Счастливая ностальгия. Петронилла (сборник) Нотомб Амели

Сотрудница дамского журнала сказала, что, услышав мое имя, госпожа Вествуд пришла в «полный восторг». Однако ей удалось скрыть этот «восторг»! Должно быть, именно это и есть пресловутое британское хладнокровие.

– Могу я посетить ателье, где шьют одежду? – спросила я.

Что я такого сказала? Вивьен Вествуд уставилась на меня с нескрываемым возмущением. Ответить она не удосужилась, и я ей даже признательна за это, потому что не сомневаюсь: мало бы мне не показалось.

Смущенная до такой степени, что и не знала, что говорить дальше, я наобум задала такой вопрос:

– Госпожа Вествуд, вам никогда не хотелось писать?

Окатив меня презрением, она усмехнулась:

– Писать! Прошу вас, только без пошлостей. Писать – это так вульгарно. Сегодня пишет каждый футболист. Нет, я не пишу. Пусть пишут другие.

Знала ли она, к кому обращается? Очень надеюсь, что нет. Пусть эта дама не знает, кто я такая, все лучше, чем сносить от нее оскорбления.

Я поступила, как японка: рассмеялась. Мне казалось, дальше уже некуда. Но только я так подумала, как выяснилось: дно еще не достигнуто. Реальность всегда превосходит воображение.

Послышался странный шум, как будто кто-то скребся за дверью. Кивком подбородка Вивьен Вествуд предложила мне открыть. Я повиновалась. Черный пудель, подстриженный по последней собачьей моде, засеменил к модельерше. Выражение ее лица резко переменилось. Расплывшись в умильной улыбке, она воскликнула:

– Беатрис! Oh my darling![23]

Она подхватила собачонку на руки и стала осыпать поцелуями. Ее лицо светилось любовью и нежностью.

Я застыла в изумлении. «Человек, который так любит животных, не может быть плохим», – подумала я.

Беатрис начала повизгивать, и это повизгивание явно что-то означало, но я не понимала, что именно. А госпожа Вествуд, должно быть, понимала смысл этих звуков, потому что поставила пуделя на пол и сухо сказала мне:

– It is time to walk Beatrice.[24]

Я кивнула: если Беатрис так повизгивает, значит ей нужно справить естественные потребности.

– It is time to walk Beatrice, – раздраженно повторила дама.

Я взглянула на человека в черном, оставшегося стоять по ту сторону открытой двери: он что, не слышит приказания?

– Don’t you understand English?[25] – сказала она мне с досадой.

Наконец до меня дошло. Именно ко мне, и только ко мне была обращена эта – нет, не просьба, приказ.

Я спросила, где поводок. Она достала из сумки нечто, напоминающее аксессуар из секс-шопа, и протянула мне. Я привязала поводок к ошейнику Беатрис и вышла из комнаты. Человек в черном объяснил мне, куда нужно идти. Но это было излишне: собачонка прекрасно знала дорогу.

Беатрис привела меня в сквер, где и стала справлять нужду. Я попыталась убедить себя, что из происходящего надо извлечь все позитивное, – может, это такой способ получше узнать Лондон? Но напрасно я старалась отыскать в этом эпизоде положительный момент: чувство стыда становилось все острее. Я осмелилась сформулировать свои ощущения: после того как Вивьен Вествуд меня оскорбила, она приказала мне выгулять ее собачонку. Именно так, и не иначе.

Я осмотрелась вокруг. Сквер показался мне таким же уродливым, как и окружающие его строения. Выражение лиц у людей было крайне неприятным. Сырость и холод пробирали до костей. Следовало признать: Лондон совершенно мне не нравился.

Чувствуя отвращение ко всему, я совершенно забыла обо всей собачьей братии и о ее величестве Беатрис, которая повизгивала и скакала вокруг, показывая только что произведенную ею какашку. Я задавалась вопросом, предписывает ли английский закон собирать собачьи экскременты; не имея об этом никакого понятия, решила ничего не трогать. Если меня задержит полицейский, дам ему адрес бутика.

Через несколько мгновений в меня словно вселился бес: я решила украсть собачонку и потребовать выкуп. Словно пытаясь отговорить меня от преступных намерений, Беатрис злобно тяпнула меня за лодыжку. Верно говорят, что собака похожа на своего хозяина. Я вернулась. Вивьен Вествуд отдала Беатрис человеку в черном и принялась меня расспрашивать: дважды ли причастилась собачка? Какой консистенции были какашки? Это был первый и единственный раз, когда она слушала меня внимательно. Затем снова погрузилась в свою скуку и презрение.

Не видя никакого смысла продолжать эту пытку, я стала прощаться. Госпожа Вествуд протянула вялую руку, как и в начале встречи, не глядя на меня, и вернулась к своим баранам. Я оказалась на улице, ощущая острое одиночество.

Итак, вывод. Со мной только что обошлась буквально как с собакой старая панкующая модельерша, ряженная Елизаветой I, если только не наоборот, и произошло это в огромном городе, где я ничего и никого не знаю. Я шла одна по чужой, негостеприимной улице, к тому же начинал моросить мелкий пронизывающий дождь. Оторопевшая после всего произошедшего, я шагала, как мне казалось, в направлении своей гостиницы. Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы взяла такси, но лондонцы, даже сидящие за рулем автомобилей, отныне внушали мне такой ужас, что я предпочитала держаться как можно дальше от людей этой породы.

Обычно я люблю бродить наугад в незнакомом городе и уверена, что это лучший способ узнать его. Но в этот день я испытывала совсем другие чувства. Пытаясь укрыться под крошечным поломанным зонтиком, я тащилась по нелепым улицам, застроенным конструкциями, окна которых напоминали взгляд Вивьен Вествуд. Чувствуя лишь отвратительный холод, я вспоминала фразу Виктора Гюго: «Лондон сделан из скуки». И эта четкая формулировка показалась мне еще вполне позитивной. Если бы вся Англия сводилась к ее столице, мне было бы понятно, почему принято говорить о коварном Альбионе, и я очень сочувствовала своим предкам, бежавшим из Нортумберленда тысячу лет назад. От каждого дома, мимо которого я проходила, веяло чем-то скрыто враждебным.

В конце концов я все-таки спросила дорогу у неких туземцев, которые сделали вид, будто не разобрали мой английский, и я едва удержалась, чтобы не сказать им, что даже их престарелая знаменитость вполне поняла мою ломаную речь. Через два часа тягостного блуждания я добралась до отеля, где заперлась у себя в номере, чтобы враг не пробрался. Я долго вертелась, как уж на сковородке, потом улеглась в кровать. Очень быстро ощущение комфорта уступило место болезненному чувству собственного поражения. Никогда прежде город не отталкивал меня до такой степени. Будь это какой-нибудь Мобёж или Вьерзон, я бы рассмеялась. А тут все-таки Лондон!

Лондон, где Шекспир создал свои величайшие шедевры, где во время Второй мировой войны Европа спасла свою честь, где расцветали все течения авангарда. В том, что этот город не дался мне в руки, я винила только себя. Конечно, Вивьен Вествуд была своего рода ударом судьбы, но как несправедливо обвинять целый огромный город! Неужели мне, тридцатичетырехлетней женщине, придется в свою первую ночь в Англии запереться в номере и есть в кровати заказанный сэндвич?

Я инстинктивно схватилась за телефон.

– Здравствуйте, Петронилла. Не согласитесь ли провести вместе вечер?

– Почему бы и нет?

– Я в Лондоне.

– А-а-а, вот как.

– Я вам оплачу билет на поезд. Если захотите, можете занять вторую комнату в моем номере, она размером с Букингемский дворец.

Я продиктовала ей адрес гостиницы.

– Еду.

В девять вечера она постучала в дверь моего номера. Какая радость – увидеть родное лицо на этом враждебном берегу. Я начала было свои излияния, которые она довольно решительно пресекла:

– Я есть хочу. Пойдемте ужинать. По пути все и расскажете.

Я последовала за ней по темным улицам, живописуя на ходу свою встречу с ужасной Вивьен Вествуд. Петронилла довольно бесцеремонно рассмеялась.

– Вам кажется это забавным?

– Да. Думаю, так оно и было. Полный п…ц!

– А вы бы что сделали на моем месте?

– Обрушила бы на старуху весь запас шотландских ругательств.

– В том-то и беда: я не знаю никаких шотландских ругательств.

– Да ладно. Даже если бы и знали, все равно ничего не сказали бы. Я читала вашу книгу «Страх и трепет».

Она была права. От чужой грубости я просто каменею. Тем временем мы добрались до какого-то ресторанчика, из дверей которого доносился специфический, довольно приятный запах.

– Ужин по-индийски – годится? Если только вы не настаиваете на пирожках с мясом.

Прекрасная индийская кухня довольно быстро примирила меня с жизнью. Затем Петронилла повела меня в паб, где с видом знатока заказала две кружки пива Гиннесс. На эстраде рок-группа играла что-то странное, они называли это дабстеп.

– Нельзя втягивать пену отдельно, – сказала Петронилла. – Гиннесс вкусно пить как раз через пену. Не говорю уже о том, что когда лакаешь пену, то выглядишь как придурок.

– Мне нравится эта музыка. Кажется, что они басы пропускают через щипцы для завивки.

– А ведь если бы не я, вы так бы и просидели, запершись у себя в номере.

– Мне нанесли психологическую травму. Я чувствовала, что вы единственная, кто может меня вытащить.

– Что вы прикидываетесь паинькой, вам и не такое приходилось переживать, и все из-за какой-то фурии.

Поздно ночью Петронилла увлекла меня на какую-то улочку, где вполне мог бы находиться разбойничий притон. Она встала на определенное, специально выбранное ею место, и торжественно оповестила меня:

– Вот. Я стою точно там, где был убит Кристофер Марло.

От изумления я вздрогнула.

– Вы до ужаса похожи на Кристофера Марло, – сказала я ей.

– Вы не имеете никакого представления о том, как он выглядел, – заметила она.

– Не имею. Но вы с вашей хулиганской внешностью так похожи на современника Шекспира.

– Что за чушь вы несете!

Позже мне довелось увидеть портрет Кристофера Марло. Интуиция меня не подвела: Петронилла до странности походила на него. Если сбрить бороденку и усы, получилась бы как раз Петронилла с ее свежим личиком, юным задиристым видом.

Было уже, наверное, час ночи, когда мы добрались до отеля. А часа через три я проснулась, собираясь поработать, и увидела, что Петронилла спит на другом конце необъятной кровати. Мне показалось, она даже не раздевалась.

Я устроилась в гостиной рядом, стараясь не обращать внимания на викторианскую мебель, чтобы она меня не подавляла. Как обычно, вдохновение завладело мной часа на четыре, затем покинуло. В окно я видела, как встает нечто, что по эту сторону Ла-Манша, должно быть, именовалось солнцем, – эдакая легкая туманность.

Петронилла никогда не видела меня в специфическом писательском одеянии (что-то вроде японской противоядерной пижамы), и я решила не травмировать девушку. Но, пробираясь на цыпочках из спальни в ванную, я услышала:

– Это еще что такое?

– Это я.

Молчание. Потом:

– Ладно. Это серьезнее, чем я думала.

– Я переоденусь, если вы позволите.

– Нет уж. Если включить свет, то оно загорится?

– Прошу вас.

Она послушалась и вновь взглянула на меня:

– Да, цвет – это особая песня. Как он называется?

– Каки.

– Нет. Хаки – это зеленый, а этот ярко-оранжевый.

– Каки – это японская хурма.

– И что, приносит хорошие результаты?

– Вам судить.

Она рассмеялась и встала с кровати. Теперь пришла моя очередь удивляться:

– Вы легли в постель, не раздевшись! Не сняли даже обувь!

– Как настоящий ковбой. Если ночью нападут, я готова.

– Вы это серьезно?

– Нет, я просто смертельно устала.

– Я закажу завтрак. Что вы хотите?

– Только, пожалуйста, никаких английских гадостей: сосисок, овсянки, почек. Кофе, тосты и конфитюр.

Пока я звонила в обслуживание номеров, Петронилла отправилась в душ. Завтрак нам накрыли в столовой. Мы, как истинные милорд и миледи, сидели с противоположных концов длинного-длинного стола.

– Очень удобно, когда нужно передать сахар, – заметила Петронилла.

– Мне нравится.

– Как, однако же, эти люди флегматичны! Горничная, которая принесла завтрак, даже бровью не повела, когда увидела вас в этой оранжевой пижаме.

– Думаю, она в жизни и не такое видала.

– А я нет.

Я рассмеялась.

– Что вы собираетесь делать утром? – спросила Петронилла.

– А что в этой стране, по-вашему, заслуживает внимания?

– Бесплатные музеи. Это здорово, да?

– Несомненно.

– Тогда Бритиш Музеум.

Договорились. Чтобы не потеряться, мы условились встретиться в полдень в отделе Месопотамии. Не каждый день вам назначают свидание в подобных местах.

Когда я нахожусь в таком здании, то стремлюсь оценить весь ансамбль в целом, а не детали. Мне нравится, не повинуясь никакой логике, просто ради собственного удовольствия, прогуливаться из Древнего Египта на Галапагосские острова через Шумерское царство. Проглоченная целиком Ассирия легла бы тяжелым комом в желудке, между тем как возможность ущипнуть немного клинописи в качестве аперитива, склевать несколько рун на закуску, насладиться основным блюдом – Розеттским камнем – и десертом – доисторическими наскальными рисунками – будоражила мои вкусовые рецепторы.

Что я совершенно не выношу в музеях, так это то, что посетители считают своим долгом передвигаться по залам важной, медленной походкой. Я же перемещаюсь бодрым шагом, окидывая взглядом широкую перспективу, будь это археологические артефакты или живопись импрессионистов. У этого метода есть много преимуществ. Первое: можно избежать чудовищного эффекта путеводителей серии «Guide Bleu»: «Посмотрите, какое добродушное выражение лица у этой статуи, – не правда ли, похожий человек вам встретился вчера на рынке?» или: «По поводу фриза Парфенона спорят Греция и Великобритания». Второе преимущество связано с первым: оно избавляет нас от пространных и бессмысленных рассуждений при выходе из музея. Современные Бувар и Пекюше[26] были бы обескуражены. И третье преимущество (но не последнее для меня по значимости) – этот метод позволяет избежать жуткой боли в спине, которой обычно награждают тебя прогулки по музеям.

Около полудня я поняла, что заблудилась. Я подошла к музейному служителю с такими словами:

– Месопотамия, плиз.

– Third floor, turn to the left,[27] – ответил тот самым естественным тоном.

Так что совершенно напрасно думать, будто до Месопотамии трудно добраться. Петронилла, не забыв про нашу встречу, уже ждала на условленном месте. Я оценила, что она избавила меня от необходимости давать отчет о своих музейных впечатлениях. Вместо этого она предложила мне попробовать жареную рыбу с картофелем фри.

– Вы это серьезно? – удивилась я.

– Да. Это классика, она заслуживает внимания. Я знаю одно неплохое местечко в Сохо.

В вышеозначенной забегаловке она с видом знатока полила содержимое моей тарелки большим количеством уксуса. В общем, я признала, что это вполне приемлемо.

– Может, перейдем на «ты»? – предложила она, отхлебывая пиво.

– Зачем?

– Мы спали в одной кровати, я вас видела в оранжевой пижаме, мы вместе едим рыбу с картофелем. Странно продолжать друг другу выкать.

– Для меня проблема только одна: что нам это даст, если мы перейдем на «ты»?

– Итак, вы против.

– Как правило, против, вынуждена это признать.

– Это все ваше воспитание.

– Отнюдь. В моей семье все тыкают друг другу. Все гораздо проще: мне нравится обращение на «вы».

– Ладно.

– Погодите, нас же двое.

– Голосование не состоялось: один голос за, другой против.

– Тогда почему мой голос перевесил? Это несправедливо.

– Не будем же мы бросать жребий: орел или решка?

– А что, давайте! Случайность – это и есть высшая справедливость.

Петронилла вынула из кармана однопенсовую монетку и сказала:

– Решка – значит «ты». Орел – «вы».

Щелчком большого пальца она подбросила монетку в воздух. Никогда еще мне так не хотелось увидеть лицо королевы.

– Решка! – объявила она.

– Это будет непросто.

– Вам стоит только сказать, и мы останемся на «вы».

– Нет, нет. Я поначалу буду путаться, но потом привыкну.

После обеда мы оказались возле винтажного магазина, где продавались подержанные ботинки фирмы «Доктор Мартинс». Мне приглянулись ярко-синие, с узкими ремешками, не слишком разношенные. Петронилла заявила, что они мне «в самый раз».

– Тебе надо избавиться от твоих дебильных башмаков.

– За что это моя обувь удостоилась такого сарказма?

– Была бы ты нормальной, сама поняла бы.

– Вот видишь, переход на «ты» не обошелся без последствий. Вот как ты теперь со мной обращаешься.

– Неправда. Я еще утром назвала тебя умственно отсталой.

Почему-то это заявление меня успокоило, и я купила ботинки с узкими шнурками. Я ношу их до сих пор.

По дороге на вокзал нам встретился прохожий, который выгуливал вельш-корги. Мы обе впали в экстаз.

– Я балдею от этих собачонок! – воскликнула Петронилла.

– Я тоже. Это моя любимая порода. И кстати, королевы тоже.

– Теперь, когда ты сама это сказала, ты похожа на помесь вельш-корги и Елизаветы Второй. Пятьдесят на пятьдесят.

Сдаваться она не собиралась.

Когда мы сидели в поезде, она спросила, каков мой вердикт относительно Лондона.

– Пока ты не приехала, мне казалось, что это чистилище.

– А теперь, когда я приехала?

– Это ад.

Она расхохоталась:

– Да уж, мы здесь повеселились.

Действительно, именно благодаря ей мой стремительный визит в Лондон оставил у меня приятное впечатление. Тем не менее, выйдя из Северного вокзала и оказавшись в квартале, который никак нельзя назвать приятным, я внезапно поняла, почему говорят «веселый Париж».

– Какой радостный и легкомысленный город!

– Давайте выпьем шампанского! – предложила Петронилла.

Она была права, одно связано с другим. В первом же попавшемся бистро напротив вокзала я заказала бутылку «Татэнже». Мы распили ее, перемывая косточки англичанам: просто ради смеха. Расставаясь, мы условились: ничего из того, что мы тут наговорили, мы на самом деле не думаем.

Вернувшись к себе, я тут же села писать статью «Разговор с Вивьен Вествуд», в которой превозносила эту знаменитую женщину. При этом я не утаила ни одного грубого слова, которым она меня одарила, рассказала я и о приказе выгулять ее собачонку. Когда моя работодательница получила текст, она тут же перезвонила, чтобы принести свои извинения.

– Вы здесь ни при чем, – сказала я. – Я только не понимаю, почему вы утверждали, будто она обрадовалась, что интервью у нее буду брать именно я.

– Так мне сказал ее агент. Ну ладно, что теперь говорить. Что я могу сделать, чтобы загладить вину? Возместить моральный ущерб…

– Ну, стоит ли говорить о моральном ущербе? Скажем, некий психологический дискомфорт.

– Нет, в самом деле. Хотя бы несколько бутылок шампанского в возмещение морального ущерба.

Эта журналистка явно меня знала.

– А, так вы об этом моральном ущербе. Ну да, пожалуй. Пару бутылок «Лоран-Перье»…

– «Гран-Сьекль»?

– Вы правы, не стоит недооценивать моральный ущерб, который был мне нанесен.

На следующий день мне были доставлены четыре бутылки «Лоран-Перье Гран-Сьекль». На таких условиях я готова интервьюировать самых жутких стерв на планете и выгуливать их собачонок где угодно.

В 2002 году в издательстве «Сток» вышел второй роман Петрониллы Фанто «Неоновый свет».

Я набросилась на книгу. В ней шла речь о современных подростках. Главный герой, Леон, эдакий пятнадцатилетний Обломов, вовлекает все свое семейство в безумие нигилизма. Эта книга восхитила меня еще больше, чем первая. Какая необычная тонкая манера говорить об отчаянии.

Я написала Петронилле. Я большой мастер на такие письма. Не так-то легко выразить свое глубокое восхищение тому, кто это восхищение вызвал. Устно я на такое не способна. А перо помогает преодолеть препятствие. На бумаге легче выплеснуть избыток эмоций. Пессоа утверждал, что процесс писания способен ослабить горячечную лихорадку чувств. Я не являюсь подтверждением этого яркого высказывания – напротив, у меня письмо лишь усиливает лихорадку чувств, но как раз благодаря всплеску температуры, и без того критической, мне из этой сумятицы ощущений, в которой я пребываю, удается извлечь точные формулировки.

Петронилла позвонила мне. Похоже, мое письмо ее обрадовало, потому что она воскликнула:

– Надо же!

– Спасибо.

– Учитывая твое мнение о моей книге, ты, должно быть, умираешь от желания пригласить меня выпить шампанского. У меня для тебя хорошая новость: я согласна.

У меня оставалась еще бутылка, полученная в качестве возмещения морального ущерба от Вивьен Вествуд. После второго бокала я сказала Петронилле, что в «Неоновом свете» она выявила одну весьма актуальную тенденцию: проникновение во взрослую среду подростковых ценностей.

– Как жаль, что не ты ведешь вечерние теледебаты на канале «Франс-2»! – сказала она.

– Ты смеешься! Я правду говорю.

– Нашу беседу можно продолжить в кафе, если хочешь.

Петронилла обычно вела лишь легкомысленные разговоры, за исключением тех случаев, когда речь шла о политике. Тогда рано или поздно в ней просыпалась дочь воинствующих коммунистов; касалось ли это зарплат, безработицы или чего-то другого, наступал момент, когда она восклицала: «Это просто упадство, представляешь!»

Меня всегда поражало это слово, которое она использует и по сей день. Кроме как от Петрониллы Фанто, я ни от кого его не слышала, даже от Арлетт Лагийе или Оливье Безансено.[28] Для меня это изобретение Петрониллы. Так она именует вещи и явления, которые, по моему мнению, не имеют ничего общего с упадничеством.

Тем вечером, когда она заявила мне, что ей предстоят встречи с читателями в нескольких весьма престижных парижских книжных магазинах, а я ее с этим поздравила, она вдруг разозлилась. Я попыталась понять, что ее так возмутило. Тут-то она и выдала:

– Эти буржуи-книгопродавцы должны платить писателям, которые теряют два часа своего времени, когда приходят к ним раздавать автографы!

– Петронилла, да что ты такое говоришь? Книжные магазины и так с трудом сводят концы с концами. Если владелец магазина приглашает автора подписать книги, это риск для него и подарок для писателя!

– А, вот как! Какая же ты наивная! А я говорю, что всякая работа должна быть оплачена. А за то, что я надписываю книги, мне никто не платит. Это упадство!

Я даже не знала, что ответить.

– Ладно, у меня обмелело, – пожаловалась она, протягивая пустой бокал.

– Мы выпили всю бутылку.

– Так открой другую.

– Нет. Думаю, нам хватит.

Я заметила, что чем больше она пила, тем больше «левели» ее высказывания.

– Как, только одна бутылка? И это ты, Амели Нотомб, у которой вся квартира набита шампанским! Это просто неприлично! Это отвратительно. Это…

– Упадство? – подсказала я.

– Вот именно.

Компаньонке по выпивке Петрониллы нельзя расслабиться ни на минуту. Некоторое время спустя, когда мы с ней наливались шампанским «Моэт» на очередной литературной тусовке, она вдруг заявила, что нужно срочно отправиться кататься на лыжах. Не помню, почему вдруг она заговорила на эту тему. Призвав на помощь все свое воображение, могу восстановить лишь с некоторой долей вероятности.

– Посмотри на этих павианов! – воскликнула Петронилла. – Стоит попасть в их общество, как сразу хочется вдохнуть свежего горного воздуха.

– Обожаю горы. – Я тотчас угодила в ловушку.

– Договорились. Сейчас у нас декабрь. До конца года нам нужно поехать кататься на лыжах. Чего-нибудь придумаем.

Даже не помню, к кому мы обратились, но уже на следующее утро выяснилось, что нам забронированы два места на лыжной станции в Альпах (назовем ее «Акариаз»).

Я позвонила Петронилле, чтобы спросить, что теперь делать. Оказалось, что опьянение вызывает у нее такой же склероз, как и у меня.

– Слушай, я вообще ничего не помню. Но это круто, поехали. Займешься билетами на поезд?

В сущности, она была права. Судьбу надо подстегивать. Если бы первый шаг всегда зависел от меня, в моей жизни вообще ничего не происходило бы.

26 декабря, сойдя с поезда и пересев на такси, мы прибыли в «Акариаз», который находится на высоте 1200 метров. Вещи мы побросали в арендованном нами шале. Петронилла дрожала от нетерпения, ей хотелось как можно скорее переодеться и подняться на склон.

В очереди за билетами на подъемник она спросила:

– Ты давно каталась на лыжах?

– Еще в Японии.