Звени, монета, звени Шторм Вячеслав
Посмотрел внимательно, будто спрашивает: чего, прыгуны, чирикаете? А-а, понял. Второй крендель, так и не съеденный, рядом на лавке лежит. Пахнет вкусно. Ладно, поделюсь. Ловите! Но-но, не драться, всем достанется.
Воробьи рады, да и воин, похоже, рад. Огляделся по сторонам — никого — и шлем снял. Смотрит на пичуг, улыбается. Хорошо так улыбается, расслабленно. А на щеках — по мечу алому…
М-да, это он думал, что никого. Хоть и не простой ты человек, воин с алыми мечами на щеках, а моего Кольну увидеть, когда он того не хочет, даже мне, Мудрому, не всегда удается. Талант у него такой — незаметным делаться, с окружением сливаться. Ничуть не хуже получается, чем послания составлять. Если не лучше. Ладно, что там дальше?
В парке воин просидел до вечера, молча, видимо — размышляя. Наконец, немного не дождавшись вечерней стражи, встал и решительно отправился обратно на постоялый двор. Полностью расплатился с хозяином, попросил придержать за ним комнату еще на неделю, потом оседлал коня и ускакал. Уговоры Гируса не отправляться в дорогу на ночь глядя и обождать до утра, на него никакого впечатления не произвели.
Чтобы не выдать себя, я переночевал на постоялом дворе и двинулся в дорогу лишь с рассветом. У Южных ворот стража описанного мною всадника не видела, но у Северных мне улыбнулась удача: начальник стражи, после того, как я подбодрил его память парой монет, подтвердил — высокий воин в шлеме на черном скакуне выехал из города перед самым закрытием ворот и направился на северо-восток. Я отставал от него приблизительно на полдня, но он, судя по всему, не спешил, да и лошадь моя была, твоими стараниями, намного лучше, чем у него. Расспрашивая людей во всех населенных пунктах по дороге, я сделал вывод, что цель воина — селение Горелая Низина, из которого, как ты сообщил мне, он был родом. Там-то я и рассчитывал его догнать, что и случилось…»
Падает снег. Тяжелыми, мокрыми хлопьями падает из серых, насупленных облаков. Основательно падает, надолго, пришла пора.
«Гуся и пахаря» в Горелой Низине всякий знает. Дело не в том, что трактир давно стоит здесь, на пересечении дорог, сразу за мельницей, и даже не в том, что он здесь единственный на всю округу. Еще прадед нынешнего хозяина, скопив кое-какие деньжата, перебрался в эти места и поставил солидный, на долгие года срубленный дом. Давно это было, ой давно. Еще до Великого пожара, который и дал доселе безымянному селению название. Старики говорили: тогда кроме трактира, почитай, и не осталось ничего, всё пошло огнем да золой. И что не зачах поселок, отстроился — в том Лысого Оника главная заслуга. Всем помогал трактирщик: и огонь потушить, и погорельцев приютить, с едой, инструментом помочь, да и с деньжишками — новые дома поставить. Кое-кто говорил: не для людей, для себя Оник старался, свою выгоду наперед всего блюл. Знал расчетливый трактирщик: отстроится селение — и его дело так же. Сгинет, зарастет бурьяном, что на любом пепелище густо поднимается. Бросай тогда место насиженное, дом, собирай семью, пожитки ищи новое пристанище. А силы, а деньги и время, что потратил — зря?
Как бы там ни было, возродилось селение. Новые дома выросли, новые люди приехали. Земля-то кругом добрая, благодатная. Брось в такую горсть зерна — мешком полновесным вернется. А лес? А река? Богатые места, щедрые, трудись только. Ну а к труду здешнему люду не привыкать.
Так что «Гусь и пахарь» — вроде местной достопримечательности, а хозяин его — тоже Оник и тоже Лысый, как и предок, — самый уважаемый и богатый человек в Горелой Низине. Вон, старшую дочку, умницу да рукодельницу, сын старейшины сватает. Ударят скоро морозы, вступит зима седая в свои права — тогда и свадьбу справят, чин по чину.
Что? Жена плотника Ригата? Знаю, добрый человек, как не знать тетушку Ниру. Только не жена она больше — вдова. А вот так. Помер Ригат в прошлом году. С лесов сорвался. Хорошо хоть мучился недолго, на третий день отошел. Так что одна она теперь живет, тетушка Нира, совсем одна. Дети? А как же, были дети, да разлетелись все из родного гнезда. Дочка за бондаря из соседнего селения вышла, аккурат за два месяца до смерти отцовой. Мать не забывает, часто гостит, да и тетушка Нира сама к зятю наведывается, внучка поняньчить. Что? Сын? Да, был у Ригата мальчишка, да только в столицу перебрался. Люди болтают, в сам Алый Орден его приняли. Гордость родителям и почет, что и говорить, да только ты, господин, сам небось знаешь: у тех, что в Братстве, семьи больше нет и не будет. Так что если и жив еще парень, для матери он всё равно что умер… А тебе-то что за дело к семье плотника? Долг вернуть? Вот чудеса! Оно, конечно, плотник Ригат был знатный, семья сроду не бедствовала, но чтобы такие деньжищи у него водились, да еще чтобы в долг их давать. Молчу, молчу. И вправду, какое мне до того дело? Деньги — они лишними никогда не будут, особенно для вдовы одинокой. Дом-то ее нетрудно найти. Пойдешь сейчас главной улицей… Некогда? Торопишься? Ладно, передам, как не передать. Благослови тебя Четыре!..
Метет снег, метет. Медленным шагом идет по селению конь, везет ссутулившегося в седле человека, закутавшегося в простой шерстяной плащ. А что всадник шлем на лицо надвинул, — так от того же снега и надвинул. Ишь, заметает! Зима, зима скоро…
У третьего от леса дома остановился конь. Спешился всадник, в ворота постучал. Выскочил было на стук громадный охотничий пес-волкодав, лаем утробным залился. Только всадник ему два слова шепнул, протянул руку. Гляди-ка: поднял пес уши, хвостом завилял, будто старого знакомого признал. Ткнулся мокрым носом в черную перчатку.
А вот и сам хозяин вышел. Посмотрел исподлобья, спросил коротко. Ответил всадник, а что спросил и что ответил — не разобрать. Еще внимательнее посмотрел хозяин, нехотя махнул рукой, свистнул собаке и пошел обратно в дом. И то сказать, нечего тут с разными под снегом лясы точить. Ишь, заброда! Дочку ему подавай! Ездят тут всякие…
И вновь едет всадник по Горелой Низине. Еще больше ссутулился. Да и снег пуще прежнего.
Вот и нужный дом. Во дворе — никого. Стоит конь, стоит всадник, на окошко освещенное смотрит. Молчит. И раз, и другой поднимается рука, чтобы в калитку стукнуть, да обратно опускается. Барабанят пальцы задумчиво по ножнам кинжала в простых, ничем не украшенных ножнах, теребят рукоять, кожей акульей обтянутую.
Скрипнула дверь. На порог девчушка выбежала. Лет пять-шесть. И сейчас уже видно: красавицей станет. Скоро, ох скоро от парней отбоя не будет!
Увидела незнакомца, охнула испуганно, назад подалась, да только остановилась неизвестно почему на пороге, оглянулась. Поманил ее всадник пальцем, сказал что-то тихо, успокаивающе. Помедлила девчушка, но всё же подошла. Любопытная, что с нее взять. А этот, хоть и в шлеме, с мечом, да и вообще — не здешний, не обидит. Вот что хотите говорите, а не обидит.
Что-то спросил всадник, девчушка закивала. Знаю, как мамку родную не знать.
Мамку?
Внимательно смотрит на егозу всадник, ой внимательно, хоть за шлемом-барбютом глаз и не различить. А может, оно и к лучшему?
…Фрэнк… Какой ты сегодня смешной. Так смотришь на меня, как будто в первый раз видишь свою подругу детства…
Коснулась нежно рука в черной кожаной перчатке детской щечки.
«Похожа…»
Полез всадник в сумку седельную, сверток достал.
«Отнесешь?»
Девчушка закивала. Отнесу, конечно, отнесу. Ух, тяжелый какой! Что там такое-то? Подарок? Маме? Вот здорово! А ты, дядя, кто?
Никто? Совсем? А так разве бывает?
Одним легким движением — залюбуешься! — в седло. Посмотрел в последний раз, внимательно. «Прощай… Будь счастлива…» и только брызги мокрого снега из-под копыт.
На крыльцо выходит молодая женщина. Пояс низко поддан, живот поддерживает. Скоро, скоро у девчушки-егозы братик будет. Или сестричка.
Мама, мама! Тебе тут дядя подарок передал! Какой дядя? Не знаю. Уехал он, быстро-быстро. Смешной. Я его спрашиваю: ты кто, дядя, а он мне — никто. Совсем. Я ему: так не бывает, чтобы совсем. А он… Ой, мамочка! Красота какая!
