Такой нежный покойник Кандала Тамара
Между деревьями мелькали смутные тени невиданных животных – фиолетовые, синие, розовые. Расплывчатые фигуры, постоянно меняющие форму.
И ещё Кора поняла, что не дышит. Зато всё дышало вокруг – сад, снег, перевёрнутое небо в алмазных украшениях, тени, свет, всё пространство, – и они с Лёшей были естественной частью этого пространства и дышали им.
Или, наоборот, оно дышало ими.
Вокруг них произвольно расположились все четыре времени года.
На распустившийся прямо у них на глазах алый цветок падали огромные, как будто вырезанные из бумаги снежинки, тут же укладываясь на бархатистую поверхность причудливой горкой.
На деревьях с лёгкими хлопками лопались стеклянные почки.
За их спиной громыхала гроза, и сплошной стеной стоял ливень.
Сделав шаг вперёд, Кора наступила босой ногой на тонкую корочку льда, покрывавшую лужицу с плавающими в ней кувшинками.
Лёд выдержал, и Кора поняла, что невесома.
Они, по-прежнему переплетя пальцы рук, медленно перемещались в этом многомерном звенящем пространстве, чувствуя себя абсолютно естественной частью его.
Одежды спали с них сами собой, и теперь на голые плечи бесстрашно садились огромные – лимонно-жёлтые, лиловые, изумрудные – бабочки и щекотали их своими трепещущими крылышками. На протянутые ладони спускались невиданные птахи и, пропев краткую арию, пили нектар из приоткрытых губ наших влюблённых, нежно поклёвывая им языки.
Кора чувствовала, как в распущенных, змеями летящих вслед за ней волосах путались жуки и стрекозы.
По разгорячённым лаковым телам скатывались прохладные капли росы.
Всё вокруг пело, сияло и излучало радостную гармонию.
«Какой люминесцентно-акриловый кич этот Рай, – подумала Кора. – А может, это мы на Земле живём в бесцветном мире? Или здесь глаза видят по-другому? А может, я всё это воспринимаю и вовсе не глазами? Или каждый видит по-своему? И мне хочется именно такого Рая? Блистательно-детского?»
В этот момент они увидели бегущего на них зверя.
При приближении зверь оказался собакой.
И не просто собакой – это была их Собака. Собака Тимы.
И Леша с Корой одновременно поняли, что Собака послана к ним Тимофеем как привет и обещание скорой встречи.
Знание, что ЗДЕСЬ он будет рядом с сыном, было совершенно чётким, осмысленным и предельно естественным для Лёши.
Вместе с этим знанием к нему пришло наконец и светлое чувство покоя.
Чувство это немедленно передалось Коре, и она сжала Лёшину руку, засияв глазами. Всё здесь купалось в счастливой, радостной гармонии. И это ощущение реальности и разумности происходящего невозможно было сравнить ни с каким известным ей земным чувством. «Наверное, именно таким ощущают мир мои дети-аутисты, подумала она, – первозданным и ненарушенным. Именно поэтому им и мешают человеческие эмоции, всегда так или иначе связанные с сиюминутным и будничным».
В пасти Собаки был зажат какой-то светящийся предмет продолговатой формы. Поравнявшись с ними, псина разжала зубы и, положив «предмет» к их ногам, приветливо завиляла хвостом. В глазах её светилась преданность, а верхняя губа чуть приподнялась, как будто в улыбке.
– «Ты – это ты, потому что тебя узнаёт твоя собака», – процитировала Кора, – а это значит, что мы здесь существуем. Это нам не снится. Может, мы только здесь и настоящие.
«Предметом» оказался сноп голубых лучей, формой напоминавший сказочный меч, столь любимый русскими былинными богатырями.
Лёша, отпустив Корину руку, наклонился, поднял «меч» и сжал его в ладонях, ощутив при этом невыносимую, ноющую, абсолютно земную боль в том месте, где когда-то находилось сердце.
И тут же понял, зачем ему этот меч предложен.
Он посмотрел на Кору – его воительница решительно кивнула головой, как если бы это была самая естественная вещь на свете. Глаза её мстительно сверкнули в предвкушении.
И Леша занёс меч над головой.
В это же мгновение в России, где-то в районе озера Селигер, случилось странное, так никем впоследствии и не объяснённое происшествие.
В группе собравшихся там по случаю какого-то сильно патриотического семинара то ли ещё чего-то в этом роде и кликушествующих под знамёнами в кремлёвских звёздах и паучьих знаках с одним из её участников, двадцатилетним Владиславом Суракиным, абсолютно, как говорится, на ровном месте случился страшный припадок.
