время прошлого дежурства Мака.
С помощью веревки мы подтянули тело Азиза, точнее его руки, к крюку над дверью и подцепили их за наручники. Теперь оставались ноги.
– Выдержит или нет? – Холст с сомнением кинул взгляд на второй крюк.
Нам предстояло подтянуть к нему ноги Азиза. Надзиратель был сухой и щуплый, но тем не менее…
Я короткими рывками толкал тело Азиза вверх. Холст тут же дергал веревку, вытравливая образующуюся слабину. Наконец тело зависло над дверью почти параллельно полу.
– Как думаешь, что он будет чувствовать, когда придет в себя? – спросил Холст, когда мы отошли в сторону.
– Понятия не имею, – я кинул взгляд на Азиза. – После такой растяжки наверняка увеличится в росте.
Потом мы вышли из камеры и спустились вниз к маслобойке. Замок действительно оказался хлипким, и дверь распахнулась от первого же удара ноги. Мы вошли внутрь.
Было чисто, как в больнице. Ключи висели на стенде. Сначала мы сняли электромотор, затем открутили шесть болтов, крепящих крышку пресса, и тоже сняли ее. Изнутри закапало масло. Холст подставил ведро.
Я осмотрел вал. Он весил немало. Мы попробовали выдвинуть его. Нам это не удалось. Сидела эта штука крепко.
– Черт! – выругался я. – Должно же быть какое-то приспособление.
Мы обшарили помещение и ничего не нашли.
Холст подергал из стороны в сторону вал. Он слегка шатался.
– Ночью я его вырву, – сказал Холст.
Когда уходили, я отжал отверткой дверь и вставил погнутый язычок замка обратно в паз. Затем резко дернул отвертку на себя. Дверь встала на место.
Мы вернулись в камеру, заперлись и сели на кровати. Мы сделали все, что могли. Дальнейшее зависело от того, насколько щедро судьба отмерила нам удачи. Азиза скоро хватятся. Ведь ему пора идти за ужином. Начнут искать. Не исключено, что заглянут к нам в камеру. На всякий случай. Если это будет сделано через кормушку, то ничего страшного, если же войдут в камеру… Об этом лучше не думать. Хотя то, что зайдут, маловероятно. Вся камера и через кормушку видна как на ладони. Стоит лишь просунуть голову. Но мало ли что. И еще – хватит ли у Холста бешенства или, как там это назвать, припадочных сил, чтобы вырвать вал? Большой вопрос!
Я кинул взгляд на руки сокамерника. Особого почтения они не вызывали. Мои выглядели гораздо крепче. В это время ожил Азиз. Он принялся извиваться всем телом, издавая сквозь кляп невнятные звуки. Мы молча наблюдали за ним.
Прошел час, потом еще один. Постепенно Азиз затих, очевидно устал. Его тело обмякло и слегка провисло, но до верхнего косяка двери зад надзирателя пока не доставал.
В камеру через окно вползали сумерки. Мы продолжали сидеть. Потом за дверью послышались шаги. Азиз тоже услышал их. Он снова начал извиваться и мычать. Я быстро снялся с места и еще раз хватил его молотком по голове. Азиз затих. Я сел на место. Холст положил возле себя подушку, сунул под нее руку с пистолетом Азиза и посмотрел на меня. Я согласно кивнул.
Если обнаружат Азиза, Холст станет стрелять. Дальше моя мысль потекла стремительно: сколько их будет? Не взвод же. Два-три человека максимум. Холст уже имел дело с оружием, так что уложит их, прежде чем они достанут свои пистолеты. Переодевшись в форму охраны, мы беспрепятственно пересечем простреливающийся внутренний двор. Мака с машиной не будет, слишком рано, но можно попытаться захватить любую другую. За нами тут же кинутся в погоню, полиция перекроет дороги. Но пару часов мы поживем свободными. Может, больше. Я на миг оторвал взгляд от двери и покосился в окно. Уже темнело. Я взглянул на часы, которые снял с Азиза. Скоро десять.
Кормушка открылась внезапно. В ней появилась усатая физиономия. Она повертела головой, осматривая камеру, и исчезла. Кормушка захлопнулась. Мы с Холстом переглянулись и почти синхронно вздохнули.
В одиннадцать я забрал у Холста пистолет и лег в кровать. Сон не шел. Перевозбужденный мозг перескакивал с одной мысли на другую.
В половине первого я подошел к Холсту, слегка толкнул в плечо и стал декламировать то, что он заставил меня выучить.
Холст открыл глаза. Они были нечеловеческими, и я, стараясь в них не смотреть, продолжал читать стихи, потом сказал:
– Вставай, иди за мной.
Холст повиновался. Я направился к двери и под строки:
- Жемчужина небесной тишины,
- Лампада снов. Владычица зачатий
отпер ее и вышел в коридор. Холст следовал за мной. Я замер, прислушиваясь. Было тихо. Мы стали спускаться вниз. Держа пистолет наготове, я произносил:
- Лик ужаса в бесстрастности эфира.
- Ты вопль тоски, застывший глыбой льда…
Наконец мы оказались перед дверью в маслобойку. Я уперся плечом в филенку и резко толкнул ее. Дверь открылась со второго толчка, с негромким хрустом. Мы вошли и я показал Холсту на вал. Каждый из нас вцепился в него с разных стороны.
- Так он бредет в пыли дорог,
- отступник жрец, себя забывший бог, –
не прекращал читать я.
Мы рванули вал на себя. В какой-то момент мне показалось, что он никогда не выйдет из гнезда. Холст напрягся и зарычал. Вал неожиданно вздрогнул и пошел. Мы вытянули его и швырнули на пол. Он упал на плиты с глухим тяжелым стуком.
Я взял ключ и залез внутрь цилиндра. Было скользко от масла. Добравшись до противоположного конца давилки, я сунул руку с гаечным ключом в отверстие и нащупал один из наружных болтов. Поддался он не сразу. Мне пришлось напрячься. Потом я услышал какой-то негромкий вой. Это, оставшись один, скулил Холст. Тому, кто главенствовал сейчас в его сознании, было страшно остаться одному в неведомом пространстве. Я окликнул его и, откручивая ключом болт, опять начал декламировать:
- В мирах любви неверные кометы,
- сквозь горний свет мерцающих Стожар,
- мы правим путь свой к солнцу, как Икар…
Холст забрался в цилиндр и затих возле меня.
Пятый болт я открутил, когда все, что мы учили с Холстом, иссякло, и я начал снова. Оставался шестой, что был расположен внизу. Я осторожно ослабил его, с секунды на секунду ожидая, что крышка пойдет по окружности вниз. И она пошла. Я мгновенно уперся в нее плечом, выдернул руку из отверстия и отстранился. Крышка почти бесшумно ушла вниз и повисла на одном болте. Мы выбрались из цилиндра и оказались по другую сторону стены в небольшом помещении. Было темно. Только в окно со двора сочился желтый свет. Прямо по курсу виднелась будка охранника и шлагбаум.
Найдя рубильник, я сказал Холсту:
– Я побегу. Беги за мной.
Мне приходилось подбирать наиболее простые словосочетания. Холст предупредил меня, что в таком состоянии он может понимать только самые примитивные команды.
Я выключил рубильник и в полной темноте рванулся к дверям.
Мы наугад, в абсолютном мраке, бежали к шлагбауму, рассекая ночной воздух, словно две пули, и наши движения были едва слышны. Я считал про себя секунды. На счет одиннадцать мы буквально перелетели через шлагбаум и оказались вне тюрьмы. И почти сразу за нашими спинами вспыхнул свет. Добежав до дороги, я повернул направо и еще больше налег на ноги. Где-то метрах в трехстах впереди нас должен ждать Мак. Меня распирало изнутри и хотелось кричать. Я никогда в жизни не был так счастлив.
Слева, у горизонта, светилась узкая бирюзовая полоска ушедшего дня. Это был единственный свет в ночи. Мы бежали вдоль него по дороге, пока впереди не замаячило темное пятно – машина Мака. Потрепанная малолитражка стояла на обочине сразу за поворотом. Остановившись возле нее, я достал из кармана ключи от камер, которые снял с пояса Азиза и которые впопыхах прихватил с собой, размахнулся и выкинул их в придорожные кусты и только потом сел в машину. Холст забрался вслед за мной.
– Гони, Мак!
– Вам все-таки удалось! – произнес он и завел мотор. – Куда?
– В Женеву!
Мак вел машину со скоростью сто сорок километров в час, но мне казалось, что он едет медленно.
– Жми, Мак! Жми! – время от времени повторял я.
Слева от нас, словно краешек спрятавшегося на ночь мира, с туманами, пустынями, садами на рассвете, росой и горькой пылью, по-прежнему висела узкая светлая полоска. И мы торопились догнать этот ускользающий от нас мир. Я, Холст и Мак. Потому что он ускользал и от него тоже.
Где-то через полчаса задремал успокоившийся Холст. Он находился вне стен тюрьмы, но еще не знал этого. Для него свобода придет только ранним утром, когда утихнет приступ. Потом, когда спало возбуждение, задремал и я.
Кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и пару секунд, ничего не понимая, смотрел на ленту дороги, летящую навстречу, затем повернул голову и увидел Холста.
– Отто, мы смылись! – сказал он.
– Да! – сказал я. – Мы все-таки выцедили из Вечности свой шанс. Миром правят психи!
Потом я спросил у Мака, сколько осталось.
– До границы около часа езды, – ответил он. – Но лучше где-то укрыться и дождаться ночи. Ехать сейчас – значит подвергать себя риску. И еще, через границу ехать со мной не стоит. Вам будет безопасней перебраться через нее пешком, в стороне от дороги. Я буду ждать на шоссе, в километре от рубежа. Кстати, в багажнике есть одежда. Можно переодеться.
– Когда твоя смена? – спросил я.
– Завтра.
– До завтра ты можешь не успеть вернуться.
– Плевать я хотел! – произнес Мак. В его голосе слышались непривычные беспечные нотки. – Мне это понравилось. Нарушать. По крайней мере чувствуешь, что ты еще живой.
День мы пересидели в роще, в стороне от дороги, а когда окончательно стемнело, поехали дальше. Мак высадил нас, не доезжая километра до швейцарской границы, в районе Жекса. Мы перешли ее и потом, вернувшись к шоссе, еще долго крались в темноте вдоль обочины, пока не заметили автомобиль Мака. Надзиратель курил, привалившись к капоту своей машины.
– Хорошо, что вы пошли пешком, – сказал он. – На дороге был полицейский патруль. Французы. Вас ищут. Ну теперь куда? – посмотрел он на Холста.
– Ньон, – ответил тот. – Деньги там. А потом в Женеву.
Мак кивнул и тронул машину с места.
– Нам лучше остановиться здесь, – сказал он, когда через час впереди показались огни Ньона. – Я так понимаю, ночью ты свои деньги взять не можешь. А ночевать на улице в машине – это может вызвать подозрение бдительных граждан. Позвонят в полицию.
Холст согласно кивнул, и Мак, свернув на небольшую развязку, поставил машину на площадке под мостом.
Ночь прошла спокойно. Холст спал, ничем не выказывая своего помешательства, а может, у него просто не было приступа. Утром он сказал:
– В полиции наверняка уже тщательно просмотрели мое дело. Конечно, они не уверены, что у меня, как и у остальных, были деньги. Но если все-таки они предположат, что это так? Тогда где я успел их сбросить? Скорей всего, где-то в Ньоне. Так что у местной полиции могут оказаться мои приметы. Надо быть готовым к этому.
Ранним утром мы въехали в Ньон и направились к центру. Драндулет Мака медленно катил по мощенной булыжником, влажной от росы, узкой улице, оставляя темный след. Холст, глядя в окно, говорил куда ехать.
– Стоп, – произнес он, и Мак нажал на тормоз.
Холст некоторое время разглядывал улицу, а потом попросил:
– Сдай метра три назад.
Мак выполнил просьбу и остановился:
– Ну и где? – спросил он.
– Под ногами. Прямо по линии этой витрины, если брать от ее края, – Холст кивнул на закрытую жалюзи витрину. Мак, тебе придется делать вид, что меняешь правое заднее колесо, а я пока выворочу булыжник. Ключ под ним.
– Остроумно, – сказал Мак, выбираясь из машины.
– Просто больше было некуда, – ответил Холст и кивнул на ближайший угол. – Меня взяли вон там, едва я отошел от этого места.
– Как тебе удалось выворотить булыжник? – спросил Мак, возясь с колесом.
– Без особых сложностей. Мостовой лет триста, и у меня был нож, – ответил Холст, поддевая монтировкой булыжник у самого бордюра.
– А люди?
– Какие люди? Девятый час вечера. Все закрыто. Здесь одни лавки.
Через пару минут автомобиль Мака двинулся дальше. Ключ лежал в кармане Холста. Мы осторожно въехали на центральную площадь, если так можно было назвать круглую площадку радиусом метров в сто с чернеющим посредине трехглавым старинным фонарем. Площадь окружали старые трехэтажные дома разных мастей. На впадающей в нее улочке стояло несколько машин. На самой площади, у края тротуара, маячило два мотороллера. В общем, площадь имела мирный вид. Никаких признаков полицейских. Но, если перекрыть узкую улочку, что находилась слева, и ту, по которой мы попали сюда, площадь легко превращалась в западню. Сбежать отсюда было невозможно даже без машины.
– Ну и место ты нашел, – сказал я.
– Какое подвернулось, – ответил Холст и протянул ключ Маку. – Давай, старина.
Мы решили, что за деньгами пойдет он. У полицейских нет его примет. Вряд ли он вызовет подозрение. А если и остановят, что они ему предъявят? Наличие миллиона триста тысяч евро с собой. Но это еще не преступление.
На всякий случай Мака должен был страховать я.
Мак вздохнул и сказал:
– Какое тихое утро!
Затем перекрестился и вышел из машины.
Мы, почти не дыша, смотрели, как он идет к депозитному хранилищу. Походка у Мака была неторопливой, фигура чуть ссутуленной. Мирный уставший человек. Вот он достиг ступеней хранилища и стал подниматься по ним. Я окинул глазами площадь – ничего подозрительного.
Прежде чем войти внутрь, Мак оглянулся, посмотрел в нашу сторону и исчез в дверях. Я, не спеша, выскользнул из машины и тоже направился к хранилищу. Пистолет, заткнутый за пояс, слегка холодил живот. Да, утро действительно тихое, подумал я, сканируя сузившимися глазами все, что было вокруг: машины на улочке напротив, окна и крыши домов. Я готов был пристрелить любого, кто встанет у меня на пути. Я пришел сюда из другого мира, из Вечности, и не намерен был возвращаться обратно. Разве что в виде трупа. Я уже заранее был в бешенстве и походил на взведенный курок. Я хотел жить здесь, а не там, откуда пришел.
Постепенно ноги донесли меня до ступеней хранилища. Я прислушался – было тихо и, сев прямо на ступени, принял беспечный вид. Прошло минут пять, потом еще пять, и мне это перестало нравиться. «Какого лешего они там копаются?» – подумал я. Наконец дверь открылась. Из нее вышел Мак. В руках он держал вместительный рюкзак. Не обращая на меня внимания, он прошел мимо и направился к машине. Чуть подождав, я двинулся следом за ним.
Мак бросил рюкзак в багажник и сел за руль.
– Вы бы пригнулись, – сказал он.
Через пять минут мы были за городом.
– Ну вот, наконец мы богатые! – произнес Мак, прижимая машину к обочине.
– И свободные, – сказал Холст.
– У меня сильное желание забрать свои триста тысяч и расстаться с вами. Так безопасней. До Женевы рукой подать. Что я еще могу сделать для вас? – Мак обвел нас с Холстом взглядом.
Мы переглянулись.
– Нам нужна пара строгих костюмов, туфли, черные очки и, – я задумался, прикидывая, что еще понадобится для маскировки.
– Футляр для саксофона! – произнес Холст.
Я уставился на него.
– Чем плоха маскировка? – пожал он плечами. – Два музыканта. Ты на чем-нибудь играешь?
– Нет.
– Тогда купи ему футляр для скрипки, – сказал Холст.
Спустя час мы прощались с Маком.
– Вы вернули мне жизнь, – произнес он, неожиданно расчувствовавшись.
– А ты нам свободу, – сказал я, пожимая Маку руку. – Что будешь делать?
– Вернусь в тюрьму, поработаю месяц для вида. Потом уволюсь и уеду в Тибет на пару лет. Там лечат эту заразу. А когда вернусь, открою свой бизнес.
– Удачи, Мак! – пожелали мы ему.
– Вам тоже! Может, когда и встретимся – сказал Мак и сел в машину.
– Все бывает, – согласился я.
– Счастливчик! – сказал Холст, глядя вслед удаляющемуся «пежо» Макса. – Он свои проблемы почти решил. Пошли и мы?
– Пошли, – сказал я и сунул под мышку пустой футляр из-под скрипки.
Мы двинулись по дороге в направлении Женевы. Холст помнил адрес, который когда-то дал ему Филипп. Если он еще действителен, паспорта нам сделают. По крайней мере нам хотелось на это надеяться.
Трава у обочины была желтой, а небо над нашими головами висело, налившись густой сентябрьской синевой. И мы видели его полностью, от края до края, а не фрагментом, как еще сутки назад.
Нас подобрал мебельный фургон, и через сорок минут мы были в Женеве.
По адресу мы приехали на такси. Это была тихая улица со старыми отреставрированными домами. У нужного нам подъезда, нагло въехав правыми колесами на тротуар, стоял длинный фиолетовый лимузин «Мерседес-Бенц», люксовская модель.
– Кажется, все в порядке, – сказал Холст, кинув на него взгляд. – Здесь живут либо фальшивомонетчики, либо шулера.
– Наверняка, – согласился я, кинув взгляд вдоль улицы, на которой, в основном, стояли скромные малолитражки.
Мы позвонили в дверь.
Нам открыла хорошенькая блондинка в стиле «самое сексуальное слово – это деньги».
– Начало хорошее! – произнес Холст и поздоровался.
Блондинка ответила.
– Нам нужен Франсуа Шарль Ру, – сказал Холст.
– Кто вы? – спросила девушка.
– Я друг Филиппа.
Блондинка странно посмотрела на нас, попросила подождать и исчезла. Вместо нее через пару минут появился какой-то повеса в черном костюме, со странно поблескивающими глазами.
– По какому вопросу к Франсуа? – спросил он.
– По бумажному, – ответил Холст.
Повеса окинул нас более внимательным взглядом и произнес:
– Проходите.
Нас провели в просторный холл и оставили одних. Вскоре появился мужчина лет пятидесяти. Он прошлепал по паркету босыми ногами и, остановившись перед нами, представился:
– Франсуа! – затем безо всякого перехода спросил: – А где сейчас Филипп?
Холст пожал плечами:
– Понятия не имею.
Франсуа озадаченно хмыкнул:
– Но вы сказали, что пришли от него.
– Ваш адрес он дал мне шесть лет назад.
– Однако долго же вы шли.
– Да! – согласился Холст. – Но иногда спешка может все испортить.