Держит женщина в руках дорогой плащ, золотом да серебром вышитый, камнями и мехом украшенный. Поди, не у каждой правительницы такой есть. Стоит небось — подумать страшно!
Прыгает девчушка вокруг, радуется. Мама у нее и так самая красивая, а теперь вдвое красивее будет. А это всё она, она. Не испугалась дядю, не убежала!.. Мама, знаешь, чего я больше всего хочу? Чтобы у меня муж был — воин. Нет, не как папа, настоящий. Такой, знаешь… ну такой! Чтобы на коня — одним движением, и снег чтобы из-под копыт…
Мама! Мамочка! Ты почему плачешь? Мама! Снежинка в глаз попала?
Метет снег, метет. Заметает следы…
Я устало потер глаза, будто и меня засыпало этим мокрым снегом. Да, Фрэнк! Несладко тебе пришлось, ох несладко… И поделом. Прав был Делонг Невозмутимый — умер ты там, в башне. А мертвецу живых тревожить ни к чему. Никому это радости не принесет, понимаешь?
«Вчера воин вернулся в гостиницу Гируса. Заказал себе в комнату дюжину бутылок крепкого красного вина и до сих пор не выходил. Засим шлю тебе, господин мой Лаурик, последний привет и ожидаю дальнейших распоряжений. Да не оставят нас Четыре своей милостью! Кельна».
Дочитав послание, я некоторое время молчал. Потом достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и написал только одно слово: «Жди».
Ну как, белянка, отдохнула? Вот и хорошо. Пора тебе свой корм отрабатывать. Тебя уже ждут. Все мы вечно кого-то ждем. Так же, как и нас…
Герб. Наследник
Глаза — в глаза.
Узенькие щелочки, до краев налитые жидким огнем ярости — в спокойные карие, в которых нет сейчас ничего, кроме решимости.
Человек и зверь — в одной колеснице. Оба — в полном расцвете сил, оба — владыки. В яростной схватке кровь свою смешавшие, будто побратимы. Вон эта кровь. На густой, жесткой щетине вепря-секача. На гладкой, вздувшейся буграми мышц коже воина-колесничего.
Долгой, очень долгой и трудной была охота. Сила — против силы, хитрость — против хитрости.
Жизнь против жизни.
Победил человек.
Без помощников, без загонщиков, без собак. Один пришел Коранн Луатлав, прямой потомок Сильвеста Кеда, Сильвеста Первого, любимый племянник старого Меновига, Ард-Ри Западного Предела, в лесную глушь. В одну набедренную повязку одетый, одним кинжалом вооруженный. Чтобы встать против бешеного хозяина лесного, неукротимого черного кабана, которому никто доселе не смел заступить дорогу. Не ради забавы пришел, не ради славы.
Долг привел.
Болен был Ард-Ри Меновиг, очень болен. Ушли силы из некогда могучего тела, потускнели зоркие глаза, острый ум и крепкая память оставили. Слабым, бредящим стариком лежал в Янтарном Покое великий правитель, и лишь руками разводил Мудрый: не желала его Сила сражаться с той Силой, что разрывала сейчас тело правителя. Словно чувствовала — из одного источника и болезнь, и излечение. Над всеми уловками Лаурика, прозванного Искусным, смеялась хворь, не желая выпускать Меновига из костлявых объятий, с каждым днем высасывая из него жизнь всё больше и больше, страшными язвами тело разъедая.
Медленно угасал Ард-Ри.
И тогда вспомнил кто-то о древнем предании.
Давным-давно, еще на заре времен, в жестокой схватке изранен был Сильвест, тогда еще — просто Сильвест Эйтен Кафар, Сильвест Крылатый Шлем, один из претендентов на трон Ард-Ри. Победитель. Совсем рядом с его ложем бродила смерть, гнилостным дыханием студила кровь в жилах воина, кривым костяным серпом готовилась перерезать нить его жизни. И тогда, говорит предание, Лабрайд Рехтмар, его ближайший друг и советник, позабыв о том, что со смертью Сильвеста он сам становится реальным претендентом на венец главы Предела, бросился к Мудрому.
И предрек Мудрый, Уста Четырех, что он не в силах помочь Сильвесту. Не в силах и не вправе, ибо жизнь человеческая, как и смерть, лишь в Их руках. Но благосклонны Они к истинной дружбе и самопожертвованию, а значит, возможно всё. И может статься, выживет воин, если в его изрубленное тело влить новой, свежей силы. Но сделать это очень непросто.
Выслушал Лабрайд Мудрого, поклонился ему низко и отправился в дальний лес. И там, с одним лишь кинжалом, встретился с могучим черным вепрем — самым яростным, самым свирепым и неукротимым в Западном Пределе бойцом. И одолел его, и связал, и живым принес к ложу умирающего, а там — напоил Сильвеста горячей кровью из раскрытой жилы зверя и омыл ею страшные раны.
И случилось чудо.
Отринул Сильвест смерть, оправился от страшных ран, вновь сделался прежним. Могучим и справедливым правителем стал он, воистину первым среди прочих. Любую награду предлагал он верному другу, но тот от всего отказался. А когда пришла пора, и умер Мудрый Западного Предела, милостью Четырех занял Рехтмар его место. Долго правили они Пределом и навеки остались в памяти потомков.
И вот теперь гнал коней Коранн-Сильвест, не жалея ни их, ни себя, про усталость, голод и сон позабыв. Спешил к умирающему господину и дяде, надеялся. Свистел в ушах ветер, летела земля из-под колес, да смотрели в синее небо налитые кровью глазки побежденного секача.
Есть ли в Западном Пределе место, более достойное для дворца Ард-Ри, чем Бруг-на-Сиур? Нетрудно сказать, воистину нет! Над быстрой, глубокой Сиур от начала начал высится величественный холм, и если Сильвест Кед, избравший его для своего дома, по праву был первым среди правителей, то Бруг-на-Сиур столь же по праву звался первым среди холмов. И вдвое величественным стал он, когда вырос на его пологой стороне Ардкерр, Серебряная Крепость, дворец Ард-Ри Западного Предела. Глубоким рвом окружен, высокими башнями защищен, крепким частоколом опоясан. Всегда много здесь великих воинов, прекрасных дев, искусных мастеров, сладкоголосых бардов. Всем найдется место в просторных, искусно украшенных покоях, сработанных из стволов белого ясеня, что сверкают на солнце серебром. Но величественнее, просторнее, красивее всех в Ардкерре — Янтарный Покой, владение Ард-Ри. Богато изукрашены они янтарем, горящим в свете огней ярче красного золота, да и самого золота в Покое без счета. Любят золото в Западном Пределе, чтут, ибо золотой, так же, как и ярко-красный, — цвета королей, цвета величия.
Широко распахнулись ворота, пропуская бешено мчащуюся колесницу. Еще кружилась в воздухе пыль, еще падала кровавая пена с губ загнанных, полумертвых коней, а вокруг уже раздавались сотни голосов: «Сильвест! Сильвест приехал! Наследник! Смотрите! Кабан! Живой!»
— Как владыка? Жив?
Жив! Успел! Слава Четырем!
Как от назойливых мух я отмахнулся от рук, протягивающих со всех сторон воду для умывания, чистые тряпицы и целебные мази для ран, чаши с холодным пенистым пивом, тонкие дорогие одежды. Спрыгнул с колесницы, взвалил на плечо хрипящего вепря, и как был — запыленный, с только-только подсохшими на груди и руках рубцами — ринулся к покою Ард-Ри.
— Коранн!
На пороге — девушка. Когда-то — красавица, а сейчас — в беспорядке длинные волосы цвета густого меда, темные круги залегли под глазами, преждевременные морщины отметили исхудавшее лицо.
— Этайн! Как отец?
Молчит Этайн, Певунья Этайн, единственная дочь Меновига. Моя двоюродная сестра. Моя любимая. Платок в тонких пальцах стискивает так, что костяшки побелели. Из последних сил молчит, сдерживает рыдания, ибо недостойно дочери верховного правителя показывать на людях свою боль. Только бледные губы, в кровь искусанные, чуть дрожат.
— Отец… умирает, Коранн. Теперь уже скоро, я знаю.
— Почему?
Мы спешим к Янтарному Покою; как высокая трава на поле расступаются перед нами воины и девы, певцы и мастера,
— Он… пришел в себя. Впервые за много дней… Он звал тебя, Коранн…
И как подтверждение словам — голос. Слабый голос в гробовой тишине, который нельзя спутать:
— Сильвест! Где… Сильвест?..
Последние несколько локтей до двери в Янтарный Покой мы бежали.
В комнате — тяжелый смрад гниющей плоти. Его не перебить ароматом тлеющих ароматных трав. Жарко пылают в очаге поленья, и окна закрыты наглухо, но тень, оставшуюся от человека на высоком, богато изукрашенном ложе, всё равно сотрясает озноб.