В тот самый момент, когда натасканным на людей нацикам, съехавшимся на свой шабаш со всех уголков страны, раздавали наличные деньги на проведение очередных провокаций, Срак (как звали Суракина между собой в этой шайке) вдруг резко вскочил и, закружившись волчком на месте, дико, пронзительно завизжал, как поросёнок, которому перерезали глотку. При этом из горла у него фонтаном забила пена, перемешанная с кровью и рвотными массами, которыми он обильно орошал всех присутствующих. В его почти выкатившихся из орбит глазах стоял такой невыразимый животный ужас, что это повергло всех присутствующих в состояние шока, как если бы каждый из них сам получил электрический разряд непосредственно в мозг. Всё сборище вместе с «кураторами» впало в истерическое буйство – они бросились друг на друга, вопя и изрыгая сквернословия, и в ход пошло всё, что было под рукой и в карманах: стилеты, ножи, цепи и бритвы.
Сам же Срак, бросив дружков добивать друг друга, выскочил из этой разъярённой своры и бросился в сторону озера Селигер.
Выбежав на крутой берег, он оглянулся в паническом ужасе, как если бы за ним гналось стадо свиней, одержимых бесами, и, подпрыгнув на месте, ласточкой бросился вниз.
Упал он на острые камни.
Раскроенный череп его развалился на две половинки, как подгнивший орех, и… оказался практически пустым.
А из разверзнутого живота его вылезла паучья тварь в смердящей желтоватой слизи и, шмыгнув под близлежащий камень, исчезла.
И тело его приобрело вид кучи придорожной грязи.
Всё это Лёша и Кора в каком-то оцепенении наблюдали из своего далека.
– У, сатанинское племя, – скрежетнула Кора зубами, – изничтожьте друг друга! – Кора сама удивилась пронзившему её чувству из казавшейся теперь такой далёкой земной жизни.
И собака у их ног, тихо повизгивая, казалось, тоже вглядывалась в потустороннюю даль.
Лёшка наклонился и, благодарно потрепав пса по загривку, вложил ему обратно в пасть орудие мести. Собака, помахав на прощание хвостом, побежала, не оглядываясь, в сторону полыхающего теперь всеми красками райского сада.
И перевёрнутый горизонт осветился на мгновение заревом, как бы подмигнув им космическим глазом.
И тут же откуда-то издалека до их ушей донёсся ровный шум, сначала тихий, потом всё нарастающий, и они поняли, что это был шум океана – ласковый, требовательный и зовущий.
Легко оттолкнувшись от поверхности, на которой они стояли, Лёша с Корой приподнялись на несколько сантиметров и, приняв горизонтальное положение, полетели по «воздуху» – прямо на этот призывный шум.
Вокруг них прыгали аквамариновые глаза невидимых насекомых, живые венки из цветов водили хороводы.
На головы им, кружась, падал снег вперемешку с белыми лепестками то ли ромашек, то ли роз.
Летящие натянутые тела их, как тронутые гением струны, звенели музыкой счастья.
Океан сиял пронзительной голубизной, украшенный опрокинутым коромыслом радуги. В ней были те же цвета, что и в земной дуге после дождя, но только намного интенсивней, словно выписанные акриловыми красками.
Лёша с Корой, зачарованные, стояли на берегу, не осмеливаясь потревожить эту величественную гладь воды, нарушить её поверхностное натяжение и вселенский покой.
Первой вступила в сияющую стеклянную гладь Кора, и ей показалось, что она немедленно стала частью этого Великого океана.
– Иди же ко мне, возлюбленный мой, – поманила она за собой Лёшу.
И вступил он в воду и, сделав шаг, уже не мог остановиться.
Они передвигались в воде, не совершая никаких усилий, – именно передвигались, а не плыли, как если бы их несло невидимым течением. Тела их скользили без всякого сопротивления, как только что в пространстве. Океан манил их всё дальше, и очень скоро они поняли, что плывут уже под водой.
Вокруг всё было залито мерцающим зеленовато-голубым светом и наполнено неведомой им жизнью. Было явное ощущение, что они там не одни, но полностью предоставлены самим себе и невидимы для других обитателей.
В следующее мгновение они оказались в тёплом вихревом потоке, несущем их в определённом направлении.
Потом движение прекратилось, и они обнаружили себя на неком подобии огромного водного ложа, покачивающегося в такт звучащему в их ушах зазывному пению, только очень отдалённо напоминавшему земную музыку.
