Паутина судьбы Stenboo Doc
Верную электрическую машинку Валерьян отнес на помойку. А Тася, читая специальные брошюры, консультируясь с соседями (на счастье, это были научные сотрудники), начала преодолевать новое испытание судьбы. Были приобретены компьютер, клавиатура и новенький монитор. Кто-то даже подарил принтер. И милая сожительница Морхинина ради его блажи, с возникновения которой и началось это повествование, усердно трудилась над его освоением. А Морхинин продолжал архаическое сражение с сопротивлением языкового материала, держа в троеперстии ручку и шелестя листами бумаги.
Когда «Шестая кулиса» была перепечатана на принтере и заключена в дореформенную голубенькую папку с завязочками, Морхинин принялся искать телефоны изданий. К компьютеру они с Тасей по этому поводу еще не обращались. Разыскивая телефоны по справочнику, выпущенному Союзом писателей, или на последних страницах новой книжной продукции, он сидел дома и терзал телефон. Наконец, поговорил с женщиной-редактором какого-то «Агентства имени Бабашкиных», та осторожно предложила подъехать, привезти роман.
Листья уже опадали, несколько раз сыпал снежок. На душе копилось тревожное стеснение.
Найдя дом и нужный подъезд, спросил Надежду Сергеевну. Вышла бедно одетая, в русской вязаной шали пожилая женщина. Очень подошло бы ей какое-нибудь вязание спицами. Она уютно устроилась в старом кресле.
Какая все-таки простота существовала совсем недавно! Никаких тебе синопсисов и отрывков по электронной почте. Видишь редактора, он – тебя. Вы разговариваете, глаза в глаза, и узнаешь человека – иногда усталого, заранее раздраженного, иногда внимательного и заинтересованного, равнодушного или решительного, как энергичный Панфилов, сразу взявший «Проперция» на переиздание.
Морхинин и пожилая дама говорили довольно долго. Услышав, что перед ней бывший хорист оперного театра, а роман несет на своих страницах события, действительно происходившие на самой большой оперной сцене, она оживилась. Вспомнила свою нелишенную интереса к театру молодость.
– Валерьян Александрович, тема вашего романа необычна, написана, как я успела заметить, профессиональным языком. Я надеюсь, наш директор Борис Аркадьевич заинтересуется «Шестой кулисой». Я же со своей стороны приложу все старания.
Через месяц Морхинин привычно освободил кейс от лишней поклажи – и не ошибся. Надежда Сергеевна встретила его с выражением смущения и даже грусти.
– Мне ваш роман понравился. Но директор остался им недоволен. Так что вопрос об издании пока снимается… – И она вернула голубенькую папку с завязочками.
– А может быть, попробовать мне поговорить с директором, – начал было убеждать Морхинин, когда она вышла в коридор его проводить. – Может быть, изменить какие-нибудь места или сделать купюры…
Надежда Сергеевна слабо махнула рукой. Она оглянулась с осторожным видом и шепнула на ухо Морхинину несколько весьма нелестных характеристик директору.
Пожав плечами, Морхинин покинул негостеприимное «Агентство имени Бабашкиных». После чего сразу отправился на другой конец Москвы, в редакцию журнала «Вымпел», находившегося в начале Малой Бронной. Как видите, наш герой все-таки продолжал надеяться обратить на себя внимание «толстых» журналов.
Он опять попал на представительного, пожилого редактора Бориса Семеновича Тусселя, который его узнал и встретил довольно благожелательно.
– Вы еще не бросили заниматься нашим делом? – спросил он Морхинина. – Еще уповаете на успех, славу, деньги? – вопросы были заданы в ироническом тоне.
Морхинин невольно внутренне закипел, собравшись ответить тоже с язвительным намеком на успехи и способности тех авторов, которых охотно печатал «Вымпел». Однако сдержался и заговорил о новом своем романе на тему оперного театра.
Туссель стал серьезен, поправил очки на переносице, покрасневшей от нагрузки старомодной оправы. Он протянул руку навстречу папке с «Шестой кулисой», не скрывая интереса старого литератора, собирающегося получить развлечение от забавной новинки.
– Я надеюсь, Борис Семенович, мой роман вам понравится. Прошу только, чтобы он случайно не затерялся… Сейчас, знаете ли, такая кругом неразбериха… Рукописи исчезают, потом появляются в посторонних изданиях под чужой фамилией… – Морхинин закатил глаза в мнимом отчаянии. – А те, кто посылает свои вещи через электронную почту? Нет, я не представляю себе степень полной беспомощности автора в интернет-шалмане…
– Я тоже не представляю, – ворчливо сказал Туссель, которому переход литературного процесса на компьютерную технику, видимо, досаждал. – Но что можно изменить? Говорят, некоторые авторы предварительно регистрируют свои произведения в специальной конторе. Чтобы в случае чего-такого можно было подать в суд.
– Не думаю, что у нас это дело налажено и из суда выйдет какой-нибудь толк. Мне вот тоже морочили голову, а в один прекрасный день повесть моя исчезла.
– Однако, молодой человек, – возмущенно заговорил Туссель, не замечая, что его собеседник хоть и на редкость моложав, однако уже достиг довольно почтенного возраста, – у меня со стола никогда ничего не исчезало. И попусту я никогда авторам головы не морочил. Если я нахожу достойной принесенную вещь, я без всяких лукавств выношу ее на всеобщее обсуждение. Ну а что скажут коллеги или главный редактор, это уж… Всего наилучшего. Ваш роман невелик. Даете мне полтора месяца?
О, эти бесконечные «позвоните через месяц» – все это может тянуться иногда годами! Но не всегда редактор виновен в страданиях нетерпеливого или переждавшего все возможные сроки писателя. Тут и неясные для него самого грандиозные замыслы директора, и принципиальные несогласия внутри редакции, и мнение якобы всезнающих маркетологов, и политические склонности того или иного решающего лица, и деньги, деньги, деньги…
Но Морхинин продолжал писать.
…Пятнадцатилетний подросток сидит в одних спортивных трусах на балконе шестого этажа. Из озорства он направляет круглое большое зеркало в окна расположенной наискось от него канцелярии. Там сначала терпят пляски круглого солнечного зайчика. Но вот приоткрывается створка окна, и усталое лицо красивой молодой женщины появляется в предвечернем свете августовского дня.
Знакомство разведенной двадцативосьмилетней служащей и крепыша из девятого класса тоже смахивает на случай из жизни самого автора. Первая невыносимо сильная и чистая страсть, осторожная позиция партнерши, Москва семидесятых. И занятия греко-римской борьбой в секции «Спартака», преобразуемые фантазией в некие античные сцены. И удивительное знакомство с искусствоведом в Третьяковской галерее. И глупая ревность сверстника, от ножа которого спасает случайно оставленный в кармане пиджака толстый блокнот. И неожиданное чтение перед классом «Часто очи в даль морскую обращал я с этих пор…»[6]. И могучий верзила на расшатанной тахте в комнате возлюбленной, да нож, напрасно схваченный уже самим юным страстотерпцем… Расставание, ночь над Петровским бульваром, девушка в светлом плащике, и желтые листья осени…
Повесть была названа «Круглый заяц» и стала самой неудач ливой из всех, которые написал Морхинин.
А письмо из Италии на этот раз было ликующим.
«Я перевожу вам четыреста евро, чтобы вы могли присутствовать на презентации вашей книги, которая будет издана через три месяца, – писал Бертаджини. – Посылаю вам Editoriale Sometti – живописно оформленный каталог издательства «Сометти» за год, в нем крестиками отмечены книги которые появятся на полках магазинов уже в этом полугодии. Там будет и моя книга о молодом теноре Акилле Граффинья, певшем в России в XIX веке. Но главное in preparazione[7] роман «Проперций». Viva, viva! Владимиро Бертаджини сделал то, что обещал. Так что готовьтесь к вылету в Италию. Подробности следующим письмом. Arrividerci, mio caro amico».
Наконец наш герой почувствовал себя баловнем судьбы. И потому в прекрасном настроении постучал в кабинет главного редактора журнала «Московское известие» Василия Григорьевича Лебедкина. Месяцев пять назад Морхинин отдал лично ему свою повесть «Круглый заяц».
Лебедкин тогда объявил по телефону, что «Круглый заяц» ему понравился:
– Современной модной порнушкой слегка отдает… Нет, ты не обижайся, как говорится, с огоньком, с любовным пылом повесть-то. Все есть, но красиво. Без излишних подробностей. А с точки зрения стилистики прямо глотается без запинки. Я буду предлагать «Зайца» редколлегии на следующей неделе. Думаю, в следующем номере поставим.
– Спасибо, Василий Григорьевич, – искренне благодарил Морхинин. – Хоть и без гонорара, но в родном, как говорится, писательском журнале. Чисто для души. Если вам понравилось, то уж другим…
Недели и месяцы уплывали. Морхинин звонил Лебедкину по поводу «Круглого зайца». Тот все обещал, но странно тянул с публикацией. Наконец терпение Валерьяна иссякло, и он пришел в «Московское известие».
Обычно здесь толклись работавшие в журнале Селикатов, Вапликанов и Капаев с Дьяковым, не считая литературного секретаря Сербиенко. За большим столом восседал Лебедкин. Часто случались незапланированные выпивки, приходы гостей из сторонних московских редакций или из провинции. Забегали из других комнат литчиновники. Разгорались всякие политические и профессиональные споры. Словом, вне непосредственной работы с журнальными материалами это был настоящий клуб – шумный, сумбурный, не особенно выбирающий выражения, иногда взрывающийся хохотом, а иной раз – отборным матом.
Морхинин стукнул в дверь и, войдя, удивился тишине и траурному порядку в помещении редакции. За своим столом, как всегда, сидел сухонький Лебедкин почему-то с распухшим носом. Рядом, уперев левую руку в крутое бедро, изогнула приятный стан смазливая девица лет двадцати пяти. Прочие члены редколлегии отсутствовали.
– Здравствуйте, Василий Григорьевич, – сказал Морхинин, не обращая внимания на девицу, приняв ее за случайную посетительницу. – Я уж решил не звонить, не беспокоить вас больше по телефону. Думаю, зайду и выясню на месте, в каком номере пойдет мой «Круглый заяц». А то, наверно, сложности возникли и…
– Да, сложности возникли, – хрипловато проговорил Лебедкин, погрузив взгляд в груду печатной продукции на столе.
– А что такое? – забеспокоился Морхинин. – Моя повесть…
– Ваша повесть не удовлетворяет требованиям журнала ни с точки зрения качества, ни, тем более, содержания, – холодно и неожиданно заявила девица.
– Да. Я как-то не разглядел сразу… – пробормотал Лебедкин.
Морхинин даже вспотел от возмущения.
– К сожалению, Василий Григорьевич часто необоснованно обещает авторам принять их рукописи для публикации, – опять вмешалась смазливая девица.
Лебедкин что-то подтверждающее промямлил.
– А вы кто такая, чтобы делать мне заявления о моей рукописи! – разозлился Морхинин. – Я отдавал повесть главному редактору и хочу слышать объяснение от него, а не от вас.
– Я шеф-директор и заместитель главного редактора, – теперь уже упирая обе руки в бедра, сказала девица. – Меня зовут Инна Горякова, имейте в виду.
– Но члены редколлегии… – Морхинин не скрыл презрительного взгляда на съежившегося Лебедкина.
– Они здесь больше не работают, – отчеканила Горякова.
Морхинин остолбенел. Здесь столько лет действовала дружная, смелая, радикальная группа литераторов, да и отношения редколлегии с главным редактором сложились довольно свойские, почти как у разбойников с атаманом. И к тому же все они «не были врагами бутылки». Неужели эта молодая особа с остро торчащим бюстом, крутыми бедрами и наглым голосом сумела разогнать такую сплоченную компанию? И она же поставила в неловкое положение самодовольного старика Лебедкина?
– Хорошо, возвратите мою повесть, – сообразив, что дальнейшие пререкания бесполезны, мрачно сказал Морхинин.
– Да, она где-то… Инночка, найди автору его рукопись, – попросил Лебедкин смущенным голосом и обратил к девице взгляд побитого пса.
– Я понятия не имею, где рукопись этого субъекта.
– Она должна быть на столе главного редактора. Он же меня обнадежил, черт побери! – вскипел Морхинин.
– Нечего тут чертыхаться, талант! – крикнула, надвигаясь на Морхинина, Горякова. – Я не обязана знать, где валялась ваша повесть столько времени. Может, я выкинула ее в корзину!
Морхинин ощутил желание треснуть наотмашь по этому смазливому личику.
– Вы спросите лучше у Линника, – переходя на «вы» и посоветовав обратиться к первому подвернувшемуся сотруднику секретариата, оживился Лебедкин. – У него хранятся рукописи.
– И не обивайте здесь больше пороги, – посоветовала вслед Морхинину разошедшаяся девица.
– Ты еще мне будешь указывать! – сказал со смехом Морхинин. – Сопли утри, красотка!
– Бандит! – завизжала Горякова.
– Мымра! Я еще с тобой разберусь, – пообещал, употребляя уголовный лексикон, Валерьян Александрович.
Он понимал, что дальше по накалу ситуации и русскому заведению следует приступить к употреблению матерных выражений, но от этого все-таки воздержался. Небольшой сухонький Лебедкин вряд ли решился бы вступить в единоборство с рослым Морхининым, защищая своего «шеф-директора». Он из-за стола не двигался. Тем более, судя по распухшему носу, главный редактор уже получил заверение в почтении со стороны литературной общественности.
Выйдя от Лебедкина, Морхинин зашел в первый попавшийся кабинет. Здесь сидел над ведомостями об уплате взносов некто Линник.
– Леонид Иваныч, – возбужденно обратился к нему Морхинин, – что за кукольный театр у Лебедкина? Кто эта наглая потаскушка?
– Ох, не спрашивай, тут у нас такие дела!
– Девка-то кто?
– Из Армавира приехала. Студентка Лебедкина в институте. Он, говорят, для нее однокомнатную квартиру снял. А здесь произвел ее в шеф-директоры. Мужики журнальные возмутились…
– Дальше?
– Они приступили к Лебедкину: не нужен, мол, нам тут шеф-директор гребаный из твоих любовниц… А он им: «Кто не желает работать в таком составе, свободен». Наберу, мол, других. Ну, все они, значит, развернули бамперы и поперли в дверь. Он вскочил, побежал за ними: «Гранки, – кричит, – верните! Срываете выпуск журнала!» И схватил кого-то за рукав. Тут Селикатов Петька, критик-то, безо всякого почтения хрясть ему кулаком по носу… Кровища! Скандал! Сидит теперь с носом рядом со своей разлюбезной и не знает, что дальше делать.
– Ничего, помирятся, – Морхинин подумал, посвистел, чего-то придумал. – Да, «гром победы раздавайся, веселися, грозный росс»…
Поехал в центральное здание СПР, где главным редактором газеты «Московская литература» сидел Микола Лямченко. Вместо пышных казацких усов он носил теперь усики щеточкой и небольшую бородку вроде земских врачей или профессиональных революционеров начала прошлого века. Свитер и джинсы тоже сменил на цивильный костюм и ходил на службу при галстуке. А к компьютеру пристроил свою симпатичную жену.
Морхинин зашел к нему, рассказал про свою повесть, про Лебедкина, про наглую Горякову и поинтересовался, как это столь сплоченная команда не смогла пересилить какую-то студентку из Армавира.
– Ночная кукушка, брат, всех перекукует, – сказал Лямченко. – А у него, семидесятилетнего, с ней вытанцовывается, понял? Чего ж ты хочешь от старика? «Последний раз цветут астры и розы…» – неожиданно пропел он тенорком. – Вот так вот.
Морхинин взял у Лямченко сигарету. Закурил и объявил торжественно:
– Я в Италию улетаю на презентацию своей книги.
– Да ну? – изумился старый приятель. – Ах ты гад…
XV
В Миланском аэропорту Морхинина встречал Бертаджини и его сын, человек лет тридцати, очень похожий на своего представительного отца, только без седины в кудреватых волосах.
Пока Валерьян проходил таможенный контроль, получал сумку с вещами, чего-то путал с документами на проходном пункте, они издали приветствовали его широкими улыбками и взмахами рук. Когда же он наконец прошел в вестибюль, итальянцы так энергично направились к нему, что другие пассажиры удивленно оглядывались.
Сразу после рукопожатия, хлопанья по спине и русского «Ну, наконец-то… Ну вот вы и в Италии… Как я рад вас видеть!» – Бертаджини сделал три шага назад и тут же сфотографировал Морхинина, слегка растерянного, с большой вещевой сумкой. Сын Владимиро Джино радостно сиял карими глазами и великолепной зубной эмалью, но кроме «Привет!» и «Добри ден, синьор Валериано!» по-русски ничего произнести не умел.
Бертаджини преуспел в жизни настолько, чтобы оказаться в том действительно благополучном среднебуржуазном сословии, о котором все долдонят в России, обещая в скором времени взрастить его на нашей захламленной и заброшенной холмистой равнине. И отец, и сын Бертаджини (Джино окончил университет и работал юристом в какой-то фирме) одеты были в добротные костюмы элегантного покроя и цветные рубашки с яркими, по моде, широкими галстуками.
Морхинин, в своем единственном отглаженном костюме и купленном Тасей на развале светлом плаще, тоже выглядел неплохо. Он попросил пройти с ним в банк, чтобы обменять подаренную старшей дочкой тысячу долларов. Сразу же в аэропорте москвич приобрел детскую машинку для внука Владимиро маленького Риккардо. То есть повел себя Морхинин воспитанным и щедрым джентльменом, который и за границей знает, как себя показать.
Когда они бодро уселись в «Фиат» вишневого цвета, Морхинин взмолился: «Ла Скала! Покажите мне Ла Скала!» – в память о тех днях, когда московская опера гастролировала на его сцене. Они проехали мимо знаменитого оперного театра, вдоль галереи, сверкающей магазинчиками и кафе, и наконец остановились напротив Миланского собора.
– Когда мы были на гастролях, собор выглядел не столь роскошно, заключенный весь в строительные леса…
– О! Сколько лет прошло… Леса давно сняли, и вы можете любоваться статуями, витражами и каменной резьбой… Но как ваше впечатление о нынешней Италии, Валерьян?
– Откровенно? Хуже, чем пятнадцать лет назад. Все казалось скромнее, проще, но больше по-итальянски как-то. Конечно, не катил такой сплошной поток авто…
– А у вас-то в Питере, в Москве! Еще больше авто, готов поклясться!
– В Москве вообще бензиновый ад, а весь город буквально завален и завешен рекламой – от движущихся электрорастяжек на крышах и поперек улиц до американских улыбок и пупков полуголых девиц чуть ли не у самого Кремля… Собственно, вот все то же самое и здесь, только поменьше количеством и размерами… Где знаменитый блошиный рынок? Где продавцы жареных каштанов? А где итальянские маленькие таверны? Почему вместо них японские, китайские, ливанские, египетские, марокканские? Почему столько негров, арабов, еще кого-то…
– Албанцы незаконно мигрируют, а наше слабое либеральное правительство не может серьезно этому воспрепятствовать. Боится быть обвиненным в нетолерантности. Ислам захватывает Италию, вообще Европу… Глобализация, – Бертаджини махнул рукой не без печали: – Хватит об этом. Глобальная цивилизация катится и со стороны Америки. А азиаты и африканцы расселяются в городах старушки-Европы. Но Россия, при всем ее безумном беспорядке и безудержном грабеже, все-таки держится – она слишком огромна… Знаете ли, Валерьян, я думаю, Россия удержит ислам и остановит Америку…
– Сомневаюсь. К тому же вы забыли про неистово процветающий Китай…
– Все! К дьяволу… О Мадонна, прости меня… К чертям политику! Нас интересует «Проперций» – роман писателя Морхинина, уже отпечатанный в типографии. Благодаря стараниям и упорству одного старого мантуанского журналиста.
– Нет слов, Владимиро… Я считаю, таких людей, как вы, больше на свете не бывает! – искренне воскликнул Валерьян.
Наконец вишневый «Фиат» выехал из голубовато-серой от смога миланской котловины и заскользил по переполненному шоссе к Мантуе. И, несмотря на потоки автомобилей, караваны туристических автобусов, массы слишком смуглых или откровенно чернокожих торгашей и попрошаек, Морхинин имел счастье любоваться по пути архитектурными красотами Возрождения, прелестными, как декорации к шекспировским спектаклям.
– Мы поедем в Мантую через Верону специально для вас, чтобы вы хоть мимоходом посмотрели на эти живописные города.
Морхинин наслаждался, выглядывая среди современного цивилизационного хлама соборы, палаццо, площади и фонтаны. К вечеру машина подъехала к аккуратному особнячку с примкнутыми к нему магазинами и сквером. Это был тот адрес, который Морхинин знал наизусть, надписывая письма к Бертаджини.
Въехали под арку в замкнутый дворик, выложенный темно-серой плиткой, дверь подъезда оказалась распахнута. Пожилая дама в длинной юбке и замшевой кофте стояла на ступеньке крыльца, держа за ручку светловолосого малыша лет трех. Рядом в белых джинсах и красной куртке – невысокая молодая женщина, жена Джино.
Начался интеллигентный и милый, но все же итальянский гвалт. Все сразу начали быстро говорить, любезно улыбаться и приглашать, приглашать, приглашать…
Морхинин поцеловал руку пожилой синьоре Федерике и Виттории, жене Джино, в ответ чмокнувшей его в щеку. Он серьезно по-мужски пожал ручку светленькому Риккардо и поинтересовался его именем. «Mio nome Riccardo Bertagini», – четко представился трехлетний внук Владимиро. Потом мальчик (как разобрал Морхинин), в свою очередь, предложил назвать себя приезжему дяде-иностранцу. Пришлось сказать, что его «nome – Валериано», и затем лишь вручить машинку.
– Грацие, синьор Валериано, – выражая сдержанное удовольствие на сосредоточенном личике, поблагодарил Риккардо. Но быстро потерял терпение, взвизгнул и, сопровождаемый кем-то из родственниц, помчался вверх по лестнице в детскую.
Вскоре умытый, причесанный, сменивший рубашку Морхинин оказался за столом с приготовленными по-праздничному рыбой, мясом, пестрой массой нашинкованных овощей, бутылями с красным вином и минеральной водой. Спохватившись, Морхинин вернулся в свою комнату, достал из сумки литровую бутылку водки, большую банку красной икры и маринованные белые грибы в фирменно украшенной упаковке, которые он купил в Замоскворечье на «Славянской ярмарке». Кроме того, вручил дамам двух матрешек и деревянного русского старика в лаптях, сидевшего на печи. Итальянки восхищенно разглядывали сувениры и делали вид, что держат в руках веселые русские поделки впервые. Уж наверное Владимиро давно навез из командировок «хохлому», пару пламенеющих розами «жостовских» подносов и голубоватую изящную «гжель».
Ужин не стали затягивать, так как с утра нужно было ехать в Турин, к славистам-переводчикам. Затем следовало посетить Ассизи, родной город Проперция. Вечером там намечалась презентация, где должны были присутствовать все принявшие участие в издании романа.
Наутро позавтракали омлетом с ветчиной, сыром и солеными оливками. Кофе отблескивало золотистой пенкой, а жена Джино, маленькая бойкая Виттория, похожая на симпатичную грузиночку с голубыми глазами, сбегала в соседнюю булочную, принесла хрустящие булки и кусок торта.
На этот раз вишневый «Фиат» вел сам Владимиро. Джино на более представительном автомобиле укатил в свою фирму.
Дальше все сложилось прекрасно. Был апрель; деревья и кусты вдоль шоссе отцветали, зато ярко пылали ухоженные клумбы на поворотах. Сияло почти по-летнему солнце, глубоко синело южное небо. Настроение нахлынуло чудесное. Морхинин сидел, тараща счастливые глаза по сторонам, разговаривал с этим удивительным человеком – итальянцем с русским именем – и думал про себя: «Как же это все привалило? Почему Бог дал такую радость, за что? Он в Италии. Здесь издали его роман, хотя он не приложил для этого ни малейшего усилия. Чудеса!»
Приехали в Турин. Познакомились в университете с чудесной благожелательной женщиной, возглавлявшей большое отделение славистов. Поговорили по-русски со студентами, с преподавателями. Валерьян подписал итальянский вариант (темно-бордовый том с изображением Проперция на фоне римских колонн). Этот Проперций напоминал не юношу с романтическими локонами, а боксера-профессионала с боевым выражением на скуластом лице. Таково было творческое решение художника.
Зато на отвороте обложки оказалось предъявленным давнее фото автора – молодого сердцееда с идеальным воротничком и соразмерным, как равнобедренный треугольник, узлом галстука. Здесь же подробнейшим образом отпечатана желтым по бордовому биография Морхинина, указаны и презентатор Бертаджини, и переводчики. Затем дана пара статей о соотношении русской и латинской поэзии. Словом, издание было почти академическое и на великолепной меловой бумаге.
Пообедали в ресторане и поехали на презентацию в Ассизи.
Их встретили мэр с супругой, бывший мэр без супруги, он же латинист – переводчик стихов. С ними очень бойкий, хорошо знакомый Бертаджини асессор по культуре, типичный общественный деятель провинциального масштаба и помощник асессора, счастливый, что присутствует на таком редком праздненстве. Все итальянцы выражали мимически свое чрезвычайное благожелательство.
Наконец Владимиро представил Морхинина солидной паре, собственно издателям романа – синьору Энрико Эсальтато и его супруге синьоре Лауре Бомонди. Морхинин сообразил: они дали основные деньги на издание романа, поэтому с особым энтузиазмом пожал руку синьору Энрико и с грациозной почтительностью поцеловал руку синьоре Лауре.
Зал при городском правлении был небольшой, человек на сто. Он не вместил желающих присутствовать при презентации. Собрались не только земляки древнего поэта (они, конечно, составили большинство), но проявили интерес некоторые любители литературы из Турина, Милана, Вероны, Перуджи и даже какой-то проворный римский фотокорреспондент. Некоторые женщины принесли цветы, которые вручили Морхинину, будто артисту или музыканту. Тут же, при входе, старая усатая дама в широкополой шляпе продавала бордовые тома «Проперция».
Почти все пришедшие на презентацию купили по две-три книги, хотя, как шепнул ему Владимиро, провинциалы в Италии весьма прижимисты. Но у итальянцев сохранился, помимо общего италийского, еще и особо подчеркнутый, иногда просто фанатичный, местный патриотизм. Если какой-то человек прославился, то отметить его юбилей или организовать презентацию, относящуюся к славному земляку, считалось делом чести. Энтузиазм охватывал всякого.
Сначала выступал Бертаджини. Он рассказал, как случилось, что группа итальянцев решила перевести и издать русскую книгу о своем земляке. Потом латинист прочитал несколько стихов Проперция в своем переложении. Затем что-то о традициях в литературе произнес местный асессор по культуре. Несколько бодрых и патриотических возгласов кинул с эстрады мэр Ассизи. Он обещал, что в предполагаемом месте рождения поэта усилиями мэрии будет сооружен скромный, но красивый мемориал.
Наконец поднялся совсем затекший от сидения Морхинин. Он проговорил три приветственные фразы, выученные с помощью Владимиро, и помахал над головой сомкнутыми руками, как при победе на спортивных соревнованиях. Ассизцы устроили ему авацию: еще бы! Этот русский, очень видный мужчина и, видимо, знаменитый писатель, прославил в своей книге их земляка. А значит, и прекрасный городок Ассизи. И, следовательно, морально приподнял и отметил каждого из них. Браво, синьор Валериано! Вива Проперцио! Эввива Ассизи!
Репортер из Рима, приглашенный синьором Владимиро, и сам Бертаджини усиленно фотографировали происходящее, имея в виду поместить эти фото на страницы газет в Риме и Мантуе. Собственно, снимали презентацию вообще все кому не лень. Местный асессор по культуре объявил, что в Ассизи будет издан буклет с материалами о древнем поэте и о чествовании его памяти.
После презентации объявили, что предстоит фуршет для инициативной группы. Народ повалил из зала на улицу, устраивая для себя продолжение торжества в маленьких ресторанчиках.
К вечеру Бертаджини с Морхининым в двадцатый раз распрощались с благодетелями и помощниками издателей. Люди, приехавшие из других городов, покинули взбудораженный городок Ассизи.
Поехали в Мантую и синьор Владимиро с гостем. По дороге Морхинин наблюдал уже тускнеющее солнце и небо. Молодая листва деревьев пятнала узорами теней придорожные строения.
Бертаджини в каком-то месте решил свернуть с главного шоссе, чтобы поехать более близким путем, среди вилл, сельских поселков и надоевших уже и в России стандартных таунхаузов. К дороге подступили заросли кустарников с белыми цветами и редкоствольный чистенький лес, отгороженный высокой изгородью из металлической сетки. Она длилась, не прерываясь, за исключением редких пропускных пунктов с домиком охраны и осветительной мачтой, как на стадионе или в летнем театре.
По мере езды Бертаджини обеспокоился приближением темноты, потому что старый «Фиат» стал подозрительно почихивать. Машина, точно обидевшись на сетования хозяина, еще больше раскапризничалась и остановилась.
Как раз поблизости, в сетчатом ограждении какого-то перелеска, въезд оказался распахнутым. Три-четыре автомобиля с потушенными фарами темнели за изгородью. Рядом заметны были фигуры людей, активно передвигавшихся около машин и даже бежавших иногда в сторону какого-то небольшого строения. Несколько раз слышались резкие итальянские ругательства.
Морхинин ничего не понял, а Бертаджини внезапно помрачнел. Он торопливо вылез из «Фиата», открыл капот и стал энергично возиться во внутренностях своего экипажа. Валерьян остался сидеть, потому что ничего не смыслил в автомобилях.
Через пятнадцать минут Бертаджини устранил неисправность, залез в машину, и они потихоньку тронулись. Владимиро проговорил что-то по-итальянски и прибавил скорость. Тут оба литератора вздрогнули. Сначала один, а следом несколько выстрелов прозвучало за открытой сеткой изгороди.
– Что такое? – Морхинин старался разглядеть что-нибудь в том направлении, где прогремели выстрелы.
– Ничего не заметили? – спросил Владимиро. – Не в нас ли пуляют, а? Ну, я завез вас, мой друг! Нужно мне было, старому ослу, сворачивать с шоссе…
– Что, шалят ребята? Бандитизм?
– Бандитизма хватает, хотя с Россией, я думаю, не сравнить. Однако с тех пор, как у нас активно расселяются африканцы и албанцы, положение ухудшилось.
– По-моему, за нами едут, – сказал спокойно Морхинин, подумав невольно: «А ведь я могу не вернуться в Москву. Останусь тут навсегда, в земле моего литературного героя».
– Разве? – всполошился Владимиро. – С какой стати, черт возьми!
Им преградил дорогу громоздкий «Лендровер». Двое подошли и сказали несколько слов Владимиро. Он ответил и стал разворачиваться. В сопровождении «Лендровера» они вернулись к открытой сетке и въехали на лужайку, где стояли в темноте другие машины.
– Кто это? По наши души? – тихо поинтересовался Морхинин.
– Мафиози, думаю. Не знаю, что им нужно, – ответил Бертаджини. Он, кажется, сильно нервничал. – Выходим, Валерьян. Они приглашают в дом. Нас хочет видеть их начальник.
Морхинин и Бертаджини вылезли из «Фиата» и пошли по дорожке к дому. Один из пригласивших шел впереди, двое сзади. Когда приблизились к двери, Бертаджини остановился и с виноватым видом оглянулся на Морхинина.
– Прего[8], – сказал тот, который шел впереди.
Он открыл дверь. Морхинин и Бертаджини вошли в большую, невзрачную, давно неремонтированную комнату. Обставлена комната была старой мебелью. Ничего сугубо итальянского.
На низком диване сидело двое мужчин среднего возраста. Оба выглядели как нормальные немолодые итальянцы из простонародья. Отдельно на стуле с высокой спинкой расположился, положив локти на маленький столик для игры в шахматы, человек более пожилого возраста, лет шестидесяти. У стены стоял парень, кудрявый, худенький, со злыми глазами, в кожаной куртке, из бокового кармана торчала рукоять вороненого пистолета.
Вошедший после задержанных тоже был молод, одет в приличный костюм с галстуком. Он предпочел остаться у двери, остальные, сопровождавшие Морхинина и Бертаджини, – снаружи.
Парень, стоявший у стены, по знаку сидевшего за шахматным столом поставил два свободных стула на середину комнаты. Глаза у него стали еще злее, когда он подтолкнул к стульям литераторов.
– Прего, – произнес старший за столом.
Дальше волей пишущего это повествование все присутствующие в доме говорили на одном языке для удобства читателя, исключая какие-либо сноски, как принято у классиков прошедших веков.
Пожилой, положив локти на шахматный столик, обратился к Бертаджини:
– Вы из полиции? Следили за нами от самого Касторилло? – Все присутствующие впились в журналиста глазами.
– Нет, мы не из полиции, – ответил Владимиро. – В Касторилло мы не были. Едем из Ассизи, после презентации книги этого русского писателя.
– Почему вы остановились как раз у того места, где у меня была разборка? А после того, как мы одного подлюгу малость попугали, скорей рванули дальше? Хотите выступить свидетелями в суде?
– Это чистая случайность. У меня заглох мотор. Когда я устранил неполадки, мы поехали. Вот и все.
– Вы услышали выстрелы и решили сообщить в ментуру. Вы журналисты? Или все-таки ищейки?
– Вы опытный человек, – несколько заискивающе заговорил Бертаджини. – Нас даже не стали обыскивать… Вы сразу поняли, что мы представители мирного населения и вам неопасны.
– Ну, вас держали под прицелом, – засмеялся пожилой и похлопал ладонями по столу. – У вас что… есть оружие?
– Нет, конечно, нет! – вскричал Бертаджини. – Зачем оно нам? Вот мои документы. Я асессор по культуре. Веду страницу литературы в мантуанской газете. Хроникой, какими-нибудь острыми событиями, скандалами занимаются другие.
– Журналюга! – тявкнул наглым голосом кудрявый парень. – Тоже вынюхивает, где что-нибудь можно донести… Пес!
– Помолчи, Луиджи, – сердито произнес пожилой, он внимательно посмотрел, повертел удостоверение Бертаджини и возвратил ему. – А у этого (он указал на Морхинина) есть документы? Почему он молчит, как немой?
– Он иностранец, по-итальянски не говорит. У него есть международный паспорт. Покажи, Валерьян.
Морхинин, чувствуя в глубине души явные признаки волнения, даже страха, достал паспорт. Главарь мафиози посмотрел небрежно, отдал обратно.
– Написал про итальянца из Ассизи, а ты перевел. И какая-то шарага издала его книгу. Очень неправдоподобная история. А кто же получил деньги?
– Деньги не получил ни он, ни я. Это было спонсорское издание. Люди заинтересовались, заплатили свои деньги и книгу издали. Конечно, они получат компенсацию своих расходов, если книгу распродадут.
– А ты и этот, прикидывающийся русским, не заработаете ничего? Странно. Зачем тогда это было нужно устраивать? А он вообще-то похож на итальянца. На венецианца, например, или миланца. Что, совсем не понимает и не говорит?
Владимиро передал Морхинину сомнения главаря.
– Что-то мне никто не верит. Рецензент не верил, что я написал «Проперция», будучи по-профессии певцом… Я знаю по-итальянски только «buone giorno» и «arrividerci», – сказал Морхинин, обращаясь к мафиози. – Я знаю по-итальянски арию «Родольфо» из оперы композитора Беллини.
Бертаджини перевел. Стоявший у двери человек в костюме и светлом галстуке засмеялся:
– Мы догадывались, что Беллини был композитор, а не полотер. Еще что новенького сообщите?
– Мой русский друг не только писатель, но и певец. Он работал в оперном театре. В молодости бывал на гастролях в Ла Скала в Милане, – оживленно сообщил Бертаджини.
Главарь почему-то нахмурился:
– Если он певец, пусть споет!
– Тогда мы поверим, что вы не ищейки, – явно издевательски заявил парень в куртке. – Давай, пой что-нибудь, трепло. Русский жулик.
– Они требуют, чтобы вы пели, Валерьян. Вы могли бы? – обеспокоенно спросил Бертаджини.
– Попробую, – неуверенно сказал Морхинин, но внезапно почувствовал озорство и смелость. «Ах ты, шпана блатная», – подумал он, глядя на седого, за шахматным столиком.
Валерьян встал. К нему сразу подскочил человек в костюме.
– Я не могу петь сидя. Петь, так петь как следует. – Морхинин покашлял немного и помычал, проверяя состояние голоса.
Сидевшие на диване захихикали. Он отставил стул в сторону. Сам сделал несколько шагов подальше от присутствующих. За ним напряженно следили. Парень в куртке встал рядом. Морхинин указал ему жестом, чтобы тот отодвинулся. Парень зашипел что-то сквозь зубы.
– Отойди, Луиджи, не мешай, – сказал главный, он откинулся на спинку стула и приготовился слушать самым серьезным образом.
Бертаджини спрятал ноги под стул и заметно побледнел.
«Мать вашу, сволочи, – подумал Морхинин, ощущая благополучное состояние гортани. – Я вам сейчас шум устрою». Он запел арию Родольфа из оперы «Сомнамбула», которую исполнял на экзамене в годы юности, но иногда и теперь пропевал ее дома, просто так, для себя.
Сколько лет прошло с тех пор, как он пел эту вещь на людях? «Vira viso o l`oghio meni, in quil`eti, in qui sereni… Si, tranquillo idi posai, della prima, della prima gioventu…» – полился тембристый баритональный бас. Сначала Морхинин пел мягко, не усиливая звучания, но через минуту стал демонстрировать мощь своего голоса. Последний куплет выдал в полный голос, а заключительную ноту нарочно держал так долго, что под потолком звякнули стекляшки небольшой люстры.
У предполагаемых бандитов глаза влажно расширились, в них мелькнуло восхищение, – все-таки это были итальянцы. Сидевшие на диване захлопали жесткими ладонями. Стоявший близко к двери – тоже. Кто-то еще вошел с возгласом одобрения. Парень в куртке смеялся. Бертаджини аплодировал как безумный.
– Белло воче,[9] – произнес седой за шахматным столиком. – Ты, конечно, певец, приятель. Как ты еще ухитрился книжку написать? …Видать, святая Цецилия или сам Никколо, или кто там у вас, помог. Теперь пой по-русски. А то, когда ты пел эту свою арию, мне показалось, будто ты мухлюешь, притворяясь русским. Я на самом-то деле родом из Перуджи и никакого чужого акцента не заметил.
– Владимиро, я буду петь дореволюционный шлягер. Когда-то его исполнял на концертах сам Шаляпин. Говорят, в русских ресторанах на Западе еще исполняют эту цыганщину. Объясните им содержание: «Очи черные, очи страстные…»
Морхинин пел, уже успокоившись, разогретым голосом. Он подражал слышанному некогда со старых пластинок исполнению великого Шаляпина и гремел в большой комнате так ярко и мощно, что, казалось, крыша на доме скоро взлетит в ночное черно-синее небо.
– Брависсимо, – произнес после общих аплодисментов старший мафиози. – Ясно, что вы певец, а может, и писатель. А вы, – повернулся он к Бертаджини, – и правда печатаетесь в мантуанской газете. Я знал с самого начала, что вы ехали из Ассизи. Мне сообщили. Просто я решил малость повеселиться. Езжайте в Мантую. За вами последят мои ребята, на всякий случай, как бы чего не приключилось. А вы, – сказал он Морхинину, – прилетайте еще. Найдите в Болонье хозяина автомастерской super lux Габриэле Альдони, это я. Спойте для моей семьи. Исполнение песен я оплачу, тариф сами установите. Переведите ему, асессор.
Литераторы решили помалкивать по поводу внезапного плена и, к счастью, удачного концерта Валерьяна. Через полчаса после того, как все успокоилось в солидном жилище Бертаджини, в комнату Морхинина на цыпочках проследовал асессор с бутылкой хорошего белого вина и двумя бокалами. Друзья еще раз отметили презентацию морхининской книги и вообще беседовали полночи.
На обратном пути в самолете Валерьян достал из сумки великолепный темно-бордовый том. С обложки на него смотрел поэт Проперций, похожий на боксера с редковолосой челкой над приплюснутым носом и дерзким выражением на скуластом лице.
XVI
По возвращении Валерьяна как раз началась пасхальная неделя. Морхинин с Тасей работали в полную нагрузку на правом клиросе храма Иоанна Предтечи. Выдержали праздничную ночь. После ночного торжественного пения разговлялись в трапезной со всем хором, настоятелем и остальным клиром.
Несколько часов до утренней литургии промучились на стульях в репетиционной комнате. Потом, еле держась на ногах, с натруженными голосовыми связками, обливаясь потом, пели литургию. Домой приехали чуть живые, но с приподнятым, уже привычным за многие годы пасхальным настроением. Выпили еще кагора, закусили полученными в церкви крашеными яйцами, куличом, творожной пасхой и упали на постель. Поспав часа четыре, снова помчались на вечернюю службу. И так всю неделю.
Только по окончании первой недели Пасхи певчие правого хора получили передышку до следующей субботы, до всенощной. Тогда Морхинин смог обратиться к своим литературным делам.
Сначала позвонил в журнал «Вымпел» Борису Семеновичу Тусселю.
– Я уже давно осилил ваш роман про оперный театр, – встретил его приветствие почтенный редактор. – Вы человек бесспорно способный, почти талантливый. Однако… видите ли… подача многих конкретных фактов в вашем нынешнем романе… мм… скажем так… для нашего журнала все-таки неприемлема.
– Почему же, Борис Семенович? Вы ведь сами говорили: приоритетными для журнала являются действительные события реальной жизни. Роман во многом автобиографичен. И отдельные персонажи тоже несут в своей сути черты живых или живших не столь давно, даже знаменитых артистов. Почему же…
– Потому что именно те проблемы, которые вы затрагиваете и которые являлись бы интересными для нашего журнала, вы подаете с тенденциозной точки зрения, неприемлимой для демократических читателей, – честно ответил Туссель. – Можете забрать рукопись внизу, у консьержки.
Уяснив невозможность публикации «Шестой кулисы» или любой другой своей вещи в знаменитом журнале, Морхинин позвонил в издательство «Престол». (Это ему рекомендовал успешно издающий два-три романа в год молодой прозаик Дьяков.) По телефону ответили: «Приезжайте с рукописью, посмотрим».
Морхинин положил в кейс «Плано Карпини» и «Шестую кулису», вышел на станции метро «Алексеевская» и направился вдоль проспекта к нужному переулку. По пути он раздумывал с обычной тревогой, примут его рукопись или откажут. Кстати вспомнил: надо позвонить в «Терракоту» Березкиной. Замечательно было бы, если Березкина уже готовит его триумфального (после Италии) «Проперция» с талантливым оформлением художника Михаила Шляма.
Слегка расслабившийся от литераторских фантазий, Морхинин переходил переулок. Внезапно из чьего-то офисного дворца с крытой парковкой вылетел изумрудный «Мерседес». Автомобиль не сбавил скорости и почти снес задумавшегося писателя. Морхинин едва успел отскочить, шарахнувшись спиной о придорожный фонарь. «Вот сволочь», – пробормотал пострадавший от собственной рассеянности Валерьян.
«Мерседес» резко остановился. Распахнулись сразу передняя и задняя дверцы. Вылезли, рыча от досады, два матерых джентльмена в шикарных костюмах.
– Ты что, урод, ослеп или мозги отлежал? – заорал с заднего сиденья кряжистый и слегка лысоватый представитель бизнес-класса.
– А чего вы носитесь, как на автодроме! – попробовал рассердиться Морхинин, хотя колени у него тряслись.
– Что ты крякаешь тут, ублюдок! Я из-за тебя чуть машину не покарябал! Да еще за твой труп отвечать! – продолжал орать лысоватый и, сверкнув золотом часов, ткнул другого в сторону Морхинина, словно натравливая ротвейлера. – Влад, врежь ему, чтобы у него наглости поубавилось.
К Морхинину направился каратель спортивного вида, типичный телохранитель при важном хозяине. Валерьян понял, что ему несдобровать, и от безысходности крикнул:
– Только тронь, бандюга! – машинально нащупывая в кармане ключи, как средство обороны в предстоящем бою.
– Не трогать его! – раздался женский голос. – Прекрати, Константин, слышишь? Пусть Влад сядет на свое место и успокоится.
– Но ведь этот лопух сам просит, Юлечка, – расплылся издевательски кряжистый. – Как же не проучить…
– Нет! Я сказала! – женщина повысила звонкий и властный голос. – Садитесь в машину. Поехали!
Приглушенно бурча ругательства, оба джентльмена полезли обратно, закрыли дверцы, и «мерседес», выехав на проспект, исчез в автомобильном потоке.
Морхинин стоял довольно долго, опираясь на фонарь. Кейс печально лежал у его ног, словно не предвещая в ближайшем будущем ничего хорошего. Уронить кейс с книгой и рукописью перед показом в издательстве казалось дурной приметой. Морхинин заранее приуныл. «Ладно, не избили, ребра не сломали, как в прошлый раз», – подумал злосчастный сочинитель романов.
Он немного повозился со своей одеждой, приводя ее в приличное состояние. Вздохнул и будто снова услышал этот хорошо знакомый голос – чистое и легкое сопрано кареглазой Юли Баблинской. Конечно, это она приказала разозлившемуся владельцу «мерса» и его холую оставить его в покое. Как давно он не видел свою бывшую соратницу по хору, не любезничал с ней безопасно и в то же время настойчиво… Да, хорошо все-таки, что ему не расквасили физиономию тренированным кулаком.
В вестибюле финансового учреждения Морхинин показал стражу паспорт. Поднялся на второй этаж, спросил, в какой комнате проза. Ему указали, он стукнул в дверь и вошел.
Читать бесплатно другие книги:
