Хьюстон, у нас проблема Грохоля Катажина
Я вынимаю тарелки, накладываю еду и обнаруживаю, что у меня нет хлеба. Ну, может, хоть фрикадельки ее заткнут.
– Ты веришь или нет?
Нет, фрикадельки не помогают, это очевидно.
– Я не знаю. Возможно. Но если у ксендза бывают дети – как-то трудновато принять веру, правда?
– А почему вы в Польше вообще считаете, что Бог ходит одетый в черное платье? Ксендз – это тоже человек. Только Господь Бог – Господь Бог.
– У меня нет доказательств существования Бога, зато полно доказательств существования дьявола.
– Да ты глупый, что ли, Норрис? Вера ведь не требует доказательств! Ты вот веришь в это мясо? – она потрясает фрикаделькой, в которой мяса-то как раз отродясь не было.
– Я верю, что там могут быть какие-нибудь следы мяса, – я зачем-то спорю с ней, хотя понимаю, что она права.
– Я хожу в костел, потому что верю в Бога. И моя вера не зависает от людей, люди ведь несовершенны.
– Не зависит, – поправляю я ее автоматически.
– А вы здесь, в этой стране, только и смотрите друг на друга – что там другой делает. И прямо каждый мнит себя Богом. Этот плохой, этот нехороший, этот в порядке, этот нет… а я вот спрашиваю тебя: почему? Это же не то, что должен делать человек.
– А что тогда, интересно, по-твоему, должен делать человек?
– Думать, какой я. Вот я – я хороший? Я делаю добро? У меня добрые мысли? Я работаю хорошо? Не делаю ли я кому-то вреда? И исправлять то, что плохо сделал. Просто, не так ли? А не забивать себе голову ксендзом и его детьми. Один будет такой, другой сякой. И что? Богу-то это не навредит, только ним.
– Им, – поправляю я машинально.
Оказывается, я не знал Ингу, хотя мне казалось, что уже знаю хорошо. Я и понятия не имел, что она верующая. Но сейчас как-то никто об этом и не спрашивает.
Один на радио, второй на телевидении – и вроде как стыдно признаться, даже если и захочешь, что ты веришь искренне, особенно учитывая, что произошло с верой и какие там заправляют сукины дети.
Я ей хотел все это объяснить, но потом подумал, что совсем не готов к теологическим дискуссиям. Не готов ослаблять ее веру в человека, а особенно – ее веру в родину предков.
Может быть, в Канаде все и просто, а вот в Польше совсем нет. Мы народ сложный. Иначе у нас просто быть не может. Мы все усложняем – это наша национальная особенность. У нас самая простая простота пару раз вокруг себя обязательно обернется и запутается. В самой себе.
– Инга, мне поговорить об этом не с кем, а дело касается женщины… – начинаю я, чувствуя себя очень глупо.
Я сам попросил ее приехать, потому что по дороге меня вызвонил Джери и очень благодарил, так как ассистент Ксавьера пригласил его на пробы – а Ксавьер и кино, и сериал снимает, работы невпроворот.
Это я как раз знал.
И Джери после разговора с ним не был, конечно, уверен на сто процентов, но у него сложилось впечатление, что Ксавьер меня тоже хотел пригласить, вот только – так понял Джери – Алина ему сказала, что у меня нет времени.
– И я немножко удивлен, – сказал Джери, – потому что ты вроде говорил, что просил Алину о работе. Но, может быть, это я все неправильно понял, ведь вы же дружите вроде. Лучше всего было бы тебе самому позвонить Ксавьеру и все выяснить, хотя он сказал, что ты вроде как подтвердил то, что Алина сказала, – ну, что ты не работаешь больше по профессии.
Этот звонок меня сильно растревожил. Джери ведь не женщина – он не будет домысливать, осуждать, подозревать, если ему что-нибудь не нравится, – он прямо об этом говорит. А ему точно что-то в этой истории сильно не понравилось – иначе бы он не стал мне звонить.
Я все это выкладываю Инге, а она ставит тарелку в раковину, но не моет ее, а ведь если бы она ее сразу помыла – то и хлопот никаких бы не было, и посуда бы в раковине не скапливалась… но я никак не комментирую ее поступок.
– Иеремиаш, а в чем проблема?