— Сильвест…
— Я здесь, повелитель! Мы здесь!
— Да будут… славны Четыре… Успел…
— Да, да, я успел. Я привез… Этайн! Нужно… напоить его…
Смеется? Да, умирающий Ард-Ри смеется. Смеются губы, испачканные густой, темной кровью.
— Нет… Я… запрещаю…
— Повелитель!
— Отец!
Отчаянным усилием Меновиг приподнимается на локте, в тусклых глазах на мгновение вспыхивает былой огонь.
— Нет, я сказал! Пока… еще я… Ард-Ри Предела. Вы подчинитесь!
Кашель сотрясает худое тело, и правитель падает на спину, не сумев сдержать протяжного стона. Я подхватываю тело дяди, такое легкое, будто оно принадлежит не зрелому мужу и даже не подростку. Хилому ребенку. Этайн рукавом своего платья вытирает с губ отца кровь.
Меновиг вновь открывает глаза.
— Сильвест… Так ты… и вправду… веришь?
Нет, на этот раз даже засмеяться не удастся. Ард-Ри лишь хрипит, и вновь на его губах выступает кровь.
— Отец! Тебе нужно…
— Тихо… Молчи, дочь… Оба… молчите… Я буду говорить… Только дайте пить…
Я поддерживаю голову правителя, Этайн подносит к его губам золотую чашу. Зубы стучат о край, питье выплескивается на грудь умирающего, но он всё же делает глоток, другой.
— Довольно… Теперь слушайте… Я не мог… умереть… не сказав вам обоим. Не знаю, за что Четыре наказали… жену… Это… мой грех… Сильвест…
— Я слушаю тебя, владыка…
— Племянник… Дело не в тебе… и не кабане… Легенда, это легенда, а правда…
— Что ты хочешь сказать, отец?
— Я… неугоден… я прогневил Четырех… Какой… сейчас месяц?
— Середина Черного месяца. Зима…
— Зима… Ты сам сказал… Где… зима? Где холод? Почему не падает… снег? Почему собрали такой скудный урожай? Молчите… Тогда… я скажу. Это — кара Четырех… Все знают, что Ард-Ри — господин в Пределе… как муж — господин в своем доме… Будет ли у плохого… хозяина хороший дом? Я должен умереть… Когда я умру… всё станет по-прежнему, Пределу… нужен новый господин. Новый Ард-Ри…
Умирающий тяжело переводит дух. Вновь приподнимается на локте, отстраняясь от поддерживающих его рук.
— Луатлав! Ты… последний из рода… величайшего героя. Не только я… все здесь… называют тебя… Сильвест. Ты возродишь славу и процветание…
— Господин!
— Слушай! Ты… станешь новым Ард-Ри… Так желают Они, и так будет… В Пределе тебе… нет равных… А Этайн… моя дочь… она будет тебе верной женой… Вы оба — ветви одного древа… Мудрый прав — великая кровь… не должна… пропасть… Вы оба… обещайте… клянитесь мне сейчас… что не отступите…
— Отец!
— Нет… времени… Совсем нет… Я… Исполняйте… последний приказ… Ард-Ри…
Воин берет девушку за руку. Поднимается медленно рука Меновига, ложится сверху.
— Клянемся.
— Клянемся.
— Да будут… славны… Четыре…
Две руки над ложем. Третья — упала…
Голова. Мудрый
В этот час «У Гируса» практически никого не было. В большом зале внизу завтракали двое постояльцев, девушка в белом передничке — дочь хозяина, как шепнул мне Кольна — прислуживала им, да еще сам Гирус за стойкой протирал кружки.
Хозяин, не прерывая своего занятия, поздоровался с Кольной как со старым знакомым, приветливо кивнул мне. Я кивнул в ответ и присел за ближайший стол. Когда Кольна работает, ему лучше не мешать.
Через пару минут толстяк подошел ко мне, склонился к уху:
— Он здесь, господин, в своей комнате. Так и не выходил всё это время, и служанку прибраться не пускал. Только вчера под вечер заказал мяса, пару лепешек и опять заперся. И еще — служанка, проходя мимо его двери, вроде бы как слышала плач.
Я поднялся.
— Что-нибудь еще?
По лицу толстяка скользнула улыбка:
— Женщина. Гирус сказал, что у него сейчас женщина. Такая… ну, ты меня понимаешь, господин. Пришла сегодня рано утром и до сих пор там.
Я тоже против воли улыбнулся.
— Так-так… Значит, от услуг продажных женщин неизменно отказывался, в излишних возлияниях также замечен не был?
Кольна развел руками.
— Эту… женщину прислал хозяин?
— И да, и нет. Конечно, она обслуживает клиентов с его согласия, но в данном случае Гирус ее даже отговаривал. Однако она решила попытаться, на свой страх и риск. Как видишь, ей почему-то повезло.
Что ж, поглядим.
— Жди меня здесь. И скажи Гирусу, чтобы немного погодя принес в комнату таз и большой кувшин холодной воды. Да, еще пусть прикажет нагреть побольше воды и приготовить купальню.
На мой стук никто не ответил. После второго послышался приглушенный дверью женский голос. Слов не разобрать но интонация явно просительная. Ему тут же ответил мужской — резко, отрывисто. Тогда я решил действовать иначе.
— Мне нужен Фрэнк из Горелой Низины. — Тишина. Потом осторожные шаги. И голос:
— Здесь нет человека с таким именем. Его вообще нет, он умер. Пожалуйста, уходи.
— Но магистр Делонг…
— Уходи, я сказал! Вон!
— Дело касается женщины по имени Арита. Арита, дочь Гая.
Лязгнул отодвигаемый засов. Дверь чуть приоткрылась. Я стоял спокойно, давая возможность себя как следует рассмотреть.
— Что у тебя за дело?
— Может быть, ты впустишь меня? Или, если тебе удобнее, спустишься вниз. Я подожду.
— Что ж, жди.
Ждать пришлось недолго. Через несколько минут шуршания и препирательств вполголоса, закончившихся хлестким мужским «уходи!», дверь открылась, и из комнаты выскользнула женщина, кутающаяся в шерстяной плащ. На минуту остановилась, окинув меня явно неблагожелательным взглядом, что-то сердито буркнула и поспешила вниз по лестнице.
— Входи!
Пригнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, я шагнул в комнату.
М-да…
Первое, что сразу же бросилось в глаза — винные бутылки. Пустые, наполовину пустые, полные, разбитые и целые — они стояли и лежали везде. Разумеется, при закрытых и наглухо зашторенных окнах и сравнительно небольшой величине комнаты воздух в ней был не самый чистый. Впору нос зажимать, если честно, тем более что ночной горшок, судя по всему, тоже не выносили давно.
Так, что у нас тут еще? Одежда (сложена до странного аккуратно), на спинке разворошенной кровати — перевязь с длинным мечом и кинжалом.
— Говори!
Теперь пора как следует рассмотреть самого хозяина комнаты. Недаром же я потратил столько времени, чтобы с ним встретиться. Так я и думал, типичный обитатель Северного Предела: высокий, пропорционально сложенный блондин с отличной мускулатурой. Правда, в отличие от большинства виденных мной местных — давно не бритый, с всклокоченной головой, да к тому же изрядно пьяный. Но боец, боец вне всякого сомнения. Просто парень не так долго живет на свете и пока не знает: напиваться с горя — последнее дело. Тем более что пить он не умеет.
— Что с Аритой?!
Вместо ответа я раздергиваю шторы и открываю окно настежь. Уф, никогда бы не сказал, что воздух Лайдора такой уж чистый, а поди ж ты. Хотя смотря с чем сравнивать…
— Ты что, оглох, человек?! Что с Аритой, будь ты проклят!
— Ничего особенного. Живет себе, поживает в Горелой Низине. С мужем и дочуркой. Скоро родит второго ребенка.
Глаза парня наливаются кровью. Честное слово, он меня сейчас ударит. Попытается по крайней мере.
— Сядь!
Его даже толкать не пришлось. Сам упал на стул. Потянулся за очередной бутылкой.
— Выпить хочешь?
Ответа я его не удостоил. Просто подошел, отнял кружку и выплеснул ее содержимое в окно.
Парень, против моего ожидания, усмехнулся.
— Вот так, да? Ну и что дальше?
Не успел я ответить, как в дверь осторожно постучали. Ага, как кстати.
— Спасибо, Гирус. Поставь всё вон туда, на стул. А дальше, Фрэнк, ты умоешься. Пока — просто умоешься. Я тебе помогу.
После кувшина холодной, с кусочками льда, воды, вылитой на голову, взгляд воина стал более осмысленным. Несмотря на то, что благодаря открытому окну в комнате стало весьма прохладно, он так и не удосужился одеться. Как был в одних штанах, без сапог, с мокрой головой и плечами, он сел на кровать напротив меня. Так, чтобы меч можно было вытащить одним движением.
— Мое имя ты знаешь. Впрочем, сдается мне, не только имя. А вот я…
— Меня зовут Лаурик. Ты прав, я знаю не только твое имя, Фрэнк. Я знаю о тебе всё. Совсем.
— И откуда же ты взялся, такой всезнающий? Из Пятого Предела?
— Нет. Из Западного.
Э-э, да я в тебе ошибся! Меч ты вытащил гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Просто молниеносно. Был бы на моем месте простой человек — ему пришлось бы плохо. Да вот только я вовсе не простой.
Парень с проклятием выронил меч и уставился на свою ладонь. Вот так иногда бывает, друг мой. И знакомая до мельчайших подробностей рукоять твоего собственного оружия может преподнести сюрприз. С моей помощью, разумеется.
Показательный урок нужно было довести до конца. Я небрежно поднял меч, спокойно подержал его (вот видишь, Фрэнк, и вовсе эта рукоять не раскаленная, как ты думал), а потом разжал пальцы. Разумеется, меч не упал. Завис параллельно полу, на расстоянии ладони. Потом поднялся на уровень моей груди, пару раз провернулся вокруг своей оси и замер, уставившись острием в горло парня. Подержав его так несколько секунд, я позволил оружию мягко опуститься на пол. И в завершение демонстрации закрыл окно и разжег в камине огонь, не прикасаясь к ним.
— Повторяю, меня зовут Лаурик. В Западном Пределе меня также называют Искусным, а во всех прочих — Устами Четырех. Я прибыл в Северный Предел, чтобы посоветоваться со своим братом, Мудрым по имени Серебряная Маска, и решить кое-какую проблему. И ты, Фрэнк из… просто — Фрэнк… ты мне в этом поможешь. Но сначала отправишься в купальню. Да и в этом свинарнике давно пора прибрать…
Окончательно протрезвевший, одетый в новую светлую рубашку, с чистыми и аккуратно расчесанными волосами и гладко выбритым лицом, Фрэнк производил куда лучшее впечатление. Как я и обещал, пока он отмокал в бадье с горячей водой, две служанки привели комнату в относительный порядок, а заодно принесли вполне приличный обед. Впрочем, я ел мало, поднявшийся к нам наверх Кольна и вовсе не притронулся к своей порции, зато воин дважды просить себя не заставил. Наконец, насытившись, Фрэнк отодвинул тарелку и пристально оглядел нас обоих.
— Ты местный, — скорее утверждая, чем спрашивая, заявил он, наставляя палец на Кольну.
— С чего ты взял?
— У меня хорошая память на лица. Похоже, я видел тебя в Городе. Один или два раза.
Тон его был настолько уверенным, что мой толстяк не смог отказать себе в удовольствии расхохотаться. Громко и смачно. К чести парня он не обиделся, а вместо этого пристально всмотрелся в лицо Кольны. Да, кажется, мы с ним сработаемся.
— Ну, может быть, три…
— Может быть, — уже серьезно ответил мой слуга, — а может быть, и нет. Может быть, я не оставлял тебя без внимания на протяжении всех последних дней. И, может быть, я совсем не местный.
— Нет, этого не может быть. Какое-то время я отсутствовал в городе и путешествовал совершенно один.
— Как знать… Когда проживешь подольше, то поймешь, что в Пределах, созданных Всеблагими, возможно почти всё… Кстати, можешь быть спокоен за те деньги, которые оставил Лысому Онику. Твоя мать получила всё до последней монетки.
Подождав, когда воин переварит сказанное, я взял слово:
— Послушай меня, Фрэнк. Пока просто послушай, а потом мы с удовольствием выслушаем тебя.
Прежде всего мы с Кольной действительно прибыли из Западного Предела. Не смотри на меня так недоверчиво. В то, что я — Мудрый, ты, по-моему, поверил. Это делает тебе честь. Так поверь мне и в остальном. Властью, данной мне Четырьмя, да не оставят нас Они своей милостью, я могу не только странствовать по Пределам, но и проводить через Границы других, если на то будет необходимость. А она, к сожалению, есть.
Случилось так, что какое-то время назад дела привели меня в Южный Предел. Не то чтобы стоявшая передо мной задача была так уж трудна — я вполне способен был разрешить ее без посторонней помощи. Однако законы вежливости требовали от меня послать Зов моему младшему брату, Оллару, Мудрому Южного Предела. Да, Фрэнк, Четыре дали нам, Своим Устам, такую возможность. Мы можем мысленно общаться, и Оллар должен был услышать мой Зов, где бы он ни находился, пусть даже и не в своем родном Пределе. К тому же любой из нас тут же почувствовал, если бы кто-нибудь пересек Границы в его Пределе. Должен был, понимаешь? Но Оллар не почувствовал и на мой Зов тоже не ответил.
Сначала я был больше удивлен и заинтересован, но когда несколько следующих попыток связаться с Олларом закончились тем же результатом, я забеспокоился. А потом я чувствовал что-то… что-то странное.
Видишь ли, Мудрых, как тебе известно, всего четыре, по числу Пределов. И когда один из нас уходит к Четырем, все остальные тут же чувствуют это. Так сделано для того, чтобы после смерти Мудрого другой Мудрый тут же прибыл бы в его Предел и засвидетельствовал рождение или раскрытие (а бывает и так, хотя и редко) его преемника. Так вот, то, что я в тот момент почувствовал, походило на известие о смерти Мудрого. Но только походило. Ты будешь смеяться, но я был абсолютно уверен — и уверен в этом до сих пор, — что Оллар, Мудрый Южного Предела, не жив и не мертв. И то, что по прошествии нескольких дней в Южном Пределе не появилось другого Мудрого, лишь упрочило эту уверенность.
Я осторожно стал разведывать, что и как, и в результате узнал, что за пару дней до меня в Южный Предел прибыл другой Мудрый. Судя по всему, он встретился с Олларом, после чего тот таинственным образом исчез.
Выяснив всё это, я послал Зов сюда, в Северный Предел, второму моему собрату — Серебряной Маске. Нас с ним связывала давняя дружба, к тому же Маска — самый сильный и умелый из всех четырех Мудрых. Конечно, Керволд Восточный старше и опытнее всех нас, но и он склоняется перед искусством Мудрого Северного Предела.
Итак, Маска уверил меня, что за последний месяц он не покидал своего Предела и не связывался ни с Олларом, ни с Керволдом. Но и он почувствовал то же самое, что и я. Более того, по его словам, Керволд также не ответил на его Зов.
Итак, судя по всему, именно Мудрый Восточного Предела навещал Оллара.
— Или Маска тебя обманул, — впервые подал голос внимательно слушавший до того Фрэнк.
— Нет, не думаю. Во-первых, ему это ни к чему. Во-вторых, как я сказал, нас связывает многолетняя дружба.
— Люди меняются.
— Люди — да, но не Мудрые. Впрочем, это не имеет особого значения.
Фрэнк заинтересованно поднял бровь.
— Даже так?
— Да. Сразу же после разговора с Маской я вновь испытал то самое странное чувство. На этот раз бесследно пропал Керволд. И вновь ситуация повторилась — Восточный Предел не получил нового Мудрого.
Я уже предвижу твой следующий вопрос. Разумеется, после этого я сам, что уж греха таить, заподозрил Маску, но…
— Но?
— Но он послал мне Зов и срочно пригласил к себе. Из его слов я понял, что он что-то заподозрил, и нам угрожает какая-то опасность. Какая именно, мой брат сказать не успел: Зов был прерван, и сколько я с тех пор ни пробовал связаться с ним сам, у меня ничего не вышло. А когда мы с Кольной наконец прибыли сюда, я в третий раз ощутил нечто и понял, что из всех четырех Мудрых остался один.
Фрэнк некоторое время молчал, постукивая костяшками пальцев по столу, потом испытующе посмотрел на меня.
— Всё это очень странно, и, боюсь, я слишком мало понял из твоего рассказа. Но больше всего мне непонятно другое: при чем здесь я? Я — не Мудрый и готов поклясться, что не похищал ни Серебряную Маску, ни двух других. Я вообще никто. Ни мертвый, ни живой…
Теперь настала моя очередь помолчать немного. Если Фрэнк думал, что я тут же начну переубеждать его и рассказывать, как он мне нужен, он сильно ошибся. Дав ему еще немного подумать, я продолжил:
— Мой рассказ еще не окончен. Достаточно давно — должно быть, ты тогда еще не родился — Мудрому Керволду удалось совершить неслыханное: создать Смеющееся Зеркало. Не смотри на меня так, я не сказал ничего забавного. Я сам сих пор не знаю, откуда взялось это название. Подозреваю даже, что оно само пожелало именоваться именно так. Но это не главное. Главное, что Зеркало это способно правдиво ответить на вопрос. На любой вопрос.
— Скажем, куда подевались все Мудрые?
— Да. Но скорее, на другой: кто виноват в том, что куда-то подевались все Мудрые?
Фрэнк прищурился:
Читать бесплатно другие книги:
