Загадка о тигрином следе Кротков Антон

Глава 48

Адольф Карлович Кенингсон и вправду оказался большим оригиналом.

– Извините, но по гороскопу у меня сегодня не лучший день для новых знакомств, так что приходите лучше в другой раз, – без обиняков объявил Лукову хозяин дома. Это был барственного вида господин лет этак так сорока пяти, умеренно полноватый, как большинство мужчин его возраста и общественного положения. По его немного медлительным вальяжным манерам и выражению лица было видно, что он привык к поклонению окружающих. Крупную лысую голову Адольфа Карловича венчала круглая вязаная шапочка, лицо было дряблым, но черты его были благородны, даже скульптурны. Чувственные губы были растянуты в непонятной полуулыбке, которая не показалась Лукову особо любезной. Одиссей понял, что дальше передней его в любом случае не пустят.

Между тем в квартиру постоянно прибывали гости. По обрывкам оброненных ими на ходу фраз, предвкушающим выражением лиц чувствовалось – этим вечером здесь действительно намечается нечто многообещающее. А его выпроваживали вон! Было от чего прийти в уныние.

Однако на улице Лукова ожидала удивительная удача в образе спешащей мимо семейной пары. Эти двое – муж и жена направлялись в дом, из которого Лукова только что не слишком вежливо выставили!

Они равнодушно прошли мимо Одиссея, хотя в прежние годы частенько бывали в гостях у Луковых, да и сами с удовольствием принимали старого университетского профессора и его сына в своей уютной квартире на Софийской набережной. Они просто не узнали его! Хотя Одиссей узнал их мгновенно.

Лишь пройдя ещё несколько шагов, супруги остановились и разом оглянулись. Некоторое время оба всматривались в лицо Одиссея….

Через мгновение женщина вскрикнула: «Боже мой!», и закрыла рот рукой. Её муж, сутулый господин тоже изменился в лице и сочувственно закивал.

– Вот во что нынешнее проклятое время может превратить интеллигентного человека! – грустно продекламировал он высоким трагическим голосом.

Одиссей действительно был похож на солдата-узбека: сильно похудевший, почерневший от южного солнца, остриженный наголо ещё во время прибывания в госпитале, в хэбэшной красноармейской форме, с солдатским вещмешком за плечами, в галифе и брезентовых сапогах.

Наконец, осознав свою ошибку, счастливые Раевские кинулись к молодому человеку. Начались объятия, поцелуи, взаимные расспросы, слёзы. Одиссей потерял их из виду примерно год назад. Последнее, что Луков слышал о Раевских, это то, что они отправились в Брест-литовск, чтобы оттуда выехать в Германию и далее в Париж, где у них имеются родственники. Но оказалось, что по дороге их поезд остановили бандиты. Потом Елена Модестовна заболела тифом. Пока Владимир Дмитриевич выхаживал супругу, до них стали доходить тревожные слухи, что хрупкое перемирие на границе нарушено, и в прежнем направлении ехать теперь нельзя. Тут подвернулась возможность отправиться из промозглой голодной русской осени в солнечную изобильную Азию. Так Раевские оказались в Ташкенте.

Выяснилось, что хозяин этого не слишком гостеприимного к Лукову дома является их дальним родственником. В общем-то не бог весь какая родня, как говориться «седьмая вода на киселе», но для приехавших в чужой город без денег беженцев это оказалось спасением. Адольф Карлович Кенингсон принял Раевских очень радушно. В Ташкенте этот старорежимный чиновник в небольшом чине был фигурой значительной. Правда, недоброжелатели называли его городским сумасшедшим за фанатичную, порой доходящую до безумия страсть к науке и коллекционированию исторических редкостей. Действительно, на свои увлечения Кенингсон потратил всё своё состояние. Но ему удалось сплотить вокруг себя группу единомышленников и основать кружок любителей археологии, или как гордо именовал его сам учредитель «Вольное общество свободных диггеров». Название происходило от английского глагола «диг» – «копать», «рыть», так как немалую часть времени члены кружка проводили с лопатами в руках на раскопках. Кенингнсон сам разработал устав Общества. Его члены – в основном представители провинциальной интеллигенции (хотя в клубе состояли даже паровозный машинист, приказчик и слесарь) были «обречены», как «сельские врачи» быть специалистами широкого профиля. Каждый из «вольных археологов» со временем стал лингвистом, этнографом, географом, нумизматом и историком.

Клуб стал первым востоковедческим научным центром в Центральной Азии, изучавшим, помимо археологии, ещё историю, этнографию, географию, языки народов Туркестана и сопредельных стран. Все экспедиции клуба Кенингсон финансировал из собственного кармана. На свои же деньги он издавал научно-литературный сборник «Средняя Азия» и журнал «Среднеазиатский Вестник».

Надо сказать, что Адольф Карлович был чрезвычайно образованным человеком. Однако знания свои он получил по большей части вне университетских аудиторий. После окончания классической гимназии он всего два курса проучился в казанском университете. А затем, поддавшись страсти к путешествиям, недоучившийся студент отправился бродяжничать и набираться впечатлений. Где он только не побывал! Объехал почти всю Европу, долго жил в Париже, потом в Берлине, перепробовал множество профессий. В Индии молодой человек тяжело заболел малярией и чуть не умер. Причём в ходе болезни у него возникли психические нарушения, от которых потом пришлось долго лечиться. Вообще странствия и связанные с ними опасности подточили сильный молодой организм, и с вольной жизнью пришлось завязать. Вернувшись на родину, Кенингсон с большим трудом выхлопотал себе место мелкого чиновника – письмоводителя в Департамента земельных имуществ. О том, чтобы вернуться в университет и речи небыло.

Зато в последующие десятилетия он усердно восполнял недостаток знаний самообразованием, прочитал горы книг, без чьей-либо помощи овладел десятком восточных и западных языков. Но даже не смотря на столь впечатляющие успехи, психологический комплекс недоучки преследовал недоучившегося студента долгие годы. В предисловии к своей нашумевшей работе «Древности в окрестностях города Ташкента» Кенингсон скромно называл себя простым любителем – «копателем» археологических фактов, отмечая, что желает собираниями сырого материала, «черновой работой» принести хотя бы малую пользу науке, представляя делать выводы и заключения настоящим учёным.

Впрочем, несмотря на такую застенчивую оценку собственной деятельности «скромный любитель» не отказывался от почестей, которыми с некоторых пор его щедро вознаграждали не только публика и пресса, но и строгое научное сообщество.

Конечно, Адольф Карлович не имел той подготовки, того образования, чтобы называться профессиональным археологом. Долгие годы занятий археологией он совмещал со службой по земельному ведомству. Однако его знание истории Туркестана, его исторических памятников, и от природы данное чутьё на интересные находки, и умение разбираться в археологическом материале, со временем сделали его значительно большей величиной, чем просто «рядовым собирателем фактов». В частности большой резонанс в Российской и зарубежной научной прессе произвела статья скромного туркестанского любителя под заголовком: «Древности на среднем и нижнем течении реки Сырдарьи». Статья появилась вскоре после того, как Кенингсон сделал на собрании своего кружка сообщение об обнаруженных им следах городища Канка…

Группа энтузиастов во главе со своим неугомонным предводителем очень быстро добилась таких впечатляющих успехов, что крупнейшие востоковеды России и Запада стали называть их самодеятельное объединение не иначе, как «феноменом, открывшим «золотой век русской ориенталистики в Туркестане».

Правда вскоре после японской войны в 1906 году имя руководителя кружка оказалось в центре крайне неприятного разбирательства. Недоброжелатели обвинили известного на весь город энтузиаста в том, что он якобы замешан в исчезновении уникальной мозаичной надписи, украшавшей один из входов в мавзолей Гур-Эмир, где покоится тело султана Тимура. Белые буквы надписи, украшавшей один из порталов Гур-Эмира, размещенные на фоне растительного узора, гласили: «Это – могила султана мира, эмира Тимура…». Вскоре выяснилось, что посредниками в сделке выступали турецкие купцы, которые с немалой прибылью для себя перепродали древнюю реликвию Берлинскому Императорскому музею. Журналисты быстро подсчитали, что анонимный продавец уникальной исторической мозаики должен был получить от немцев не меньше 5000 марок золотом. Огромная сумма! В результате разразившегося дипломатического скандала и многолетней переписки, немцы согласились вернуть надпись из Гур-Эмира за 6000 марок обратно, и незадолго до Первой мировой войны она была привезена в Петербург. Но организатор кражи так и не был изобличён.

Впрочем, Кенингсона никогда всерьёз не рассматривали в качестве подозреваемого, а появившиеся в его адрес обвинения общественность города сочла грязными нападками завистников.

Революция лишила Кенингсона чиновничьей службы, остатков капитала и надежды на скорую пенсию. Но великие социальные потрясения не разрушила дорогой ему мир. Кружок уцелел, хотя некоторые его члены сгинули в водовороте последовавших трагических событий. Тем не менее, как и в прежние годы каждую неделю проходили собрания, на которые приходили те, кто остался в городе. Как обычно делались научные доклады, приглашались интересные гости. Даже большевики с их маниакальной подозрительностью не пресекли сборища представителей враждебных классов. Вожди созданной советской республики быстро поняли, что им выгоднее с пропагандисткой точки зрения взять местную знаменитость и его кружок под своё покровительство. Кенингсону оставили его большую квартиру в центре города и даже предложили пенсию, от которой, впрочем, Адольф Карлович вежливо отказался, желая оставаться вне политики.

*

Раевские буквально заставили Лукова пойти с ними. Одиссей объяснял им, что Кенингсон отказал ему от дома, но они и слышать ничего не хотели. Супруги взяли Лукова с двух сторон под руки и потащили обратно в подъезд.

– Это какое-то недоразумение! Вот увидите, Адольф Карлович милейший человек – верещала Елена Модестовна. Он будет вам рад, когда узнает, какой вы умница и душечка!

И вот Одиссей снова стоит в той же прихожей, чувствуя себя при этом крайне неловко. Тощий камердинер Кенингсона смотрит на Лукова цербером. Но главное, что сам хозяин дома неприятно удивлён его возвращением и только присутствие родни мешает ему наговорить резкостей назойливому наглецу.

Тут Раевские принимаются нахваливать молодого человека. Они представляют Лукова, как потомственного московского интеллигента, умницу, талантливого учёного, и очень порядочного человека, который в отличие от многих других, не запятнал себя связями ни с одной из политических сил (к счастью, Раевские уехали из Москвы намного раньше, чем по городу поползли слухи, что Одиссей связался с чекистами).

После такого представления хозяин дома вроде бы сдаётся, и соглашается допустить новичка на заседание своего клуба. Но при этом ставит условие:

– Вам придётся дать клятву о чистоте ваших намерений и беззаветной преданности чистому делу науки вплоть до самопожертвования.

При этих словах Раевские обмениваются недоумёнными взглядами и с удивлением смотрят на сумасбродного родственника – они явно не давали ему такой клятвы.

Но Луков с готовностью поднимает правую руку, как при принесении судебной присяги и начинает повторять за Кенингсоном слова необычной клятвы. Всё это выглядит довольно забавно и походит на детскую игру в бойскаутов, так что заволновавшиеся было за своего протеже Раевские быстро успокаиваются, и даже сами начинают нашёптывать слова романтической клятвы.

Наконец с присягой покончено, и Кенингсон приглашает Лукова подняться с ним на второй этаж. Здесь, в соседней с кабинетом хозяина просторной зале устроен домашний археологический музей. Посещение «святилища» оказывается тоже является частью обязательного ритуала, который Лукову необходимо пройти, прежде чем ему позволят в качестве наблюдателя посетить заседание элитарного клуба…

Одиссей с большим интересом рассматривал многочисленные артефакты, которыми была полна небольшая комната. Он был приятно удивлён богатству коллекции ташкентского археолога-любителя.

В это время Адольф Карлович увлечённо рассказывал о погребальных традициях народов Туркестана и сопредельных с ним стран.

– Зороастрийцы, которые преклонялись перед огнем, и не хотели осквернять его мертвой плотью, оставляли трупы своих умерших собратьев в каком-либо пустынном месте, к примеру на каменистых склонах, где их пожирали птицы-стервятники и питающиеся падалью звери. Для зороастрийцев было важно, чтобы мертвое тело, оставленное на съедение птицам и зверям, не соприкасалось с землей, водой и благородными растениями. Обглоданные, обветренные, высушенные солнцем кости собирали и хоронили так же, как в обрядах индоарийцев…

У иранцев – последователей маздаистского культа, была практика строительства особых похоронных башен, прозванных «башнями молчания». Снаружи они имели прямую цилиндрическую форму с колодцем посредине. Три концентрических круга углублений внутри башни предназначались для раздельного положения умерших: первый круг углублений – для мужчин, второй – для женщин, последний – для детей. Умерших, раздетых догола, клали в углубления, и спустя некоторое время, когда стервятники делали свое дело, обглоданные ими кости падали на дно колодца. Современные последователи маздаизма – парсы до сих пор хоронят своих умерших в подобных башнях-дакмах. А вот это одна из моих последних находок…

Кенингсон протянул Одиссею керамическую пиалу с отколотым краем, украшенную сложным орнаментом.

– Поглядите, какие великолепные арабески! Узбекские гончары с удовольствием копировали то, что привозили купцы с Ближнего Востока, Китая и Индии. Вряд ли эта вещь принадлежа простому крестьянину.

– Ой, какая прелесть! – Елена Модестовна протянула руку к красивой чашке.

Не меняя интонации, Кенингсон пояснил:

– Я предполагаю, что в том месте, где я её нашёл, могло находиться кладбище для людей, умерших от проказы.

Женщина мгновенно отдёрнула руку так, словно обожглась.

Тогда Кенингсон радостно предложил свою находку для осмотра её мужу, но тот тоже отшатнулся.

– Лично я не намерен к ней прикасаться! – ошеломлённо пролепетал Владимир Дмитриевич. – Даже интерес к чужим нравам и обычаям не вынудит меня трогать эту кошмарную миску.

Раевские дружно попятилась от страшной вещи.

Хозяин дома укоризненно покачал головой и поцокал языком в их сторону, после чего с надеждой обратился к Лукову:

– Но вы то должны оценить громадность события! Кладбище прокажённых! Представляете?! Такого никто из учёных ещё не описывал. Это может быть серьёзное открытие.

Кенингсоном протянул чашку Лукову. Одиссей заколебался. Затем потянулся за чашкой.

– Осторожно! – попыталась остановить его Елена Модестовна.

– Не делайте этого, несчастный! – присоединил свой голос Владимир Дмитриевич.

Но было уже поздно. Не без внутреннего содрогания, Одиссей взял чашку. В этот момент довольный собеседник, как бы между прочим, заметил:

– Говорят, споры проказы живут сотни лет на вещах своих умерших хозяев… Впрочем, мы то с вами учёные! Разве могут нас заботить такие пустяки, когда мы держим в руках подобные сокровища прошлого. Вы только всмотритесь в эти узоры, их нанёс большой мастер. А какая форма!

Глава 49

После соприкосновения с прокажённой чашкой Одиссею очень хотелось вымыть руки, но Кенингсон сразу повёл его в гостиную, где уже собралось человек двадцать. Кресел и принесённых из столовой стульев на всех не хватало. Адольф Карлович стал знакомить Одиссея со своими единомышленниками. И Лукову ничего не оставалось, как пожимать протянутые ему руки, хотя он и понимал, что возможно передаёт им страшную заразу.

– А я признаться ожидал, что вы сразу метнётесь к умывальнику, будете долго надраивать руки мылом – понизив голос, неожиданно с иронией признался Лукову Кенингсон. – Неужели вы совсем не испугались, когда я сказал про проказу?

– Если бы такое произошло со мной ещё месяц назад, я бы за себя не поручился. Но в нынешней экспедиции мне уже довелось пережить столько всего, что, ей богу, на многое начинаешь смотреть сквозь философские очки. Тут на каждом шагу подстерегает сотня опасностей разного рода.

– Достойный ответ достойного человека! – воскликнул Кенингсон. – Теперь я вижу, что передо мной истинный учёный! Позвольте пожать вашу руку, коллега!

Судя по крепости рукопожатия, Кенингсону действительно понравился искренний ответ Лукова. Оказалось, история про кладбище прокажённых была выдумкой ташкентского археолога, которому неожиданно пришла в голову идея с помощью такого экспромта избавиться от навязчивого визитёра. Но Одиссей с честью выдержал экзамен, и теперь уже с полным на то правом заслужил привилегию находиться в этих стенах.

Вскоре хозяина салона отозвали в сторону, и Одиссей остался один. Раевские опасливо поглядывали на «прокажённого» с противоположной стороны комнаты. Одиссей улыбнулся и помахал им рукой, после чего стал разглядывать окружающих людей. В голову ему пришла мысль: «Как оживлённы, умны и приветливы их лица. В каждодневных заботах о хлебе насущном они не превратились в униженных приспособленцев, а продолжают жить потребностями духа. Вот уж поистине элитарный клуб истинных интеллектуалов! Вот бы заполучить кого-нибудь из них в экспедицию!».

Вдруг Одиссей услышал за спиной, как какая-то женщина оживленно беседует с двумя мужчинами. Её мелодичный голос, интересные самостоятельные суждения заинтересовали его. Уже по одному только голосу Луков решил, что она должна быть юна, недурна собой, возможно даже красива. В сочетании с умом таинственная незнакомка была бы просто богиней! Что ж, вполне достойная интрига для начала игры! Одиссей решил и дальше не оборачиваться, а попробовать угадать как можно больше деталей её облика и нрава.

Из их разговора Одиссей заключил, что у заинтересовавшей его особы колоссальные познания о здешних местах, и что по своему характеру она очень любознательна, бойка и обожает приключения. Что касается деталей внешности, то Одиссей нарисовал себе портрет миниатюрной рыжеволосой светлокожей и стройной амазонки со смелым, даже дерзким взглядом светлых глаз.

Но, обернувшись, Одиссей встретился лицом к лицу с высокой статной смуглянкой со смеющимися чёрными, как маслины жгучими глазами турчанки, пышными густыми волосами цвета вороного крыла, миловидными мягкими чертами лица и некоторыми припухлостями в фигуре. Над верхней губой её пробивались маленькие усики. Впрочем, эти милые недочёты во внешности не портили молодую женщину. А напротив, придавали её внешнему облику аппетитной пикантности.

Что поделаешь, опыт с угадыванием не удался. Но Одиссей ничуть не был разочарован. Напротив! Неудача только раззадорила молодого человека. Стараясь не смутить незнакомку чересчур внимательным взглядом, Одиссей стал исподволь наблюдать за ней. Одета она была очень просто, если не сказать аскетично, тем не менее, всё, что было на девушке – и скромный приталенный жакетик, и юбка, и мягкие боты на шнуровке, – всё ей очень шло. Запястье её правой руки обвивала серебряная змейка скромного браслетика.

Рядом с барышней стояли двое мужчин. Одного – полнеющего брюнета с вялым взглядом и небольшой русой бородкой она держала под руку. Возможно, он приходился ей женихом или даже мужем.

Между тем вернулся Кенингсон. Словно прочитав мысли Лукова, он тут же познакомил его с молодой парой. Заинтересовавшую Одиссея особу звали Кирой Антоновной Каракозовой. Её мужа Артуром Васильевичем. Они были врачами-эпидемиологами из Казани. Четыре года назад приехали изучать среднеазиатские формы чумы. Работа их была очень опасной и связана с частыми разъездами по отдалённым аулам. И конечно, будучи людьми образованными и любознательными, Каракозовы не могли не свести близкое знакомство с Кенингсоном. Формально их командировка закончилась ещё год назад, но из-за гражданской войны пара застряла в этих краях. Но даже не получая жалованье из Казани, врачи продолжала исполнять свой долг на одном голом энтузиазме.

– Пока мы наблюдаем за порханием редких бабочек над Алатау, увлечённо ищем кости реликтовых животных в райской Ферганской долине и в предгорьях Копетдага, перерисовываем наскальные рисунки Саймалы-Таша, Кира Антоновна и её супруг заняты настоящим делом! – полушутя рассказывал о молодой пар Кенингсон. – Она, как настоящая воительница: на одном фронте воюет с местными суевериями, просвещая местных жителей насчёт правил гигиены. А на другом – сражается с большевистскими властями за открытие новых медицинских пунктов в отдалённых районах. Кира Антоновна лишь вчера вернулась с мужем с железнодорожной станции Сырдарья, где даже до революции поезда проходили не останавливаясь, настолько там гиблое место. Там каждый год вспыхивают эпидемии холеры, чумы в том числе из-за вопиющих антисанитарных условий жизни местного населения, отсутствия элементарных знаний о гигиене и недостатка чистой питьевой воды.

Кенингсон обратился к Каракозовой:

– Поведайте нам, голубушка, о своих подвигах. Что с вами на этот раз приключилось примечательного?

Кира Антоновна ответила просто, без обычного женского кокетства:

– Всё как обычно. Из-за антисанитарии многие роженицы и каждый третий младенец погибают от инфекций, а местные жители чуть снова не забили камнями моего Артурчика. Мы пытались объяснить мулле, что уважаем их духовные законы, но есть ещё законы биологии и медицины. Но наткнулись на глухую стену ненависти и непонимания. Нас выгнали из села и пригрозили, что если вернёмся, убьют.

Похоже, в этой паре доминировала женщина, потому что говорила в основном она, а её муж глядел на неё преданным глазами и согласно кивал, поддерживая.

– Да, да, – озабоченно покачал головой Кенингсон. – Эта проблема не скоро будет решена, ведь из-за религиозных запретов мужчина-врач не смеет не то, что прикоснуться к жене правоверного мусульманина, но даже увидеть её скрытое под чадрой лицо.

Одиссей обратил внимание, что разговаривая с молодой женщиной, почти годящийся ей в отцы археолог смотрел на неё с жадным обожанием, даже не стесняясь присутствующего здесь же мужа. Лукова это удивило.

Их разговор был прерван странным дребезжанием и позвякиванием. Гремя нашитыми на его одежду многочисленными колокольчиками, в комнату вступил необычный персонаж в пёстрых лохмотьях дервиша. Он не счёл нужным оставить в прихожей свой длинный посох и снять высокую шапку с меховым подбоем. Слипшиеся клочья опушки его головного убора спутались с густыми грязными кудрями его волос. Бродяга принёс с собой ужасный запах, от которого хотелось зажать нос или отвернуться. Возраст этого косматого, исхудавшего оборванца определить было крайне сложно. Ему могло быть и двадцать и шестьдесят.

Войдя в комнату, нищий остановился, обвёл собравшихся здесь людей безумным взглядом, и что-то выкрикнул, широко открыв почти беззубый рот и гордо вскинув голову. Одиссей, не смотря на свои познания в восточных языках, не уловил смысл прозвучавшей фразы. К счастью находящийся рядом Кенингсон взялся переводить для коллеги:

– Он сказал, что перед ним идёт сам Бог, а позади толпа ангелов.

Однако никого за спиной нищего, кроме старого швейцара, который заметал веником в совок выскакивающих из складок одежды бродяги вшей, Одиссей не заметил.

Между тем дервиш, ступая грязными босыми ногами по великолепному узбекскому ковру, важно направился к центру комнаты. По пути он бросал по сторонам дикие взгляды и продолжал выкрикивать отрывистые фразы. Смыл их сводился к тому, что пришелец объявлял себя посланцем великих духовных сил и предлагал относиться к нему, как к Мессии. И о странное дело – грязные пальцы рук нищего попрошайки были унизаны золотыми перстнями и кольцами!

– Многие простые люди верят, что милостью дервишу можно заслужить благожелательность бога. Они кладут в его суму каждый кто что может. Часто отдают последнее. А умалишенный святой может подарить понравившемуся ребёнку чёрствую корку хлеба или золотую монету, а потом голодать неделю – увлечённо рассказывал знаток местных традиций.

Одиссей с интересом узнавал всё больше и больше интересных фактов о необычном госте. Оказывается, он приехал сюда верхом на… корове, которую ему подарили в каком-то кишлаке. Каждая подробность его туалета имела непременно какое-нибудь символическое значение, например, рассказывала о его духовном пути, и к какому ордену странствующих дервишей он принадлежит.

– Кто-то считает дервишей сумасшедшими, кто-то паразитами. А кто-то просветленными, которые действительно могут летать по воздуху, аки птицы, делаться невидимыми, исцелять одною молитвою и наложением рук от неизлечимых болезней и разговаривать с духами.

Как учёного Одиссея, конечно, не мог не заинтересовать яркий представитель местной самобытной культуры. Но как цивилизованный человек он считал дервишей, одним из символов глубокой культурной отсталости Азии. Этот человек представлялся ему нравственно и умственно ограбленным духовным инвалидом, не способным к нормальной жизни и к труду, но чрезвычайно гордым от уверенности, что обладает особой силой. Он и жертва и преступник. Наверное, до нынешнего жалкого состояния его довела крайняя нужда, возможно, полученное когда-то тяжелое физическое увечье, из-за которого он не мог работать. Его могли физически и нравственно растлить, когда он был ещё мальчиком. Но такие, как этот бродяга, бессовестно эксплуатируют тысячи суеверий, предрассудков, в которые верят представители необразованных слоёв местного населения. Если он и был жертвой насилия, достойным искреннего сочувствия, то нынче он сам насильник, и исправить его может только больница для умалишённых или тюрьма.

Одиссей откровенно поделился своим мнением с хозяином дома. Кенингсон лишь отчасти согласился с Луковым:

– Да, вы правы, коллега – среди дервишей преобладают субъекты, которые не стесняются вести существование паразита, обманывая доверчивых крестьян и жителей городских низов. Однако я выбрал этого дервиша из огромного количества шляющихся по городу душевнобольных и шарлатанов. Да, первое, что бросается в глаза при взгляде на него, это его безумный взгляд, отталкивающая неряшливость и нечистоплотность, пренебрежение общепринятыми приличиями. Однако, если отвлечься от внешнего впечатления, то за ним можно углядеть много интересного. Точно также где-нибудь в пустыне археолог должен уметь увидеть за неприметным с виду бугорком остатки засыпанного тысячелетними песками великого города древности.

Этот дервиш представляется мне истинным мистиком, просветлённым суфистом, десятилетиями следующим извилистым путём духовных исканий. Много лет он жил отшельником в горах и практиковал духовные упражнения, сначала под руководством наставника миршида, а когда тот умер, продолжал самосовершенствоваться в одиночестве. Неделями он ничего не ел, предаваясь размышлениям на духовные темы, придумывал разные истязания, чтобы смирить свою плоть. Его признали шейхом сразу в нескольких дервишских братствах. И он явно обладает спиритуалистическими силами. Я не однажды наблюдал, как он погружается в особое трансовое состояние, которое называется «халь» и делает удивительные пророчества.

Кенингсон рассказал, что несколько раз вёл продолжительные беседы с этим дервишем. Тот считал себя просветленным божественным светом и утверждал, что поднялся над уровнем какой-либо религии. Любая религия, по его словам, является пищей, годной лишь для детских желудков, и не удовлетворит взрослого – того, кто духовно вырос и познал истину.

– Он сказал мне, что выполнение религиозных обрядов необходимо правителям, чтобы удерживать в повиновение толпу, а истинный суфий свободен. Дела благочестия и благотворения совершаются отныне им не в силу предписаний закона, а из естественной потребности души. Мне это показалось очень правильным, ибо я думаю похожим образом. Поэтому я решил пригласить его на собрание нашего кружка.

Кенингсон также объяснил Лукову, что перед тем как явиться сюда дервиш держал длительный пост и делал многочасовые духовные упражнения.

Загадочный гость уселся на ковёр и принялся вытаскивать из сумы и раскладывать перед собой необходимые ему для проведения ритуала предметы – чашку из кокосового ореха для подаяния, огниво, какие-то камешки, пучки трав, амулеты. После этого он закурил трубку. Комнату заполнил аромат опиума. Прошло минут пять и у Одиссея слегка «поплыла» голова. После некоторого молчания дервиш что-то торопливо забубнил себе под нос, шамкая беззубым ртом. Кенингсон едва успевал переводить его слова. Чего-то он и сам явно не понимал, но старался не останавливаться.

Постепенно голос бесноватого вещуна становился всё громче, пронзительней и неприятней. То, что он верещал по сути было полным бредом сумасшедшего. Иногда он взвизгивал и махал перед собой руками, будто отгоняя духов.

Глядя на потухший взор привычного опиофага, Одиссей чувствовал себя обманутым. Несмотря на весь свой скепсис, в глубине души он ожидал чего-то другого. Да и по лицам других присутствующих было заметно, что все разочарованы. Взамен обещанных откровений просветленного отшельника они получили туманный и напыщенный набор слов.

– Я результат слияния с божеством и растворения в нем первоначальной личности. Теперь я голос Вселенной… Дыхание зефира полураскрывает чашечку цветка, но узловатую сердцевину старого дуба может расколоть лишь топор. Свет полон мелодий, он дрожит любовным опьянением. Но слепец читает ли в зеркале?

«И это всё?!» – Одиссею хотелось спросить у организатора сеанса. Но тут Луков заметил, что речь дервиша сделалась как будто стройней.

Оказывается, всё, что было до этого, являлось лишь погружением в трансовое состояние, тонкой настройкой перед медиумическим сеансом. Через некоторое время освобождённый от контроля сознания и волевого центра дервиш стал описывать всплывающие перед его внутренним взором причудливые картины. Он рассказывал о ещё не случившихся политических событиях, извлекая их из сферы собственного бессознательного, а может и из самого мирового эфира. И всё это с неподвижным, словно окаменевшим лицом. Застывший взгляд его был полон равнодушия и безучастия. На вопросы самых нетерпеливых медиум вначале отвечал неохотно или невпопад. Но постепенно состояние его менялось – по ходу сеанса дервиш приближался к очередному переходу.

Вскоре он стал более охотно общаться с публикой, рассказывая по просьбе зрителей такие подробности об их повседневной жизни, что сами задавшие вопрос, а также хорошо знающие их личные обстоятельства знакомые только диву давались. Дервиш охотно толковал сны, рассказывал, где найти выгодный заработок, как избежать грозящей опасности. Нужные факты он извлекал из прошло и туманного будущего с изящной лёгкостью. Лицо его оживилось. Ещё через десять минут оно приобрело большую подвижность слабоумного. Теперь от него можно было ожидать самой дикой выходки, какого-нибудь непредвиденного импульсивного действия. Дервиш будто привычно балансировал на краю помешательства. И именно в этот момент Одиссей тоже решился задать вопрос, который привел его в этот дом….

Глава 50

– Какая самая большая опасность мне угрожает? – выкрикнул он со своего места, чтобы его голос был услышан сквозь общий шум.

Дервиш вздрогнул, словно получил удар током, и повернулся всем корпусом в сторону Лукова. После чего стал ритмично раскачиваться из стороны в сторону и мычать. И всё это с закрытыми глазами. Так продолжалось минут пять не меньше. Но вот медиум открыл глаза и запустил руку в свою суму, из которой вытащил довольно устрашающего вида длинный нож. Он подозвал хозяина дома.

Какая-то впечатлительная женщина стала отговаривать Кенингсона: мол, сами видите, как опасно в данный момент приближаться к этому буйному бродяге.

– Благодарю вас! – бесстрашный археолог галантно поцеловал ручку даме. – Но вы напрасно беспокоитесь за меня, ведь я умею соизмерять долю риска в своих поступках.

Кенингсон подошёл и склонился к дервишу, выслушал его просьбу, после чего согласно кивнул. Затем с интригующим выражением лица объявил коллегам, что чародей требует немедленно принести ему живую курицу. Хозяйская кухарка тут же была отряжена за необходимой покупкой, благо лавка торговца всякой живностью располагалась тут же неподалёку – через улицу.

Когда несчастную несушку принесли дервишу, он немедленно отсёк ей голову своим ножом. Какой-то даме от вида брызнувшей фонтаном крови стало дурно, но в целом публика мужественно выдержала отталкивающее зрелище.

Дервиш стал лить куриную кровь в принесённый ему эмалированный таз.

– Пусть ко мне подойдёт человек, который спросил меня последним.

Все взгляды устремились на новичка в их компании. Одиссей приблизился к непредсказуемому чародею и по его знаку сел напротив. Вглядываясь в содержимое таза, дервиш хрипло заговорил:

– Злой дух – виновник сотен человеческих смертей в этих местах, а не животное. Самые лютые хищники по сравнению с ним – безобидные ягнята. У него душа, чернее самой тёмной ночи. Союзные духи показывают мне его… Вот он, я вижу его!

Дервиш вскрикнул, отшатнулся от таза и прикрылся рукой. Но быстро овладел собой и продолжил:

– Он меняет тела, как одежды. Сегодня он один человек, завтра другой. Послезавтра впрыгивает в шкуру зверя и становится зверем. Он не может быть убит пулей, или дробью, или какими-либо другими способами, которые пробовали многие охотники. Все они приняли страшную смерть. Зверь не знает пощады.

В доказательство правдивости своих слов дервиш стал в деталях описывать лишь один эпизод из многих преступлений того, о ком он говорил. И судя по его рассказу, речь действительно шла о тигре-оборотне, который обладал развитым интеллектом очень умного человека, и вместе с тем отточенными охотничьими повадками опытного хищника.

– Я могу лишить его части дьявольской силы, но для этого мне необходима какая-нибудь вещь, принадлежащая Зверю.

Одиссей протянул дервишу письмо с предупреждением, которое он получил недавно от неизвестного адресата. Но шаман даже не взял его, сделав брезгливый жест кистью руки.

Тогда Луков вытащил из своего вещевого мешка кобуру с подаренным ему комиссаром «маузером» и положил её перед медиумом. Ведь как утверждал Лаптев, он снял её с трупа подстреленного им Джунаид-бека – «Чёрного хана». Но дервиш заявил про пистолет, что хозяин этой вещи мёрт, тогда как оборотень жив.

– Мне сказали это духи – пояснил он.

Возвращая «маузер» Лукову предвидец сообщил:

– Если зверь начнёт охоту на вас – никакое оружие вам не поможет. Если жизнь не надоела вам, бегите туда, откуда пришли…

Глава 51

Мрачное предостережение дервиша засело в мозгу Одиссея. Не то, чтобы он испугался, нет. Однако, на душе стало как-то неспокойно. Только работа позволяла отвлечься от неприятных мыслей. А хлопот хватало с избытком, голова одновременно была занята сотней проблем. Похоже некоторые ташкентские начальнички полагали, что, выдав москвичам конвой из двух десятков красноармейцев при двух пулемётах, а также лошадей и провиант, они теперь с полным правом могут выпроводить экспедицию в сторону гор, после чего забыть о её существовании. Но Луков всячески сопротивлялся давлению со стороны тех руководителей, которые всячески торопили его завершить подготовку. Не имея организационного опыта, вчерашний кабинетный учёный, тем не менее понимал, что оттого, насколько он хорошо сейчас снарядит и подготовит свой маленький отряд, будет зависеть доберутся они до цели или сгинут в диких песках или горах.

С каждым днём Одиссей обживался в новой должности, учился руководить. Людей в его отряде становилось всё больше. Из «индийской» спецшколы Коминтерна прибыли обещанные подполковником Ягелло индийцы и афганцы. И тут выяснилось, что попытка преподавателей спецкурсов воспитать их в духе интернационализма и атеизма окончилась полным провалом. Между вчерашними курсантами чувствовалась сильная межплеменная и религиозная вражда.

Не менее напряжёнными были отношения в группе прикомандированных к экспедиции в качестве вспомогательного персонала узбеков и таджиков. Их насильно мобилизовали в Красную армию, и похоже большинство этих неотёсанных неграмотных парней только ждали удобного случая, чтобы дезертировать. Комиссар Гранит Лаптев почему-то не спешил заниматься их политическим просвещением. Похоже, такая работа казалась Лаптеву скучной. Поэтому молодому начальнику самому приходилось выступать и в роли учителя грамоты, а также третейского судьи в периодически случающихся межклановых стычках. При этом рискуя напороться на нож.

Особенно много проблем Лукову доставлял назначенный проводником экспедиции таджик по имени Рафазула. В конце концов, Одиссею пришлось отказаться от его услуг и задуматься о поиске другого проводника…

Зато в этих испытаниях ковался характер нового начальника. Но комиссар этого будто не замечал. Лаптев всё никак не мог смириться с тем, что Его! – великого пассионария мировой революции оставили в экспедиции на вторых ролях, подчинив какой-то либеральной мокрице. При каждом удобном случае Гранит пробовал Лукова на прочность. Например, отпускал при свидетелях колкости в адрес молодого начальника по поводу его неопытности и хлипкого характера. Видимо, Граниту всё ещё не верилось, что слабый интеллигентик действительно может удержаться во главе экспедиции. Однако Одиссей до поры оставлял без ответа нападки политрука.

Но однажды произошло событие, которое заставило Одиссея применить свою власть в отношении комиссара. Проверяя уже упакованные ящики с экспедиционным снаряжением, Луков совершенно случайно обнаружил в двух из них уже известные ему листовки афганского пропагандистского комитета с вульгарными оскорблениями в адрес эмира и призывами к свержению законных афганских властей. Листовки попали в ящики нелегально и были тщательно спрятаны под другими вещами.

Это была пощёчина ему, как начальнику экспедиции. Однако тот, кто тайно подложил сюда эту литературу, в конечном счёте подставлял не его одного, а всю группу. И Луков не сомневался, кто этот сделал. Он заставил комиссара сознаться.

– Да, это сделал я! – с вызовом заявил Лаптев после недолгой игры в непонимание. – У тебя своя работа, а у меня своя! Мы идём в Афганистан в том числе для того, чтобы нести местным пролетариям свет социализма. И я намерен вести активную пропагандисткою работу среди афганских крестьян и солдат. Их Амманула-хан – политический двурушник! Он заявляет, что готов установить дипломатические отношения с РСФСР, а сам посылает войска в туркестанский Мерв и разгоняет местные советы. Он обещает Ленину выступить единым фронтом против англичан, и одновременно сулит военную помощь против большевиков хану Ферганы в обмен на его присоединение к изобретённой этим фигляром на афганском троне Исламской центральноазиатской федерации – буржуазно-эксплуататорскому государству.

– И всё-таки я решительно запрещаю вам впредь предпринимать что-либо без консультаций со мной! – как можно жёстче произнёс Луков.

Лаптев смерил Одиссея презрительным взглядом и вспылил:

– Да что ты мне можешь запрещать! Я боевой комиссар! И всякие штатские мне не указ! Я делаю то, что подсказывает мне моя революционная совесть. И точка!

– Вы, видимо, сами не понимаете, что творите, товарищ Лаптев: если бы эти листовки нашли афганские пограничники, это стало бы смертным приговором для всех нас. А вашему Ленину пришлось бы с половины пути отозвать направляющуюся в Кабул дипломатическую делегацию, чтобы её членов не перерезали разъярённые слуги Амманулы. Только предатель и тайный враг может так поступить.

Комиссар подозрительно сузил глаза на Лукова и вкрадчиво поинтересовался:

– А почему вы говорите про Ленина «ваш»? Я думал, вы искренне служите нашей власти, а вы оказывается тоже тайный двурушник!

Лаптев вытащил револьвер, лицо его стало красным. Вдруг он заорал на Одиссея:

– Из этого нагана я поубивал сотни контрреволюционеров! И без колебаний пущу пулю в лоб очередной контре!

Эта театральная вспышка гнева была явно рассчитана на то, что штатский начальник перетрусит. Но Одиссей сумел сохранить хладнокровие и приказал находящимся неподалёку красноармейцам из охраны экспедиции взять опасного психа под арест.

Гранит не ожидал этого от «интеллигентика» и сразу поостыл. Когда же у него вновь отобрали оружие, Лаптев окончательно растерялся:

– Ты не имеешь права так со мной поступать! Я выполняю секретные инструкции руководства!

Одиссей пожал плечами.

– Мне во всяком случае об этом ничего не известно.

Глава 52

В последние дни с Одиссеем постоянно происходило что-то экстраординарное. Он оказался втянут в бешеный водоворот событий и сам поражался их непредсказуемому бегу. Прошло всего несколько часов после того, как он приказал взять под стражу комиссара, как случилась новая неожиданность. Одиссей шёл по улице, когда к нему подбежал мальчишка. Пацанёнок сунул молодому человеку в руку какую-то записку и был таков. Перед тем как раствориться в толпе маленький посыльный шепнул Одиссею:

– Сам прочти, но больше никому не показывай.

Это было приглашение на некую встречу. В записке был указан адрес, время и условленная фраза-пароль.

Одиссей вспомнил про обещание краснолицего связника, что вскоре с ним должен встретится резидент заговорщиков. Не исключено, что сегодня может состояться знакомство с таинственным Джокером. Значит, надо идти по указанному адресу. Луков давно уже не питал иллюзий относительно своего положения – сохранить нейтралитет, чтобы заниматься чистыми исследованиями во славу науки ему не позволят. В любом случае придётся делать выбор. И он уже решил для себя как поступит: прежде всего необходимо выяснить, кто такой Джокер и попытаться нейтрализовать его, прежде чем тайный враг погубит экспедицию.

До назначенного времени оставалось менее двух часов. Молодой человек зашёл к себе в общежитие и положил в карман револьвер, после чего отправиться по указанному в записке адресу. Нужная улица находилась в квартале, где компактно проживала армянская диаспора Ташкента. После долгих поисков Луков отыскал дом с указанным ему номером, и остановился перед маленькой калиткой. Предварительно ещё раз проверив револьвер, он вошёл в сад, окружавший дом, и, пройдя через двор, постучал в дверь одноэтажной хибары. Ему открыла пожилая женщина.

– Здесь живёт гражданин Ящеев? – поинтересовался Луков.

– Да, но он сейчас в отъезде, – заученно отозвалась женщина.

– Мне сказали, что я могу его подождать. Меня интересует альбом с марками, который он желает продать – произнёс Луков вторую часть условленной фразы.

– Да, пожалуйста, проходите, – любезно пригласила хозяйка.

Луков прошёл вслед за женщиной, которая провела его в единственную комнату и, попросив немного подождать, вышла.

В ожидании Одиссей осматривался: два окна, занавески задёрнуты. В центре комнаты накрытый выцветшей скатертью стол, ваза с цветами. По правую руку Одиссея на стене большое зеркало. Луков машинально глянулся в него и пригладил рукой поднятые ветром волосы. Затем направился к портрету Карла Маркса. Седой бородач смотрел на гостя из «красного угла», где обычно у православных принято вешать икону и неугасимую ломпадку. «Странно, – подумал Одиссей, – если здесь живёт контрреволюционер, то зачем тут висит Маркс? А, наверное, для маскировки!», – сам же ответил Одиссей на свой вопрос.

В комнату вошёл мужчина с чисто выбритым лицом, одетый в простую косоворотку, ворот которой был по-домашнему расстегнут. Он был выше среднего роста. Худое лицо, высокий лоб, волосы зачёсаны назад, подбородок выдаётся вперёд – лицо сильного умного человека.

Войдя, высокий вопросительно уставился на Лукова. Одиссей приготовился к тому, что вот сейчас этот человек предъявит ему для сложения свою половинку карты, но тот почему-то медлил. Тогда Луков сказал себе, что очевидно ничего не смыслит в шпионских делах, и не стоит торопить события, ведь у профессионалов свои правила на этот счёт. Ни слова не говоря, Одиссей протянул высокому записку.

– Не заметили, хвоста за вами не было? – пробежав записку глазами, испытующе поднял на Лукова глаза мужчина. Одиссей догадался, что речь идёт о возможной слежке и неуверенно пожал плечами. Высокий наставительно сказал:

– В следующий раз будьте внимательны. Чекисты подозревают каждого. А вы у них наверняка под подозрением.

Одиссею хотелось спросить, чем это он мог вызвать недоверие местных властей, однако решил не задавать лишних вопросов.

– Хорошо, что вы пришли, – глаза высокого глядели на Одиссея приветливо. – Мы хотели пригласить вас раньше, но прежде должны были убедиться, что вам ничего не угрожает. После нашего недавнего поражения, в городе трудно стало работать: чекистские соглядатаи вокруг так и кишат.

– Да, я слышал про неудачу вашего восстания, – сочувственно произнёс Одиссей.

– Ну да ладно, давайте прогуляемся в одно место, – предложил мужчина, надевая клетчатый картуз. Застёгнув на себе коричневый пиджак, он повернулся к гостю боком. Одиссей взглянул в зеркало позади него и увидал, что высокий перекладывает браунинг из кармана брюк в пиджак. Дрожь пробежала по телу молодого человека. «Куда он меня ведёт? Разве не безопаснее разговаривать здесь!» – пытался понять высокого Одиссей. – А что если меня разоблачили и решили убрать! Ведь он может быть палачом, которому приказано пристрелить меня здесь. Тело можно закопать в саду, и концы в воду!». У Одиссея и самого лежал револьвер в кармане, и он пытался решить для себя – воспользоваться им немедленно или ещё подождать.

Высокий сделал жест, предлагая гостю первым выйти на улицу. Одиссей шагнул к двери, невольно втягивая голову в плечи. В любое мгновение он ожидал страшного удара по затылку, сам выстрел он вряд ли услышит. Но пока ничего не произошло. Они вышли во двор и направились к калитке. Вот и калитка. «На улице он не посмеет стрелять. Если бы хотел, то прикончил меня в доме, или по крайней мере во дворе» – с облегчением решил Луков.

За оградой дома их ожидала пролётка, которой небыло, когда Одиссей входил в дом. Они сели в коляску, высокий сразу поднял кожаный верх. Поехали. Высокий предупредил Лукова, что кучер свой человек и его можно не опасаться. После этого высокий стал задавать вопросы об экспедиции. Его интересовали её цели, снаряжение и особенно количество штыков и пулемётов конвоя. Одиссей отвечал очень сдержанно. Это вызвало неудовольствие высокого, и он попросил:

– Вы могли бы составить для нас подробный письменный отчёт о задачах, которые Москва поставила перед вашей экспедицией? И об остальном тоже напишите. Луков пообещал.

– Отлично! – повеселел высокий.

В свою очередь Одиссей стал расспрашивать провожатого об организации, к которой тот принадлежал.

– О, у нас тут работа поставлена даже лучше, чем у вас в Москве! – похвалился высокий и при этом снова бросил на Лукова испытующий взгляд. – Главное, что после поражения нашего восстания нам удалось сохранить костяк организации. Поверьте, это было совсем не просто сделать, ибо чекисты тоже не дураки. Но мы сумели. Много наших членов по-прежнему служат в Красной армии и даже в местном правительстве. Так что у нас везде свои глаза и уши.

Уже опускались сумерки, когда в стороне от загородной дороги среди холмов промелькнул огонёк. Кучер остановил коляску. Дальше они направились пешком по протоптанной тропинке, петляющей между заросших кустарником холмов. Одиссей спешил за быстро шагающим проводником, опасливо озираясь по сторонам. Стремительно темнело. Вокруг стояла звенящая тишина, ни единого шороха. Они прошли наверное около двух вёрст прежде чем настороженное ухо Одиссея уловило впереди чьи-то голоса. Внезапно из темноты прозвучал грозный окрик:

– Кто идет?

– Свои, Фрол – крикнул высокий и назвал пароль:

– Бородино.

– Слава гусарам! – последовал отзыв. – Это вы, господин штабс-капитан?

– Я, я – буркнул спутник Одиссея недовольно. – Никаких званий, не забывайте о конспирации!

Из-за дерева вышли двое мужчин с обрезами в руках.

Обменявшись с высоким несколькими фразами, часовые попросили Лукова сдать оружие, после чего пропустили дальше.

Наконец взгляду Одиссея открылась усадьба, похожая на какое-то мелкое производство, вроде винокуренного заводика, пивоварни или предприятия по выделке бычьих шкур. В окнах одного из строений светилась лампа. Они направились на огонёк. Это был крепкий дом, построенный в нетипичном для этих мест добротном немецком стиле.

Когда вошли в комнату, там во всю шло собрание, бурно обсуждался какой-то вопрос. Вокруг большого стала, возле окон, на диване у стены сидели человек двадцать пять мужчин, по национальности в основном русские. Однако ни краснолицего связника Рудольфа с волчьей улыбкой, ни завербовавшего Лукова в Москве крепыша с квадратной челюстью, ни кого-либо ещё, кого бы он хотя бы мельком видел раньше, среди присутствующих не оказалось.

На столе лежал какой-то список, на котором ещё не высохли чернила, и ещё несколько пачек ассигнаций (кажется, это были английские фунты) и журнал «Свободная пресса», нелегально издающийся в Ташкенте. Одиссей уже видел этот журнал, – на городском рынке его предлагали за большие деньги из-под полы всем русским, чьи лица казались юрким торговцам достаточно интеллигентными.

Ещё на столе была развёрнута карта.

При появлении нового человека все разговоры смолкли.

– Ну что насторожились, други?! – шутливо осведомился у присутствующих высокий. И пояснил: – Это тот человек, о котором я говорил. Ему можно доверять.

Одиссей каждому пожал руку. При этом ему называли лишь имена. Одиссей догадался, что это клички. Да, конечно конспирация, и всё-таки что-то в происходящем было не так. Одиссея удивляло, что его, по сути случайного человека привели на собрание подпольной боёвки. Неужели ему настолько доверяют? А с другой стороны, стоило столько с ним возиться, чтобы так глупо подставлять! Неужели завербовавшие его заговорщики настолько уверены, что среди стольких людей не сыщется один провокатор!

Публика здесь собралась разношёрстная: было несколько военных, явно бывшие офицеры, интеллигенция, люди рабочего склада с простыми суровыми лицами и мозолистыми руками. На некоторых были кожаные куртки, которые массово шились до революции для авиационных батальонов императорской армии, а нынче являлись почти непременной частью чекисткой униформы.

– Я же говорил вам – у нас везде свои люди, – будто прочитав мысли гостя, напомнил ему недавний разговор высокий.

В это время в комнате возобновился разговор, прерванный появлением нового человека.

А высокий продолжал вполголоса вводить Одиссея в курс дела. Он рассказал, что здесь на конспиративной квартире проходит заседание «двадцатки» – одной из ячеек подпольной боевой организации, которая пышно именовалась «Комитетом спасения родины и свободы». Сколько всего таких «двадцаток» в организации высокий умолчал, однако намекнул, что счёт дружинников в крае идёт на тысячи. И что отряды мятежников организованы по военному образцу. В городе и на его окраинах у них устроены секретные склады с оружием. И конечно случайные люди на такие сборища не допускаются. После таких слов Одиссей снова подумал о том, что не понимает логику этих господ.

Некоторое время за столом чувствовалась общая скованность из-за присутствия нового человека, но постепенно заговорщики снова разговорились. Они проклинали большевиков, которые после недавнего мятежа стали гораздо бдительнее; негодовали по поводу излишней осторожности англичан, которые обещали поддержать восстание, но в последний момент предпочли не вмешиваться. И каждый приводил десятки примеров зверств комиссаров в качестве аргументов для немедленного нового выступления.

– И в самом деле, сколько ещё можно терпеть этих животных! – воскликнул щеголеватый молодой человек в спортивном пиджаке в клетку, модных сапогах «джимми», и в коротких до колен брюках-галифе «оксфорд». – Все, кого я знаю, только и ждут, чтобы поддержать новый мятеж. Помните, как во время недавнего восстания на нашу сторону переходили целые красные полки. В частности 2-й полк красной гвардии, заградительный батальон с железнодорожной станции Кауфманская.

– Да, но в итоге собравшиеся с силами красные нас всё равно в окрошку покрошили – мрачно возразил один из заговорщиков.

Молодец в клетчатом спортивном пиджаке вспыльчиво ответил ему:

– На этот раз такого не будет! Мы хорошо подготовились, а для начала я предлагаю поручить моей пятёрке ликвидацию председателя Турчека Фоменко. Этот мерзавец давно заслужил, чтобы его бомбой разнесли на куски!

Тут на секретную сходку пожаловал ещё один гость ещё. Его явно ждали, и встретили так, как обычно встречают припоздавшее руководство.

Это был человек с пышными усами, одетый в прекрасно пошитый китель с большой красной звездой и ромбами на рукаве. В руках он держал сложенный пополам большевисткий матерчатый шлем, кажется именуемый у них «будёновкой».

Гость пожал присутствующим руки. После чего энергично заговорил:

– Хочу вас поздравить, господа: на совещании полевого штаба организации, наконец, подготовлен план нового решительного восстания против большевиков. Правда, конкретная дата ещё не назначена. О ней командиры «двадцаток» будут предупреждены за сутки до выступления. План согласован с английским командованием. На этот раз удар будет максимально массированным. С разных направлений нас поддержат войска атамана Дутова, ашхабадских мятежников, отряды басмачей, войска бухарского эмира и другие боевые формирования. Из отрядов гимназистов и студентов – нашей «серой гвардии» будут сформированы летучие отряды, которые будут быстро перемещаться по городу – убивать на квартирах ответственных советских и партийных работников, забрасывать гранатами красные отряды. Но главной нашей ударной силой станет офицерство, фронтовики.

Гость также сообщил собравшимся в комнате, что перед их двадцаткой командование тоже собирается поставить особо ответственную задачу. И что они должны быть готовы в любой момент выступить.

– Наша главная задача – свергнуть Советы. Но борьба будет жестокой. Поэтому тот, кто не чувствует в себе уверенности пойти с нами до конца, пусть даже на смерть, ещё отказаться. Но после нашего выступления любое неисполнение приказа будет расцениваться, как измена и караться расстрелом на месте.