Оба почувствовали приятное покалывание в телах и услышали жужжание бегущей по венам горяч ей крови. Языки у них защипало, как если бы на них лопались пузырьки ледяного шампанского. А губы почувствовали сразу всё – влагу, жар и освежающую прохладу. Кожа покрылась персиковым пушком водной растительности, а руки превратились в шелковистые лианы, тянущиеся друг к другу, готовые сплестись на всегда.
Нежность и праздничная радость переполняли их.
И пение зазвучало настойчивее и призывнее, в нём послышались басовые ноты земных валторн и гул колоколов.
И они поняли, что ВРЕМЯ настало.
И тела их прильнули. И сомкнулись члены. И уста их были запечатаны для слов и раскрыты для поцелуев. И затрепетали языки, сцепившись. И запылало пламя в межножье. И превратились они из хрупких человеческих существ в подобие сообщающихся сосудов, переливающих друг в друга пульсирующую страсть. И лоно её открылось и приняло его. И огненный жезл вошёл в неё и вознёс на божественный пьедестал. И возликовали их души. И животы проросли друг в друга.
А когда наслаждение достигло своего апогея, произошло последнее и наивысшее превращение – в одно целое.
В божество, включающее в себя мужчину и женщину и всё живущее – растущее и цветущее – в природе.
В полифоническую субстанцию, способную существовать сразу и везде – в бесконечном космосе, в капле воды и в сердце летящей птицы.
В Жизни, в Смерти, в Рождении и в Пути.
И не было больше ни Прошлого, ни Настоящего, ни Будущего.
Была Вечность.
И были они своей любовью благословлены НАВСЕГДА.
Кора очнулась на скамье – её осторожно тряс за плечо Сенька.
Она подняла на него бездонные влажные глаза, в которых всё ещё лазурно плескался океан, и таинственно улыбнулась.
Вокруг больше никого не было. Солнце готово было свалиться за горизонт и освещало последним пожаром купол храма Большого Вознесения. На одной из ветвей берёзы ворковали два голубя. Рядом, в поникшей траве, серебрились брошенные сандалии.
– Кора, милая, сейчас будут гроб выносить, и все пойдут следом. У тебя последняя возможность попрощаться. Сейчас уже всё равно – не будет же она устраивать скандал в церкви.
– Гроб выносить? – потерянно переспросила Кора. – Какой гроб?
– Ну… гроб… из церкви… с Лёшей…
– Гроб с Лёшей? – расхохоталась Кора. – Что это? Шутка?
– Нет, Кора…
– Ты в это веришь? Его друг! Что это ОН? В гробу? Как можешь ты?! И что это за слово – «гроб»?
Кора подняла валявшуюся возле скамейки сумку и, порывшись в ней, вытащила зеркальце в старинной серебряной оправе, купленное когда-то вместе с Лёшей в комиссионке где-то неподалёку от Крымского моста. Поднеся его к лицу, она внимательно стала всматриваться в своё отражение:
– Я?! Прежняя? Не может быть. – Она рассеянно огляделась вокруг. – И кто все эти люди? Какой-то «гроб», попы, чертяки… Что им всем тут надо? А мне? Как глупо!
Сеня, не отрываясь, смотрел на неё, и глаза его наполнялись испугом.
– Кора… Ну что же делать? Так принято…
Кора медленно подняла глаза на Сеню и протянула ему зеркало:
– Вот, посмотри. Возможно, ты увидишь то, что вижу я. А если нет, то тем печальнее, ведь ты совсем недавно прямо здесь его расспрашивал о главном.
– Я?! – удивился Сенька. – О главном? Прямо здесь? Но я не выходил из церкви.
– Ты всё забыл. Наверное, так надо. Иначе можно попросту свихнуться… Ну да, сойти с ума… Он, видно, поберёг тебя и стёр из памяти всё то, о чём напоминание здесь стало бы бессмысленным. Тем лучше, тебе ведь жить и жить ещё. В отличие от меня… – произнесла Кора, будто читая монолог со сцены.
Сенька присел на скамью и обнял Кору за плечи:
– Ты уверена? Не хочешь попрощаться?
– Я? Туда? Зачем? Быть вместе с теми, кто его убил? И празднуют теперь там похороны? – Сенька только вздохнул. – «А над гробом встали мародёры и несут почётный караул»… Ты видишь меня там?..
– Я только хотел… – У Семёна кончились на сегодня слова.
– Я знаю… Но мы уж попрощались, – сказала Кора, в тоне её не звучало никакой скорби, а лицо озарилось радостной детской улыбкой. – И не волнуйся обо мне – это был день, когда свершилось всё, чего я так ждала. И мне дано было познать, что я лишь часть ВСЕГО.
– Кора, ты о чём?
– Теперь я счастлива. Вполне. А ты иди подставь ему плечо, как он просил.
Сенька повернулся – и в который раз за этот день! – побрёл в юдоль печали.
Гроб уже закрыли крышкой, и всё было готово для торжественного выноса.
Вера шла за гробом первой, одетая в чёрное с головы до ног, скорбно склонив голову.
Кору она увидела сразу и, споткнувшись об неё взглядом, на короткий миг потеряла торжественность шага и выражение неизбывной печали в глазах.
Кора, встретившись с ней глазами, чуть приподняла правую руку и пошевелила пальцами – жест этот можно было принять как за дружелюбный, так и за дразнящий. Тем более что на губах её играла не то горестная, не то счастливая улыбка.
Вере улыбка показалась откровенно ехидной. А приветственный жест – вызывающе издевательским.
Она остановилась, повернулась к стайке следующ их за ней подруг и, шепнув им, чтобы её подождали в кортеже, ожидавшем за оградой, решительным шагом направилась к скамье. Остальная процессия медленно проследовала к выходу.
Кора поднялась со скамьи. Босая, с небрежно распущенными волосами вокруг бледных щёк, с безучастным взглядом, обращённым внутрь себя, она стояла не шелохнувшись, пока приближалась Вера.
– Ты всё-таки пришла… – Вера чинно опустилась на скамейку, скрестив ноги в изящных туфельках с каблуками немыслимой высоты. – Хотела увидеть его в последний раз?
Кора, ничего не ответив, присела рядом.
– Что ж не зашла? В такой толпе всё равно бы никто не заметил. О тебе уже все давно забыли.
– Мне туда незачем было…
– А зачем же приехала?
– К нему…
Вера посмотрела на неё внимательно. И удивилась, как она не поняла с первого взгляда – Кора была не в себе. Незрячие глаза, безумный полумесяц улыбки на губах, бессвязные ответы… Как под наркозом отходящим. Бедная, сидит здесь одинокая, никому не нужная. В Вере проснулось чувство, смутно похожее на жалость к этой несчастной: приехала, никем не званная, невостребованная, на проводы чужого мужа, не осмелившись даже войти в церковь, подойти к гробу. Полубезумная отверженная иностранка. Воистину Бог воздаёт всем по достоинству.
Вера открыла сумку и достала флакон, волшебно засветившийся чёрно-синим кобальтом в последнем оранжевом луче солнца.
Кора, вернувшись из своего зачарованного далека, протянула руку и непререкаемым жестом вынула прохладное стекло из Вериных ладоней:
– Это мой подарок. Ему. Как оказался он в твоих руках?
– Я взяла его специально, чтобы вернуть тебе.
Кора погладила флакон, осторожно обвела указательным пальцем буквы К&Л, выведенные золотой вязью на гладком боку, и попробовала открутить пробку – она довольно легко поддалась её требовательным пальцам. Она поднесла флакон к ноздрям и жадно вдохнула содержимое – как испила. Запах был терпким, миндально-горьким, с нежной фиалковой отдушкой. Неотразимо манящим.
– Что это? Волшебный эликсир?
– Похоже, я не знаю точно, – запела неожиданно речитативом Вера, Коре в унисон. – Но знаю, что это для тебя хранил он в сейфе.
– Ну, конечно! Он мне говорил… Вернее, я ему… «Как люблю я вкушать тепловатую кровь винограда, только что выжатую из сердца несчастного любовника…» Это она и есть, эта кровь?
– Думаю, да.
– И я должна её выпить. – Это не было вопросом, скорее констатацией.
– Решать тебе. Ведь как хотела ты остаться с ним навеки! Это шанс. Он приготовил эту смесь в надежде, что ты пригубишь, чтоб соединиться ТАМ. Ты в это веришь?!
– Я только в то и верю. Чтоб возродиться, нужно умереть. Теперь я знаю точно, что ТАМ всё есть отражение любви. И тем, кто любит, место ТАМ, не здесь.
– Так пей! А то уж он заждался! – И голос Веры креп в торжественном накале.
Кора подняла флакон, как поднимают бокал с вином, прежде чем пригубить, улыбнулась кому-то в облака и поднесла к губам. Замешкалась в последнее мгновение.
– А ты? – повернулась она к Вере. – Здесь хватит на двоих. Любимый муж, отец твоих детей, ушёл. Ужель не хочешь с ним воссоединиться? Там, на небесах, и сына встретишь, чтобы вернуть ему любовь, которой здесь он обделён был. Я говорю о том, что ЗНАЮ теперь наверняка. И было бы нечестно с тобой не поделиться этим знанием.
– Я понимаю. Но ТО не для меня. Меня ждёт жизнь и дочь – ЗДЕСЬ. Тебя ТАМ – Тима и любовник. Ты им нужнее, праведникам Божьим, чем нам, таким несовершенным… – Вера недобро усмехнулась. – Я прожила с ним жизнь – теперь он твой. Навеки. Ты заслужила. Тебе здесь не за что держаться – ни мужа, ни детей.
– О, как ты права в своём жесткосердечье. Моя вина суду уже ясна – Верховному, тому, что мирозданьем правит. И зря не усмехайся – никто не знает, что ждёт его за поворотом. Но как же ты верна самой себе! И точно знаешь всё, чего ты хочешь. Хотя, поражена душевной немотою, не понимаешь, как тягостна судьба твоя без них двоих, бессмысленна, ничтожна.
– И это говоришь мне ты, разрушившая похотью своей мою семью, похитившая мужа у жены и сына приворожившая, больного. Ты – ведьма!
– Вовсе нет! – И Кора рассмеялась тем последним смехом приговорённого, что сладко отзывается в сердцах зевак, столпившихся у эшафота. – Я их любила. Ты предала и обрекла на муку. Из всех троих погибнуть ты должна бы. Но кто ж здесь, на Земле, заботится о справедливой каре. Судьба слепа – так проще ей.
Би-би-ип – послышался нетерпеливый гудок машины из похоронного кортежа.
– Иди, тебя там ждут в толпе скорбящих. Им некогда, у всех свои дела. А ты тут тратишь время зря на бывшую соперницу. Какое расточительство! А там ещё банкет, в смысле поминки, шикарные, по первому разряду, ведь ты не поскупишься, правда? Варварский обычай!
Но Вера не пошевелилась.
– Я понимаю… Ты предпочитаешь убедиться… Ну, так смотри же! И завидуй! ТАМ – ВСЁ. Здесь только скука, ложь, измены, зависть, зло. ТАМ – радость и гармония, всё то, о чём здесь сердце может только плакать.
– Ты пей, не отвлекайся. Тебя ведь тоже ждут.
– Тоже. Но не так же – меня ждут навсегда. Тебя же только до конца банкета, чтоб обсудить потом, кто, как, почём, насколько и за сколько… В вас нет ни драйва, ни душевного покоя – вы просто развлекающиеся мертвецы. Какая пошлость…
И Кора пригубила содержимое.
И в эту самую секунду из-за колонны церкви раздался громкий и явно нарочитый чих.
Но ни одна из наших героинь не повернула даже головы.
– Каков breuvage! И кружит голову и сладко льётся в сердце – возлюбленный мой знал рецепт приготовления таких напитков, что будоражат кровь и примиряют жизнь со смертью. Не знаю, мне презирать тебя или жалеть, ведь ты сама отвергла то, что было дадено тебе судьбой слепой, и, променяв сей дар на суету, осталась с этими… И всё-таки «прощай» – ведь в этом есть и от «прости» – я говорю тебе на посошок. – И приподняв в последний раз флакон, недрогнувшей рукой она влила оставшуюся влагу в горло. – Я ухожу к нему – в любовь и красоту. За ту черту, что вам не перейти. Вы все здесь – сладострастные рабы, а мы с ним слишком живы, чтоб оставаться среди вас, ходячих мертвецов и вурдалаков.
Голова её стала клониться на Верино плечо.
Вера встала со скамьи и осторожно уложила слабеющую Кору на жёсткое деревянное ложе, подложив ей под голову сумку, лежавшую рядом.
– Ну, вот и всё, – сказала она, выпрямившись. – И хорошо – ему не будет там так одиноко… И мечта твоя сбылась – с ним навсегда ты. Теперь он только твой. Ты вправду заслужила! – Подумав, она наклонилась и вытащила из ушей Коры серьги: – Всё равно пропадут! – Флакон же, зажатый в Кориной руке, оставила. – Сама выпила, если что.
Развернувшись на высоченных шпильках и ни разу не оглянувшись, она быстрым шагом направилась к выходу.
И только вездесущий бродяжка-статист в кашемировом пальто, притулившись за одной из колонн церкви, наблюдал всю эту сцену, криво ухмыляясь неизвестно чему.
Париж, 2010 г.