Паутина судьбы Stenboo Doc

IX

Необычайно приятно было видеть по всей столице среди сотен книг и в больших магазинах и даже на открытых лотках скромную рыжеватую книжечку с голубой головкой Нефертити и надписью наверху обложки: «В. Морхинин». Эх, если бы еще имя полностью!..

У себя в редакции Лямченко при знакомстве с каким-нибудь новым человеком в присутствии Морхинина, особенно с прибывшими из провинции, всегда представлял его «наш новый мэтр», расправляя пышные усы. И приезжий поневоле любезно, а иногда застенчиво жал руку неуверенному в себе «мэтру».

Позвонила старшая дочь Морхинина Соня – та, что занималась бизнесом.

– Фатер, ты никак в известные писатели выбиваешься? Не ожидала… Всегда думала, что ты дурью маешься на старости лет… Шучу, шучу. Поздравляю. Тебя теперь на руках носят?

– Да какой там, – с досадой ответил Валерьян Александрович. – В издательстве недовольны, плохо раскупается… Сейчас книги даже успешных авторов издают обычно пять… ну, шесть тысяч экземпляров. А они решили поправить финансы и шарахнули «Проперция» аж в сто тысяч.

– Идиоты! – заявила бизнес-леди. – Большинство людей работу потеряли, зарплату платят нерегулярно… А твои хмыри издают исторический роман сто тысяч штук… Рехнулись! И сколько тебе за «Проперция», за сто тысяч книг отстегнули?

Морхинин сказал, обиженно сопя в трубку. Соня звонко, совсем по-девчоночьи расхохоталась:

– Пап, это же издевательство! У нас трепачи по недвижимости за самую паршивую сделку в сто раз больше хапают. Слушай, иди ко мне в «Пени Лэйн», я тебя охранником устрою. Будешь сидеть в вестибюле и строчить свои опусы.

– Вот я тебя при встрече… по заднице так тресну, что узнаешь…

– А у меня муж есть, здоровенный, как буйвол. Он меня в обиду не даст. Привет тебе от Машки. Она читала «Проперция», хвалит. Молодец дед, говорит, с картинками книжку выпустил.

Внучке Морхинина было три года. Он вообще редко видел свое потомство. Семейное общение не складывалось. Каждый оказывался слишком занят своим жизненным выбором.

Обозначилась по телефону и вторая дочка – та самая, что жила с матерью на сдачу квартиры, Светлана. Несмотря ни на что, Морхинин был больше склонен к разговорам с младшей дочерью. Светлану интересовали вроде бы книги, картины… Но больше – подозрительные сборища, не то относящиеся к искусству, не то к каким-то религиозно-философским теориям. Среди них «тусовалась» и молодежь из партии бывшего диссидента, писателя, превратившегося в ультракоммуниста. И какие-то поэты-актуалы, и патриоты православного толка, и тоже патриоты, но язычники, поносившие церковников как предателей и обманщиков народа, и прочие – совсем необъяснимой принадлежности. Причем, кажется, очень агрессивные.

Печалило Морхинина при редких посещениях его скромного жилья явное присутствие спиртного запаха, сопровождавшего появление дочери. Она отговаривалась случайной встречей с подругой или чьим-то днем рождения накануне. Иногда речь шла о презентации какого-то культурного объекта. Однако все это больше смахивало на изящное вранье.

– Пап, я прочитала «Проперция», мне понравилось. Странно, будто написал какой-то малознакомый человек. Когда увидимся, подпишешь. Ну вот, я так и живу с мамашей и теткой. Тесно адски. Правду сказать, я не всегда ночую дома. Не осуждай, такие времена. Целую, – трубка чмокнула, разговор закончился, оставив неприятный осадок в душе.

«Зачем женился, дочерей настрогал, в театре ишачил, как батрак, до седьмого пота, беспокоился, гонял к директору школы, уроками интересовался, на подработки бегал, в загранпоездках подарки покупал? И что же? Практически посторонние люди. Мировоззренчески, так сказать, совершенно чужие…»

А тут вдруг еще один блестящий вариант счастливой неожиданности. Заходя на Беговую к церковному приятелю (репетировали к празднику ирмосы), он наткнулся на вывеску у подъезда трехэтажного дома: «Литературное издательство «Крок-пресс».

Морхинин толкнул дверь (тогда еще все было попросту, криминально-голливудского шика не успели набраться). В предбаннике сидела за столиком старушонка и вязала спицами, прихлебывая изредка чай из кружки. Везде затрапезно, скудненько; правда, в гостином зальце старомодная пальма в кадке и два пухлых протертых кресла.

– Директор на месте? – небрежно спросил наш признанный писателем хорист, неожиданно вспоминая, что у него в кейсе кроме церковных нот совершенно случайно (ну, просто рояль в кустах) папка с рукописью «Плано Карпини» и новенькая книжечка «Проперций». (Шел к приятелю, хотел хвастнуть своим литературным успехом. И вот тебе на – набрел на издательство.)

– У нас тут хозяин сидит, он же и директор. Можете пройти.

За дверью, откинувшись на спинку стула, крутил на животе короткие волосатые пальцы плотный толстогубый человек с яркими каштановыми глазами под одной сросшейся мохнатой бровью. У него был вид, совершенно определенно вопрошавший: что же мне делать дальше?

Наш герой представился:

– Писатель Валерьян Морхинин, автор романа «Проперций», неделю назад изданного тиражом в сто тысяч экземпляров.

Яркие каштановые глаза директора стали еще шире и ярче. Толстые губы оттопырились, он радушно и даже с восторгом заулыбался, обнажая множество золотых коронок. Морхинину показалось: редкие черные волосы, окружавшие директорскую лысину, приподнялись и слегка зашевелились.

– Директор издательства «Крок-пресс» Ашот Амамчан. – Он пожал морхининскую интеллигентскую кисть короткопалой, сильной крестьянской ручищей и произнес со смехом: – Я как раз вас и дожидался.

– Как так? Почему?

– А потому, что я только неделю как издал исторический триллер некоего Курлякова «Кровавая плаха». Пятьдесят тысяч штук. Чепуховина, по-моему, примитивная и глупая. Но… пошла. Раскупили уже больше половины тиража. Так что я доволен и думал сейчас: где мой следующий автор, который обеспечит мне издательский процесс? – Амамчан говорил без всякого акцента, только с легким характерным «прононсом». – Что у вас?

Морхинин солидно открыл кейс. Достал сначала «Проперция».

– Разрешите подарить вам, Ашот…

– Амбарцумович.

У Морхинина в ту же секунду гелиевая ручка забегала вверху титульного листа рыжеватой книги.

– Благодарен. Я обязательно прочитаю. А там что у вас?

– А там… – и Морхинин разлился в красочном, но не слишком длительном рассказе по поводу содержания путешествия Плано Карпини в Монголию к великому хану Мункэ… – Учитывая те качества, которыми я наделил своего героя, он должен привлечь особенное внимание современного читателя…

– Меня не интересует читатель, – душевно сказал Амамчан, прижимая широкую ладонь к груди. – Меня интересует покупатель. Я был директором магазина «Овощи-фрукты» в Тбилиси, посреди Авлабара. И в те времена процветал. Теперь в Грузии на фруктах прогоришь. А в Москве печатают: «Лучшие любовницы Европы», маркиза де Сада, мемуары знаменитой проститутки по-прозвищу Шлеп-Нога, любовницы Брежнева… А у вас – монгольская столица в степи? Копья, стрелы, кривые мечи, дикие пиры вокруг костров? Этого мало.

– В моем романе описаны сражения, когда лавины стрел закрывают солнце, чудеса тибетских целителей, похищение венценосных красавиц и гарем из одних изнеженных китайских принцесс… – Морхинин не сдавался.

– Ладно, давайте. Я сейчас посоветуюсь. Алла Константиновна!

Из соседней комнаты в кабинет директора вошла статная дама лет тридцати пяти с впечатляющими габаритами атлетических форм, попирающих чахлую грацию модных красоток. Монументальный бюст и еще более объемный полукруг крутых бедер обтягивал без намека на пошлость синий брючный костюм. В таком костюме главный редактор издательства выглядела суровым и решительным капитаном парусной шхуны времен Жюля Верна.

Директор встретил ее взглядом, определенно исключавшим какую-либо игривость. Сразу становилось заметным, что их отношения ограничиваются интересами дела. Тем более из-за спины главного редактора выглянула пухленькая блондинка в ажурной кофточке с карминно накрашенным ртом-сердечком и порочными голубыми глазками.

– Возьмите, Алла Константиновна, роман писателя Морхинина, – сказал Амамчан, – прочитайте и сообщите мне ваше впечатление с точки зрения коммерческой перспективы. А вы, Танечка (это относилось к пухлявке с ротиком-сердечком), зарегистрируйте полученную рукопись и выдайте… гм… господину Морхинину расписку, – блудливая ухмылочка блондинки подтвердила исключительность хозяйских чувств в оценке ее деловых качеств.

Через неделю Морхинин звонил в издательство «Крок-пресс».

– Уважаемый Валерьян Александрович, – прогундел из трубки издатель Амамчан. – При намерении издать «Кровавую плаху» Алла Константиновна не ошиблась. Вашу книгу она оценила еще более высоко. Сообщаю: роман «Плано Карпини» немедленно подготавливается для печати тиражом сто тысяч экземпляров. Вы дважды стотысячник. Приезжайте заключить договор.

Ликующий Морхинин буквально примчался на Беговую. Войдя в издательство, он не обнаружил директора, договор предоставила Алла Константиновна. Выражение ее лица, крупного и лишенного макияжа, казалось крайне сосредоточенным и смугло-бледным от озабоченности и сугубого внимания к своим обязанностям.

Договор не обрадовал Морхинина цифрой, определявшей гонорар. Помявшись малость, он робко высказал свое авторское мнение об издательской скупости.

– У коммерческих издательств тяжелое положение, – как бы оправдываясь, начала объяснять Алла Константиновна. – Кругом давят налоговики, аренда растет, полиграфия дорожает, масса придирок от десятка организаций: пожарных, экологических, медицинских… Милиция, агентства, заменяющие былую цензуру… И от всех нужно откупиться. Это очень хлопотливое и рискованное дело, Валерьян Александрович, ничего не поделаешь. А наш хозяин (она оглянулась на отошедшую Танечку) хищник без зачатков совести даже по отношению к собственным сотрудникам. Так что… – она подала ему отпечатанные листы для подписи.

Подписывая, Морхинин коснулся локтем ее массивного бедра. Алла Константиновна вспыхнула так густо и ярко, что у нее даже почернели глаза, зеленоватые от природы. Женщину чуть тряхнуло, и дыхание ее заметно отяжелело. «Ого, – подумал Морхинин, скользя взглядом по статьям договора, – а ведь баба-то – штучка еще та… Небось темперамент, как у тигрицы…» Он справился о сроке выпуска книги и дате выплат – нищенских и растянутых на две части.

И все-таки Морхинин, выйдя на улицу, был счастлив. Значит, не зря он просидел четыре года за столом с зеленой лампочкой перед мерцающей чернотой ночного окна. И упорно продолжает это странное, неопределенное в смысле успешности, изматывающее и сладостное занятие. Боже, неисповедимы пути твои! Откуда взялось у немолодого хориста непредвиденное, неудержимое пристрастие, будто сомнамбулический проход по карнизу?

Вообще, надо признать, умнел Морхинин в понимании своего положения чрезвычайно медленно. Не имея, по сути, ни связей, ни родственников в этой среде, он был в принципе одинок. Удачи, которыми как писателя наградила его судьба, были, конечно, странными. Продолжая горбиться за столом, он представлял себе (или ему казалось?), что кто-то, стоя позади, заглядывает ему через плечо… Кто же? Великая тень снизошедшего классика? Или, может быть, некая субстанция будущего читателя? Или сам черный фигурант, криво усмехаясь и мстя за его церковный труд, подсунул ему это чарующее искушение?

Морхинин написал средней величины повесть, за которую его потом упрекнули: мол, плагиатом попахивает, у Лема спер. Роскошная красавица Венера-Венуся Морхинина возникала из недр таинственной лаборатории и оказывалась в легкой блузке и стареньких джинсах на улице фантастического города, населенного порочными антропоморфными существами.

В глубине сконструированного сознания красавицы был заложен план: проникнуть в замок правителя, где происходят всяческие фантасмагории. Она и осуществляет свое предназначение: убить (по решению всемирного комитета) этого жестокого тирана. Уничтоженный, тот тоже оказывается роботом. Затем очаровательная Венуся бежит из замка к создавшим ее ученым. Венусю демонтируют. Вместо прекрасного девичьего тела остается металлический сигарообразный предмет, не имеющий возможности передвигаться, но еще долго умеющий смотреть, слышать и чувствовать в пределах женской сути.

Последнее воспоминание Венуси металлической – статуя прекрасного бронзового героя, с которым она поцеловалась, и ощущение коготков синички, в зимнем парке севшей ей на ладонь. Постепенно снег на сигарообразном предмете перестает подтаивать – Венуся как сознание умирает. Тем временем у колодца слышны разговоры, доносятся звон ведра и смех ребенка. Уходит в небытие все искусственное, вызванное жестокостью и корыстью. Остается жизнь, зима, деревня.

Как мы знаем, Морхинин оказался в среде литераторов-почвенников довольно случайно. Он продолжал чувствовать желание быть нейтральным, свободным в избрании своего писательского направления. Поэтому он дважды обращался с повестью «Венуся» в толстые декларированные журналы другого толка.

Он решил начать с известнейшего «Вымпела». Искал довольно долго. Позвонил в домофон и был впущен. Внизу какая-то женщина сказала:

– Главного нет, секретарь в отпуске. Вон в ту комнату загляните, там Туссель дежурит, редактор, старый такой.

Постучав, Морхинин вошел и увидел Бориса Семеновича Тусселя, представительного, спокойного, в старомодных очках, но даже без остатков шевелюры, которая, видимо, была в наличии в более ранние периоды его жизни.

– Слушаю вас, – мягко произнес Туссель, продолжая смотреть в раскрытую книгу. – Вы что-то хотите предложить?

– Я хотел бы предложить повесть.

Туссель снял очки и обратил глаза на посетителя, сделав любезно-улыбчивое выражение.

– Вы где-то печатались? – спросил он так же любезно.

Уже вполне реальное понимание особых обстоятельств в отечестве, а тем более в отечественной литературе, заставило Морхинина умолчать о публикациях, упомянуть только о романе «Проперций» и о рассказе в журнале «Труженица».

Туссель сменил выражение абстрактной любезности на определенно деловое:

– Что ж, оставляйте. Ответ получите через месяц по почте… Да, сейчас никто уже так не поступает, но я привык.

В указанный срок от Тусселя пришло письмо следующего содержания:

«Многоуважаемый т. Морхинин.

Прочитал вашу повесть «Венуся» с искренним удовольствием. Язык повести профессионально безупречен. К сожалению, традиции нашего журнала не допускают произведений фантастического содержания. С пожеланием творческих успехов

Б. Туссель».

Пришлось тащиться за рукописью в редакцию «Вымпела».

Впрочем, Валерьян Александрович с неожиданным упорством продолжал предлагать свои повести в толстые журналы, временами прочитывая части опубликованных в них вещей и заключая для себя, что нередко это самый средний уровень литературы.

Однажды он пришел в первый по значимости столичный журнал «Передовая Вселенная». Принес рукопись своей другой повести, которую стилистически и как-то сердечно сам ценил больше, чем «Венусю». Это была «Сопрано из Шуи».

Повесть приняла сухопарая пожилая особа с необычайно строгим и официальным видом. Самоподача пожилой дамы как-то сразу и безусловно предсказывала отказ:

– Вы понимаете, Валерьян Александрович, – поскрипывая, совершенно обезвоженным голосом убеждала Морхинина редактор Савицкая. – Совсем немного не дотянули вы до уровня нашего журнала… – при этом скучная ложь тускло поблескивала в ее глазах.

Морхинин шел по тротуару с подтаявшими следами прохожих и вспоминал страницы повести, где молодая певица идет к середине Бородинского моста с неясным, но крепнущим намерением перевалиться через закопченные смогом чугунные перила и… И тут вдруг – внезапное появление какого-то деревенского дедка, сказавшего ей: «Слышь, гражданочка, а где тута магазин хлебца купить? Я-то сам с вокзалу… Не знаю, куды идтить… Ну, спасибо, значит, я понапрасну не той стороной шел… А попусту-то нечего расстраиваться… Из-за всяких поганцев голову свою терять…» Появление старичка и его простецкая речь произвели на певицу непостижимо сильное впечатление, и что-то безусловно достойное жизни осветилось в ее сознании, и привидились темно-зеленый густой ельник в желтых монетках облетающих березовых листьев, осенняя колготня грачей на краю перепаханного поля, и рокот трактора, и голос ласковый, звавший ее: «Аленушка, ты где, дочка?»

А еще через несколько месяцев Морхинин узнал, будто состав редакции журнала «Передовая Вселенная» сильно изменили. Валерьян теперь посматривал в зеркало во время бритья с удручающим спокойствием экспериментатора. Он снова положил в кейс «Сопрано из Шуи» и поехал во «Вселенную».

Дверь кабинета оказалась приоткрытой. Он влез боком без стука и увидел… Крысу, свирепо разругавшую когда-то его «Проперция»! Прошло уже несколько лет, но Морхинин хорошо запомнил рецензентшу из ЦДЛ. И вот теперь Крыса сидела в отделе прозы в журнале «Передовая Вселенная» и каким-то преданно-фанатическим взглядом впивалась в синеватое лицо женщины, стоявшей напротив ее стола.

Стоявшая напоминала фотоснимок повешенной времен Великой Отечественной войны. Высокая, ненормально худая, немолодая девица стискивала на впалой груди костлявые пальцы и отчаянно восклицала голосом, срывающимся в истерику:

– Да, я напишу беспощадную статью с абсолютно противоположным наполнением! Я напишу «Антикультуру»!

Перед Морхининым стоял, дергаясь и подавляя судорогу на синеватом лице, совершенно больной человек.

– Напишите, Галя, напишите… – притаенно бубнила Крыса, сидя в молитвенной позе, словно верующая перед чудотворцем.

Худая бросилась из двери прочь, как будто за ней погнался кто-то с наточенным топором. На Морхинина никто из дам не обратил внимания. Зато он разглядел Крысу – та стала более уверенной и самодовольной, и каким-то внутренним чувством ощутил он ее беспощадную готовность к нападению.

– Тексты туда, – по-прежнему не глядя на посетителя, ткнула Крыса в стопку отпечатанных на машинке листов.

Наш герой покорно положил рукопись поверх стопки справа от редактора. Сказав «до свидания», он не услышал ответа.

В коридоре Морхинин увидел пожилую уборщицу, протиравшую журнальный столик с несколькими номерами «Вселенной».

– Скажите, как фамилия редактора из той комнаты? – почему-то ему хотелось знать официальную кличку Крысы.

– В прозе заведующая Соникова… А вот имя-отчество призабыла, – сообщила уборщица.

У Лямченко было сборище. Приехали представители провинциальных отделений писателей. Привезли сала, соленых огурцов, номера местных журналов. Была и водка, конечно. Морхинин, как предвидел, тоже взял бутылку «Кристалла». Уже шумели, разгорячась от выпитого.

Лямченко знакомил Морхинина с приезжими таким образом:

– Во, хлопцы, прекрасный прозаик, плохой поэт и церковный певчий, а еще бывший артист оперного театра… Купили его роман «Проперций»? Нет? Много потеряли. Он так проперчил Москву своим «Проперцием», шо стал у нас знаменитость. Можете даже з йим почеломкаться.

После двух полстаканов Морхинин почувствовал себя сатириком:

– Помнишь, Микола, еще при Союзе меня секретарша послала с «Проперцием» к рецензентам в ЦДЛ? Трое их там сидело. И все эти трое спецов крыли моего «Проперция» и меня. Один старый хрен, фамилия Флагов.

– Го-го-го! – развеселились приезжие писатели. – Флагман литературы!

– А дама, патлы торчком? Я ее прозвал «Крыса». Знаешь, в какой норе она обретается?

Лямченко похрустел крепеньким огурчиком.

– В хорошей норе, – не без зависти признал он, – Крыса твоя, Валерьян, лишних выгрызает под корень. Зато и поставлена соответствующими влиятельными господами.

– Я знаю, – отвечая на вопросительный взгляд Лямченко, сказал Морхинин. – Тот, кто глумился над моим романом, остался на хорошем месте. А «Проперций» издан! И мной подписан договор об издании моего второго романа – «Плано Карпини».

– Да ну? – как-то мутненько удивился Лямченко.

– И между прочим, – расхвастался Морхинин, – тоже стотысячным тиражом. И пусть утрутся все, кто меня крыл по-всякому и говорил, что от моих писаний толку не будет.

После этого заявления компания притихла немного, потому что слишком большой успех кого-то из цеха всегда действует на нервы остальным. Это общее место и закон природы, ничего не поделаешь…

Морхинин выдержал примерно месяц и без телефонного звонка пришел в «Передовую Вселенную» за своей повестью. Он не сомневался в ее возврате и сделал этот «крысиный ход» неизвестно для чего – даже крупицы надежды у него не имелось.

В своем большом кабинете Крыса-Соникова находилась в одиночестве. Она разговаривала по телефону, кинув ногу на ногу. Коленка торчала острым треугольником. Это место женской плоти, которое всегда привлекает взгляд мужчины и как бы содержит особенный оттенок эротического интереса, выглядело лядаще и противно.

– Что ты пропал, Юрик? – пыталась мурлыкать Крыса, но срывалась на мерзкое повизгивание. – Две части твоего романа мы напечатали. Где же третья? Мы ведь ждем с нетерпением. У нас для тебя всегда есть место.

В процессе телефонного разговора Соникова обратила взгляд на стоявшего у двери Морхинина. Она сделала бровями движение с заключенным в нем вопросом.

– Морхинин, – напомнил свою фамилию бывший хорист.

Заканчивая уговоры неизвестного триумфального автора, Соникова указала на солидную кипу отвергнутого. Морхинина она, скорее всего, не помнила. Он порылся, нашел свою рукопись и убрал ее в кейс. К этому моменту Крыса положила трубку.

– Извините, я невольно слышал ваш разговор с автором, – улыбаясь, заговорил Морхинин. – И, по правде говоря, позавидовал ему. Кто это был?

Соникова назвала фамилию, ничего не говорившую Морхинину.

– Он, наверное, очень хорошо пишет, раз идеально подходит вашему журналу, – продолжал наш герой вполне искренне. – Где можно его прочитать? Просто хочется понять, какими достоинствами обладает этот писатель?

– Да никакими особыми достоинствами он не обладает, – неожиданно заявила Соникова. – Не советую ему подражать.

– Тогда я не понимаю, почему вы так тепло и настойчиво побуждали его нести в журнал свои произведения… Почему?

– Мы с ним приятельствуем, – слегка зевнув и откинувшись на спинку своего редакторского кресла, загадочно сказала Соникова.

– А-а… Понятно… – произнес Морхинин и попятился к двери.

Выходя, Морхинин заметил, как Крыса исподлобья, каким-то сосредоточенно-значительным взглядом наблюдает за ним. Конечно, ему желательно было бы выяснить, чем конкретно не понравилась редакторше Сониковой его повесть. Однако настали времена, когда задавать такие вопросы в литературном учреждении стало считаться нелепостью.

Что же означает откровенная фраза: «Мы с ним приятельствуем»? Что это? Дружат домами? Пьют водку или коньяк? Наконец, может быть, они временами спят вместе? Тогда что означают в характеристике «приятеля» эти явные нотки пренебрежения? Странно это все, весьма странно.

На этом Морхинин остановил ход своих размышлений.

X

А в издательстве «Крок-пресс» вышел стотысячным тиражом роман «Плано Карпини».

Морхинин получил двадцать авторских экземпляров довольно средней по объему книги в мягкой обложке. Зато художественное оформление было великолепно. Молодой график имел изысканный вкус и точное чувство исторического стиля. Когда Морхинин пришел в издательство, он почти столкнулся с ним в дверях и должен был бы вежливо остановить его. Представиться, завести знакомство, высказать свое удовольствие от его прекрасной работы, но… Проклятая нерешительность хориста, столько десятилетий просуществовавшего в поющей толпе, где главным достоинством считается умение не выделяться, смазало реакцию на внезапную встречу. Потом жизнь и ее специфические заботы отдалили это намерение. С художником он не познакомился.

Подойдя к кабинету директора, он услышал выговор Амамчана Алле Константиновне:

– Я вас не уполномочивал изменять сумму в связи с инфляцией! – на повышенной тональности гундел бывший руководитель тбилисского магазина.

– Но, Ашот Амбарцумович, плата за роман… за хороший роман… и так была занижена. А после инфляции остались бы просто крохи. Я сочла возможным переписать договор, чтобы автор мог получить те деньги, о которых договаривался.

– Это мои деньги, а не ваши! – сорвавшись на крик, взорвался Амамчан. – Мне плевать, что из-за инфляции Морхинин получил бы меньше. Хорошо, заплатите ему, как пересчитали. Но разницу я потом вычту из вашей зарплаты.

Морхинин вошел спокойно.

– Здравствуйте, – холодно сказал он с полупоклоном в сторону главного редактора. – Я могу получить гонорар за «Плано Карпини»?

– Да, пройдите с Аллой Константиновной. Она оплатит ваш труд по новому договору, – слегка остывая, проговорил Амамчан и, кажется, хотел пожать Морхинину руку. «Черт знает, – подумал директор, – а вдруг еще пригодится…»

Валерьян Александрович будто случайно сунул правую руку в карман (в левой был кейс) и, равнодушно отвернувшись, прошел за Аллой Константиновной. В ее кабинете он расписался в бухгалтерской ведомости, получил тщательно пересчитанные купюры, затем обратился с вопросом:

– Насколько вы увеличили мой гонорар в связи с инфляцией?

– Это не имеет значения… – быстро заговорила Алла Константиновна. – Расчеты с авторами входят в наши внутренние дела, – ее лицо и шея стали пятнистыми от волнения.

– Я не возьму разницу, которую вы должны будете отдать из своей зарплаты, – Морхинин принял надменный вид.

Алла Константиновна неожиданно успокоилась, потом улыбнулась. Улыбка смягчила ее напряженное лицо. Оно похорошело и помолодело на несколько лет.

– Да ладно вам, берите сколько дают, – Алла продолжала улыбаться.

«Ишь на левой щеке ямочка… И вполне приятные ухоженные зубки… – подумал ловелас Морхинин. – А уж телеса…»

– Берите, – повторила главный редактор. – Я тоже отсюда ухожу. Надоело… Расписывайтесь.

– Как же вы уйдете? – забеспокоился Валерьян Александрович. – Сейчас трудно найти работу в издательстве, я знаю.

– У меня отец директор большого издательства. Куда-нибудь меня приткнет. Подождите, я соберу свои вещи. Пойдемте вместе.

Они пошли по Беговой до метро и стали спускаться по эскалатору. Стоя ступенькой ниже, Морхинин неожиданно для самого себя осторожно обнял Аллу Константиновну и ощутил упругое сопротивление шарообразных грудей. Она опять густо покраснела и произнесла, будто глотая слюну, мешавшую говорить:

– Как вы вольно себя ведете, Валерьян Александрович… Я женщина одинокая, беззащитная…

– Я вам благодарен, что вы вступились за писателя и так стойко держались перед этим динозавром. Я слышал весь разговор из коридора. Дело даже не в деньгах, а в том, как смело и честно вы поступили.

– Ну, он уж совсем оборзел, – засмеялась бывшая главная редакторша. – Надо же хоть кому-нибудь ему об этом напомнить…

– Бесполезно. У этих людей отсутствует такое качество, как порядочность.

Когда они вышли на поверхность, Морхинин взял Аллу Константиновну под наполненный силой локоть и сказал:

– А возьму-ка я вон в том фирменном магазине бутылочку шампанского… Как вы к этому отнесетесь? Вы не против, надеюсь, отметить издание моего «Карпини»?

– Я не против, тем более… Вот видите этот большой дом с архитектурными излишествами? Я здесь живу в трехкомнатной квартире… с престарелой тетушкой. Но она сейчас на даче.

– Поразительно удачно судьба расположила все в этот день, – расплылся в улыбке бывший хорист.

– Могу добавить: муж развелся со мной по принципиальным мотивам. Он улетел два с половиной года тому назад в Австралию, однако не долетел.

– Катастрофа?

– Нет, он познакомился в лайнере со стюардессой и заспорил из-за этой стюардессы с каким-то гонконгцем. А тот взял и ударил его по горлу ребром ладони в стиле не то шаолиньского ушу, не то какого-то муай-тай. В результате мой бывший муж погиб, так и не долетев до Австралии.

– Интереснейшая история. Прямо просится на бумагу.

– Это когда вы задумаете писать книгу про дураков.

Квартира оказалась прекрасно обставлена в стиле развитого социализма с добавлением некоторых новых примет западного разложения. Посидев за быстро сервированным столом, выпив шампанского и послушав из магнитофона томное мяуканье милых французских песенок (хозяйка не любила американскую попсу), Морхинин сделал некоторые попытки потанцевать с Аллой Константиновной, надеясь приступить к началу уже определенного обольщения. Постепенно он снял пиджак, ослабил галстук и прислонился губами к белой шее главного редактора.

Алла Константиновна усмехнулась и сказала просто:

– В нашем умудренном возрасте вряд ли стоит тратить время на флирт.