– Что мне делать? Это моя подруга. И как ты себе представляешь – что я прямо вот так заявлюсь к ней и спрошу, правда ли это все?
– Именно так я себе это и представляю. Вот в точности. Exactly.
– Инга! Но ведь таким образом я продемонстрирую, что ей не доверяю!
– Это может быть правда?
– Может быть правда – а может и нет.
– Так спроси. Зачем тебе спрашивать у других? Ты странный, Иеремиаш. Ты предпочитаешь злиться – а не спросить. Не понимаю.
Мальчики – это у сапожника
Дела валятся на меня со всех сторон. Я забрал матушку из больницы, отвез на обед. Она пробовала выпытывать у меня подробности моей жизни, отчего мне всегда становится плохо, я не знаю, о чем нормально разговаривать с матерью. Пес спокойно сидел под столом, что стало для меня приятным сюрпризом. Я много езжу по вызовам, потому что сейчас время отпусков, у людей случаются поломки оборудования, ну а мне надо наконец купить стиральную машинку, но ведь не станешь об этом с матерью говорить.
Не знаю, что вообще с матушкой происходит, в ее реальности я всегда буду ребенком.
– А ты себе готовишь? – спрашивает она, например.
– Ну ведь я же ем, – отвечаю я.
– А ты не думал о том, чтобы уже что-то сделать со своей жизнью?
И что я должен думать? Что я должен сделать? Закончить? Вроде рано. Живу. Работаю. Зарабатываю. И даже собираюсь поговорить с Алиной – вот зрею на разговор. Только если этот разговор будет выглядеть так же, как мой разговор с матушкой, – то лучше сразу выстрелить себе в рот.
– Понимаешь, жизнь ведь так коротка. Нам кажется, что она будет длиться вечно…
– Мама… я тебя умоляю.
– Мальчики в твоем возрасте…
Мальчики – это у сапожника. В моем возрасте не бывает мальчиков. Шопен умер, когда ему было на семь лет больше, чем мне. Два своих единственных и непревзойденных концерта он написал, когда ему было девятнадцать лет. Воячеку было двадцать пять. Бурсе – примерно столько же. Словацкому было тридцать девять. Иисусу было тридцать три – а он уже был Богом. Эйнштейн в моем возрасте уже был знаменит. Рокфеллер богат. Парень, который придумал Apple, имел на своем банковском счету миллионы и давно покинул гараж, в котором начинал. Пушкину было тридцать семь, а Лермонтову двадцать шесть… Гиммлеру и Геббельсу не было сорока, когда они потрясли мир.
Да, они убийцы – но взрослые.
И я уже не мальчик – я мужчина. Взрослый мужчина.
– Ты, милый, не справляешься, я же вижу…
Если бы у Джобса была такая матушка – он бы сидел в своем гараже до сих пор. Шопен играл бы гаммы, а Эйнштейн после проваленного экзамена по физике ушел бы в страшный запой. А вот Гиммлер и Геббельс могли бы заниматься чем-нибудь скромным, может, лавочку бы какую овощную открыли – и для человечества это было бы, несомненно, куда полезнее.
Я этого не понимаю: собственная мать тебя опускает ниже плинтуса и не дает тебе жить.
– Мама, ты же видишь – я вполне справляюсь, я в состоянии о себе позаботиться.
– Я говорю не о том – я говорю о твоей жизни! Я тебе это давно хотела сказать… – Она прерывается, ныряет под стол, берет Геракла на колени, сейчас будет скандал, что у нас собака за столом сидит. – Ты знаешь, что я никогда не упрекаю, но я просто боюсь за тебя. Человек не создан для того, чтобы жить один. Вот Инга – такая красивая девушка, интересуется тобой, а ты все никак не можешь выкинуть из головы Марту.
Ну, это уже слишком. Вот Марту она точно зря упомянула. Неужели у женщин нет других тем для разговоров?!
– Я тебе давно хотела сказать, что я… мне тоже нелегко было одной, и вот уже пару лет…
У меня чуть выше уха начинает звенеть – это чувство вины. Это я виноват в том, что она одна? Нет. Что она вдова? Нет. Что я не живу с ней? Да. У меня хватило ума, чтобы отделиться.
Дикие гуси выталкивают птенцов из гнезда, чтобы те выжили. Моя матушка, если бы она была диким гусем, не смогла бы вырастить потомство. Она бы обнесла гнездо долбаным забором, чтобы птенцы, не дай бог, не научились летать, а были бы с ней все время. Домашний гусь – птица мудрая, чуткая, гуси вон Рим спасли, а дикие гуси – прекрасные родители. Они рожают детей и понимают самую суть материнства: если малыши не научатся летать, они погибнут. Ну почему моя матушка не гусыня?
– Мама, давай закончим этот разговор. Сегодня отличный день, воскресенье, зачем нам его портить?
– Я бы хотела, чтобы ты иногда приезжал ко мне нормально… Потому что когда-нибудь…
А я что, ненормально приезжаю? Задом, что ли?
Нет, как же тяжело с моей матушкой.
Я понимаю, что она расстроена, у нее нашли там какую-то штучку, которую из нее надо вытащить, – но что же теперь весь мир с ног на голову надо перевернуть? У людей и не такие проблемы бывают – и ничего. Женщины – истерички, они всегда видят все в черном свете, вечно придумывают всякие ужасы, от одной мысли о которых можно умереть со страху.
А на самом деле обычно проблема не стоит и выеденного яйца. Но я могу решать только серьезные проблемы – настоящие. Потому что придуманные проблемы я решать не умею. И в будущее заглядывать – тоже. Я и правда всего этого не понимаю…
Я сегодня пошел в магазин за покупками, как человек. Не выношу делать покупки, но приходится. Хожу между этими полками: сыр там, а масло, разумеется, в другом ряду, нужно пройти мимо консервов и туалетной бумаги на другой конец, чтобы купить минералки, надо обязательно пройти полки с пивом, но ведь Инга не будет пить воду из-под крана, сорок минут хождений туда-сюда, чтобы самое необходимое сложить в корзинку. Я словно натянутая струна – каждая минута в этом магазине вызывает у меня приступ агрессии, сам не понимаю, с чем это связано. Меня останавливает девица, одетая в нечто вроде кимоно, и сообщает, что вот тут сырок можно продегустировать, а там шоколадку, ненавижу это, мать моя женщина! И всюду товары по акции, у всех корзинки доверху набиты этими товарами по акции, хотя у него срок годности истекает сегодня, если не истек вчера!
Я вижу орешки, решаю добавить их в свою корзинку и смыться отсюда как можно скорее. Подхожу – и что вижу?
Цена нормальная – двадцать восемь девяносто, а по акции – двадцать девять девяносто девять.
Вот хрень! Нет, это уже дело принципа.
Я беру обе баночки и ищу кого-нибудь, кто не похож на покупателя. Кроме кассирш таковых вокруг не видно. Только в углу, рядом с сахаром, наконец нахожу женщину, которая расставляет пачки на полки. Подхожу и вежливо спрашиваю:
– Вы не могли бы мне объяснить, почему орешки без акции стоят двадцать восемь девяносто, а по акции – двадцать девять девяносто?
Она поворачивается ко мне и морщится:
– Да что вы мне голову морочите, я здесь не работаю, я тут только товар выкладываю!
И я ухожу несолоно хлебавши, так и не узнав тайну этого феномена.
Работает, но не работает.
В какой стране я живу?
На сегодня я договорился с Алиной.
Такого раньше не бывало – чтобы я просил о встрече, а у нее не было времени. Но в конце концов я ее достал, она милостиво согласилась, на минуточку, на бегу, потому что у нее куча работы, но раз уже мне так приспичило…
Мне нужно выяснить у нее кое-что, потому что я не хочу, чтобы наши отношения были омрачены недоразумением.
Я распаковываю покупки, когда звонит телефон.
– Пожалуйста, извините, но вы не могли бы приехать немедленно? Вы у нас уже были, я звоню из Ольбрехта, я вас очень прошу, если это возможно…
– Мы можем договориться на завтра.
– Пожалуйста, пан, прошу вас, умоляю – это буквально вопрос жизни и смерти!
Вот такие нынче времена: вопрос жизни и смерти связан с телевизором.
Бросаю взгляд на часы – ну, если поторопиться, то я вполне успеваю.
Оставляю покупки на столе и еду.
На Ольбрехте я монтировал приставку, хорошо помню хозяйку, мужа почти не бывает дома, он что-то где-то в Польше строит, а она явно не справляется одна.
Звоню в дверь – внутри шум и крики. На первый звонок никто не реагирует, звоню еще раз, крики смолкают, хозяйка открывает мне дверь – на щеках у нее красные пятна, руки дрожат. Из-за ее спины выглядывают головы трех мальчишек.
– И все, хватит скандалить! – с отчаянием в голосе говорит мать. – Пожалуйста, проходите, я уж не знаю, как вас благодарить!
Мальчишки смотрят на меня с интересом.
– Марш по своим комнатам! – кричит на них женщина очень сердито.
– Вас мне небеса послали, – это она обращается ко мне и провожает меня в комнату, по которой, видимо, только что пронесся тайфун. Разбросанные игрушки, джойстики, диски, подушки на полу, телевизор включен, на экране – игра. Я вижу тюнер кабельного телевидения, DVD-проигрыватель и приставку.
– У вас проблема с…
– С детьми! – женщина садится на диван, и невооруженным глазом видно, что она совершенно без сил.
Я вообще-то не большой специалист в том, что касается детей. Ими ведь с пульта нельзя управлять, к сожалению.
– Мама, Роберт меня ударил! – в дверях появляется веснушчатый мальчик и бежит к нам. За ним бежит другой, такой же веснушчатый, и кричит:
– Неправда! Ты первый начал! И я тебя только так, а ты меня пнул!
– А Бартек врет! Я сам видел! Он всегда врет! – кричит из-за двери третий.
– И вот так все время, представляете? – женщина опускает голову. – Если вы сейчас же не успокоитесь – я отдам этому пану приставку! Немедленно! – она подбегает к телевизору и начинает вырывать какие-то провода наугад.
– Мама, не-е-е-е-ет! – кричат все трое в один голос. – Мы будем послушными!
Я таким не был в их возрасте, нет, правда.
Женщина застывает на месте с проводами в руке.
– Идите к себе! – кричит она.
– Нет, потому что это наше! Это нам папа купил! Ты не имеешь права так поступать!
Бедная женщина.
Я подхожу к телевизору и отключаю приставку. Беру в руки консоль.
– Мама, не позволяй этому пану брать нашу приставку!
Она растерянно смотрит на меня, потом на детей, потом опять на меня.
– Если вы уйдете в свою комнату, я поговорю с паном, – она догадалась, что я задумал.
Двое старших утягивают младшего, у которого уголки губ уже опустились вниз – он готов зареветь.
Я ставлю приставку на место.
– Что вообще происходит?
– Отец им купил приставку в конце года. В награду. Уж не знаю, за какие такие заслуги, потому что у Бартека вообще-то успехов особых не наблюдается. Меня каждый месяц в школу вызывают. Но это ладно. Он таким образом хотел им как-то компенсировать свое отсутствие дома. Вы садитесь. И у меня, знаете, с тех пор ни минуты покоя, просто ни минуты. Они кричат друг на друга, кричат на меня, у нас только два джойстика, они все время ссорятся, а я не могу прекратить эти скандалы и выключить эту дрянь не могу – только они знают, как она работает. Так не может больше продолжаться! И я им все время угрожаю, что позвоню отцу. Но я просто не могу с этим справиться!
– Так а я-то чем могу помочь? – что-то я конкретно туплю.
– Ну как же. Если бы я умела это выключать – я бы забирала у них провод, может быть, это дало бы какой-то эффект. Но я не умею. И если сейчас я выключу эту штуку – то я потом даже новости не смогу посмотреть… Это просто невыносимо! Я уже правда больше не могу…
Я решаю систематизировать полученную информацию.
– Мальчики играют…
– Но они ссорятся, потому что их трое и они не умеют договариваться между собой…
– А вы не умеете…
– Только Бартек умеет так это выключать, чтобы включался телевизор, и наоборот. Но он не хочет.
– И я должен…
– Ну конечно! – она перебивает меня уже в третий раз. – Я не знаю, вы просто моя последняя надежда. Было бы их двое или четверо, я еще могла бы как-то дежурство устанавливать… ну, или что-то в этом роде…
Мальчишки шуршат за дверью, которую закрыли неплотно, чтобы подглядывать и подслушивать: они уже совершенно помирились, теперь у них был общий враг – я и мать, которая хотела им устанавливать какие-то там дежурства.
– Думаю, вы должны посмотреть, как это делается. Вот, смотрите, – я выключаю приставку. – Если вы возьмете вот этот проводок, который идет сюда, приставка отключится и не будет работать. И если вы спрячете этот провод где-нибудь – там, где мальчишки его не найдут, то у вас будет над ними неоспоримое преимущество. А чтобы работал телевизор, надо вот этот проводок – антенну – вставить вот сюда, в это гнездо… – я показываю, какой проводок в какое гнездо.
– Да это я знаю, но тогда картинки нет…
– И вот когда вы все это сделали, вы берете пульт… – я беру в руки пульт и нажимаю первую кнопку сверху, с правой стороны. – Вот, смотрите, иконки, HDMI, VHS, V1, TV и так далее. Вы наводите курсор на HDMI. Это ваш телевизор. И можете смотреть его сколько хотите.
– Подождите, пожалуйста, мне надо все это записать. О боже, я знала, что кто-то должен мне это показать. Бартек не хотел. Они все время только ругаются.
– А может быть, стоит им выделить специальное время для игры? И если они не договорятся между собой об очередности – то никто играть не будет, – предлагаю я.
– Да это невозможно! Они же делают, что хотят, – тяжело вздыхает она.
– Ну да. Но теперь-то у вас есть рычаг воздействия на них, – я отключаю проводок и протягиваю его ей. – Спрячьте и посмотрите, что будет.
– Я уже просто не могу выносить этого крика. Я правда не могу. Я так стараюсь, но у меня ничего не получается. Я уже им обещала, что если они будут слушаться…
Женщины не учатся на своих ошибках. Они действительно считают, что если пообещают что-нибудь хорошее в будущем – то мужчина это хорошее не возьмет себе сейчас, немедленно. Зачем же ждать, когда все находится на расстоянии вытянутой руки? Надо что-то потерять, чтобы понять, как было хорошо, – это же очевидно.
– А вы не обещайте, вы с ними договоритесь. И если они договор нарушат – вы тоже держите свое слово. Я знаю, – я пускаю в ход убийственный довод, – это сработает: я же сам был мальчишкой.
– И вы думаете, этого будет достаточно?
– Совершенно достаточно, – подтверждаю я.
Мужчины ведь на самом деле устроены довольно просто. Женщины, конечно, очень все всегда усложняют, но нам достаточно один раз показать, что можно, а что нельзя, – и мужчина понимает. Женщина будет кружить вокруг да около, будет пробовать с разных сторон, искать подходы, уговаривать – а мужчина знает: да – это да, а нет – это нет.
Дети, правда, это еще не совсем мужчины, у них такой немножко женский подход к проблеме, но и они, если натыкаются на стену, – отступают.
– Мальчики, вы можете войти, – говорит мать.
Они вваливаются в комнату, их трое – а шуму столько, словно тридцать.
– Давай джойстик, ты уже играл, я вообще не играл, это был только второй уровень, и ты у меня забрал, отдай, мама, пусть он отдаст!
Я смотрю на женщину, она сидит неподвижно.
– Вы должны решить это сами, между собой.
Я включаю телевизор. Там новости. Старший парень хватает джойстик, быстренько переключается на V3, но ничего не получается – проводок-то у матери в кармане. Мальчишка подскакивает к телевизору и заглядывает в гнездо от провода – проводка нет!
– Мама! Там нет провода! Мы не можем играть! – все трое снова выступают единым фронтом. – Мамуля, отдай нам провод. Мамочка, любимая, ну пожалуйста!
– Нет, – говорит она, и первый раз за все это время голос ее звучит уверенно.
Мальчишки замолкают. Они переглядываются, потом волком смотрят на меня. Я развожу руками – я тоже беззащитен перед женщинами.
– Я дам вам поиграть час вечером, если вы наведете порядок в комнатах, – говорит мать.
– О нет! Бли-и-и-ин! – Бартек со злостью хлопает дверью и выходит. Двое остальных растерянно переглядываются.
– Договаривайтесь с Бартеком. Порядок должен быть везде, и у вас, и у него. Тогда договоримся.
Мальчики смотрят на меня с ненавистью и выходят вслед за старшим братом.
– Спасибо вам огромное, спасибо! – мать сияет. – Это так просто! Как же мне самой это в голову не пришло!
– И еще – вас ведь четверо, – говорю я. – Вместе с вами – вас четверо. Создайте две команды – будет проще.
– И что – мне стрелять? – она так поражена, как будто я ей сообщил, что она беременна от меня. – Но я же не умею!
– Я могу вас научить, это просто – раз-два. И проблема джойстиков будет решена, и еще парочка…
Следующие двадцать минут мы провели за приставкой. И надо сказать, она очень даже неплохо играет!
Я выхожу с сотней в кармане, хотя, должен признаться, это самые легкие и приятные деньги в моей жизни.
Жизнь вообще очень простая штука – зачем ее усложнять?
Куджо
Алина какая-то не такая. Я ее приветствую как обычно, а она ерзает на стуле, водит глазами по кофейне, зовет официанта, заказывает минеральную воду – первый раз с тех пор, как я с ней познакомился, у нее есть более важные дела, чем встреча со мной.
– Ну, говори, а то у меня и правда времени совсем нет.
– Алина, вопрос деликатный, поэтому я хотел бы с тобой поговорить начистоту, – начинаю я дипломатично, потому что знаю, что с бабами по-другому нельзя. Нужно сначала сказать вступительную речь, потому что иначе она подумает, что ты действуешь напролом, а с ними напролом не годится.
– Какой вопрос?
– Я тут встретил продюсера твоего сериала, и он мне сказал, что…
– И что, кому ты веришь: ему или мне? – обрушивается на меня Алина, хотя я даже не успел еще сказать, о чем вообще идет речь.
– Конечно, тебе, но он, похоже, действительно меня разыскивал…
– Разыскивал, но ведь не как оператора!
– И еще Джери мне сказал… – пробую я вставить слово.
– Иеремиаш, я тебя просто не узнаю. Продюсер тебе сказал, Джери тебе сказал – и что же такое они тебе сказали? – она от защиты переходит к нападению. – Ты мне не доверяешь, что ли? Что с тобой происходит?
– Нет, но… ведь я мог бы…
Официант приносит два стакана минеральной воды. У меня в животе скоро лягушки заведутся.
– Если бы это было так – я была бы первая, кто тебе об этом сказал бы! Я держу руку на пульсе. Я говорила о тебе, разумеется, но Ксавьер мне сразу напомнил про «Липу». Которой я, кстати, если помнишь, восхищалась от всего сердца. Но вот то, что произошло потом… Эмоции, знаешь, надо держать в узде. Иер, – она коснулась моей руки и заглянула мне прямо в глаза. – Ты что думаешь, я за тебя не билась? Ты помнишь проект «Прости меня»? Если бы ты пришел тогда – ты бы получил работу. Я тогда тебя спротежировала.
Я вспомнил, как сразу после скандала с «Липой» Алина мне звонила, чтобы я пришел на кабельное телевидение, там ее подружка какая-то начинала делать новую программу. Я пришел – глупая, пустая работа: две камеры, студия, да и проект скоро лопнул. И мне, кстати, не сказали, что я могу получить эту работу.
– А помнишь «Войну тысячелетия»? Я же ходила и просила за тебя, как идиотка! Они тебя не хотели. Не потому, что ты плох, – ты ге-ни-аль-ный. И я это знаю. Но уже прошел слушок, что с тобой работать невозможно, что ты можешь прийти в ярость – и тогда себя не контролируешь, что ты и навалять можешь, и на работу забить… а не мне тебе объяснять, сколько стоит съемочный день. Так что ничего не вышло. А ты ведь знаешь, что эту программу делал мой приятель, Влодек. Но не срослось. А теперь ты меня в чем-то обвиняешь и встречаешься со мной только потому, что кто-то какие-то нелепые сплетни распускает?! – Алина и правда в бешенстве. – Ксавьер – тот еще мерзавец, он всегда козни строит, чтобы людей между собой стравить! Он знает, что мы дружим с тобой, – а меня он терпеть не может, уж я знаю, можешь мне поверить. Нормальная такая человеческая зависть. Это же ужасная среда. Страшная.
Я вовсе не гениальный – может быть, был раньше. Мне просто повезло – удалось снять что-то, что не требовало от меня почти никаких усилий. Хорошая идея – а все остальное получилось само собой. Но здорово, что Алина так говорит. Она всегда поддерживает меня.
– А помнишь, как мы снимали «Имя»? Столько планов у нас было… И у меня очень сердце болит, что все это не исполнилось…
– Ну, у тебя-то как раз исполнилось, – возражаю я, и я действительно за нее рад.
– Тоже не так, как бы мне хотелось, – отвечает она достаточно печально. – И еще ты меня подозреваешь, что я могу не хотеть тебе помочь.
– Алина, это не так. Но пойми – если Джери мне говорит, что они меня хотели, то должен же я спросить! И я не в претензии ни в коем случае, ты могла просто не знать…
Лицо Алины темнеет.
– Я знаю обо всем, что происходит. Ты что думаешь, что там что-то будет работать без меня? Ну как ты можешь, Иеремиаш! У тебя в голове бардак. Ты просто непостижим! Одна фотография – и ты так сильно изменился? Теряешь контроль над собой? Начинаешь видеть вокруг только врагов? Ты к Марте так относись, она это заслужила, а я нет! – Алина встает из-за столика. – Мне нужно идти – дела ждут. Ты меня сильно разозлил, между прочим!
Постойте, постойте – о какой это фотографии она говорит? И при чем тут Марта?
Я сижу как оглушенный, не в силах собраться с мыслями.
Я совершенно точно об этом с ней не говорил, знает только Инга, но с Ингой она виделась, может, от силы один раз – и они друг другу не понравились, понятное дело, ничего удивительного, женщины не очень-то любят друг друга, я давно заметил.
– Секундочку, – я хватаю Алину за руку. – Ты о какой фотографии говоришь?
Алина вырывается, и я вижу, что она стала красная как помидор.
– Ну, о той, о которой ты мне рассказывал.
– Я тебе ни о чем не рассказывал!
– Ты мне наговорил, когда набрался, на автоответчик, жаловался, что она натворила. Не помнишь, что ли? Пить надо меньше. Пусти меня!
– Алина! – я никак не могу собраться с мыслями. – Я тебе ничего не говорил ни о какой фотографии Марты!
– Говорил, разумеется! На свой день рождения. Когда я позвонила тебе на следующий день – ты ничего не помнил. А я не особо трогала эту тему. И знаешь, пришло время научиться отличать друзей от врагов, чего я тебе и желаю.
И она уходит, не попрощавшись со мной. А я остаюсь за столиком, как придурок, мы были, вероятно, очень похожи на ссорящихся влюбленных, я чувствую на себе осуждающие взгляды других посетителей. Непонятно, чего они на меня уставились – я даже голос не повышал ни на секунду. И я стопроцентный идиот.
Довериться по пьяни Алине – это надо просто не иметь мозгов.
Да еще не помнить об этом!
Я оставляю недопитый стакан с водой на столе и ухожу.
Мне звонит матушка с известием, что я должен-таки взять Геракла, потому что она возвращается в больницу, там какие-то анализы оказались недоделаны, его оставить не с кем, но она надеется, что я им займусь. Лучше всего было бы, если бы я приехал вечером и немножко с ним побыл, она мне расскажет, как с ним обращаться, раз уж все равно другого выхода нет.
Черт, черт, черт.
Теперь в моей жизни появится еще и Геракл. Ведь именно его мне и не хватало.
Он наверняка загрызет меня, когда я буду спать. Убийца Куджо Стивена Кинга по сравнению с ним – тьфу, никто. Ребенок.
Я пытаюсь донести до матери, что это будет очень не просто, но слышу в ответ решительное:
– Ты знаешь, я никогда тебя ни о чем не прошу, но сейчас ситуация из ряда вон.
– Но ведь когда ты в апреле ложилась в больницу – ты же его с кем-то оставляла, – вспоминаю я. Тогда мне не пришлось возиться с этим уродом.
– Тогда было точно известно, что я ложусь на два дня. А сейчас это может затянуться. И я не могу никого так затруднять своей собакой. Вы поладите, я уверена.
Мы поладим. Я просто спущу его в унитаз – и все, если он хоть раз на меня свою пасть откроет.
Но этого я матушке не говорю – она этого не переживет.
У нее уже собрана сумка, довольно внушительных размеров, – она словно к двухнедельной поездке в Аргентину готовится.
Читать бесплатно другие книги:
