Танец бабочки-королек Михеенков Сергей

– А это мы, господин поручык, в одын момэнт зробымо.

Разболтанной походкой, рисуясь перед казаками, Матвийчук подошёл к пулемёту. Так же картинно поддёрнул брюки с лампасами и лёг на затоптанный снег. Взвёл затвор и без всякой паузы и раздумья повёл длинной очередью. Потом, вместе с жандармами, пошёл добивать раненых из винтовки. На следующий день поручик Щербаков назначил его командиром третьего отделения, которое теперь развёртывали во взвод. Матвийчуку тогда многие позавидовали: вот как надо делать карьеру. Но не Кузьма. Кузьма свою карьеру решил делать по-другому. Ему среди своих односельчан лишняя кровь ни к чему. Власть надо забирать постепенно, тогда её можно будет держать крепче. Тогда она будет основательней и долговечней.

Штрекенбах вышел на крыльцо и некоторое время смотрел на грузовики, на своих солдат, на казаков и понурую шеренгу бывших бойцов РККА. От выпитого крепкого русского самогона приятно кружилась голова. Офицер твёрдо стоял на ногах, но на всякий случай всё же придерживался за деревянные перила. Потом он подозвал пальцем одного из жандармов, сказал что-то и шагнул вниз.

Матвийчук подбежал к нему и подал руку, жестом предлагая помочь офицеру дойти до машины. И казаки, и староста сразу поняли, что дело сделано, немцы уезжают. Осталось одно: что делать с примаками? Немец брезгливо оттолкнул протянутую руку. Звякнул о дверцу его серый горжет на цепи с надписью: Feldgandarmerie.

– Герр оберштурмфюрер, – вытянулся перед ним Матвийчук. – Вас махен дизе зольдатен?

– Зинд зи геферлихь? – спросил немец, через плечо указав пальцем на шеренгу, стоявшую у стены сарая.

– Найн, герр официр, – кинулся к машине Пётр Фёдорович. – Они не опасны. Нет! Нихьт геферлихь! Зи зинд гут арбайтер!

Немец остановился на подножке грузовика и, опираясь на открытую дверь, указал рукой в кожаной перчатке на дорогу, уходящую в перелесок:

– Вохин фюр дизэ вег? – и оглянулся на Матвийчука.

Матвийчук растерялся. Спросил у Пётра Фёдоровича:

– Шо вин сказав?

– Куда ведёт эта дорога?

– Зо вохин? – и немец на этот раз посмотрел на старосту.

– Ин Москау, герр официр, – ответил Пётр Фёдорович. Он вдруг понял, что начальнику жандармов сейчас надо угодить, растеплить его, и тогда он, может, станет помягче и уступит. Что ему стоит? Если он не прибыл с приказом: исполнить то-то и то-то. Тогда он конечно же не отступит от предписанного. Пётр Фёдорович знал немцев.

– Вас хабэн зи гэзакт?

– Я сказал: ин Москау, герр официр.

– Дас штимт, дас штимт, – покачал головой Штрекенбах. – Дизе веге фюрен нах Москау. Абер аллес зинд шлэхт.

Немец захлопнул дверь. Машины одна за другой вырулили на дорогу.

– Шо вин? Га?

– Что все дороги ведут в Москву. Но все они отвратительны.

– Эх, староста! З вогнем играешь!

Матвийчук ловко вскочил в седло, поправил приклад винтовки. Оглянулся на стоявших у стены. Взгляд его сразу отяжелел. Потянул из голенища сапога черенок плётки.

– А ну, краснопёрия сволочь! В шэшэнгу по два и – бигом арш!

– Господин полицейский! – закричал Пётр Фёдорович. – Господин полицейский, господин Штрекенбах не отдавал такого распоряжения, чтобы наших мужуков из деревни угонять!

– У твоих мужикив, старык, почты у всих пулеви ранення и офицерська выправка. Пыпийды, а то конэм затопчу!

Колонна двинулась к лесу. Но вскоре один всадник резко повернул коня и поскакал назад.

– Кузьма! – крикнул вслед всаднику Пётр Фёдорович. – Не смей!

В ответ Кузьма оскалился и с силой вытянул гнедого плетью.

Пелагея откупоривала банку тушёнки, когда в сенцах стукнула дверная клямка и послышались чужие шаги. Она торопливо сунула банку в стол.

– Пелагея? Ты дома?

Кузьма постоял у порога и, не дождавшись от хозяйки ни слова, ни жеста приглашения, гремя шпорами, шагнул на середину кухни.

– Что тебе надо? Тёплое я всё отдала. Или за исподним пришёл?

– Твоё исподнее мне без надобности. У тебя по этой части свой спец имеется, – ухмыльнулся Кузьма.

– Ты что же, только для того зашёл, чтобы сказать мне об этом? – усмехнулась и Пелагея.

– Где твой постоялец? – сразу изменился в лице Кузьма. – Ну? Где он?

– Валенки с ног стащили… Новая власть… – будто не слыша его вопроса, снова ответно усмехнулась Пелагея и вскинула голову.

– Что, по советским порядкам скучаешь? – выдержав гнетущую паузу, сказал Кузьма.

– Новые не лучше. Те хоть не разували на улице.

– Что это у тебя? – и Кузьма выхватил из руки Пелагеи нож.

Она придвинулась к столу, и Кузьма сразу уловил её неосторожное движение. Он понюхал нож, на котором остались крошки мёрзлого студня.

– Тушёнка? А ну-ка, отойди.

Кузьма оттолкнул Пелагею, открыл половинку двери и вытащил металлическую банку, обёрнутую полотенцем.

– Вот она, родимая. Тушёночка! Советская. Довоенная. Откуда она у тебя? Из леса?

– Из леса, – не моргнув глазом, ответила Пелагея. – За вырубками, в окопах нашла.

– Ведь брешешь. Курсант принёс? Со складов? Ну? Говори! Нашли склады? Кто? Курсант? Да? Или с партизанами яшкаешься?

Из другой половины выбежали дети. Увидели её, испуганную, облепили со всех сторон, заревели в один голос.

– Ты меня, Кузя, не стращай. Мне на твои стращалки – тьфу! Мне детей кормить надо. Ты же о моих сыновьях не позаботишься. Ты вон о них заботишься. Старуху с печи стащили… Нашли где партизан ловить.

– Замолчи, Пелагея! Если бы ты не была сестрой Зины, я бы тебя давно в управу на верёвке отвёл. Где Курсант? Ну? Что молчишь? Иваном-то, гляжу, перестала мне пенять. Что, уже, видать, Курсант тебе ясно солнышко? Гляди, детей хвостом не провиляй. Не ты первая…

– Спасибо за заботу. Только ты мне, Кузя, не свёкор и не указ. А теперь ступай своей дорогой! – и Пелагея пнула ногой заиндевевшую сенечную дверь.

Но Кузьма уходить просто так не собирался. Он усмехнулся и сказал спокойно:

– Наши дороги, Пелагея, теперь всегда рядом будут. Не думай, что ты себе укромную нашла, где можно со своим Курсантом жить-поживать да райкомовскую тушёночку жевать. Тебя твой Курсант от войны не заслонит. А вот беда через него тебе ещё будет. Попомни моё слово. Я своей дорогой твою не заступаю. А ты на свою голову беду накличешь.

И вдруг Пелагея сменила тактику:

– Ладно тебе, Кузя, поговорили и поговорили. Мы всё же свои люди. В школе вместе учились. Скажи, куда мужиков погнали?

– Куда погнали, туда и погнали, – насторожился Кузьма.

– Неужто постреляют?

– А вам, бабам, какая от того печаль? У вас свои мужики есть у каждой.

– Не все ж с ними, как с мужьями, жили. Что ты всю жизнь человеческую к греху сводишь?

– А что ж она такое – жизнь наша? Грех и есть. Сплошной грех. И безгрешен тот, у кого сила. Потому что ему никто не посмеет попрекнуть его грехом. Я что, жизнь не понимаю? И раньше так было, и теперь. При немцах жить можно! Зря вы нос воротите. Теперешнюю жизнь я очень даже понимаю. И вам советую её понять. Чтобы потом в телегу-то на ходу не прыгать… С детьми да со старухой… Вот добьют немцы Красную армию, возьмут Москву, и всё сразу изменится. К весне другая жизнь настанет.

– А как пройдёт и она? А, Кузя? Другая-то жизнь, может, тоже ненадолго…

– Не пройдёт. Немцы навсегда пришли.

– Вспомни, что нам учитель истории, Степан Никитич, говорил?

– А что он говорил?

– Что Россию никто ещё не мог покорить и завоевать. Много было охотников.

– Эти смогут. Они уже под Москвой. Вся сила там.

– Французы и в Москве были, а что случилось потом? И немецкие рыцари тоже приходили. А татары несколько раз Москву жгли. Плохо ты уроки учил, Кузя.

– Да ладно тебе, тоже мне учительша… Ты лучше с Зиной поговори. Ты на неё влияние имеешь. Скажи, что нынче только я её счастливой могу сделать. Госпожой будет ходить. И о родне не забуду. А Курсанта своего ты с добром проводи. Пока это возможно. Пока в управе не дознались. И пока меня за язык не потянули. Я твои бабьи шашни прикрывать не собираюсь. Я тебе пока не сват и не брат. Разделайся, пока не поздно. Потом благодарить будешь, что дело посоветовал. А ну как Иван вернётся? Из плена-то, ходят слухи, скоро отпускать начнут.

Дети ещё вздрагивали под её руками, но уже притихли. Настороженно смотрели то на Кузьму, то на дверь. И Кузьма понимал их взгляды.

– Да проводи ты детей, что ли, – сказал он. – Поговорим спокойно.

– А мне так спокойнее, – ответила Пелагея.

– Имей в виду. Через неделю-другую немцы возьмут Москву.

– А ты ж прошлый раз говорил, что раньше?

– Слушай, что я тебе говорю! Ох и язык же у тебя… В Шилове казачья сотня формируется. Специально для борьбы с партизанами. Так что и с этими бандитами скоро будет покончено. Начнём строить нормальную жизнь. А этих, ваших, в заложниках подержим, пока все остальные не придут. Срок им – сутки. Сколько их там ещё прячется? Вместе с твоим Курсантом. Трое? Четверо? Кто у них заправляет? Курсант твой? Хоть у вас тут в Прудках народ и молчаливый, а я всё, как видишь, знаю. Немцы всё равно за диверсию на станции не простят. На ком-то да отыграются. Не зятьки, так из деревень народ под расстрел пойдёт. Вам этого надо? Сами беду на свои головы кликаете… А про то, что у вас тут делается, мне, повторяю, всё доподлинно известно. И пока – только мне.

Всё, да не всё, злорадно подумала Пелагея.

Выходя из Пелагеиного дома, Кузьма с сенцах столкнулся с Петром Фёдоровичем.

– Пойдём, – сказал он старосте. – Дочь я твою старшую не обидел. Но предупредил. Если умная, поймёт. А если все её думки под подолом… С младшей давай решать по-хорошему. Нечего тянуть.

– Погоди решать, – тяжело дыша, ответил Пётр Фёдорович. – Если так дальше пойдёт… Что ж тут решать… Всё за нас немцы решат. Да казаки, дружки твои. Откуда они только появились. Хуже немцев. Нахальничают, мародёрничают.

– Хохлы. Западенцы. Но и мы пока что-то можем решать. Вот сейчас. Пока не поздно. Мы с Зинаидой поженимся, и тогда как семью полицейского вас пальцем никто не тронет. И оберштурмфюрера Штрекенбаха будешь угощать самогоном в своём доме, за своим столом. Если сделаешь свой дом желанным для него, то кто тебя тут тронет? Всех пригнём под себя. И хохлы тоже притихнут. Казаки, тоже мне… Главное, Штрекенбаха улестить. Сможешь?

– Оборони господи от такого гостя, – неожиданно брякнул Пётр Фёдорович и отвернулся к окну.

– А вот это ты, Пётр Фёдорович, господин староста, зря. Бумагу подписал? Подписал. Давай тогда служить новой власти верой и правдой. Другого выхода у нас с тобою нет.

– Ты меня с собою не равняй.

– Нас война сравняла, – и Кузьма похлопал ладонью по прикладу винтовки. – Зятьков мы забрали в качестве заложников. Остальным времени на всё про всё – сутки. Завтра после обеда приеду за ними. Пусть выйдут по-хорошему. Кто ими заправляет? Курсант? Вот пусть к обеду он и соберёт их возле школы. И доложит мне по полной форме. Выйдут все, проведём регистрацию и отпустим по домам. Они нам ни к чему. Это уже не солдаты. Им только возле баб и место. Будут дороги расчищать. Отрабатывать повинность за всю деревню. Хоть какая-то польза. А если Курсант со своими не выйдет, казаки постреляют зятьков. А там еще неизвестно, кто вагоны сжёг да часового убил… Всей деревне плохо будет. Жили б да жили спокойно. Скоро всё наладится. Никаких тебе колхозов. Работали бы на себя. Да налог бы сдавали.

– Налог-то, может, такой хомут, что потуже колхозного, – сказал Пётр Фёдорович. – Вон как вы скот со двора тащите. Что у нас к весне при такой вашей власти останется? Три козлёнка?

– Ты о дочерях и внуках побеспокойся! Вот твои козлята. А всё остальное – дело наживное. Подумай, Пётр Фёдорович. Подумай хорошенько. Одно я тебе точно могу пообещать: кум королю ходить будешь, если условия мои примешь. Правой рукой своей сделаю!

Кузьма сел на коня, разобрал поводья и стал разворачивать коня на утоптанную дорогу. И в это время со стороны ближнего леса, от Аксиньиной лощины, послышался рокот мотора. Кузьма крутнул головой, остановил коня, привстал в стременах и начал вглядываться в поле.

– Наш летит, – сказал он.

– Не похож.

– У Сталина уже нет самолётов.

– Кто его знает, – усмехнулся Пётр Фёдорович.

Самолёт летел низко. Вскоре они отчётливо увидели красные звёзды на его коротких овальных плоскостях, серебристый вибрирующий нимб вокруг мотора и за ним одинокого пилота, в чёрном кожаном шлеме и в очках. Пилот внимательно осматривал окрестность, и его очки несколько раз блеснули на солнце.

Кузьма мигом снял через голову винтовку, передёрнул затвор и выстрелил навскидку. Потом ещё и ещё. Лётчик погрозил им кулаком. Кузьма продолжал стрелять, пока не расстрелял всю обойму. Конь под ним приседал после каждого выстрела и приплясывал.

– Конь у тебя сильно нервный, – заметил Пётр Фёдорович на его пустопорожнюю стрельбу.

– Разведчик. – Кузьма провожал взглядом самолёт, торопливо перезаряжая винтовку. – Немного он тут налетает. У немцев хорошие зенитки.

– Раньше не летали, – как будто бы невпопад сказал Пётр Фёдорович и снова усмехнулся.

– Так вот что, староста: завтра регистрируем зятьков, а послезавтра я приезжаю за Зинаидой. Не сладите тут по-хорошему, увезу по-плохому. Я её и такую любить буду. Мне всё равно. Моя власть! И ещё: заканчивай с вывозкой леса. На следующей неделе придут машины, забирать. Лично принимать буду. И свинку помоложе заколи. Чтобы сальце полюбовей было.

– Последних сегодня закололи. Где ж вам свинок наспеешься?

– Где хочешь, там и ищи. Не будет свинки, корову уведу. Твою. Понял? Н-но, пош-шёл! – Кузьма пришпорил коня и на ходу крикнул: – Коней! Коней посмотрю в другой раз! Кони-то – из леса! А то колхоз мне устроил, мать твою!..

Пелагея стояла в сенцах и слышала весь их разговор.

– Ох, дочушь, связались мы с этими беглыми. Надо было сразу их из деревни выпроводить. Присвоила кобыла ремённый кнут…

– Тятя, что ты такое говоришь! Ведь и мой Иван, может… – она недоговорила, ушла в дом.

Пётр Фёдорович вошёл следом. Сел за стол. Внуки тут же облепили его. Он гладил их русые головёнки и думал. Потом усадил младшего на колени и сказал со вздохом:

– Не знаю, кого из вас посылать. И ту, и другую жалко. Та ещё неразумная, а у тебя вон – дети. Внуки мои… А я сам дороги не найду. Да и не поверят они мне. Кто я для них? Староста. У немцев на службе…

– Тятя, я сама к ним схожу. Что им сказать?

– Сперва ты мне скажи: оружие у них есть?

– У Саши револьвер. А больше – никакого.

Пётр Фёдорович, глядя на внуков, вдруг спросил:

– Кто ж это им валенки так подшил? Неужто Курсант?

– Он.

– Ох, дочушка, дочушка… – он покачал головой. – Значит, нет у них оружия. Скажи вот что: пусть идут в Аксиньину лощину, там в окопах много чего можно найти. Только чтобы не выходили на поле, где сгоревший броневик стоит. Там кругом заминировано. Кузьма приедет завтра. Может, один. Может, с казаками. Всего их четверо. Верхами. Пусть сообразят. Но перехватывать их надо не тут, не в деревне. Чтобы на нас не легло. А то они уйдут, а нас потом перебьют всех. Нам, дочушь, внуков надо сберечь. Лыжи им нужны. Вот что. Надо собрать по деревне пар восемь лыж.

Он поочерёдно, от младшего к старшему, поцеловал всех внуков и сказал с тем же тяжким вздохом:

– Слыхала, что Хапок сказал? Свинку ему зарезать. И, видишь что, коней за вожжу потянул… Это ж он в силу входить стал. А что дальше будет? Эх, был бы я помоложе. Тогда комиссары всё отымали. Ходили, по всем углам и заугольям нюхали. Мы с матерюй не знали, куда что спрятать, чтобы вас, малых, прокормить. А теперь вот думай, как внуков от голода уберечь. Эти-то похуже, чем комиссары. Хватка другая. На этих в райком жаловаться не пойдёшь…

Когда стало темнеть, Пелагея запрягла отцову кобылу, погрузила в сани две связки лыж, на всякий случай сунула в ноги под сено топор и поехала в сторону вырубок.

Глава пятнадцатая

Ночью Кудряшов разбудил Воронцова и, дыша морозом, сказал:

– Твоя пришла.

– Кто? – не сразу и сообразил Воронцов.

– Пелагея. В Прудках наших похватали. Не пошли с нами, придурки… Раненых тоже. Завтра расстреливать привезут. Надо что-то делать.

Воронцов поднял четверых: Губана и троих вяземских. Кудряшову тоже приказал собираться.

Брянский, узнав, что и ему предстоит ночная экспедиция в Аксиньину лощину, буркнул:

– Везёт мне как утопленнику. Из наряда в наряд.

Они встали на лыжи, взяли лопаты и пошли.

Ночь выдалась лунная. Ясной звёздной дымкой в небе неподвижно стоял Млечный Путь. Снег под лыжами искрился, звонко, морозно поскрипывал.

Пройдя километра три-четыре, они выбрались на опушку леса, по обрезу которой проходила траншея. Отрывал её здесь тот самый сводный батальон, о котором им рассказывали в деревне. Внизу, в лощине, чернела продолговатая коробка «гроба» – немецкого бронетранспортёра. Она и послужила им ориентиром.

– Копать будем здесь, здесь и здесь, – сказал Воронцов. – Кривцов, а ты прикинь, где могла быть позиция пулемётчиков. К «гробу» не подходить. Там мины, – и Воронцов снова принялся за лопату.

Кривцов был из вяземских. В списке Воронцова он числился пулемётчиком, первым номером станкового пулемёта «максим». Что ж, раз пулемётчик, пусть пулемёт и ищет.

Снег ещё не слежался. На лопате не держался. Через час работы Воронцов снял шинель. Пока ничего найти не удалось. Траншея была неглубокой, наполовину заваленной взрывами. Воронки виднелись там и тут. Округлыми лунками они темнели на снегу справа и слева от зигзага траншеи, которая дугой опоясывала лес.

– Ни черта мы тут не найдём, командир, – сказал Кудряшов и сел в снег. – Я уже весь мокрый.

– Копать дальше. Работать ещё час. Если ничего не найдём, перейдём на другой участок.

Подошёл Губан и сказал:

– Искать надо там, в лесу. Они ведь уходили туда. И винтовки если и побросали, то только там.

– Правильно, Губан! Именно так. Кто хоть раз бегал, тот знает, – и Кудряшов начал надевать лыжи. – Надо обследовать кусты и лощинки.

Воронцов упорно раскапывал траншею. Вскоре он и сам понял, что так можно расчистить всю её, до конца поля, но не найти ничего. И вот в отводной стрелковой ячейке он наткнулся на труп.

– Артиллерист, – позвал он копавшего рядом бойца, – подойди, помоги.

– Что? Нашёл?

– Нашёл.

Убитый стоял на коленях в своей ячейке, уткнувшись сплюснутым разбитым лицом в отвесную мёрзлую стенку. Они обкопали снег вокруг него и оттащили скрюченное тело в траншею.

– Куда ему попало? В лицо, что ли? – артиллерист осматривал тело. – Замороженный. Даже не пахнет. Ох, как летом трупы воняли!.. Одуреть можно от этого запаха. До сих пор в горле стоит. Курсант, что делать с ремнями? Срезать? Или снимать?

– Попробуй снять. И осмотри карманы. Документы забери. Если они у него есть.

Винтовка стояла в углу. Вот она, родненькая СВТ, подумал Воронцов, нащупав затвор и магазин. Приклад по самый затвор был завален землёй, и Воронцов снова принялся за лопату. Мёрзлые комья он выбрасывал на дно траншеи. Вскоре винтовка сама вывалилась в снег. Он торопливо поднял её, очистил от снега и примёрзшей земли. Затвор не двигался. Он был откинут в крайнее заднее положение. Значит, магазин пуст. Боец успел расстрелять все патроны.

– Артиллерист, ты у него патроны не нашёл?

– Ни одного. Пустой подсумок.

Одна винтовка есть, с радостью подумал Воронцов. Ещё когда шли сюда, к траншее, он почему-то решил, что если и найдёт что-то из оружия, то это будет самозарядная винтовка Токарева.

– Штык берём? – спросил Артиллерист.

– Берём. Обязательно. Дай его сюда.

Воронцов попытался выдернуть из металлических заиндевевших ножен лезвие штык-ножа. Но и этого у него не получилось.

Они начали копать дальше. Но ничего больше не нашли, кроме двух трупов на дне траншеи. Они лежали рядом, ничком. Кругом только стреляные гильзы. Подсумки тоже оказались пустыми.

– Всё снаряжение забираем, – приказал Воронцов Артиллеристу.

Из лесу вернулся Кудряшов. Сказал:

– Ни черта не нашёл. Несколько трупов. Все раздеты до нижнего белья. Как будто тут уже кто-то хорошенько пошарпал.

Пришёл Кривцов и доложил:

– Нашёл пулемёт. Вполне исправный «максимка». На станке. Только без патронов. Один я его не дотащу.

Вот это была уже настоящая удача. Какой всё-таки молодец, этот Кривцов!

– Савелий, иди помоги, – распорядился Воронцов. – И хорошенько там поищите ещё. Может, где патроны есть.

Воронцов вспомнил, как в октябре, когда их шестая курсантская рота дралась под Юхновом, помкомвзвода Гаврилов послал его в поле за патронами. Он машинально сунул в карман руку, нащупал пластинку складня и успокоился. Тогда он выполнил приказ, принёс несколько коробок с пулемётными лентами, и они отбили атаку немцев. А что было бы, если бы он совершенно случайно не нашёл те коробки с лентами? Немцы обошли бы их с фланга и перебили. И их, охранение, и артиллеристов. Вспомнил пулемётчика Ивана Макуху. Гаврилов… Макуха… Живы ли они сейчас?

Пришёл Дорофеев, швырнул под ноги лопату, сказал:

– Что они, без патронов, что ли, здесь воевали?

– Здесь формировался партизанский отряд. Тогда ещё снег не был таким глубоким. Винтовка осталась только потому, что её не заметили. Убитый навалился на неё, закрыл.

– Но патроны всё-таки выгребли.

– Патронов у него и не было. Он их израсходовал полностью. Это был хороший боец, – и Воронцов ещё раз подёргал из ножен штык. – Надо похоронить их.

Они сложили тела на дне траншеи, привалили кусками мёрзлой земли, а сверху засыпали снегом.

Кудряшов и Кривцов приволокли станковый пулемёт.

– Странно, что не забрали эту машинку, – сказал Дорофеев. – Может, неисправен?

– Он был замаскирован еловыми лапками и листвой, – Кривцов отщёлкнул приёмник, выскреб снег, выломал ледяную корку. – Завтра проверим, исправен или нет.

Они сложили все свои трофеи в расчищенной ячейке, сверху прикрыли еловыми лапками. И Воронцов сказал:

– Работаем ещё полтора часа. Нужны патроны. У кого какие предложения?

– Траншею раскапывать бесполезно, – сказал Дорофеев. – Надо попытаться найти их НП. Может быть, там был и пункт боепитания?

– А если им выдали всего-то по обойме? – спросил Кудряшов. – А к пулемёту и вовсе ни одной ленты? Поэтому с него даже маскировку не сняли. Могло же такое быть?

– А бронетранспортёр кто сжёг? Разворотило весь мотор. Даже вытаскивать не стали.

– Бронетранспортёры из винтовок не уничтожают.

Какое-то время они молча смотрели на Воронцова. Только Губан задышливо кашлял в кулак. Все понимали, что батальон могли поставить в траншею и без винтовок, и без патронов, и с гранатами без запалов. Всё могло быть. На своей шкуре это испытали.

– Будем искать в лесу. Глубже ста шагов не заходить. И кашлять – в шапки! – приказал Воронцов, вырывая их из оцепенения.

Да, как он не подумал, что патронов к пулемёту могло и не быть.

Они разошлись цепью и двинулись вдоль траншеи. Казалось, стало ещё светлее. Как будто рассвет уже наступил. После полуночи на востоке ухнуло и раскатилось по всему горизонту. Полыхнуло зарево. Воронцов прислушивался к канонаде и пытался понять, что же происходит там, за десятки километров от них, от этой лесной тишины и искристого снега. По их предположениям, фронт должен продвинуться дальше на восток, к Москве. Или это вовсе не фронт, а просто где-то ночные бомбардировщики действуют по какой-нибудь железнодорожной станции или партизаны взорвали очередной объект? Но канонада продолжалась. Прошло больше часа, а удары, сопровождаемые вспышками на морозно-пепельном горизонте, всё ещё сотрясали ночной воздух. Подошёл Кудряшов и спросил, указывая на восток:

– Наши, что ль, долбают?

– Похоже.

– Близко.

– Тяжёлые орудия.

Они постояли несколько минут на опушке леса, слушая канонаду и вглядываясь в смутный горизонт, озаряемый дальними почти беспрерывными вспышками, и разошлись опять. Для того чтобы действовать завтра днём, им нужны были патроны. Они нашли пулемёт. Если он исправен, он решит всё дело. Но нужна хотя бы лента патронов. Винтовка и два пистолета. Правда, если казаков окажется больше… пулемёт. Он всё решит. Нужны патроны и хотя бы одна лента.

– Кажись, нашёл, – услышал он голос Дорофеева. – Курсант! Передайте по цепи командиру: пусть подойдёт.

Дорофеев уже раскопал снег. В яме чернел небольшой контейнер величиной с солдатский вещмешок. Рядом лежал труп бойца.

– Плащ-палатка, Курсант, – сказал Дорофеев. – Битком набита патронами и, кажется, гранатами.

Воронцов ощупал плащ-палатку, развязал узел. На снег, шурша, посыпались длинные заиндевелые карандаши винтовочных патронов.

– Дорофеев, какой ты молодец! Нам повезло! Мы – с патронами!

Вскоре возле находки Дорофеева собралась вся группа.

– Тело надо перенести в траншею.

– Пусть до весны остаётся здесь. Всё равно где лежать. Только снегом присыпать.

– Смотрите, лицо уже мыши объели.

Воронцов посмотрел на убитого. И сразу понял, почему так выглядел и первый труп, найденный им в траншее. Лиц и у того, и у этого почти не было.

– Пусть лежит, – сказал Воронцов. – В траншее не лучше. Там тоже мыши.

– Вот твари, человечину жрут.

– До весны и костей не оставят.

– Как-нибудь придём, похороним. Так оставлять нельзя.

До рассвета они успели немного поспать. Утром Воронцов выбрался через лаз наружу и сразу прислушался к тишине леса. На востоке по-прежнему рокотало, гулкие удары перекатывались по мёрзлой земле.

Вышел Турчин. Окликнул Воронцова:

– Что, Курсант, прислушиваетесь к голосам войны?

– Владимир Максимович, ведь это артиллерия?

Турчин послушал и сказал:

– Пожалуй, что наши тяжёлые гаубицы. Сто пятьдесят два миллиметра. Явно что-то происходит. Знать бы что.

– Может, скоро узнаем.

– Очень может быть.

То, что товарищей нужно выручать, сомнений не вызывало ни у кого. Только Кудряшов, как всегда, выразил своё, особое мнение:

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

Сборник рассказов о прославленном сыщике, наследующий духу оригинальных произведений о Шерлоке Холмс...
В книгу вошли два произведения из знаменитого цикла, посвященного частному детективу Ниро Вульфу. Ан...
Ниро Вулф, страстный коллекционер орхидей, большой гурман, любитель пива и великий сыщик, практическ...
1. Что такое Русская Северная Традиция, из какого прошлого происходит и чем она есть благо для тебя ...
1830 год. Вернувшись с Кавказа, куда его сослали за участие в заговоре декабристов, Матвей Елагин не...
Предлагаемая вниманию читателей книга Д. Д. Смышляева «Синай и Палестина. Из путевых заметок 1865 го...