Паутина судьбы Stenboo Doc
Три женщины повернули к нему головы.
– Здравствуйте, я звонил. Сказали, можно принести рукопись.
– Вот отдайте Марише. Она будет читать, – сказала толстая, указывая на одну из сотрудниц.
– О чем тут у вас? – спросила равнодушно Мариша и взяла распечатку «Шестой кулисы».
Морхинин, нервно сбиваясь, будто в первый раз разговаривал с редактором, объяснил.
– Как же это рекомендовать – любовный роман, приключенческий триллер, сентиментальное чтиво? Но ясно, что не детектив, не авантюрный или магический сюжет.
– А, скажите пожалуйста, у вас никогда не издают просто роман вне перечисленных тем?
– Если роман не соответствует серии, то очень редко.
– Хотелось бы еще показать исторический роман для переиздания. Я говорил по телефону с редактором Варфоломеевым, он отнесся положительно. Роман о путешествии итальянского монаха в Азию, во времена монгольских завоеваний.
– А, историческое… Да, этим Варфоломеев занимается. Он сейчас в командировке на два дня. Оставьте книгу, я ему передам, – сказала Мариша.
– Спасибо большое. Вы очень любезны, – даже поклонился слегка Морхинин.
– Недели через три звоните-приходите.
Когда Морхинин снова явился в «Престол», в его сознании провокационно складывались кирпичики возможного успеха. Почему-то надежда теплилась, как монастырская свечка, которая намекает верующему на святую милость.
Женщины за редакционными столами показались ему приветливее, чем прошлый раз. Неуверенная надежда тихонько шепнула: «Ну, вот видишь? Они прочитали и стали добрее».
– Я прочитала «Шестую кулису», мне понравилось, – проговорила тихо Мариша; на ее маленьком лице с серыми глазками промелькнула тень улыбки или какого-то дальнего благожелательства. – Конечно, в наши серии этот роман не поставишь. Но в виде исключения… учитывая достоинства самой прозы… Если вы готовы подождать…
Тут Морхинину излить бы свою искреннюю благодарность, выразить согласие ждать, сколько нужно, для окончательного решения. Вскользь преподнести комплимент молодой женщине о ее редком понимании, выразить бы свою откровенную симпатию, расшаркаться, скромно попятиться бы к дверям и мотать из издательства… Может быть, спустя какое-то (пусть и длительное) время все разрешилось бы наилучшим образом, и «Шестая кулиса» была бы издана в «Престоле»…
Однако недотепу и к тому же внутренне неисправимого хвастуна, крайне неумного, понесло. Морхинин выставил правую ногу и заявил, что носил свой роман в известный журнал «Вымпел», где один старый еврей, опытнейший редактор, расхвалил стиль и композицию романа, но отказался принять его из-за архаичного подхода автора к проблемам.
Серые глазки Мариши непримиримо сверкнули.
– Это провокация, – убежденно произнесла она, видимо, имея личное мнение, сформированное на собственном опыте. – Посмотрите, кого они печатают… Я вот тоже пишу… стихи… – почти шепотом таинственно закончила она.
И тогда Морхинин совершил такую глупость и бестактность в отношении девушки, что простить его было просто немыслимо. Вообще Морхинин иногда совершенно безмятежно и без какой-либо корысти выдавал ужасающие шедевры.
– Вы пишете стихи? – улыбаясь, переспросил он редакторшу. – А вы не Марина Струкова случайно? Какие у нее стихи! Какая творческая сила!
(Известная радикально-патриотическая поэтесса Струкова была своеобразно талантлива.)
Его бодрый вопрос, по-видимому, восприняли как хамскую шутку и откровенное издевательство. В комнате молниеносно сгустилась мертвая тишина. Глазки Мариши вперились в улыбающуюся физиономию бывшего оперного хориста с непередаваемым отвращением. Веселый розыгрыш странного автора мгновенно убил планы о помощи в издании его романа.
Морхинин, к сожалению, умнел задним числом. Но понял: он сам разрушил благие намерения Мариши.
– Я думаю, ваш роман все-таки не подойдет нашему издательству, – после значительной паузы продолжала она. – Представлять его начальству нет смысла.
– А переиздание «Плано Карпини»? – заикаясь, попытался зайти с другой стороны Валерьян.
– Сейчас нет спроса на путешествия. Варфоломеев возвратил вашу книжку. Возьмите там. – Она небрежно ткнула пальчиком туда, где лежала его книга, изданная стотысячным тиражом.
Делать было нечего. Три женщины в отделе прозы обиженно молчали. Он забрал свое добро, вышел и прикрыл дверь.
Месяцы перемещались на листках календаря, висевшего на стене, и постепенно пришла осень с ее долгожданным желтым оформлением.
Морхинин отправился в «Терракоту» и был огорчен, когда узнал, что главный редактор Памфилов уже заменен женщиной по фамилии Шубарина. Наш герой несколько забеспокоился, опасаясь принципа «новая метла по-новому метет». Однако с продвижением к переизданию его романа все обстояло благополучно.
– Глядите-ка, – оживленно стрекотала Березкина, явно склонная к молодому художнику Шляму, – Миша сделал эскизы. Какая будет обложка! Какие заставки и виньетки!
Книга вышла, и правда, правильная. На обложке превалировал серо-стальной «завоевательский» цвет и юная богиня Рима в воинском шлеме и кровавом плаще. Уплывали в перспективу белые колоннады, вдали схематически высилась фигура императора Августа, и только среди маленьких фигурок римлян у его ног находился задумчивый юноша с табличкой и стилосом для письма – поэт Проперций.
К привычному огорчению Морхинина, на обложке и титульном листе издатели с каким-то роковым упорством поставили не полное имя автора, а «В. Морхинин». И только там, где давались технические данные, на последней странице, значилось «Валерьян Морхинин». Среди остальных сведений почему-то не оказалось цифры, указывающей тираж. Гонорар был переведен на его счет в Сбербанке и оказался весьма щуплым.
Дилетанство Морхинина, несмотря на издания и переиздания романов, на публикации, по-прежнему его не оставляло. Он был очень доволен еще одним «Проперцием». Морхинин с идиотической радостью дарил томики с сентиментальными надписями, несмотря на траты, коллегам, каким-то случайным литераторам, заходившим в редакцию к Лямченко, москвичам и иногородним. Дарил дальним родственникам. Два раза посылал почтой в Мантую. Бертаджини ответил восторженным письмом, расхваливая новое издание «Проперция» (улучшенное и расширенное на четыре главы, недостающие в первом варианте).
Только гораздо позже описываемого времени Валерьян стал понимать, что вызывает только раздражение, – причем не у одних завистливых литераторов, но и у людей совершенно посторонних профессий. Эти скрипели зубами по поводу прославления им (как они считали) своего имени, а иные думали, что бывший хорист, ставший удачливым писакой, гребет несусветные деньжищи за свои сочинения.
Изредка к нему в гости заглядывала младшая дочь Светлана, по-прежнему изучающая «жизнь богемы». От ее рассуждений Валерьян Александрович приходил в ярость:
– Ну почему ты не трудишься, Света? Ты что – дура? Тупица? Ну хотела быть художницей – учись. У тебя полно времени. Стой у мольберта, рисуй на листах. Может быть, что-то получится.
– Не получается. Таланта нету. С утра голова болит после вчерашнего.
– Чем ты занимаешься по ночам?
– Не бойся, я еще не проститутка. Пью либо на халяву, либо мать бабло дает. Папуль, я не просто ленива и распущена – я больна. Я зависима от такого образа жизни и от спиртного.
– Не колешься еще, не нюхаешь?
– Нет, в этом будь спокоен. Наркота – это не мое.
– Ты же красивая девочка, ухоженная, нарядная. Выходи замуж за какого-нибудь бобра, как твоя старшая сестра.
– А я уже была замужем, – позевывая, извещала отца бессовестная Светка.
– Как?!
– Законным браком. Состояла женой аспиранта в профессорской семье целых шесть месяцев. Потом подала на развод.
– Почему?
– А я с дураками жить не желаю.
– Ну да, профессорская семья – дураки! А ты кто?
– А я начитанная до самой макушки дочь певца и писателя.
«И матери – бездельницы и шизофренички», – подумал Валерьян Александрович. Он сидел, положив ногу на ногу, и с печалью, сосущей сердце, глядел на это хорошенькое существо в джинсах, несколько похожее на него, но в то же время бесполезное и самодостаточное.
– Зачем развелась с мужем? Может быть, постепенно притерлись бы и жили нормально.
– Насчет притерлись – профессорский сынок не очень-то.
– Пошлячка!
– У меня есть кадры и лучше. Но это не главное. С ним говорить не о чем. Кроме формул на компьютере, кроме каких-то цифровых проектов, он ничего не знает и ничем не занимается. Такой же его отец. И мать. Скука! Они не интересуются ни попсовыми группами, ни Рахманиновым. Они не знают ни Есенина, ни Пастернака, ни Рубцова, ты понимаешь? Им плевать – что на классику, что на авангард. По-моему, сказано где-то у Набокова: «Он был сыном дурака-профессора». Классический вариант.
– Света, ты еще молода. Ты встретишь обаятельного, таланливого мужчину. И будешь счастлива. Это тебя не привлекает?
– Обаятельнее… и талантливее моего отца найти безумно трудно. Ведь все – в сравнении. Ну где я найду парня, похожего на тебя?
– Ух, лиса! У меня все равно денег нет.
– Мне твои деньги не нужны. Найду в другом месте. А моя мать была с тобой счастлива?
– У нее вообще другой идеал в жизни. Муж-добытчик. Я, кстати, долгое время старался быть усердным обывателем. Никаких творческих задач. В основном старался для семьи.
– Я тебе очень благодарна за твое обывательское прошлое, папа. Теперь мне еще приятнее видеть твою творческую работу, хоть мы живем порознь. Я однажды попробовала написать что-то вроде повести… на молодежный манер…
– Почему не принесла, не показала? Может быть, это дело вполне обнадеживающее… Я, глядишь, что-то бы подсказал. И как же дальше?
– Бросила. Три страницы написала… Нет, я еще не готова. Когда-нибудь потом… Пока не могу, пустое… А ты молодец, прямо герой мифа. В тридцать пять лет ни с того ни с сего взял и начал строчить романы. И не бросил, не сдался, не отступил. Прорубил гору! Фархад! А твоя Ширин, кстати, где? Где твоя Таська?
– Не смей так называть Таисью Федоровну. Иначе обозлюсь и вышвырну вон.
– Эксъюзми. Где Таисья Федоровна? Все носится со своим сынком? Бездельником и пьянчугой?
– Насчет бездельника – ты как раз ошибаешься. Этот парень умеет делать почти все, что можно делать руками. А вот запои… Хотя в дореволюционное время каждый приличный мастеровой раз в квартал обязательно запивал на пару недель и считал себя добропорядочным мещанином.
– Скоро у меня тоже начнутся запои, чуть обожди.
Вот такие содержательные беседы случались у Морхинина с младшей дочерью. Светлана иногда не являлась и даже не звонила по полгода.
Старшая дочь звонила чаще, но никогда не навещала его из принципа. Валерьян Александрович сам приходил к ней, в ее элитную квартиру по уговору: когда зятя не было дома. Соня угощала отца уникальным коньяком, дорогим виски, великолепным вином, семгой, икрой, разными экзотическими японскими штуковинами, которые он больше рассматривал и нюхал, чем ел. Вообще угощался он сдержанно – тоже из принципа. Если была с воспитательницей внучка Маша, пел с ней детские песенки фальцетом, отчего все помирали со смеху. Морхинин с легкостью покидал элитную квартиру, но не отказывался от 500 евро, которые ему совали в прихожей.
XVII
В редакции у Лямченко вечером был выпивон. Присутствовали бывшие члены редколлегии «Московского известия», которые ушли из журнала после назначения Лебедкиным своей любовницы шеф-директором.
Никакого шефа из этой Горяковой не получилось. Журнал стал чахнуть. Начальство из СПР намекнуло страстному старикану, что хорошо бы в этом деле как-то разобраться. Пришлось ему убрать Горякову из «Московского известия» и пригласить других сотрудников. А бывшая компания разбрелась кто-куда, но изредка приходила к Лямченко, в редакцию газеты, которую вскоре переименовали в «Российскую литературу».
К этому выпивону забрел и Морхинин. Его встретили радушно, тем более что свои горячительные средства подходили к концу. Разговор был на разные темы, в том числе и на литературные.
Гриша Дьяков авантажно обрисовывал свое плодотворное сотрудничество с несколькими издательствами, куда он регулярно поставлял свои новоиспеченные романы с магическими, мистическими, детективно-фантастическими сюжетами.
– Это как же считать – «постмодернизм»? – спросил Морхинин, разливая принесенную водку.
– Нет, «постмодернизм» – это, например, у Петелина. Про оборотней, гуляющих по современной Москве в виде проституток-лисиц и волков-полковников КГБ, – разъяснял специалист, критик Селикатов, преподающий в филологическом институте. – Или про говорящих насекомых. Или про Чапаева, Котовского, барона Юнгерна и Анку-пулеметчицу в виде гламурной профурсетки. Они перемещаются из революционного Петрограда с матросиками, напичканными кокаином, в монгольские степи, к белогвардейским казакам. Суть в том, что неслыханно авантюрные зигзаги романа проявляются, на самом деле, в стенах психиатрической больницы, в воспаленном сознании одного кокаиниста, психа и убийцы по фамилии Пустота.
– Но ведь нужно иметь совершенно извращенный взгляд, чтобы постигать такие произведения, – попробовал показать себя быстро захмелевший Морхинин, хотя ничего не мог разобрать во всей этой чехарде течений и вкусов.
– Милый мой, чем нежизненнее и изощреннее сюжет, чем он нелепее, тем он моднее, эпатажнее, востребованнее, – распространялся прозаик Капаев. – Например, коммунальная квартира, муж и жена. Живут пошло, глупо, бедно, по-советски. И вдруг необычайным образом появляется человек, который подчиняет себе хозяев, принуждает жену к половой связи с ним прямо при муже и объявляет себя вождем мирового пролетариата, воскресшим с помощью магических средств. Однако этот рассказ Щупатова в Париже премию получил. Знаменитый композитор создал на его сюжет оперу. Старый московский режиссер, «гений оперной режиссуры», поставил эту оперу в Париже на русском языке. Главную партию Ленина пел негр, которому перед началом оперы бинтовали голову, а лоб и макушку натирали парафином, чтоб блестели, как лысина Ильича. Так вот этот Щупатов считается у нас выдающимся.
– Васька Капаев завидует ему до колик в печенке, – шепнул Морхинину Лямченко, доставая резервную бутылку. – Но сам продолжает писать про погибающую глубинку, где мужики и бабы пьют жидкость для промывки автомобильных стекол. И поэтому в головах у них происходит такая отчаянная хреновина, шо бис их разберет: кто с чьей бабой спит, кто шо где ворует и кто из действующих лиц убил собственную ридну маты.
Вмешался поэт Вапликанов и принялся рассказывать в сатирическом ключе, как присутствовал при большом сборище стихотворящих авангардистов и актуалов:
– Особенно дамская часть там отличилась, с навязчивой эротичностью. Половина смысла непонятна, а чувствуется: все про то же самое.
От таких разговоров литераторы разогрелись еще пуще – и давай цитировать модных поэтесс вроде Кристины Баблинской и ее соратниц.
Морхинину вдруг стало жалко красивую Христю, когда Вапликанов прочитал под гогот остальных издевательскую эпиграмму на нее:
- Хоть ей, как видно, хоть бы хны,
- Увы, стихи ее темны,
- Как угль потухшего костра,
- Как ночь, когда не жди добра,
- Темны стишата, как судьба,
- Как подковерная борьба,
- Темней полос, что носит зебра,
- И аж темней, чем в… негра.
– Вот в Америке тебя бы за «негра»… – начал Морхинин сварливым тоном.
– У нас пока за «негра» не трогают. У нас за другое посадить могут, – тонко заметил Селикатов. – А почему ты огорчился из-за Баблинской? Говорят, она родила ребенка, от которого ты, православный христианин, клирошанин правого хора…
– Чего, чего? – протяжно переспросил Морхинин, поднимаясь со своего стула и делая движение, словно хотел отобрать у Лямченко бутылку для драки.
– Отказался, – закончил Селикатов с гонором правдолюбца.
– Дурак ты, а еще студентам преподаешь, – сказал Морхинин, забрал свой кейс и удалился из редакции «Российская литература».
Через неделю в дождливый день Морхинин проходил в сторону Киевского вокзала по Бережковской набережной, рассеянно скользя глазами по витринам и объявлениям. Как с ним уже случалось на его писательской стезе, внезапно он увидел, что у дверей «сталинского» архитектурного комплекса среди объявлений разных невнятных фирм скромно гласит о своем присутствии редакция литературно-художественного журнала «Лефт».
Морхинин вошел в отделанный мрамором вестибюль и обнаружил за столом девушку с тусклым личиком, та оказалась секретарем.
– Вы автор? – скучно спросила девушка. – Тогда вам в ту дверь.
В светлой комнате за двумя массивными столами, свидетельствующими о былой солидности учреждения, сидел молодой мужчина с лицом недоедающего человека и сохранившая благообразие, видная пожилая дама лет под шестьдесят. Они вежливо приветствовали Морхинина и предложили ему присесть в глубокое кожаное кресло. Он положил на стол мужчины рукопись фантастической повести «Венуся».
Спустя месяц, когда среди оголенных деревьев уже полетели с дымного неба белые мухи, Морхинин явился в «Лефт» за ответом.
– Написано мастеровито. Однако журнал – вещь вкусовая. Несмотря на моду, не хотелось бы печатать у нас фантастику, – такое мнение выразил сотрудник с голодным лицом, которого звали Аминей Черняев. – Вот и Викторина Ильинична так считает.
– Может быть, что-нибудь еще найдется? – Пожилая дама улыбалась симпатизирующе.
– У меня с собой рукопись романа «Шестая кулиса». – сказал Морхинин. – Тема театральная с певческим уклоном. А жизнь оперных батраков хора описана, как она есть, со всеми выкрутасами, бедами и унижениями.
Черняев пожал плечами и состроил гримасу сомнения. Однако Викторина Ильинична очень оживилась.
– Давайте ваш роман, – она приняла из рук Морхинина папку с «Шестой кулисой». – Журналу как раз требуется для ближайшего номера крупный план.
Полистав «Шестую кулису», Викторина Ильинична нашла роман оригинальным, интересным и недурно написанным.
Когда Черняев вышел из комнаты по каким-то делам, Викторина Ильинична обратилась к Морхинину с легкой улыбкой. Она поманила его, чтобы он приблизил к ней лицо, и, понизив голос, проговорила доверительно:
– Вы понимаете, успех напечатания романа в «Лефте» зависит прежде всего от нашего главного редактора и директора Александра Степановича Шелковникова. Вам хорошо бы войти с ним в личный контакт. Так сказать, в неформальной обстановке. Если вы не возражаете в принципе, я бы посоветовала принести бутылочку водки и немного закуски…
– Я с удовольствием принесу! – с воодушевлением воскликнул Морхинин, подумав, что ради публикации своего романа готов сколько угодно угощать директора. Хотя бы пришлось самому сесть на хлеб и воду.
– Тогда лучше всего в пятницу, к концу дня, – сказала пожилая дама, удовлетворенно кивая навстречу воодушевлению Валерьяна. – А пока зайдем к Шелковникову. Он уже в курсе по поводу вашего романа.
В обширном кабинете навстречу своей заместительнице и Морхинину поднялся главный редактор – среднего роста изящный мужчина в хорошо отглаженном костюме и нестрогом галстуке на голубой сорочке. Чисто выбритое лицо, чуть слащавая улыбка и мягкое, почти нежное рукопожатие как-то особенно соответствовали его фамилии. На вид – лет сорока.
– Очень приятно, – воркующим баритоном произнес Шелковников. – Новый автор – новый шаг в развитии журнала. Буду рад познакомиться поближе.
Морхинин пришел к выводу, что внешний облик и манеры главного редактора не просто соответствуют фамилии, полученной от предков, но попросту типичны. Он давно заметил: люди, обладающие такими фамилиями, как Бархатов, Гладилин, Замшев, Мягков или вот Шелковников, при внешней любезности показывают в некоторых ситуациях твердость характера, не пугаясь крупных разговоров, склок и скандалов.
В пятницу Морхинин принес водку и закуску. Пожилая дама с игривой резвостью расстелила на столе в кабинете начальника крахмальные салфетки. Ловко и тонко порезала колбасу, ветчину, сыр, хлеб и присовокупила от себя фаянсовую мисочку с икрой из баклажанов. Расставила сияюще протертые рюмки. Чувствовалось, что в дореформенные годы процветания журнала «Советская литература на иностранных языках» (предшествовавшего «Лефту») пожилая дама была прекрасным организатором застолий, небольших юбилеев и торжественных встреч.
– С плодотворным знакомством, – разливая водку, произнес Шелковников и выпил с нескрываемым удовольствием.
Поговорили об обязательной публикации «Шестой кулисы» в одном из номеров приближающегося Нового года. Александр Степанович оставался в душе умеренно-просоветским патриотом, так как при всех его попытках, он не попал в число преуспевающих бизнесменов, политиков, журналистов, хотя некоторые из его знакомых литераторов были более удачливы. Шелковников успел зацепить журнал, стать директором и захватить прекрасное помещение на Бережковской набережной. Журнал выходил регулярно, несмотря на нехватку средств. Требовалось делать реверансы в поддержку новых хозяев, сменить стиль, содержание печатной продукции да и подборку авторов тоже.
Перед Новым годом Морхинин принес в редакцию «Лефта» по три экземпляра «Проперция» и «Плано Карпини». С прочувствованными поздравлениями он подарил их директору, Викторине Ильиничне и Черняеву.
Шелковников не ожидал таких проявлений литературной успешности Морхинина. Он как-то подтянулся в разговоре и уже не считал, видимо, публикацию «Шестой кулисы» блажью своей заместительницы.
Викторина Ильинична пришла в восторг. Что касалось человека с голодным лицом, то он оторопело и долго рассматривал оба романа Морхинина, будто не веря, что это действительно осуществление чужого творчества. У него таких удач еще не случалось. Впрочем, он считал себя даровитым писателем, временно попавшим в неудачную полосу жизни.
Викторина Ильинична кропотливо работала над текстом «Шестой кулисы», неоднократно советуясь с Морхининым. Случайно узнав от него, что время от времени он занимается сочинительством стихов, литературная дама потребовала принести их. Она позвала нервного пожилого редактора Романова, ведущего в журнале раздел поэзии. Стихи Морхинина понравились, а редактор Романов даже смотрел на него удивленно: «Где вы были-то вообще раньше?»
Иногда Морхинин вспоминал забавный случай, имеющий отношение к его литературным занятиям. В преддверии романа «Плано Карпини» Морхинин много читал о Древнем Китае и Монголии. В частности, каждую главу в романе он решил начинать эпиграфом из древних гениев Дальнего Востока, потому он и брал с собой на спектакль (был еще хористом) толстый фолиант «Поэзии Древнего Китая». Читал в антрактах. Естественно, никто из коллег не интересовался, что листает у себя в гримуборной этот странноватый Морхинин.
И вот по окончании большого спектакля он зашел в канцелярию хора справиться о завтрашней репетиции. Он пошутил с женщинами, раскланялся с заведующим, пожал руку приятельствующему с ним хормейстеру Утицыну и вышел в коридор, однако обнаружил отсутствие книги, по оплошности оставленной в канцелярии. Крутнувшись резво на одной ножке, Морхинин упругим шагом возвратился. Без стука открыл дверь и увидел странную картину. «Поэзию Древнего Китая» осторожно держал в руках сам заведующий. А к нему со всех сторон, вытянув шеи, группировались присутствующие.
Морхинин вошел с извинением. Любопытствующие шарахнулись в стороны. В глазах у них пучился если не ужас, то выражение, близкое к паническому. Заведующий деревянным жестом протянул ему книгу. А хормейстер Утицын, страдая и стыдясь за него, спросил:
– Зачем, Валя?
– Что? – не понял Морхинин.
– Вот это: Ли Ду, Фу Бу…
– Ты хотел сказать: Ли Бо, Ду Фу? – Морхинин взял книгу. – Мне нравится, – сказал он.
Когда он уходил, унося свою книгу, его сопровождало напряженное молчание. А один из «общественников» покрутил у виска пальцем. Морхинин повернулся к нему и предупредил самым серьезным тоном:
– Смотри дырку не проверти. А то мозги вытекут.
На другой день Утицын взял его под руку и, будто оправдываясь, произнес:
– Нет, ты пойми правильно. Хорошо, ты не любишь стучать костяшками домино. Ну не играй даже в шашки и не рассказывай анекдоты. У нас есть такие, которые читают в антрактах Ремарка… или детектив какой-нибудь, – Утицын помотал головой с видом горестного сожаления. – Хоть бы ты принес смешное что-нибудь… Чехова, например, или журнал «Крокодил»… А ты – древнюю поэзию… китайскую… Зачем ставить заведующего, хормейстеров и председателя профкома в неловкое положение? Понятно, ты хотел показать, что ты особенный… Постой, ты куда?
XVIII
Итак, журнал «Лефт» опубликовал подборку стихов Морхинина. А еще через три месяца (уже летом) вышел с романом «Шестая кулиса».
Морхинин получил за роман такой крошечный гонорар, что бухгалтер Фаина Григорьевна даже покраснела, выдавая ему несколько жалких купюр.
– Вот такое у нас ужасное положение, Валерьян, – сказала она, шмыгая носом от смущения. – А наш директор Шелковников воображает из себя великого литератора, вместо того чтобы ходить по инстанциям, искать спонсоров и отстаивать журнал.
– Да я не обижаюсь, – с усмешкой пожал плечами Морхинин. – Я знаю, что Шелковников нормально оплатил в прошлом номере рассказы своим друзьям Гераськину и корейцу Ниму. Якобы у него перед ними моральные обязательства.
– Да ладно уж… обязательства… – презрительно протянула бухгалтер, умудренная за долгие годы службы при литературе. – Вместе всю жизнь водку пили и опереточному кордебалету визиты делали. А Федьку Нима, корейца, продвигали как национальный кадр, пишущий на русском языке. Тогда очень поощрялось.
Тем не менее Викторина Ильинична, как могла, компенсировала Морхинину его гонорар. Кроме десяти экземпляров «Лефта», полученные им бесплатно, так сказать, по закону, Викторина Ильинична подтихую отдала еще две упакованные вязанки – штук пятьдесят.
Потом он прошелся по магазинам, похрустывая в кармане жалким гонораром, пока весь его не потратил. Когда он принес свою продовольственную поклажу и вывалил на стол главного редактора, у того высоко поднялись интеллигентные брови.
– Стоило ли так тратиться, тем более в нынешние-то времена, – с кривой улыбкой произнес Шелковников, почему-то чувствуя себя униженным.
– А у нас вчера в церкви отпевание было. Двух крутых отпевали с продырявленными башками.
Шелковников слегка порозовел. Однако принять участие в торжестве, устроенном Морхининым, не отказался.
В течение ближайших недель и месяцев Морхинин дарил знакомым полученные вместо денежного вознаграждения приятные книжечки журнала «Лефт», где основное место занимал его роман «Шестая кулиса».
Морхинин продолжал дарение, пока у него не осталось всего пять экземпляров. Их он отложил на память о своем приключении в этом журнале, который в скором времени перестал существовать. Директор Шелковников с помощью старых связей перебрался в солидное рекламное агентство. Пару раз Морхинин натыкался в «Литературной газете» на его ворчливые заметки, умеренно критикующие современное положение вещей.
А Микола Лямченко, которого теперь предупредительно называли Николай Иванович, стал изредка печатать подборки морхининских стихов. Этому, по-видимому, способствовала жена Лямченко Люба, испытывающая к Морхинину дружескую симпатию.
Раздобыв значительные средства (видимо, не без поддержки высшего руководства СПР), деловитый Лямченко организовал Издательский дом «Российская литература». Кроме газеты он нашел помещение для четырех сотрудников с компьютерами, а для себя – маленький кабинетик с ноутбуком, иконой Казанской Божьей Матери, письменным столом и подозрительным шкафчиком, скрывающим стеклянную кубатуру.
Издание книг на средства авторов сначала двигалось не очень споро, конкурентов хватало, но вскоре лед тронулся. Домохозяйки, подполковники в отставке, научные сотрудники, учителя – короче, те москвичи и провинциалы, которые по политическим убеждениям и национальным амбициям не принимали современный режим, но желали издать собственные опусы (пусть и на свои кровные), активно понесли свои изделия в Издательский дом. Лямченко и его официальные покровители начали процветать.
Николай быстро привык разговаривать менторским тоном.
– Хватит тебе рыскать по жульническим коммерческим издательствам со своей «Шестой кулисой». Приноси мне. Издадим на высоком техническом и художественном уровне, – сказал он однажды Морхинину.
– У меня нет денег, – мрачно ответил бывший хорист.
– Я организую самую дешевую экипировку твоему роману и напишу вступление, где превознесу тебя до небес. У тебя старшая дочь богатая, попроси у нее двадцать тысяч.
– Дочь не очень готова отстегивать на книгу.
– Шоб холера взяла такую дочь. Но ведь давала же баксы на презентацию в Италии.
– Это, говорит, престижно.
– Задрипанные слависты в каком-то Турине – престижно? А у меня в СПР – непрестижно? Назло достану бабло и сам издам тысячу экземпляров.
– И что я буду с ними делать? Ну, подарю пятьдесят штук, а остальные?
– У меня есть человек, который продаст в московских магазинах за небольшие комиссионные.
Морхинин посопел, похлопал глазами, почесал в затылке.
– Ну?! Валерьян! – орал Лямченко. – Это будет бестселлер! Вернем затраченные деньги и заработаем втрое. Не журись! Читатель бросится на роман, где раскрываются тайны за кулисами главного театра!
– Хорошо, попробую, – вздохнул Морхинин.
Он позвонил Зименкову. Тот взял трубку с веселым ржанием.
– Да-к что? Поедем на следующий концерт? Стихи читать будешь, а, Валька? Может, и в другой раз жив останешься? – изошел остротами бывший директор Международного центра по кибернетике, а нынче бизнесмен-эмигрант.
Морхинин стал объяснять, что собирается издать роман такого скандального содержания… Словом, ни одно издательство не берется издавать, трусят.
– Соглашается храбрец Лямченко, который был тогда на концерте, помнишь? Но тут загвоздка. Издать такой роман можно только за свои деньги.
– Сколько надо? – сразу похолодевшим голосом спросил бывший зять члена Политбюро.
– Для такого крупного бизнесмена, как ты, Юра, это пустяки: шестьсот-семьсот долларов. Ну, может быть, тысяча. Ладно, хорошо. Чтобы, как говорится, с походом – полторы.
– Ты понимаешь, старик, сейчас тяжелейшее положение. Каждый доллар на счету. Дефолт, одним словом. В другое время разговора бы не было. А тут – проблема. У меня сейчас со всех сторон выплаты. И в России, и в Швейцарии, и…
– Ладно, не морочь голову, Зименков. Я ведь хоть и не бизнесмен, но не ребенок… И не идиот. Не выдувай из себя всякие ужасные обстоятельства. Дашь денег или нет?
Морхинин подумал с невольным омерзением: «Как же сожрала их ушлые душонки вся эта мировая система! Да будь у меня столько денег, я бы дал товарищу на книгу в десять раз больше. Как раз столько, сколько он тратит, когда везет любовницу в какой-нибудь ночной ресторан…»
– Полторы тысячи баксов? – спрашивал Зименков. – Подарить?
– Да в долг прошу, в долг. Верну через месяц-другой. Не страдай, – Морхинин испытывал сейчас к бывшему школьному товарищу искреннее презрение.
Морхинин приехал по указанному Зименковым адресу. Среди старых подновленных – новые светлопанельные строения. Стекло, металлические сверкающие перехваты, тяжелые двери, обитые металлом; какие-то круглые приборчики наверху и сбоку, мигающие огоньки… Охрана. Подбористые, спортивные люди в цивильных костюмах, равнодушные, хорошо выбритые, взгляды ледяные.
Изредка быстро проходят в великолепно сидящих пиджаках офисные мужчины – молодые, среднего возраста. Ни малейшего интереса к чему-либо на свете, кроме исполняемого в данную секунду дела. Совсем редко на небольших каблучках отстукивают торопливую дробь походки молодые женщины в скромных узких платьях. Женщины, как и мужчины, стройны, худощавы, ноги безукоризненны… Появляются, исчезают. Только дверь с нажатием кнопки отползает в сторону, пропуская, и – все опять плотно закрыто. Никого. Морхинин почти гипнотически понимает: происходит священный процесс. Здесь делают деньги.
Он подходит к оконцу за стеклом. Там голова. Морхинин протягивает паспорт. Смотрят жутко внимательно, потом на компьютере: тык-тык-тык… «Налево, вторая дверь, лифт, пятый этаж…»
Морхинин наконец идет по прямому, как стрела, коридору без дверей, только в конце его дверца без ручки. Он подходит, нажимает кнопку, на него направляется маленький стеклянный глаз. Тишина. Все неподвижно. Вдруг загорается огонек. Щелк! Дверь отъезжает. Морхинин в приемной у Зименкова.
Две молодые женщины сидят за столиками странной конструкции, на столиках голубые мониторы. Не обращая внимания на вошедшего, работают: пальчики носятся по клавиатуре. «Пианистки-компьютеристки»… – с натужной иронией думает Морхинин.
Навстречу ему идет, белоснежно сияя зубами и всеми оттенками косметики, женщина – узкое темно-синее платье, к груди приколот микрофончик.
– Валерьян Александрович Морхинин?
Морхинин почему-то сердито узнает секретаршу Лилю, с которой он в злосчастный вечер избиения пил шампанское на брудершафт…
– Здорово, Валя, – сказал Зименков, увидев Морхинина и Лилю. – Вались в кресло, отдыхай. Виски хочешь? Или коньяка?
– Нет, не хочу, спасибо, – Морхинин вдруг почувствовал, что роскошь кабинета действует на него подавляюще, как и отношения с бывшим школьным товарищем.
– Извини, времени нет, – вроде бы виновато произнес Зименков, но тут же стал деловым до дрожи. – Значит, так, тебе нужно в долг полторы тысячи баксов на книгу. Верно?
– Верно.
Морхинин смотрел заинтересованно, писательским глазом: ловко-то как все, ух! А выражение на мордовороте у старого товарища – как будто у него полтора миллиона попросили без отдачи.
– Лиля, расписка готова?
– Конечно, Юрий Михайлович. Вот она, отпечатана со штампом нашей фирмы. Прошу вас, – продолжала Лиля, обращаясь к Морхинину, – своей рукой проставить паспортные данные, сумму прописью и подпись разборчиво.
– Один момент, – Морхинин торопливо заполнил требуемые графы расписки. – Подпись подлинная, не псевдоним, – пошутил на ходу получающий деньги Морхинин. – А то, следуя академику Веселовскому, от боярина Морхинина произошли Пушкины. Исходя из чего, я могу считать себя Пушкиным. Так что расписался-то я: Морхинин, а когда отдавать деньги время подойдет, увильну. Скажу: я вообще-то Пушкин и денег у Зименкова не занимал.
– Га-га-га! – загоготал Зименков, став немного похожим на прежнего Юрку.
– Одну тысячу пятьсот долларов США Валерьян Александрович Морхинин обязуется возвратить не позже, чем до конца ноября сего года, – не обращая внимания на шутки Морхинина и гогот Зименкова, зачитала аккуратная секретарша Лиля.
– А если вовремя не верну, ко мне домой приедут двое серьезных мужчин со шприцами, скальпелем и паяльной лампой для побуждения должника к выплате? – продолжал выпендриваться Морхинин.
– Ну ты уж слишком, – вздохнул как-то застенчиво Зименков. – В крайнем случае суд, описание недвижимости, продажа занимаемой квартиры.
– У меня нет квартиры. Только комната в коммуналке. Учти, я ведь писатель некоммерческого профиля, – Морхинин почувствовал, что еле сдерживает приступ бешенства.
Ни с того ни с сего он скрипнул зубами: вот она классовая ненависть! Черт возьми их, зятьков и сынков прежних членов верховной мафии… Теперь у них уже подросли новые зятьки и сынки, так чего горевать, что растащили страну на ломти и жируют с полным сознанием законности.
– Пересчитайте, пожалуйста, – сказал Морхинин, возвращая деньги Лиле, – а мне отдайте расписку.
– Ты чего? – забеспокоился Зименков. – Я пошутил насчет недвижимости.
– Пересчитали? – уточнил Морхинин, обращаясь снова к Лиле и не реагируя на Зименкова. – Все в порядке? Сумма возвращена полностью? А теперь прошу обратить внимание. – Морхинин аккуратно порвал расписку и сунул бумажки в карман пиджака. – Вот, Юра, я тебе ничего не должен. Я приехал просто проведать. Удостовериться в твоем драгоценном здоровье.
– Да ты чего, Валька, с ума съехал? В чем дело?
– Ни в чем. Мой, так сказать, творческий каприз. Мисс, проводите меня до двери.
Морхинин стройно направил стопы вон из кабинета бывшего школьного товарища.
– Отнимает тут время… – вслед ему громко сказал Зименков. – Писака-бумагомарака…
Дома он позвонил старшей дочери.
– Софья Валерьяновна? Бизнес-леди? Один писателишка беспокоит. С корыстными целями. Я понимаю, что с богатыми и успешными современниками лучше быть в других отношениях. Но у меня явный комплекс неполноценности перед их величием. А ведь я все-таки кормил и поил тебя до совершеннолетнего возраста.
– Чего это ты городишь, папа? – удивилась Соня и захихикала на другом конце провода. – Какие у тебя проблемы? Говори прямо, не бойся. Чем смогу, помогу, ей-богу.
– Ух, что-то ты, Сонька, сегодня добрая. Книгу нужно издать за свой счет маленьким тиражом. Обещали потом реализовать и часть денег вернуть.
– Сколько? Гм… Подъезжай.
Морхинин приехал через два дня, раньше не собрался. Неожиданно у него разболелась голова, потемнело в глазах. Тася забеспокоилась, хотела вызвать «скорую помощь». Но пришел сосед-электронщик, принес аппарат для измерения давления.
– Засучите рукав, Валерьян Александрович, – сказал он серьезно и проверил. – Повышенное. Спиртное и крепкий кофе не пить. Ни с кем не ругаться. Не писать. Таисья Федеровна, не нужно «скорую». Вот я даю таблетку. Пусть Валерьян Александрович примет, водичкой запьет. Полежит на диване час. Глазки закатит, ручки на пузе сложит и почитает себе потихоньку молитвы. Знаете?
Читать бесплатно другие книги:
